Текст книги "Неправильная женщина"

На выходе из банкетного зала женщина остановилась, не представляя, в какую сторону бежать. Коридор тянулся на совершенно одинаковые расстояния влево и вправо. Правый конец выходил на лестницу, которая вела на другие этажи Дома культуры, а левый – в просторный холл с кассами кинозала и к выходу из здания. Логичнее, конечно, было бежать к выходу. Если Вовка что и задумал, да еще и смог утянуть за собой Риту, то претворить задуманное в жизнь, конечно, лучше всего на улице, благо осень стоит небывало теплая, а время уже позднее, темное. Татьяна бросила последний взгляд вправо и все же побежала к выходу из Дома культуры. В холле толпился народ в ожидании последнего киносеанса.

– Привет, Татьяна! – услышала она знакомый голос. – Чего такая взмыленная?

Ермакова поискала глазами соседку по лестничной площадке Тамару и, встретившись с ней взглядом, ответила:

– Да вот… Вовку своего тут потеряла. Ты, Том, его не видела? Не проходил он?

– Ну… мы тут минут пятнадцать киношку ждем, так за это время не проходил.

– А Женю Чеснокова не видела?

– Нет, и его не видела!

– А Майорова?

– Так они что, свадьбу-то тут справляют? – догадалась Тамара.

– Да, в банкетном зале, – отозвалась Татьяна, понимая, что пошла не в ту сторону. Уж Юру Томка обязательно увидела бы, если бы он побежал именно сюда, вслед за Евгением и Вовкой. Впрочем, надо было с самого начала идти по коридору вправо. Ее сын всегда мыслил нестандартно. Если любой другой человек повел бы понравившуюся девушку на улицу, то Вовка просто обязан пойти непроторенным путем.

Чувствовалось, что Тамаре очень хочется поговорить о свадьбе, но Татьяна, ответив, что самая красивая, на ее взгляд, вовсе не невеста, а Рита Чеснокова, резко развернулась и вновь нырнула в коридор, из которого только что появилась. Она уже несколько успокоилась. Ей даже стало казаться, что она зря так разволновалась. Мужички наверняка просто пошли покурить, а Ритка где-нибудь в туалете, что называется, пудрит носик. Вот она, Татьяна, сейчас вернется за стол, а там уже все в сборе: Вовка на своем месте, Рита – возле сестры Ольги, Юра при Ланке, а Женя сидит и ее дожидается, ведь она ему, ни много ни мало, себя посулила.

Дойдя до входа в зал, Ермакова уже взялась за ручку двери, когда из глубины того конца коридора, который вел к лестнице на верхние этажи, послышался шум, какая-то возня, ругань и вроде даже крики. По ее телу вновь поползли противные мелкие мурашки, а язык будто присох к нёбу. Так бывало всегда, когда она здорово пугалась. А напугать ее мог только один человек на белом свете: ее собственный сын Вовка. На всякий случай Татьяна заглянула в банкетный зал. За столом так и нет ни Риты с Вовкой, ни Майорова, ни Евгения. Значит, все-таки сын затеял что-то против Маргариты. И зачем она только за ним пошла? Весь Дольск знает, что он собой представляет, но девчонка по молодости и глупости, наверно, решила, что сводный брат ничего дурного ей сделать не посмеет. Еще как посмеет! Для Владимира Евгеньевича Чеснокова нет ничего святого.

Татьяна осторожно закрыла дверь в зал, где праздновали свадьбу, будто боялась спугнуть тех, кто странно возится где-то в дальних помещения коридора. На плохо слушающихся ногах она пошла вправо от банкетного зала. По мере продвижения вперед звуки делались слышней, но не становились понятней. Пройдя почти до самой лестницы, Татьяна замерла около последней двери с надписью «Служебное помещение», которая ее почему-то встревожила до враз взмокших висков, хотя, казалось, пугаться абсолютно нечего. В любом присутственном месте есть служебные помещения, куда посторонних не пускают. Какое-то время за дверью не раздавалось ни звука. Женщина, нервно сглотнув, опять начала уверять себя в том, что у нее просто разыгралось воображение, а на самом деле в коридоре всегда было тихо, и потому стоит поскорей вернуться в зал, где все те, кого она ищет, уже давно снова пьют за здоровье молодых. Татьяна развернулась, чтобы идти назад, но именно в этот момент совершенно явственно услышала за дверью женский всхлип, потом звук удара и матерщину. Вовкину. Уж его-то голос она не могла спутать ни с чьим другим, хотя сейчас очень хотелось. Ладони ее тоже стали неприятно влажными. Татьяна отерла их о нарядное платье, но искусственный шелк влагу не впитал, и руки остались скользкими, к тому же подрагивали.

