Текст книги "Неправильная женщина"

Но в другие дни приходило на ум, что она испытывает к Евгению именно только приязнь, дружеское расположение и даже родственные чувства. Скорее всего, любовью это не являлось. Но ведь сказал же кто-то из мудрых, что замуж надо выходить не за того, без кого жить не можешь, а за того, с кем можно жить. С Евгением жить ей было хорошо. Спокойно. Старшую дочку, Ритульку, Лана родила в тот же год, когда окончила университет в Санкт-Петербурге, куда из их Дольска за тридцать минут довозили электрички. Ни одного дня по полученной специальности учителя русского языка и литературы она не работала. Евгений предложил ей заниматься педагогикой внутри собственной семьи, на что Лана послушно согласилась. Она вообще соглашалась со всем, что муж ей предлагал, и ни разу не пожалела об этом. После Риты родилась вторая дочка, Олечка, а потом сынок Виталик. Забот прибавилось настолько, что об учительской доле молодая женщина даже не вспоминала. Ей было кого воспитывать дома, кому прививать вкус к русскому языку и литературе.

Лана ведь и замуж выйти за Евгения именно согласилась. Он предложил. Она согласилась. Он все рассказал ей про Татьяну Ермакову, признался в своем отцовстве, и этой своей откровенностью покорил. Ей захотелось сделать счастливым человека, который не знал, куда деваться от навалившихся на него проблем. Лана собиралась их с ним разделить. Помочь. Защитить. И у нее получилось. Она умудрилась оградить Евгения от Татьяны. Голосом, в котором явственно звенел металл, она потребовала от бывшей подруги, чтобы и духу ее возле Евгения не было. Пообещала, что ребенка они помогут ей вырастить и что она, Лана, никогда не будет препятствовать тому, чтобы отец встречался с сыном.

– Ты… ты змея! – крикнула ей тогда Танька. – Ты уже второй раз пытаешься разрушить мою жизнь! Сначала отобрала Майорова, а теперь Женьку! Неужели ты думаешь, что я тебе позволю?!

– Позволишь, – так спокойно сказала Лана, что Ермакова внутренне вздрогнула. Что-то раньше такой силы от Кондратенко не исходило.

– Поглядим… – сквозь зубы процедила Ермакова и добавила: – Я дождусь своего часа.

Лана ей ничего не ответила. Ушла. Танька пыталась еще как-то ерепениться, чего-то добиваться от Евгения, но потом стихла, нашла себе какого-то мужчину и стала с ним жить. Потом у нее появился другой, после третий. Ермакова порхала от одного к другому не только потому, что ей самой хотелось менять мужчин. Никто из них не мог долго выдержать скверный характер ее сына Вовки, который начал его демонстрировать с самых младых ногтей.

Иногда Татьяна все же являлась в дом к Чесноковым, слегка подвыпив, жаловалась на жизнь и даже плакала, но все непременно возвращалось на круги своя. Потом один из довольно богатых любовников подарил Татьяне однокомнатную квартиру и даже вполне обеспечил жизнь. Посещать Чесноковых она перестала.

Казалось бы, с исчезновением из их жизни Ермаковой Лана должна начисто забыть все, связанное с бывшей подругой, школой и первой любовью, но получилось с точностью до наоборот. От Таньки будто исходили какие-то особые эманации, которые питали Лану и без которых ей оказалось невмоготу жить. Сначала она решила, что просто соскучилась без подруги. Выйдя замуж через полгода после окончания школы и сразу погрузившись сначала в учебу, а потом – в материнские проблемы, других подруг вместо Ермаковой она так и не завела. Можно было, конечно, подружиться с кем-нибудь из молодых мамочек, вместе с которыми она иногда катала по парку коляску, стояла в очередях на кухне детского питания и у кабинета участкового педиатра, но как-то не получилось. Не смогла она близко сойтись и с женами друзей Евгения, хотя некоторые из них очень настойчиво набивались в подруги. Долгое время Лане хватало мужа и детей. Даже со свекровью, которая недолюбливала ее в девушках, она каким-то образом сумела найти общий язык. В общем, жила Лана в тесном семейном мирке и никуда из него не рвалась, решив, что это и есть ее удел на всю оставшуюся жизнь. Личная неустроенность Таньки Ермаковой, несмотря на приобретенные внешний лоск и холеность, оттеняла семейное благополучие Светланы Николаевны. Именно потому, почувствовав однажды тягучую тоску где-то под сердцем, она отнесла ее к проявлению самого отвратительного эгоизма: всегда приятно хорошо выглядеть на чьем-то не слишком удачном фоне (на ермаковском, например), а если этого фона нет, то выглядеть-то не перед кем! Особенно в отсутствие подруг вообще.

