Текст книги "В России надо жить долго"

Пола Хлебникова застрелили 9 июля 2004 года среди бела дня, когда он шел в свою редакцию. Следователи рассмотрели в причинах этого убийства чеченский след, то есть месть полевого чеченского командира и криминального авторитета Хот-Ахмета Нухаева, на основании интервью с которым в 2003 году Хлебников издал книгу «Разговор с варваром». Однако обвиняемых в убийстве чеченцев суд оправдал, и это тяжкое преступление осталось нераскрытым. Как истинно русский человек, Пол болел за Россию, родину своих предков, понимал, какую опасность несет ей казнокрадство и коррупция, и бесстрашно своим пером боролся с этими высокопоставленными коррупционерами, за что и поплатился жизнью.

Жизнью за свои коррупционные журналистские расследования и публикации поплатился и Юрий Щекочихин, депутат Государственной Думы, редактор отдела расследований «Новой газеты». Журналистские расследования Щекочихина касались самых громких, многомиллиардных дел, в которых были замешены весьма высокопоставленные чиновники и генералы ФСБ. Он вывел на чистую воду миллиардные махинации министра атомной энергетики Адамова, который в результате был осужден. Расследование по делу о мебельном магазине «Три кита» выявило не только контрабанду мебели, но и незаконный импорт из Китая, незаконный ввоз просроченного мяса и наркотиков. В деле оказались замешаны офицеры ФСБ и МВД, прокуроры и таможенники. Скандал стоил должностей генпрокурору Устинову, начальнику ФСКН Черкесову, начальнику таможни Ванину, заместителям директора ФСБ Анисимову и Шишину, министру внутренних дел Рушайло. Щекочихин проводил еще одно громкое журналистское расследование об отмывании денег высокопоставленными чиновниками через «Бэнк оф Нью-йорк». Закончить он его не смог из-за скоропостижной смерти, которая наступила вследствие тяжелейшей и непонятной болезни, когда за две недели Юрий превратился буквально в старика, у него выпали волосы, с тела сошла вся кожа, отказали все внутренние органы жизнедеятельности.

Экспертиза биологического материала показала, что в организме умершего были обнаружены фенол и лидокаин, происхождение которых так и не было объяснено. Следствие согласилось с диагнозом – синдром Лайелла, и дело было закрыто. После 4-х лет борьбы и обращений редакции «Новой газеты» во все самые высокие инстанции в 2008 году следствие было возобновлено, тело Юрия эксгумировано, но по его останкам уже невозможно было делать какую-либо экспертизу. Заместитель главного редактора «Новой газеты» Сергей Соколов писал: «Мы знаем, что это было убийство. Но доказать теперь невозможно, потому что долгие годы прокуратура делала все, чтобы помешать расследованию».

Через три года после смерти Юрия Щекочихина «Новая газета» потеряла еще одного бесстрашного журналиста, готовящего материалы о преступлениях и бесчинствах милиционеров и военных в Чечне, об убийствах мирных жителей и похищении людей с целью их последующего выкупа, о пытках, применяемых чеченскими властями. Публикации Анны Политковской вызывали бурное возмущение военных и Рамзана Кадырова. По материалам ее публикаций удавалось доводить дело до суда, и один из ее «героев», омоновец по кличке «Кадет», был осужден на 11 лет. Анна была автором нескольких книг о Чечне: «Путешествие в ад», «Вторая чеченская война», «Чечня: позор России», где была представлена страшная правда о чеченской войне и страданиях, которые она принесла чеченцам и русским, мирным жителям и военным.

Анна Политковская была застрелена 7 октября 2006 года в лифте своего дома в центре Москвы на улице Лесная. Следствие выяснило, что организаторами и исполнителями убийства были братья Махмудовы, которым поступил заказ от больших людей в Чечне. Исполнители, организаторы и их помощники были осуждены, но заказчик этого тяжкого преступления так и не был установлен.

Гибли журналисты не только в Москве. С 1993 по 2009 год в России было убито 200 журналистов в самых разных российских городах и регионах. В 1993 убиты журналист Смирнов Александр в Йошкар-Оле и журналистка Марина Искандерова в Надыме. В 1995 году похищен чеченскими боевиками и убит Максим Шабашин из газеты «Невское время», убит Александр Коноваленко из «Крестьянской газеты» в Волгограде. В 1997 году в Элисте похищена и убита главный редактор газеты «Советская Калмыкия сегодня» Лариса Юдина. Убиты журналисты в Курске, Ульяновске, Иркутске, Калуге, Тольяти, Смоленске, Чите, Казани и т. д. Легче назвать город, где не происходило такой трагедии. И что особо печально, из этих 200 убийств только 46 было расследовано и дошло до суда.