Лучше всего, конечно, позвать кого-нибудь на помощь. С другой стороны, не стоит впутывать посторонних в семейные дела – себе дороже. Когда Ермакова, еще раз пораскинув мозгами, все же решила сходить в зал за каким-нибудь не слишком пьяным мужчиной, за дверью раздались полузадушенный женский крик «помогите!» и звук очередного удара. Потом что-то упало, и Вовкин трехэтажный мат, как показалось Татьяне, огласил весь коридор. Уже не думая о собственной безопасности, она повернула ручку двери и вошла в служебное помещение.

Это был почти темный чулан, жидко освещаемый лишь индикаторными лампочками какого-то щита. Но клин яркого света из коридора пришелся как раз на распростертое у дверей тело. Татьяна всмотрелась. Перед ней, странно вывернув шею и закатив глаза в потолок, лежал Майоров.

– Юра… – прошептала Татьяна сразу севшим голосом. Плюхнувшись перед ним на колени, она попыталась привести его голову в нормальное положение, но коленка заскользила в чем-то отвратительно липком. Переведя взгляд, женщина увидела, что подол голубого платья измазан чем-то темно-красным. Ей хотелось верить, что это, к примеру, разлитая гуашевая краска, которой кто-то рисовал здесь стенгазету, но в этом чулане не было никакой мебели, где можно раскинуть лист ватмана, да и стенгазет давно никто не выпускает. Татьяна еще удивлялась тому, какая ерунда лезет в голову, когда над ухом раздался голос сына:

– О! Маман! Какими, так сказать, судьбами? Столько лет… столько зим…

Вовка был сильно пьян. Страшно… В любой степени опьянения он всегда говорил связно и даже не терял координации движений, но делался агрессивным и совершенно неуправляемым. Горе тому, кто в такой момент пытался ему перечить. Майоров ему явно перечил.

– Ты что… убил его… – прошептала Татьяна без всякого вопроса в голосе. Она уже поняла, что именно убил.

– Разве? – удивился Вовка. – Ну… туда ему и дорога… Нечего лезть, когда у меня тут, понимаешь, интим назревает… Да и ты, маманька, шла бы своей дорогой…

– Я сейчас пойду… да… – Татьяна пыталась говорить спокойно, чтобы больше ни на что не спровоцировать сына. – А интим-то у тебя с кем?

– С кем, с кем? Сама знаешь… С Риткой… Сопротивлялась, правда, собака… Я ей врезал… Счас отойдет, мы и сольемся с ней в этом… как его?.. в анабиозе… Еще благодарна будет!

– Вов… Вова… – почти ласково начала Татьяна. – А отец где? Евгений сюда не заходил?

– Заходил, кажись… Что-то я не очень помню… Лез ко мне вроде… Но ты ж знаешь, меня лучше не трогать… Мне ж плевать, кто что думает… Я сам себе господин… – После этой маленькой речи Вовка отвернулся от Татьяны и, похоже, попытался привести в чувство Маргариту: – Ритка! Але! Ритулька! Хорош придуриваться! От меня все равно не уйдешь и свое получишь… Или я не мужик?!

Татьяна попыталась приблизиться к распростертой на пыльном полу Рите, но задела ногой еще чье-то тело. Громко, неконтролируемо ойкнув, она распахнула настежь дверь, чтобы свет из коридора позволил разглядеть, что делается в этом чулане. Возле самой стены, скорчившись и прижав руки к животу, лежал Чесноков.

– Женя-а-а-а!!! – душераздирающе крикнула Татьяна, когда увидела, что и из-под его бока натекла на пол лужица крови. Потом женщина глубоко вздохнула, повернулась к сыну и пошла на него с таким страшным лицом, будто собиралась задушить голыми руками, что совсем недавно грозился сделать Евгений.

