Текст книги "Паноптикум"

Концерт прошел очень хорошо, и к вечеру Алексей Никодимович успокоился.

Вечером в Стеклов приехал Мартын Лаврентьевич Скрепосуев. Приехал на собственной машине, презрев возможные пробки и траты на бензин. Для этих целей можно было, конечно, воспользоваться служебным авто, но Мартын Лаврентьевич не любил тратить государственные деньги и принципиально не пользовался льготами и привилегиями. Впрочем, на этом его принципиальность не заканчивалась, – он искренне верил в свои возможности по переустройству государства и был в этом смысле кем-то вроде белой вороны; в своей фракции он пользовался уважением, а больше и ничем. Каждый из круга его знакомых и сослуживцев, проходя по коридорам Думы и встречая Мартына Лаврентьевича, считал своим долгом с глубоким чувством пожать ему руку – и шел дальше по своим делам, преисполненный гордости за товарища. В эти моменты все они чувствовали огромное значение своей работы и были благодарны Мартыну Лаврентьевичу за возможность хотя бы таким простым способом выразить свое уважение к нему и свою причастность к тем великим делам, которые мог совершить этот неподкупный человек. Но Мартын Лаврентьевич ничего особенного за эти годы не совершил. Он просто ждал будущего, в мыслях стремясь поставить себя на довольно видное место в нем.

Всю дорогу в Стеклов оба его помощника недовольно молчали. Бесконечные остановки измучили их, но Мартын Лаврентьевич не замечал этого, – он думал не о пробках и о трассе, заваленной грязным снегом, а о предстоящих политических изменениях в стране, которые уже не за горами. Надо было срочно доработать предвыборную брошюру, которую он озаглавил просто – «Полный вперед, ни шагу назад». Впрочем, время еще есть, и сейчас перед ним стоят другие задачи. Нужно, очень нужно узнать настроения на местах, поговорить с народом о тех проблемах, которые волнуют всех.

Об этих важных вещах он думал, поднимаясь по широкой лестнице гостиницы «Заводская» в свой номер. Мартын Лаврентьевич добрался до гостиницы только в одиннадцатом часу вечера, но не чувствовал себя уставшим. Наоборот, он испытал настоящий прилив сил в предвкушении завтрашних встреч – сначала в редакции местной газеты, а затем на местах, в самой гуще народа. Безусловно, эти встречи обогатят его духовно. Он заснул безмятежно и сладко.

Утром, еще до завтрака, он оглядел свои апартаменты и с легкой грустью вздохнул. Нет, не научились еще отечественные рестораторы работать современно. Номер обошелся ему в пять тысяч, но чувствовались в нем не столько комфорт и дорогая простота, какую всегда он видел в Европе в гостиницах средней руки, сколько «сусальное золото», как это он про себя определил. Мартын Лаврентьевич приказал себе не брюзжать по пустякам, а сосредоточиться на предстоящих делах.

Встреча в редакции с Буденичем одновременно и обрадовала, и озадачила его. Никак не ожидал он увидеть такой энтузиазм и такую заинтересованность в предстоящих рабочих встречах у представителей местной прессы. Они поговорили о том и о сем, о ничего не значащих вещах, и как-то неожиданно для себя Мартын Лаврентьевич оказался в редакционной машине рядом с Буденичем, и водитель привычно повез важных гостей в загородный дом мэра.

Мартын Лаврентьевич с любопытством вглядывался в пейзажи за окном. Городок оказался небольшим, но чистым и ухоженным, и Мартын Лаврентьевич с гордостью отметил про себя, что только в настоящем русском городе, только в истинно русской провинции еще и можно встретить теперь, в эти космополитические времена, благородную тишину и достоинство. Шумную и разгульную Москву он не любил, а любил свой деревенский дом в Подмосковье, скромные сельские радости и простой, но налаженный быт. В деревне ему и думалось легче, проще работалось и все виделось как-то глубже и чище. Это он ценил превыше всего.