Да, это были лихие 90-е, когда появились люди с большими деньгами, нажитыми далеко не всегда честным путем, а вместе с тем и охотящиеся за ними организованные преступные группы, киллеры, выполняющие заказные убийства, когда с финансовыми спорами и должниками предпочитали разбираться не в судах, а на «стрелках» и сходках, когда криминальные крышеватели были надежнее милиции. Журналисты нередко ценою своей жизни пытались бороться с этим преступным хаосом, вытаскивая в своих публикациях на свет божий темные делишки вороватых чиновников и криминальных авторитетов, а также их покровителей в погонах и в начальственных кабинетах.

И в таких кошмарных условиях должен был нарождаться новый для России класс предпринимателей и бизнесменов, которым предстояло строить рыночную экономику и на новые рельсы переводить производственную базу и неповоротливую российскую финансовую систему. Помимо криминальной мути, не меньшие проблемы для нарождающихся российских предпринимателей и бизнесменов создавали чиновники и бюрократы с их практически неограниченным правом не пущать и запрещать.

В одиночку в таких жестких условиях круговой обороны было трудно выжить и выстоять. И это начинали понимать наиболее талантливые предприимчивые и социально зрелые предприниматели и бизнесмены. Инициатором такого объединения предпринимателей стал Иван Харлампович Кивелиди, успешный бизнесмен, банкир, общественный деятель, яркая талантливая личность, в прошлом выпускник факультета журналистики МГУ. Кивелиди начинал в конце 80-х, как и все будущие «новые русские», с кооперативов. Но очень скоро его империя уже включала созданный в 1991 году «Росбизнесбанк», фирмы, активно действующие на внешнем рынке – «Внешэкономкооперация» и «Внешэкономинтеграция», газеты «Век» и «Коммерсант», журнал «Предприниматель». Он был также одним из создателей и вице-президентом Лиги кооператоров и предпринимателей, а также председателем наблюдательного совета фонда «Международный дом детей-сирот». Но вершиной его социальных достижений стало создание в 1993 году общественного объединения предпринимателей, бизнесменов, банкиров «Круглый стол бизнеса России», для участия в работе которого также приглашались видные ученые, журналисты, общественные деятели. По замыслу Кивелиди, объединив интеллект, опыт, знания этих столь серьезных и успешных в разных областях и сферах людей, можно будет вырабатывать рекомендации для эффективной социально-экономической политики и деятельности правительства. Признаться, я в свое время была весьма польщена, когда меня пригласили участвовать в работе объединения «Круглый стол бизнеса России». Я в то время была представителем довольно редкого бизнеса в социальной сфере – учредителем и президентом Консорциума «Социальное здоровье России», под крышей которого были объединены книжно-журнальное издательство, образовательный центр, многопрофильная психологическая консультация для детей и родителей, научно-практический центр, разрабатывающий и внедряющий в практику современные психосоциальные и коррекционно-реабилитационные технологии. К сожалению, мне так и не удалось принять участие в работе «Круглого стола бизнеса России». 4 августа 1995 года 46-летний Иван Кивелиди был отравлен.

Отравлен Кивелиди был изощренным образом. Кто-то проник в его рабочий кабинет и нанес на телефонную трубку неизвестное сильнодействующее отравляющее вещество. При этом когда он потерял сознание в кабинете и был доставлен в больницу, врачи не сразу смогли определить отравление. Симптоматика указывала на другие смертельные заболевания. И только когда на следующий день с такими же симптомами в больницу поступила и вскоре умерла его секретарша Зара Исмаилова, также перед этим подержавшаяся за отравленную телефонную трубку, стало ясно, что речь идет о сильнодействующем отравляющем веществе, неизвестном доселе виде химического оружия. Следствие показало, что это отравляющее вещество было изготовлено в закрытом городке Шихана Саратовской области на закрытом предприятии, специализирующемся на изготовлении таких отравляющих веществ как зарин и заман, выполняющих роль химического оружия. Попасть в этот закрытый городок и получить из этого специализированного закрытого предприятия какое-либо отравляющее вещество любому отдельному гражданину было просто нереально, поскольку оно выдавалось только по официальному запросу спецслужб.