– Э! Мамулька! Ты че?! – удивленно спросил Вовка. – Тебе че, больше всех надо?

Татьяна хотела сказать, что ей уже больше вообще ничего не надо в этой жизни, кроме смерти собственного сына, но смогла только резко охнуть и тяжко осела на пол, а потом повалилась навзничь и улеглась как раз между Юрием Майоровым и Евгением Чесноковым.

2010 год

* * *

Семидесятишестилетняя Антонина Кузьминична Чеснокова лежала на чистом хрустящем белье и думала о том, что жизнь все-таки удалась. Не во всем, конечно, но кто в этом мире получает все, что хочется? Разве миллиардеры какие, которые за все могут заплатить, все купить. Хотя… разве купишь, к примеру, любовь? Девочек да мальчиков по вызову купить можно, этого она не отрицает. Даже жену или мужа можно купить за очень большие деньги. А вот любовь не продается и не покупается. Она либо приходит к человеку, либо нет. Некоторым удается несколько раз полюбить, а ей вот – только один раз выпало. Уж как она была влюблена в своего одноклассника Сеню Кузнецова! Как влюблена! До сих пор совершенно отчетливо помнит его лицо, открытое и чистое, с чуть курносым носом и кудрявым чубом над крутым лбом. Сеня выбрал не ее, Тоню, а хрупкую Лидочку Ткачеву. Антонина Кузьминична, будучи девочкой Тоней, не испытывала к Лидочке никакой неприязни, потому что видела, как та хороша, будто воздушная стрекозка. В такую всякий влюбится. И Тонина любовь к Сене не была драматичной и горькой. Она любила светло и радостно. Конечно, очень хотела бы оказаться на месте Лидочки, но как-то легко простила любимому эту чудную девочку. За всю долгую жизнь ни один представитель мужского пола не смог возбудить в ней больше такого нежного и одновременно сильного чувства, как одноклассник Сеня. Впрочем, не так. Сначала – да, никто не мог, хотя многие пытались за ней ухаживать. А потом она вдруг резко подурнела, расплылась и сделалась даже какой-то мужиковатой. Но, может, так и надо было? Женщине в отсутствие мужского плеча приходится вкалывать за двоих.

Женькиного отца она очень хотела полюбить, вышла за него замуж и изо всех сил старалась свить с ним теплое уютное гнездо, но… так и не получилось. Павел Чесноков был неплохим мужиком, непьющим и работящим, но уж больно скучным. Ничего его не интересовало, кроме газеты «Правда», футбола с хоккеем по телевизору и игры в дурачка с соседом Николаем. Его трудно было вытащить даже в кино, а не то что в Дом культуры на концерт местной самодеятельности или на каких-нибудь ленинградских артистов. К ним в город даже сама Эдита Пьеха два раза приезжала, так Чесноков и на нее не пошел. Антонина Кузьминична оба раза ходила на концерт знаменитости с соседкой Евдокией.

В общем, помучилась она, помучилась с Павлом, да и предложила развестись. Он долго не мог взять в толк, в чем дело. Однажды даже, вразрез с собственными убеждениями и желаниями, выпил где-то на стороне с мужиками, а когда явился домой, спросил открытым текстом:

– Может, я тебя как мужчина не удовлетворяю?

Антонина не очень поняла, про какое такое удовлетворение он держит речь, а потому ответила напрямую:

– Всем ты, Пашка, хорош, да только… не люблю я тебя… а потому и жить с тобой более не хочу.

– А кого любишь? – встрепенулся Чесноков.

– Никого, – честно ответила она – не рассказывать же, что только одного Сеню в своей жизни любила, а никого другого полюбить, видать, уже и не приведется.