И надо же было тому случиться, что здесь, в Стеклове, он обнаружил совершенно неожиданно для себя все то, что любил больше всего на свете! Лица прохожих казались ему милыми и добрыми, воздух – каким-то особенным, совершенно не городским, и даже водители на дороге более благожелательными, чем где бы то ни было.

Все это расположило его к мэру, и он уже сам желал встречи, хотя еще утром и не планировал этого.

Алексей Никодимович встретил его радушно. Они устроились в гостиной, и Мартын Лаврентьевич с приятным чувством отметил, что хозяин проявил в беседе большую осведомленность в столичных делах.

Мартын Лаврентьевич открыл свой ноутбук, и мэр с непритворным интересом прочитал предвыборную статью своего гостя.

– Как вы думаете, Мартын Лаврентьевич, что же, мы сможем остановить наконец нападки на нас? – спросил он.

– Без всяких сомнений. На самом деле я не удивлюсь, если Запад откажется от всех этих санкций и начнет конструктивный диалог с нашим президентом. И все это будет происходить на основе уважения к нашим интересам и ценностям. Потому что мы никогда такого, как в Европе сейчас, не допустим. Нам не нужен весь этот радикальный шабаш, который царит сейчас в Европе. Мы не допустим никакого влияния на нашу мораль, на наши ценности, овеянные временем и святой церковью. Никакого мульти-культурализма! Пусть это хлебают полной ложкой наивные деятели в Брюсселе, которые полагают, что дикарей можно исправить. Они еще наплачутся, утрутся кровавыми слезами, да поздно будет. Миллионы этих нехристиан уже в Европе, миллионы уже потирают руки в предвкушении гибели старых европейских богов. А кто их пустил в Старый Свет? Эти так называемые демократы, которые не смыслят ничего. Не видят дальше собственного носа и полагаются на здравый смысл и общечеловеческие ценности, которых на самом деле нет.

– Знаете, я иногда почитываю западную прессу, и, что уж там, – пишут они подчас умно и дельно. Вот, например, по поводу мигрантов. Надо, пишут, снижать пособия и вообще делать их жизнь невыносимой. А помогут им эти меры?

– Трудно это предугадать. Думаю, отказ от выплаты пособий или обязательная свинина для школьников уменьшит количество желающих на халяву пожить в Европе. Но ведь что на самом деле происходит? Укрепляются их анклавы, европейцы переезжают из крупных городов. Коренные европейцы не хотят рядом с ними жить. И вообще идет маргинализация городов, их уже не узнать.

– А что с Сирией, как думаете, победим?

– Это мы должны обязательно, непременно! Мы поддерживаем Башара, потому что из-за всего этого не можем оставаться в стороне. Кем мы будем, если не поможем сейчас братскому народу, который страдает как от радикальных исламистов, так и от израильско-американской военщины? Как вы думаете, что все они сейчас делают в Сирии? Они пытаются разорвать страну на части, а мы, истинные друзья сирийского народа, делаем подчас невозможное – прокладываем путь к стабилизации, к мирному небу над городами! Кто, если не мы, это сделает? И не надо забывать, что мы должны укреплять обороноспособность нашей армии, а сделать это можно только в условиях реальных военных действий. И нечего тут церемониться со всякими пацифистами, которые дерут горло во славу демократии и прав человека. Тоже мне, поборники человеколюбия. Человек только тогда счастлив, когда сыт и чувствует твердую власть, а все остальное – миф, который выдумали масоны и прочие ненавистники человечества.

После этих слов Алексей Никодимович с чувством посмотрел на гостя и глубоко вздохнул. Он почувствовал и себя причастным к чему-то важному, что сейчас происходит в стране. Безусловно, хорошо он сделал, что пригласил в гости этого скромного и независимого человека.

– А как с Украиной, что думаете? У меня много там родственников. На днях хотел поговорить с троюродным братом, так он меня к черту послал. «Всё вы, – говорит, – брешете про нас». Вот как! А до этого двадцать лет ездил ко мне в гости. Ну не обидно ли?