И хотя в 2006 году на 9 лет за это отравление был осужден партнер Кивелиди по бизнесу Михаил Хуцишвили, вопросов по этому делу осталось достаточно много. Во-первых, непонятно, как можно было из мотива личной неприязни, которую приписывали Хуцишвили, решиться на такой трудноосуществимый способ ликвидации чем-то насолившего ему бывшего партнера. Во-вторых, чем же должен был так насолить вполне миролюбивый и демократичный Иван Кивелиди своему бывшему другу и партнеру Михаилу Хуцишвили. И наконец, как вообще без всякой помощи спецслужб Хуцишвили смог раздобыть это неизвестное доселе химическое оружие. И потом, уж совсем непонятно, как мог быть осужден всего на 9 лет преступник, повинный в смерти двух человек и обвиненный в умышленном убийстве такого крупного бизнесмена и выдающегося общественного деятеля как Иван Харлампиевич Кивелиди. Почему-то на эти вопросы суд так и не ответил, да ему особо такие вопросы никто и не задавал. И остается на деле только строить предположения и версии, кому действительно мог так помешать Иван Кивелиди, и кто был в состоянии осуществить такой необычный трудноосуществимый способ его убийства.

Увы, сталинский принцип «Нет человека, нет проблемы» живуч и поныне. И доказательством тому служат все эти нераскрытые или полураскрытые убийства этих выдающихся граждан нашей страны, отважных борцов за новую свободную Россию, борцов с ворами, расхитителями, коррупционерами и их высокопоставленными покровителями, борцов, заплативших за эту борьбу своими жизнями. И что особенно страшно, за этими убийствами торчат неумело маскирующиеся уши спецслужб. Не прошли бесследно годы сталинских репрессий и троек-самосудов из времен чекистского красного террора, воспитавшие многочисленных палачей, специализирующихся на пытках и расстрелах. Очевидно, навыки насилия и истребления, психология убийц, для которых ничего не стоит человеческая жизнь, генетически передались и потомкам этих палачей, способных на любой политический террор и готовых расправиться с любым неугодным человеком.

Когда мечта начала сбываться

Может быть, эта изуверская генетика передалась и тем нашим деткам и подросткам, которые поражают жестокостью расправ со своими сверстниками и истязанием животных. Конечно в советские времена, когда телевизионные боевики не обучали садизму, таких подростковых мужских и женских групповых избиений и издевательств над своими сверстниками и животными было меньше, но они были, и истоки, причины этого трудно объяснить.

Вот «Комсомольская правда» от 26 апреля 1980 года сообщает, как в Харьковской области шестиклассники, восьмиклассники угоняют совхозных лошадей, гарцуют на них, пока не загонят. Одну лошадь привели в лес, привязали к дереву, обмотали проволокой ноги, чтоб не ускакала, и бросили умирать от голода. Когда ее нашли мертвую, то вся кора у дерева была обглодана. И это сельские дети, растущие на природе, где есть домашние животные, о которых они должны заботиться и ухаживать. А вот «Литературная газета» от 9 октября 1985 года рассказывает, как на квартиру девочки пришли четыре одноклассницы, жестко избили хозяйку квартиры и, несмотря на ее мольбы, выстригли ей клочьями волосы. Причем двое держали, а двое трудились парикмахерами. Окровавленную, униженную, обезображенную, ее оставили дома рыдать, предупредив, чтобы больше не сочиняла, что у нее есть белые сапоги и другие модные вещи. И если тогда в 1985 году такие эксцессы встречались нечасто и шокировали, то через двадцать лет уже никого не удивишь еще более жестокими девчонческими расправами, которые при этом снимаются на мобильники и выкладываются в интернет. В лихие 90-е, когда криминал правил бал, подростки в разборке с конкурентами в жестокости и садизме могли не отставать от старших братков. «Комсомольская правда» от 21 октября 1994 года опубликовала страшную историю про челябинских подростков, подрабатывающих на бензоколонке, старшему из которых было 14 лет. Явившегося на чужую территорию Саньку Кривошея решили просто по-тихому убрать, то есть сжечь. Отвели его в сторонку, облили бензином и подожгли. Благо, этот живой факел заметил водитель из соседней машины, накинул на него куртку, погасил огонь и обожженного мальчишку отвез в больницу. С пацанами-поджигателями побеседовали в милиции, поставили на учет в ИДН (детскую комнату милиции), старшего, 14-летнего, служащего за главаря, определили в спецПТУ.