Павел еще долго сопротивлялся разводу, но потом все же вынужден был уступить. А потом еще долго заходил в гости, играл с сыном и просил Антонину, чтобы она бросила дурить и восстановила разрушенную ячейку общества. Она была непреклонна. Кому нужна эта ячейка, если в ней любви нет! Чесноков походил к ней, походил, а потом как-то быстро женился на тихой Анне Совковой, которая работала в хлебном магазине. И с этой Анной зажил он, похоже, душа в душу. Антонина Кузьминична была за него только рада и о том, что порушила свой брак, никогда не жалела. Всю свою кипучую энергию она направила на учеников и на собственного сына. И будто в награду за то, что она предпочла его отцу, Женька в общем и целом всегда был хорошим сыном. И лицом удался, и фигурой. Жизнь, конечно, его здорово побила, но в конце концов все утряслось, и он, похоже, на пятьдесят шестом году наконец абсолютно счастлив.

Вот один из Женькиных сыновей – Вовка – не удался… Это да… Но, опять же, кому все в жизни удается? А за счастье надо платить! Вот она, плата – Вовка!

Антонина Кузьминична отпила из удобной поилочки с носиком, которую ей принесла Лана, клюквенного морса и задумалась. А ведь похоже, что во всем дурном и страшном, что произошло с сыном, она одна изначально и виновата. Слишком любила… Хотела, чтобы все у него было хорошо, а получилось… Но ведь все матери любят своих детей! Все хотят им только хорошего! Или не все? Вот взять Татьяну – она ж сызмальства должного внимания Вовке не уделяла! С другой стороны, кто в юности подтолкнул Женьку к Ермаковой? Она, мать, которая безумно любила сына, нацелила его на Таньку, а эта Танька… Нет, конечно, она тоже хлебнула лиха… но все же… именно из-за ее козней погибла сначала жена Юры Майорова, а потом и он сам… Была бы Юрина жена жива – возможно, он так и не соединился бы с Ланой, их дети не познакомились бы и не поженились. А если бы не было их свадьбы, на нее не пошел бы Вовка, и Майоров остался бы жив… и тогда… А кто знает, что было бы тогда… Да и вообще, нечего все сваливать на Таньку. Это она, Антонина Кузьминична, во всем и виновата, когда захотела соединить десятиклассницу Татьяну Ермакову со своим сыном! А с другой стороны, может быть, только через такие тернии Женька мог добиться любви единственно нужной ему женщины – Ланы. Только вот таким чудовищно трудным способом. В награду за собственную любовь.

Антонина Кузьминична хотела крикнуть Лане, чтобы та принесла ей еще морсику, поскольку тот, в поилочке, незаметно закончился. Она даже набрала воздуху для крика, но услышала, что Лана о чем-то беседует на кухне с Женькой, и даже пить передумала. Пусть наконец наговорятся. Они столько времени разговаривали с другими… Конечно, она, старая и больная, им обуза, но невестка содержит ее в чистоте и даже виду не подает, что уход за больной свекровью ей в тягость. Антонина Кузьминична слышала, как участковый врач, который приходит раз в неделю ее проведать, говорил Лане, что вряд ли мать мужа переживет еще один гипертонический криз такой тяжести, но ее это нисколько не испугало. Пожила уже, хватит. Ее миссия на этом свете выполнена. Сын счастлив, а своих детей и внуков пусть сам воспитывает. Она, бабка, с воспитанием, например, Вовки, не справилась, так что нечего больше в воспитатели и лезть… Все. Конец. Всему.

* * *

Татьяна Бугаева, в девичестве Ермакова, чистила картошку для сырного супа. Боря его очень уважал, особенно с сухариками из белого хлеба. На второе у нее задуман жюльен с лисичками. Она недавно купила специальную жюльенницу с прехорошенькими маленькими кокотницами. Сегодня опробует. Конечно, жюльенчик – это так, Боре на один зубок, побаловать. Главное блюдо сегодняшнего обеда – это запеченная особым способом говядина в специях. Она уже однажды мясо так запекала. Боря сказал, что чуть язык не проглотил. Очень хочется его еще раз порадовать.

Татьяна положила в холодную воду последнюю картофелину, задержала взгляд на обрезанных под корень ногтях и счастливо улыбнулась. Ей больше не нужны длинные ногти. Ей нужны рабочие руки, чтобы удобнее было парить, жарить, варить… и вообще работать по дому, чтобы Боря приходил с работы, сгребал ее в охапку и шептал в ушко, что она самая-самая замечательная жена на свете, что все друзья ему завидуют черной завистью. Татьяна и за собственным весом перестала следить и сильно раздалась в талии. Боря был этим доволен. Говорил, что хорошего человека должно быть много. Да, он часто сыплет избитыми прибаутками, но Татьяне все в нем нравится: и эти прибаутки, и крупная фигура с небольшим мягким животиком, и крутой лоб с длинными розовыми залысинами, и низкий, чуть скрипучий голос, и спокойный веселый нрав. А особенно она довольна его крупными теплыми губами, которыми он так сладко целует ее, что каждый раз заходится сердце.