Мартын Лаврентьевич с пониманием взглянул на мэра и ответил:

– Я, Алексей Никодимович, отвечу вам, может быть, по-канцелярски скучно, но прямо. Вы же читали, что я пишу об этом. Вот, еще раз прочитаю вам отрывок из моей статьи:

«Давайте скажем прямо: Украина никогда до последнего времени не существовала как государство, она всегда была частью более мощной, чем она сама, империи. Все эти теперешние разговоры о самоопределении украинского народа – это просто лукавство, направленное на разорение и в конечном счете на исчезновение Украины. На нее уже нацелились жадные западные корпорации, которые видят в ней лишь нескончаемый источник дешевого продовольствия и дешевой же рабочей силы, которые не видят собственно украинского народа, одурманенного пропагандой и постепенно утрачивающего даже простые трудовые навыки. К власти в стране пришли бандеровцы, звери, которые ненавидят все русское, все, как они говорят, имперское. А чем стала Украина без России? Стала она богаче, живее, образованнее? Многие скажут – да, стала, – и ошибутся. Потому что Украины без России не может быть по определению, потому что это два братских народа, разлученные усилиями националистов. Эти благодетели украинского народа договорились до того, что украинцы вовсе не славяне, а потомки южно-германских племен, а русские – вы только вдумайтесь в это! – какая-то и вовсе переходная народность между уграми и кочевыми народами. Если дальше так пойдет, то они договорятся до того, что украинцы первыми появились на земле. А ведь уже и говорят.

Я все это пишу к тому, что вражда между нашими народами недопустима и вредна. От нее страдают экономики обеих стран, от нее страдают простые труженики. Посмотрите, как обнищала Украина материально и духовно. Почти не осталось промышленности, я уже не говорю о высокотехнологичных производствах. Собственное упрямство довело украинцев до кризиса, которого они избежали бы, если бы вовремя вняли разумному слову нашего президента. Не было бы братоубийственной войны, не было бы огромных человеческих жертв на востоке и в Крыму.

Крым – это вообще отдельная история. Там всегда была наша военная база, наша гордость – Севастополь. Это русская земля. Нам говорят: ваш референдум, который свалился на Крым, мол, ниоткуда и неизвестно кем подготовлен (а многие имеют наглость утверждать, что известно кем), распространяться может только на граждан, которые пожелали стать гражданами России, а никак не на крымскую землю. Заберите, мол, своих новоявленных граждан и оставьте нас в покое. Это с какого перепугу? Эти люди, их предки жили в Крыму тысячи лет, а теперь нам кто-то может заявлять подобное? Никогда этого не будет. Надо смотреть на идущие сейчас процессы стабилизации обстановки спокойно, твердо веря, что мир на многострадальной крымской земле наконец настал. Эти процессы уже не повернуть вспять. Крымчане, увидев все преимущества российского гражданства, никогда не захотят вернуться в лоно Украины, раздираемой внутренними противоречиями. Крым возвращать никто не собирается. А у нынешней Украины задача, скажем так, захватить территорию ДНР и ЛНР. Но у них ничего не выйдет.

Многие спросят нас: хорошо, вы победили в войне и удержали территории, но ведь земли нужно развивать или по крайней мере поддерживать их в пристойном состоянии. Хочу ответить, что для этого нужны две вещи: время и деньги. Пока мы не можем приступить к модернизации этих территорий, да и собственные земли нам нужно поднимать, а этому препятствуют наши западные партнеры, которые не желают видеть Россию сильной и богатой. Но всему свое время. Нам нужен всего лишь стабилизационный задел, пройдя который, мы преодолеем кризис и санкции».