Набор профилактических средств в милицейском подразделении – ИДН (инспекции по делам несовершеннолетних) был весьма ограничен. Первым делом они вызывали родителей подростков-правонарушителей на комиссию по делам несовершеннолетних (КДН), где их штрафовали и отправляли письма на работу с сообщением о плохом семейном воспитании. Затем с подростками, стоящими на учете в ИДН, милиционеры проводили профилактическую беседу, то есть рассказывали им, что в будущем, если не исправятся, их ждет колония со всеми ее прелестями. Понятно, что проку от такой профилактики никакого, и потому инспектора ИДН так ополчились на тюменского Макаренко Нечаева Геннадия Александровича, которому в своем «Дзержинце» удавалось без всяких ИДН и КДН, штрафов и писем на работу перековывать бывших правонарушителей, которые успешно заканчивали школу, поступали в институты, отлично служили в армии, становились офицерами и педагогами. Саша Алферов, студент университета, бывший дзержинец, который был в нашем макаренковском ФОПе и заботливо шефствовал над подростком, стоящем на учете в милиции, вспоминал: «До клуба я был совсем другим человеком: употреблял спиртное, курил, шатался по подъездам, срывал уроки, грубил. Сейчас все ушло в прошлое. В клубе я увидел, что жить можно по-другому, жить для людей, а не только для себя. Благодаря коллективу клуба я переосмыслил свои поступки, почувствовал, что нужен кому-то по-настоящему, поступил в университет».

Но Саша был, конечно, не таким отъявленным хулиганом как, к примеру, другой парнишка, у которого старшие братья уже сидели или отсидели, и он, что называется, в домашних условиях осваивал законы преступного мира. Этого героя из ИДН отправили Нечаеву в летний трудовой лагерь, куда летом выезжали дзержинцы. Геннадий Александрович рассказывал, что, действительно, парень оказался крепким орешком, игнорировал все и всех, а делавших ему замечания воспитателей не стеснялся посылать по известному в ненормативной лексике адресу. Однажды, находясь в палатке, Генсаныч услышал, как он грубым площадным матом обматерил Алю Нохрину, скромную спокойную девушку, студентку нашего макаренковского ФОПа, которая в ответ на эту брань расплакалась. «У меня, когда это услышал, все внутри закипело, – рассказывал Геннадий Александрович. – Я выскочил из палатки, кинулся к этому хаменку с намерением врезать ему как следует. Подбежал, схватил его за плечи, он сжался в комочек, плечики детские, слабенькие. И я вместо того, чтоб его ударить, обнял и прижал к себе. Так стало жалко этого съежившегося щупленького пацаненка».

«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Очевидно, нам не угадать не только как слово, но и как наш жест отзовется. Это проникнутое сочувственной жалостью объятие взрослого мужчины для мальчишки, не знающего ни отца, ни отцовской ласки, да и материнской тоже, стало настоящим потрясением, шоковой терапией, перевернувшей его душу и его мироощущение. Он впервые испытал чувство защищенности и доверия, исходящее от сильного доброго взрослого человека, которым уже не мог не дорожить, и старался не разочаровывать своими хулиганскими выходками. В итоге «Дзержинец» стал для парня своим вторым домом, и, в отличие от старших братьев, повзрослев, он пошел не в тюрьму, а в армию.

Чем больше я узнавала историю судеб этих подростков-правонарушителей, тем больше приходила к мнению, что это не их вина, а их беда. Ни родители, ни учителя, ни само государство не проявляли к ним ни заботы, ни доброты, ни понимания, зато не скупились на осуждения и наказания, дома – ремнем, в школе – унижением.