Иногда Татьяна просыпалась в холодной испарине, как ей казалось, – от звуков Вовкиного голоса, доносящегося из коридора. Там, где Вовка – непременно быть беде, а потому женщина резвой ланью вскакивала с постели и, как была, в ночнушке, бежала в коридор, чтобы сразу указать сыну на дверь. При этом Татьяна понимала, что он может и не уйти, а потому у нее заранее сводило страхом скулы, а ткань мягкой рубашки холодным пластырем приклеивалась к вспотевшей спине. Каждый раз коридор оказывался пустым. Татьяна, окончательно очнувшись от сна, соображала, что Вовке, осужденному за убийство и тяжкие телесные, еще сидеть и сидеть и, отдышавшись, шла на кухню, чтобы запить свой страх и вернуться в постель к Боре. Тот непременно просыпался, притягивал ее к себе, тесно прижимался горячим пухлым телом и тут же засыпал снова, довольно громко похрапывая ей на ухо. Этот его храп был для Татьяны лучше любой музыки, поскольку исходил от горячо любимого мужа. Вдыхая его теплый родной запах, она окончательно успокаивалась: у нее теперь есть защитник, и никакие Вовки ей больше не страшны. Она утыкалась носом в Борину руку и спокойно засыпала, умиротворенная и счастливая.

Иногда, правда, заснуть не удавалось, потому что, как ни крути, Вовка – не сосед-уголовник, на которого можно в случае чего и в милицию пожаловаться, а родной сын. Когда отсидит и вернется, никому не пожалуешься. А кроме как к ней, ему возвращаться некуда. Конечно, эта квартира – собственность Бориса, а сам он – мощный, крупный мужик, но какая разница Вовке, в кого вонзать нож… Вовкина бабка Антонина всегда винила ее, Татьяну, в том, что сын преступником-рецидивистом вырос. А что она могла поделать одна с мальчишкой-хулиганом? Она же не виновата, что не было крепкой мужской руки!

В такие бессонные ночи Татьяна вспоминала свою жизнь и удивлялась, как много сил и энергии потратила напрасно. Сейчас, купаясь в любви мужа, она не могла понять, зачем так упорно добивалась того мужчины, который вообще-то всегда был ей непонятен и чужд. Она не знала, о чем разговаривать с Майоровым, казалась себе при нем туповатой и недалекой. Даже то единственное настоящее свидание с ним в юности не могла вспоминать с нежностью или душевным трепетом. Помнились только неловкость, мешающая дышать, и стеснение. Но тогда ей казалось, что все переменится, как только Юра поймет, что именно она, Татьяна Ермакова, должна стать единственной его любовью в этой жизни. И именно ради того, чтобы стать единственной его любовью, она и плела свои интриги. И плод ее интриг – сын Вовка – лишил в конце концов Майорова жизни. Иногда в припадке самобичевания женщине казалось, что сидеть за убийство Юры должен вовсе не Вовка, а она, Татьяна Ермакова, собственной персоной. Она всю жизнь будто подталкивала к гибели мужчину, который был чужой судьбой. Пыталась, как на шахматной доске, расставить фигуры по собственному усмотрению вопреки правилам игры, и потому игра не шла, сбоила, из нее выпадали не те персонажи. Она пробовала перестроиться, поменять фигуры – белые на черные, но все равно выходило нескладно и неладно. Евгений Чесноков, которым она несколько раз пыталась подменить Майорова, тоже был не ее мужчиной. Она всячески мешала ему жить, заставляла расхлебывать то, что сама заваривала, провоцировала на циничные поступки, но он во всех щекотливых и жутких ситуациях, в которые попадал по ее вине, всегда оставался самим собой и был ягодой не ее поля. Может, сын Вовка и дан ей в наказание за то, что она пыталась манипулировать людьми. Когда-то в юности она получила от Ланы Кондратенко урок такой манипуляции и взяла этот прием себе на вооружение. Как много бед удалось бы избежать, если бы она простила Лане Юру и приветила какого-нибудь из тех парней, которые пытались за ней ухаживать! Не родись Вовка, плод обмана, – Майоров был бы жив.