Закончив читать, Мартын Лаврентьевич посмотрел на мэра, ожидая его реакции. Алексей Никодимович, в свою очередь, подбирал слова, чтобы как можно более одобрительно оценить услышанное. Ему, конечно, все понравилось, и он был полностью согласен с автором, но одна мысль не давала ему покоя, – насколько затянутся все эти стабилизационные процессы? Однако свои опасения он оставил при себе, а вслух произнес:

– Замечательно! Это именно то, что нам нужно сейчас. Вы знаете, Мартын Лаврентьевич, более всего меня волнует вопрос патриотического воспитания населения, и молодежи прежде всего. А то ведь что мы видим? Молодежь ушла в интернет, ее ничего не волнует, нет никаких устоев, моральное разложение и равнодушие! Но в основном-то молодежь у нас замечательная! Ее только нужно заинтересовать, оторвать от компьютеров, дать работу душе и рукам. Вот что, я думаю, нужно сейчас делать.

– Как вы верно сейчас сказали! У нас, в отличие от Европы, есть нравственное начало, есть, в конце концов, церковь, православная мораль, есть наше великое наследие. И мы еще чисты и не загажены этим толерантным духом. Я недавно был во Франции, в Париже, – вот, я вам скажу, где настоящая помойка! У них летом в центре не встретишь ни одного европейского лица, одни цветные. Ну и, соответственно, преступность. Сумки выхватывают у людей среди белого дня, не стесняясь, а полиция только делает вид, что работает. У нас, слава богу, этого нет.

Алексей Никодимович одобрительно закивал головой в ответ. Он сам бывал во Франции, но предпочитал не шумный Париж с толпами туристов, а Лазурный берег. Но и там, на юге, который он считал традиционалистским, произошли, по его мнению, печальные изменения, которые стали причиной его охлаждения к европейскому образу жизни. Он все чаще задумывался о традиционных ценностях, о церкви, о собственном предназначении. Эти мысли успокаивали его. Жизнь пока не преподносила никаких особенных сюрпризов, но Алексей Никодимович по какому-то непостижимому наитию ощущал все чаще, что прежний бесшабашный во многом уклад навсегда потерян для него. Надо было искать что-то новое, что с надежностью определило бы дальнейшую его жизнь. Это ощущение мучило его, не давало покоя. Еще были у него, как у человека, верящего в свою счастливую звезду, возможности, но стали они меркнуть, и он вынужден был исподволь, незаметно для ближнего круга, искать достойный выход. И вот судьба, как стало понятно ему сейчас, сама предложила выход из положения. Да! Нужно предложить согражданам истинно верный и светлый путь, дорогу единения, непорочную дорогу, лишенную своекорыстных мелких выгод, а он, конечно, сможет убрать все камни с этого пути.

Алексей Никодимович внутренне просиял. После обеда он предложил гостю прогуляться, на что Мартын Лаврентьевич с радостью согласился.

Они долго ходили по окрестностям, обошли озеро, останавливаясь ненадолго в тех местах, откуда открывались хорошие виды. Тихо и торжественно было вокруг. Ударил легкий морозец, небо прояснилось, и только поземка из-за поднявшегося ветра немного портила им настроение.

Мартын Лаврентьевич спросил, давно ли Алексей Никодимович живет здесь.

– Да уже без малого пять лет. Места какие у нас замечательные! В городе я не хочу жить. Здесь легче думается, нет того напряжения, что скапливается у городских жителей. К тому же я охотник, знаете ли.

– На кабана ходите? – спросил Мартын Лаврентьевич с надеждой, поскольку сам он был заядлым и страстным охотником.

– Да где уж там! Кабан – зверь серьезный, на него в одиночку не пойдешь. Жалко, друзей-охотников у меня раз-два и обчелся, да и те какие-то несобранные. Но, признаюсь вам, было у меня несколько случаев кабаньей охоты, – за пять-то лет не больше десяти раз! Разве это дело? Нет, я теперь все больше по утке и мелкому зверю добытчик в семье. Вот так, Мартын Лаврентьевич. Вы, кстати, охотой не увлекаетесь?

– Еще как! Я сам живу в деревне. Обожаю лес. Правда, я больше рыбак и грибник, но и ружье имеется. У нас больше лосиные места, косуля и олень тоже попадаются.