Тон этого карательного отношения к детям был задан отцом народов, когда в 1935 году был издан указ, по которому дети с 12 лет карались наравне со взрослыми в соответствии с суровым Уголовным кодексом того времени, включая смертную казнь. Тогда же были ликвидированы колонии для несовершеннолетних, в которых когда-то работал Макаренко и воспитывался Александр Матросов. Подростки отбывали наказания в колониях и лагерях вместе со взрослыми преступниками, находясь в услужении у матерых уголовников и заодно обучаясь у них законам и нормам преступного мира. Во времена хрущевской оттепели было гуманизировано уголовное законодательство в отношении несовершеннолетних. Уголовное наказание наравне со взрослыми теперь наступало с 18 лет. Максимальный срок заключения для несовершеннолетних ограничивался 10 годами в воспитательно-трудовых колониях для несовершеннолетних. В 14 лет подростки могли быть осуждены только за особо тяжкие преступления. Для перевоспитания правонарушителей, не достигших 14-летнего возраста, были учреждены спецшколы и спецПТУ. Профилактическая работа была возложена на милицейское подразделение – ИДН (инспекции по делам несовершеннолетних) и КДН (комиссии по делам несовершеннолетних), в которых, кроме освобожденного секретаря, все остальные члены занимали свои посты в органах народного образования, милиции, здравоохранения и собирались только на заседания для заслушивания, проработки, штрафования нерадивых родителей и принятия решения об отправлении злостных подростков-правонарушителей в спецшколы и спецПТУ. Это была так называемая административно-карательная превенция, которая никак себя не оправдала, поскольку, несмотря на относительное равенство доходов советского населения, преступность несовершеннолетних в благополучные 1968-88 годы росла ежегодно в среднем на 10 %.

Уже тогда идея охранно-защитной превенции зародилась у меня, о чем я не уставала говорить на разных конференциях и совещаниях, однако реальных путей осуществления этой идеи в то время никак не просматривалось. Тем более, что для охранно-защитной превенции требовались новые для России кадры социальных педагогов и работников, практических психологов, которые у нас тогда не готовились, требовалось создание новой социальной инфраструктуры, где бы эти кадры могли работать с детьми и семьями группы риска. Вообщем, все это были мечты, и не более того.

Возможность реализовать на практике эту мечту неожиданно возникла, когда в 90-м году Верховным Советом РСФСР, который возглавил Ельцин, было сформировано новое правительство с вице-премьером Иваном Степановичем Силаевым. Правительство озаботилось демографической ситуацией и учредило Комитет по делам семьи и демографической политике под руководством кандидата медицинских наук Инги Ивановны Гребешевой. Инга Ивановна была женщиной решительной и прогрессивной. Она решила внедрять в России опыт развитых европейских стран, где без малого 100 лет с детьми, семьями и гражданами, находящимися в кризисной ситуации, работали специально подготовленные социальные работники и педагоги, психологи, и была создана сеть соответствующих социальных учреждений. Эта новая для России и грандиозная по проблемам, требующим решения, задача, в свою очередь, требовала научного обеспечения и проработки. И ее заместитель Андрей Михайлович Панов, который до этого в правительстве РСФСР был секретарем комиссии по делам несовершеннолетних и успел услышать мои дерзкие идеи о необходимости замены административно-карательной превенции на охранно-защитную, предложил мою кандидатуру. Я к тому времени успела защитить докторскую диссертацию на факультете психологии МГУ, в которой исследовались несовершеннолетние правонарушители, их семьи, условия их социализации, и выдавались рекомендации по предупреждению детской преступности. То есть я была достаточно теоретически подкована, чтобы возглавить ВНИК со скромным названием «Государственная система социальной помощи семье и детству» (1991–1993 г.), которому предстояло создать научно-методическое обеспечение грандиозных планов Гребешевой.

По молодости лет я до конца не оценивала весь громадный объем предстоящей работы и по молодости же лет обладала безрассудной отвагой, позволившей взяться за эту работу. Чтобы разработать учебные планы и программы для вновь открывающихся факультетов социальной работы, потребовались практикоориентированные ученые самых разных дисциплин: педагоги, психологи, юристы, экономисты, социологи, медики. Увы, 16 научно-исследовательских институтов Академии педнаук не могли нам помочь. Там не было специалистов, занимающихся проблемами трудного детства, неблагополучной семьи и прочих проблемных категорий населения. В советской стране считалось, что для этого достаточно милиции, партийных и профсоюзных организаций. Но ВНИКи (Временные научно-исследовательские коллективы) тем и хороши, что для работы в них можно привлечь специалистов с наработками независимо от их ведомства и географии. А поскольку я уже достаточно долго занималась этими проблемами, побывала не на одной конференции, где собирались коллеги, то привлечь их, а с их помощью и других таких же неравнодушных чудаков, оказалось не так уж трудно. И уже на первую сессию ВНИКа в начале апреля 1991 года приехало около 150 человек из разных российских городов. Члены ВНИКа разбились по группам психологов, социологов, педагогов, медиков, и работа закипела.