С другой стороны, если бы не судебный процесс по делу убийцы Владимира Чеснокова, Татьяна, возможно, никогда не встретила бы Бориса. Они познакомились именно в помещениях суда. Она плохо помнит подробности, потому что была в тот момент как в чаду. Боря тогда как раз развелся с первой женой и приходил исправлять какую-то ошибку, допущенную в документе о разводе. Он тогда же потащил ее в кафешку неподалеку, и Татьяна ему, первому встречному, почему-то сразу все о себе рассказала без утайки: и про непутевого сына, и про личную неустроенную жизнь, и даже про двух своих мужчин, вокруг которых столько лет крутились все ее помыслы.

– Это мы исправим, – сказал он.

Татьяна тогда не очень вслушивалась в то, что говорит только что встреченный человек, представившийся Борисом Иннокентиевичем Бугаевым, заведующим местной ветеринарной станцией. Она была счастлива, что нашелся кто-то, готовый ее слушать, не поучая и не всплескивая руками с риторическими вопросами: «Да как же ты могла?» Она рассказывала, и всхлипывала, и утирала салфетками, которые вытаскивала из пластикового стаканчика, то и дело выползающие слезы, глотала их и снова давилась ими, а Бугаев Борис Иннокентиевич внимательно слушал и подливал кофе из своей чашки в ее. Татьяна, не замечая этого, запивала им свой рассказ и боялась только одного: как бы этот человек не ушел и не оставил ее одну в этом кафе за столиком, закиданным смятыми салфетками с черными разводами от туши для ресниц. И он не ушел. В тот же вечер Татьяна Ермакова оказалась в его постели. Утром, проснувшись раньше заведующего ветеринарной станцией, Татьяна хотела тихо уйти, решив, что больше ничего этому заведующему от нее не надо. Но он, чутко спавший, тотчас проснулся, вытащил из ее рук джемпер, который она пыталась натянуть, и сказал:

– Не уходи, ты теперь моя жена.

Слово «жена», которое Татьяна всю жизнь мечтала услышать, заставило ее опять прослезиться. Борис обнял ее, прижал к своей мощной теплой груди и повторил:

– Не уходи… Мы теперь всегда будем вместе, и ты забудешь все свои горести. Я всю жизнь искал такую женщину, как ты.

Татьяна боялась спросить, что он нашел в ней такого, что собрался больше не разлучаться, но испугалась. Вдруг он посмотрит на нее повнимательней и поймет, что на самом деле ничего особенного в ней нет. Пусть лучше заблуждается. А она изо всех сил постарается, чтобы его заблуждение подольше не рассеивалось. И оно не рассеивалось уже целых пять лет. Татьяна Ермакова вышла замуж за Бориса Бугаева и была с ним бесконечно счастлива.

* * *

Светлана Николаевна Чеснокова, приятная пятидесятидвухлетняя дама, катила по парку Дольска нарядную колясочку, в которой сидела годовалая Каринка, дочка ее старшей дочери Маргариты. По принятым меркам, Рита вышла замуж поздно, в двадцать девять лет. Хорошо, что все-таки вышла. Лана думала, что после случившегося на свадьбе брата она навсегда останется старой девой. Рита почти целый год не выходила из дома, потому что ей всюду мерещились насильники. Пришлось даже с работы уволиться. Лана долго лечила дочку, но, возможно, она никогда не отошла бы от потрясения, если бы однажды к соседям по площадке не приехали родственники из Санкт-Петербурга. Среди них был молодой мужчина по имени Глеб, довольно смешной: длинный, худющий и нескладный.

Соседка Нина однажды вечером вызвала Лану на лестницу и выпалила:

– Мне кажется, что наш Глеб мог бы составить твоей Маргарите хорошую пару.

Лана недовольно пожала плечами: не могла сказать соседке в лицо, что их Глеб уж сильно неказист для ее-то красавицы дочери.