Алексей Никодимович, услышав про оленей, аж затрясся.

– Теперь осенью ко мне, дорогой вы мой, и возражений не приму! Если бы вы знали, как я мечтал о таком товарище! Ей-богу, ведь порой по душам поговорить не с кем. Я не преувеличиваю. Жалко, что и вы, и я – занятые люди. Но мы найдем время, я уверен.

Мартын Лаврентьевич немедленно заверил мэра, что он рад необычайно. Он действительно, без всяких задних мыслей, был рад сегодняшнему знакомству, тем более что оно ни к чему его не обязывало.

Они пошли к дому, обсуждая предстоящую осеннюю охоту и обмениваясь случаями из своих вылазок на природу.

Мартын Лаврентьевич переночевал в доме мэра, а утром стал собираться на встречу с избирателями, подготовленную расторопным Буденичем. По просьбе Мартына Лаврентьевича прямо к мэру доставили сонных еще его помощников. Внезапным исчезновением шефа они были крайне озадачены, но все прояснилось, когда Алена по просьбе Алексея Никодимовича позвонила им в гостиницу.

Всех троих в сопровождении Игоря Семеновича, который тоже подъехал, повезли за город. Мартын Лаврентьевич уже махнул рукой на свою программу, которую подготовил в Москве, и полностью положился на организаторские способности Буденича. К десяти часам они приехали в довольно большой поселок. Мартын Лаврентьевич с некоторым неудовольствием отметил про себя, что в поселке много запущенных зданий, порою он видел и просто какие-то развалюхи.

– А как у вас обстоит дело с программой капитального ремонта? – спросил он Буденича.

– У нас все по плану, – с готовностью ответил Игорь Семенович. – Вы не смотрите, что много недостроенного, – через три года, максимум пять, поселок будет в образцовом состоянии.

– Да какой же, помилуйте, это недострой? – изумился Мартын Лаврентьевич. – Эти хибары еще при царе горохе строились!

– Ну, правда ваша. Кое-что было построено еще до революции. Такое хозяйство досталось нашему мэру от прежнего руководства. Ведь ничего здесь не делалось коммунистами, одни лозунги звучали.

– А сейчас что?

– А сейчас мы изыскиваем средства. Но, скажу вам, все очень сложно стало. Бюджет сокращается, режем, можно сказать, по живому.

– А что с настроениями людей? Не жалуются они на эту разруху?

– У нас люди замечательные. Есть, конечно, жалобы и пожелания, не без этого. Но наши люди понимают ситуацию, к тому же они все работники бюджетной сферы.

После этих слов Мартын Лаврентьевич успокоился. В обшарпанном доме культуры, в котором он должен был проводить встречу, собрался, по словам Буденича, практически весь поселок. Мартын Лаврентьевич видел улыбающиеся лица и откровенно не понимал, чему эти люди так радуются. Многого он не понимал.

Хорошо поставленным голосом он начал излагать свои предвыборные тезисы, и люди слушали его внимательно. Затем Мартын Лаврентьевич плавно перешел к местным проблемам, которых, к его удивлению, оказалось не так уж много.

В зале встала молодая женщина и, заметно волнуясь, обратилась к столичному гостю:

– У нас в поселке нет современной детской площадки. Все хорошо, но детям после школы нечем заняться. Вот если бы вы, как наш депутат, обратили на это внимание! У нас большая просьба к вам, – посодействуйте в установке современных турников для спортивных занятий.

Она говорила заученно, вспоминая текст, но зал все равно одобрительно загудел. Мартын Лаврентьевич улыбнулся и почти по-отечески, не скрывая нахлынувших чувств, заверил:

– Это большая проблема для всего Подмосковья, но я обещаю – помогу в решении этого вопроса. Наши дети – это наше будущее! Кому же, как не нам, решать эти проблемы!