Но самой большой и трудной проблемой оказалась найти юристов, специализирующихся на охранно-защитном праве. Признанный научный авторитет по проблемам профилактики правонарушений несовершеннолетних, возглавляющий соответствующий отдел в Институте прокуратуры, доктор юридических наук, заслуженный деятель науки Генрих Михайлович Миньковский, откомандированный для работы в нашем ВНИКе, никак не мог понять, что же от него требуется. Меры по борьбе с детской преступностью в их прокурорском ведомстве в основном сводились к дифференциации уголовного и другого наказания. Какой срок, кому и за какие преступления присудить, кого и за что досрочно освободить, какой контроль установить за подростками-правонарушителями. Да и сама профилактика тогда иначе как контроль не понималась. Мои толкования об охранно-защитной превенции им не воспринимались, а вернее, воспринимались весьма агрессивно. Пришлось очень обидеть этого заслуженного деятеля науки и отказаться от его услуг. Не без труда, но нужных юристов мы все-таки нашли в Свердловском профсоюзном институте. Да, беспощадная карательная практика сталинских времен прочно усвоилась нашими правоохранителями и выжила и в хрущевскую оттепель, и в горбачевскую перестройку. Стараниями этих правоохранителей еще разыграется немало трагических историй с теми, кто ринется спасать трудных детей и подростков своей добротой и заботой.

Но удивительно, несмотря на массовые расстрелы, лагеря и тюрьмы, десятилетиями насаждаемые в России, осталось немало милосердных, отважных людей, для которых охранно-защитная превенция оказалась не пустым звуком, а делом их жизни. Уже в апреле 1992 года, когда еще не было никакой законодательно-нормативной базы, в Петербурге был организован социальный приют для бездомных детей-бродяжек, подобранных в подвалах и на чердаках. И организовали его две женщины, Камаева Галина Игнатьевна, работающая заведующей отделом соцзащиты в мэрии города, и ее коллега и подруга Позднякова Татьяна Сергеевна. В соседнем с мэрией подвале гнездилась вместе с пригретыми ими собаками ватага бездомных подростков, которых подкармливали подруги. И однажды эти 16 подростков завалились в мэрию с просьбой пристроить их под какую-нибудь теплую крышу. Крыша такая нашлась в заброшенном 9-этажном здании бывшего рабочего общежития. Мэр Анатолий Собчак разрешил занять это здание, но выделить средства на содержание приюта он пока не мог. Однако это не остановило Галину Игнатьевну и Татьяну Сергеевну. Вместе с ребятами они привели в порядок несколько комнат и расселили там бродяжек. Это было в апреле, а финансирование открылось только в сентябре. Все это время женщины работали без зарплаты и содержали своих воспитанников за счет гуманитарной помощи, которая, благо, тогда бесперебойно поступала из соседних Швеции и Финляндии. Свой приют они назвали «Воспитательный дом» по примеру учрежденного когда-то Екатериной II первого в России приюта для детей-сирот. Для своего устава они также использовали опыт этого Воспитательного дома. В свою очередь, их устав послужил основой для нормативной базы, утвержденной Министерством соцзащиты, на основании которой уже к 1993 году в России было открыто около 1000 приютов, где размещались дети, сбежавшие от спившихся или издевающихся над ними родителей, из детских домов, дети, которых находили голодными и холодными, брошенными загулявшими мамашами. Шоковая терапия, обрушенная младореформаторами, не только оставила без средств к существованию и работы миллионы взрослых, но и обездолила сотни тысяч детей, которых спасали эти приюты.