– Да ты не жмись! – отозвалась Нина, которая, конечно же, не могла не заметить ее неприязненной ужимки. – Если твоя Ритка Глеба откормит, обогреет, так он краше любого другого станет. Он же высокий, видный… и лицо у него хорошее. А еще он добряк… и умница… Не пьет к тому же… ну разве что так… по праздникам… А с женщинами ему просто не везет. Всем нынче нужны брутальные мачо, а он стеснительный, неловкий… Не понимают дуры-бабы, что это для жизни самое то: не будет на других заглядываться… Домашний он, понимаешь, Ланка!

Лана тогда еще раз с большим сомнением пожала плечами. Не верила она в любовь по знакомству, без любви… Впрочем, совершенно непонятно, откуда эта любовь вдруг берется, куда исчезает и как просыпается снова. Чем черт не шутит! А вдруг и впрямь этот длинный Глеб – Риточкина судьба? С лица воды не пить! Хотя… Нина права: лицо у ее родственника вполне нормальное, мужское. А фигура… А что фигура? Если этого мужичка и впрямь хорошенько покормить пару месяцев – все в порядке будет…

– Ну, а как мы их… того… познакомим? – наконец спросила она Нину после этих своих раздумий. – Если открыто, то Риточка на это не пойдет, ты же все про нее знаешь…

– Да я уж голову сломала, обдумывая, – отозвалась соседка, – прямо ничего в ум не идет. Давай-ка ты тоже подумай, если, в принципе, не против. Ты же лучше свою дочку знаешь.

Озабоченная этой проблемой Лана только кивнула и ушла с площадки, но ничего придумывать не пришлось. Видимо, длинный Глеб на самом деле был Ритиной судьбой. Молодые люди на следующий же день столкнулись на лестнице и с тех пор проводили время вместе, пока Глебу не пришла пора уезжать. Лана сразу поняла, что Глебов отпуск подошел к концу, по тому, как почернело лицо дочери.

– Что случилось, девочка моя? – на всякий случай спросила Лана.

– Он завтра уезжает, мама… – прошептала Рита, и глаза ее наполнились слезами. – Все закончится, понимаешь…

– Ну почему ж непременно закончится? Будете перезваниваться… А потом и ты можешь в Питер съездить. Там же папина двоюродная сестра живет!

Но Рита уже не хотела слушать никаких доводов, советов и предложений. По лицу ее тихо ползли слезы, а выражение его опять сделалось таким, каким долго оставалось после приключившегося с ней несчастья. Лана настолько боялась, что дочь опять впадет в длительную депрессию, что решила сходить к Нине и расспросить про Глеба и его планы относительно своей Риты.

– Даже не сомневайся на этот предмет! – сразу утешила ее соседка. – Глеб только о Рите и трещит. Вот увидишь, он или с собой ее позовет, или… Ну… не знаю я, что «или»… но только он ни за что ее не бросит!

Но дальше все произошло куда лучше, чем предполагала Нина. На следующий же день Глеб пришел к Чесноковым в строгом костюме, торжественный и смущенный, с двумя букетами роз: для Риты и Ланы, с конфетами и шампанским.

– Вы, наверно, думаете, что все слишком поспешно… – начал он, когда все уселись за стол для чаепития. – Но времени же нет… мне уезжать… а потому… Словом: уважаемые Светлана Николаевна и Евгений Алексеевич, я прошу руки вашей дочери Маргариты.

Лана тут же бросила быстрый взгляд на Риту. По ее лицу опять ползли слезы, но выражение его изменилось. Дочь была счастлива.

Через несколько месяцев Рита и Глеб поженились. Жили они в Санкт-Петербурге, но в Дольск приезжали довольно часто. А чего и не приехать, если езды всего полчаса на электричке! Вот и сейчас Рита с Глебом гостят у них. Надо сказать, что откормить мужа Маргарите так и не удалось. Сколько бы Глеб ни ел, все равно оставался худощавым. Но счастливая семейная жизнь на нем все же сказалась благотворно. Исчезли лишние суетливые движения, и неловким или нелепым никто его сейчас уже не назвал бы. Словом, Лана была довольна выбором дочери, а внучку Каринку любила больше всех остальных своих внуков, потому что она оказалась очень похожа на нее в детстве. Если бы ее детские фотографии тоже были цветными, как внучкины, никто и не разобрал бы, где Каринка, а где маленькая Лана.