Прозвучало из зала еще несколько пожеланий, касавшихся работы почты и единственного в поселке магазина. Мартын Лаврентьевич, выслушав все с заинтересованностью, обещал исправить ситуацию.

Через час встреча закончилась, и люди проводили депутата громкой овацией. Мартын Лаврентьевич шел к машине и думал о сплоченности русских людей, о скромности и чистоте народа, который может справиться с любыми трудностями бытования, – такого народа нет нигде в мире!

Он уехал в столицу, преисполненный светлых надежд и затуманенный мыслями о своем предназначении. Будущее теперь предстало перед ним в полный рост, все темное ушло, дав дорогу почти юным помыслам. Было огромное желание творить, хотя он еще и не решил, что именно. Растроганный и воодушевленный, Мартын Лаврентьевич пообещал себе не останавливаться на полпути, а идти прямой дорогой к выбранной цели.

Глава седьмая
Потусторонняя контора

Старик Сташин, возвращаясь из города после неожиданной встречи с мэром, злорадно припоминал подробности его общения с народом, затеянного, как он полагал, по начальственному маломыслию и самонадеянности. Он, вообще-то, уже не желал Алексею Никодимовичу зла, тем более что личные его дела устроились самым наилучшим образом: он смог занять приличную должность в одном значительном городском учреждении и этим возвысился в собственных глазах. Это учреждение называлось «Межрайонгаз» и ведало системой газоснабжения в районе.

Проработав неделю на испытательном сроке, Виктор Петрович обнаружил, что такого бардака и безобразия, какое творилось в этом заведении, он не встречал нигде и никогда. Он хотел сначала получить должность начальника участка, но кадровик, отставной офицер, заявил ему, что это невозможно, потому что для такой работы нужно быть специалистом.

– Что же вы мне посоветуете? – спросил он тогда.

– Давайте я вас оформлю инженером по технике безопасности, – ответил ему кадровик. – У нас, знаете ли, очень плохи дела с дисциплиной. Распустился народ донельзя. Каждый себя пупом земли считает. А вы сами военный, офицеров бывших не бывает. Вот и наведете у нас порядок в танковых войсках!

Они рассмеялись, пожали друг другу руки и разошлись.

Виктор Петрович с жаром приступил к наведению порядка. Слесаря и сварщики сначала смеялись, обсуждая в курилке страсть новоиспеченного начальника к дисциплине и порядку, но очень скоро смех сменился общим унынием. За опоздания и безделье Сташин стал карать нещадно. Ничто не ускользало от взгляда вездесущего инженера. Проштрафившийся тут же вызывался Виктором Петровичем на индивидуальную беседу и выходил из его скромного кабинета понурым и озадаченным. Было отчего им горевать. Виктор Петрович не ругался, не переходил на личности, не увещевал бездельников и прогульщиков – ничего этого он не делал. Он по-военному четко объяснял всем недотепам, что ждет их за воротами, – с вычетами за скверно выполненную работу, за испорченный инструмент и недовольство начальства. Жалкий их лепет он как будто не слышал и смотрел на них сурово, но с пониманием и участием, и всякий, кто выходил от него, вначале со злостью, а потом с значительной долей одобрения в голосе сообщал своим товарищам, что Виктор Петрович дело свое знает, что он строг, но справедлив, и понимает людей труда.

Вскоре все в конторе, начиная с уборщицы и заканчивая директором, стали приветливо здороваться с инженером по охране труда. Он вызывал уважение не столько заинтересованностью в деле, сколько отношением к людям, к их повседневным нуждам, к их вроде бы мелким, но таким значительным для рабочего человека обстоятельствам.

Для Виктора Петровича действительно не существовало мелочей. Он не выпускал на объекты людей, не прошедших инструктаж, лично проверял наличие средств индивидуальной защиты и нещадно выговаривал начальникам участков за игнорирование инструкций по технике безопасности. Завидя его, некоторые мастера стали прятаться, лишь бы не получить прилюдную вежливую, но справедливую выволочку.