Тогда же в Москве психолог Александр Быковский вышел с инициативой в Комитет образования мэрии Москвы: на месте спецшколы, обнесенной колючей проволокой, где содержание несовершеннолетних правонарушителей не особо отличалось от условий колонии, открыть Центр социально-педагогической реабилитации, в котором предполагался комплекс мер, включая психологическую помощь, трудотерапию и получение профессии, богатую культурную и спортивную программы и все прочие современные реабилитационные меры. Председатель московского городского Комитета образования Л.П. Кезина поддержала эту идею, и Быковский возглавил первый опытно-экспериментальный Центр социально-педагогической реабилитации несовершеннолетних. Поскольку концепция охранно-защитной превенции как раз и предполагала создание в стране сети подобных социально-реабилитационных центров, а кроме того, принципом работы нашего ВНИКа было тесное взаимодействие науки и практики, Быковский вошел в состав сотрудников ВНИКа, а его Центр стал нашей опытно-экспериментальной площадкой. Это сотрудничество было небесплодным, и с учетом опыта московского Центра со временем было разработано и Министерством соцзащиты утверждено положение о центрах социально-педагогической реабилитации несовершеннолетних, которые начали повсеместно создаваться в разных регионах России.

Однако самому Александру предстояло недолго трудиться в своем Центре. Летом 1992 года он был арестован и скоропалительно осужден на 10 лет за получение взятки. К нам во ВНИК прибежали его коллеги и рассказали всю историю этой посадки. Дело в том, что бывшая спецшкола, находившаяся на улице Лосиноостровской, практически на территории Лосиноостровского парка, располагала довольно большой территорией и различными зданиями, запущенными и непригодными для той реабилитационной работы, которая планировалось. На финансовую помощь комитета образования рассчитывать не приходилось, денег у комитета едва хватало на выплату зарплаты учителям. И тогда к директору Быковскому обратилось некое малое предприятие «Кокон» с предложением сотрудничества на взаимовыгодных условиях. Центр выделяет «Кокону» помещение, в котором они намерены открыть авторемонтную мастерскую, а «Кокон» берет на обучение ремеслу и трудоустройство воспитанников Центра, а также ежемесячно выплачивает арендную плату и помогает в ремонтных работах. Сторонами был подписан соответствующий договор, но дальше этого дело не пошло. Быковский не учел, что малое предприятие «Кокон» принадлежит ребятам из КГБ. Тогда, во времена перестройки и демократизации, КГБ пережило не одну реорганизацию и сокращение, и освободившиеся офицеры подались в малый бизнес, однако уверенность в своем всесилии у них сохранилась, и, увы, не без основания. После того как в течение года ни один из пунктов договора не был выполнен, Быковский перекрыл им вход на территорию Центра. Ребята пошли на хитрость и стали действовать коварно. Они пообещали, что принесут долг в размере миллион рублей наличными. Доверчивый Александр поверил, впустил их в кабинет вместе со злополучным миллионом, и тут сразу же был заснят на кинопленку факт получения взятки. Дело передали в суд. В исходе суда ребята были уверены, поскольку, как выяснилось, у КГБ были свои судьи, привыкшие выполнять волю этого всесильного органа. И потому суд прошел скоропалительно, судья не потрудилась ни рассмотреть договор и его выполнение «Коконом», ни пригласить свидетелей со стороны защиты, коллег, которые готовы были засвидетельствовать истинное положение дел, ни меня как руководителя ВНИКа «Государственная система социальной помощи семье и детству», готовую рассказать о безвозмездной большой и важной работе Быковского в нашем ВНИКе. После наших жалоб и обращений в Прокуратуру, к которым подключилась и депутат от Восточного округа, дело было еще дважды рассмотрено все в том же порядке – без приглашения свидетелей со стороны защиты, хотя все эти свидетели рвались и настойчиво напрашивались. Суровый приговор – 10 лет колонии общего режима – оставался в силе, и все это время Александр находился в лефортовском следственном изоляторе. Видимо, помимо всего прочего, у этих ребят из КГБ горел зуб на Быковского за то, что он был активным демократом и активно сотрудничал с партией «Демократическая Россия». Мы очень рассчитывали на четвертый городской суд, куда наконец были приглашены свидетели защиты, которых внимательно выслушивала судья, и казалось, что она готова была принять оправдательное решение. Но вдруг в конце заседания, которое длилось без малого неделю, с судьей что-то произошло, она начала нервничать и с крайним неудовольствием и раздражением заслушивать адвоката. Складывалось впечатление, что с ней тоже «поработали» в тех же инстанциях. В итоге вместо оправдательного приговора она скостила срок с 10 лет до 5, хотя было ясно, что ей очевидна невиновность Быковского.