А вот сын Саши, который женился все же вовсе не на Ольге, а на своей однокурснице Олесе, очень похож на Юру. Ему всего два года, но взгляд уже сейчас такой же, как у деда: всегда немножко исподлобья. Когда Лана нянчилась с Генкой, ей становилось немножко не по себе, казалось, будто через внука на нее смотрит сам Юра, наблюдает за ее жизнью без него. Возможно, ему не нравится, что она опять сошлась с Евгением. Впрочем, сошлась – совсем не то слово. Но, возможно, Юра, находясь там, высоко, в небесном информационном поле, как раз понимает это лучше других. Он ведь очень хорошо знает свою Лану. Сам же он незабвенен. Лана регулярно ходит к нему на могилу, но не по обязанности. Ее туда тянет. Она ходит на кладбище только одна. Кладет один букет на могилу Юриной жены, Ирины, которая покоится рядом, а потом садится на врытую в землю скамеечку подле Юры и рассказывает ему обо всем, что с ней происходит. Нет, она ничего не бубнит себе под нос, просто вспоминает, что было, и таким образом будто делится с ним. Вот и сейчас не терпится посидеть возле Юриной могилы. Давно не была. Дома она передаст Каринку Рите и, пожалуй, съездит.

Днем в будний день на кладбище тихо и безлюдно. Светлана Николаевна год назад вышла на пенсию и с тех пор приходила на Юрину могилу только в будни. Принять его смерть она так и не сумела. Даже на кладбище казалось, что Юра просто отошел куда-то, пока она сидит у чьей-то могилки, а потом непременно вернется, обнимет ее за плечи, и они вместе пойдут домой. Она точно знала, что дома ее ждет муж Евгений, но совершенно не смущалась этим. Так уж выпало ей в жизни – любить двух мужчин разом. Да, сначала она, Лана, не понимала этого: жила с Чесноковым и маялась. Казалось, что с потерей своей первой любви она потеряла все. Возможно, дело было в том, что Юра не погиб в Афганистане, как все думали, а был жив и рвался к ней, а она это подспудно чувствовала. Когда он вновь возник перед ее глазами, сдерживать свои чувства Лана больше не смогла. Евгений отошел в сторону, позволив ей счастливо пожить с Майоровым. Возможно, другой мужчина не поступил бы так благородно, но с ней рядом и должен был тогда находиться только Женя, который всегда сильно любил ее, а потому ее интересы ставил выше своих.

Тот страшный день, когда их семья справляла свадьбу в дольском Доме культуры, она не забудет никогда. Местная желтая газетенка «Только факты» по горячим следам напечатала статейку под названием «Кровавая свадьба» и даже поместила отвратительную фотографию, сделанную в совершенно другом месте. На ней скалили зубы мерзкие окровавленные лица, даже отдаленно ничем не напоминающие ее любимых детей. Дольские обыватели утверждали, что молодые, на свадьбе которых совершено убийство, никогда не будут счастливы, но Лана не верила в это. Она видела, что дети любят друг друга, а потому смогут хорошо жить назло обстоятельствам, испортившим им самый торжественный день.

И все получилось так, как она и ожидала. Дети жили в мире и согласии. Светлана Николаевна была богатой бабушкой. У Светы с Виталиком детей было уже трое: трехлетние двойняшки Пашка с Машкой и шестимесячная Зойка-Зайка. Ольга, которая вышла замуж позже всех, тоже успела подарить бабушке внучку Маруську. Лелин муж, серьезный и обстоятельный врач-педиатр по имени Виктор, очень нравился Лане. Когда вся большая семья Майоровых – Чесноковых собиралась за праздничным столом, приходилось здорово тесниться, но женщина радовалась тому, что жизнь ее состоялась. Конечно же, она горевала по Юре, но не могла не наслаждаться тем, что дети здоровы и счастливы. Юра ни в чем не смог бы ее упрекнуть. Она одинаково крепко и нежно любила и своих, и его детей, так же теперь любит и всех своих внуков.