Сослуживцы Виктора Петровича вскоре выяснили с сожалением и опаской, что этот человек проявлял, помимо рвения по службе, еще и неподдельный интерес к различным сторонам деятельности их конторы. Иными словами, Виктор Петрович был вездесущ, и никто из них не мог сказать уверенно, что инженер по охране труда, казалось бы, мелкий исполнитель, не осведомлен о качестве работы того или иного сотрудника, о его должностных обязанностях и степени их исполнения. Виктор Петрович приходил на службу за пятнадцать минут до открытия, заходил в свой кабинет и через пять минут был уже готов к работе, а именно к написанию вороха бумаг, которые от их конторы требовали различные надзорные органы. Проверял ли кто-то из начальства все эти отчеты, Виктор Петрович не знал, да его это и не интересовало. Он никогда не проявлял интереса к вышестоящим, тем более к смыслу их работы, но твердо был уверен в одном: его личная работа имеет важное значение, от него, от Виктора Петровича Сташина, многое зависит, и он обязан относиться к своим обязанностям чрезвычайно добросовестно.

Крайне нетерпим он был к опозданиям своих сослуживцев. Выговаривать им на этот счет он не мог, поскольку на должностной лестнице стоял не выше их, но каждый опоздавший, сталкиваясь с ним в коридорах учреждения, чувствовал такой глубокий укор, исходящий от старика, что старался как можно быстрее разминуться с ним и больше не попадаться на глаза.

Начальство, а прежде всех директор, было очень довольно. Виктор Петрович даже чувствовал, хотя и не обладал внутренней интуицией, что директор и главный инженер гордятся назначением на скромную должность, которую он занимал, такого ответственного человека. Ему стало казаться, что начальство даже побаивается его.

Единственным человеком в конторе, на которого назначение Виктора Петровича ровным счетом не произвело никакого впечатления и ничего не изменило в его поведении, была директорская секретарша Людочка, красивая девица девятнадцати лет. Делать она, как и все секретарши, ничего не умела, более того, и не стремилась к познанию хотя бы чего-нибудь. Она приходила на работу в половине десятого, отлично зная, что сам директор появится на рабочем месте не раньше одиннадцати, если вообще появится. Тонкости своей работы, тем не менее, она усвоила с необычайной легкостью. Да и мудрено их было не понять. Посетителей в приемной обычно было немного, так что времени для посиделок с конторскими подругами было море.

Множество клиентов скапливалось лишь у абонентского отдела. Народ, особенно пенсионеры, предпочитал платить за газ непосредственно в учреждении, поскольку комиссию там не брали. Виктор Петрович каждый раз, проходя мимо толпы у абонентского отдела, изумлялся, – неужели людям охота тратить полдня, чтобы в итоге сэкономить десять рублей? Судя по разговорам, которые он слышал краем уха, многие приезжали из деревень.

Однажды на эту тему он разговорился с экономистом, солидной женщиной, которой в душе благоволил.

– Да что вы, Виктор Петрович, нашего народа не знаете? – с сарказмом поинтересовалась она. – Моя бабка еще жива, ей девяносто лет, так она до сих пор керосиновую лампу жжет, а свет не включает, – дорого, говорит. Вот так, милый мой. А вы говорите – десять рублей.

Виктор Петрович пожал плечами и пошел по своим делам, в душе осудив народ за скупость. Не дойдя пяти шагов до приемной директора, он уловил чудесный запах свежесва-ренного кофе, который проник в коридор. Виктор Петрович решил зайти к Людочке под предлогом, будто бы ему срочно нужно было узнать, где сейчас директор.

Секретарша, как всегда, болтала по телефону и не обращала никакого внимания на посетителей. Они топтались молча в дверях и с виноватым видом поглядывали на нее.

– Здравствуйте, Людочка! Не знаете ли, скоро будет Антон Валентинович? Мне он нужен, – спросил Виктор Петрович подчеркнуто вежливо, впрочем, заранее зная ответ.

– Не знаю, Виктор Петрович, он где-то на объекте. Обещал быть после обеда.

– Ах, как жалко! Я думал, что он до обеда управится. А я хотел с ним обговорить вопросы трудовой дисциплины, да сегодня не удастся, видимо.

Людочка с интересом посмотрела на этого чудного старикана. Она понять не могла, что ему на самом деле надо, зачем каждый раз, когда она варит кофе, он суется к ней в приемную. И каждый раз он придумывает что-нибудь, какую-то ерунду, лишь бы задержаться здесь. Людочка с независимым видом повернулась к нему спиной и занялась разгадыванием очередного кроссворда. Старик потоптался еще немного, повздыхал и пошел прочь с обиженным видом.

До этой дурехи Виктору Петровичу не было никакого дела, что бы она про себя на этот счет ни думала. Наверное, возомнила, что он интересуется ее прелестями. Виктор Петрович всего лишь выведывал, какие настроения витают в директорских апартаментах. Иногда от скуки, когда выдавалось свободное время, он предпринимал подобные вылазки.

Этот интерес возник у него в начале декабря. В обеденный перерыв он спокойно сидел в своей каморке и поедал бутерброды, взятые из дома, как вдруг услышал громкую ругань, доносившуюся из директорского кабинета. Виктор Петрович невольно прислушался. Говорили двое – Антон Валентинович и еще кто-то, чей голос он с удивлением вскоре определил. Это был чиновник из администрации, которого он знал по прежней службе. Он отвечал за дорожное строительство, но ходили слухи, что не только за состояние дорог он отчитывался перед Лытарем, но и за некоторые другие вещи. У них были общие дела, о которых каждый в администрации судачил на свой лад, потому что точно никто ничего не знал.

Виктор Петрович, навострив уши, замер с бутербродом в руке. Он услышал отрывок из разговора, который крайне заинтересовал его.

– А я вам говорю, что подрядов этих я в глаза не видел, не то что их читал! И Алексей Никодимович тоже! – кричал чиновник.

Всегда спокойный и несколько насмешливый Антон Валентинович ответил ему на повышенных тонах:

– У нас, как я понял, теперь общая проблема? Я работаю с подрядчиками, которых мне назначают, а денежки бегут неизвестно куда? Вы хотя бы знаете, какую телегу в область эти крестьяне накатали? Ваш прохиндей не сделал и половины трассы!

– Ну и что? Все он успеет, сейчас некоторая задержка из-за банка. Вы, Антон Валентинович, как будто только что на свет народились. У нас не с трассой проблема, дорогой мой, а с вашими расценками. Ну что это за ерунда – пятьдесят тысяч за сто метров!

– А где я вам деньги найду? Рожу, что ли? Вы прекрасно знаете обстановку, не я ее создал! Вот так и передайте ему– средства не изысканы. И не надо на меня давить. Вы сначала со своей конторой разберитесь, а потом крайних ищите.

Они еще долго ругались, выясняя, кто кому сколько должен, но к согласию, как понял Виктор Петрович, так и не пришли. Посетитель вышел из директорского кабинета, громко хлопнув дверью. Спустя некоторое время вышел и сам Антон Валентинович. Виктор Петрович выглянул из своей каморки, чтобы посмотреть на него, но увидел только его спину. На работе директор не появлялся три дня, и Людочка всем сообщала, что он в Москве по делам.

«В Москве он, как же! – размышлял Виктор Петрович. – Тут дело не Москвой, а Воркутой пахнет».

Виктор Петрович, старый служака, и до знаменательного разговора в кабинете директора предполагал, что дела у Антона Валентиновича неважные. А теперь и вовсе какая-то нехорошая тишина наступила в районе дирекции. Казалось бы, ничего особенного не произошло. Но Виктор Петрович знал, что это не так. Множество раз за свою долгую службу он видел, как судьба отворачивалась от успешных и умных и преподносила им такие сюрпризы, которые не дай бог получить.