Лана уже собралась бороться с дурными чертами, которые вдруг проявились в ее характере, как Танька опять явилась к ним в дом прилично подшофе, с плачем, причитаниями и даже просьбой дать взаймы денег. Евгений дал, как давал всегда, несмотря на то что все вокруг знали: Татьяну Ермакову очень прилично содержит главный инженер местного завода. Спрятав в сумочку купюры, Танька слез не уняла, еще довольно долго кляла свою незадавшуюся жизнь, а потом вдруг начала угрожать Лане. Вконец рассерженный Евгений затолкал не в меру разошедшуюся женщину в машину и отвез в ее квартиру.

Унизительное положение бывшей подруги, нынешней содержанки, которая вынуждена ходить плакаться в жилетку тому, кого ненавидит, да еще и занимать деньги у чужого мужа, Лану вовсе не обрадовало и настроение ей не подняло. Она поняла, что поселившаяся в сердце тоска имеет совсем другое происхождение. Светлана Николаевна вдруг окончательно уразумела, что мужа своего не любит. Не любит! На самом деле она знала это уже тогда, когда только выходила замуж, но бесконечные хлопоты и заботы не давали ей сосредоточиться на своих переживаниях и желаниях. Возможно, что эти самые собственные желания у нее усохли, атрофировались и отвалились за ненадобностью. Теперь, когда дети подросли и уже не требовали ежечасной заботы и внимания, Танькины пьяные слезы вдруг пролились благодатной влагой на засохший куст Ланиной души, и она дала новые побеги желаний. Тридцатисемилетней женщине вновь захотелось любить. Возможно, слезы Ермаковой были и ни при чем. Просто очередной приход бывшей подруги совпал с осознанием того, что она связала свою жизнь не с тем человеком.

У Ланы по-прежнему не было никаких претензий к Евгению, но он начал раздражать ее даже тем, что никаких претензий к нему нельзя предъявить. То есть можно, конечно, начать цепляться к мелочам типа скомканных рубашек в кресле или хлебных крошек на кухонном столе, но Лана считала эти промахи мужа слишком мелкими и ничтожными, чтобы раздувать из них скандал или просто ссору. Она не хотела с Евгением ссориться. Она хотела жить отдельно от него, что, конечно же, совершенно невозможно устроить. У нее нет никаких оснований к уходу от мужа, к разводу. Никто ничего не поймет: ни сам Евгений, ни дети, ни немногочисленные друзья семьи. Да и сама Лана мало что понимала, но тоска все глубже и глубже вгрызалась ей в душу. Женщина стала ощущать себя физически больной. Она скрывала свое состояние от близких, поскольку помочь ей никто не мог и лекарства от ее болезни не существовало.

Евгений, как всякий любящий, был чуток. Он видел, что Лана борется с депрессией, но считал ее состояние следствием переутомления от бесконечной работы по дому и заботы о детях. Предлагал поехать отдохнуть и развеяться, поскольку детей уже вполне можно оставить на бабушку. Лана отказывалась, потому что тогда придется постоянно находиться с глазу на глаз с нелюбимым мужем. Этого ей не вынести. Она боялась сорваться и совершить что-нибудь непоправимое. Евгений что-то понял и в этом ее отказе, а потому стал предлагать Лане путевку за границу, куда соглашался отпустить ее одну. Говорил о том, что догадывается, как за годы брака обрыдли ей стены их квартиры и, возможно, даже он сам, а потому предлагал жене съездить посмотреть свет. Светлана Николаевна не хотела смотреть на свет, поскольку понимала, сколь тяжким станет возвращение в объятия Евгения. Она не сможет развеяться. Она не любит мужа. Не любит – и все! Никакая заграница ей не поможет.

Когда она отказалась и от этой поездки, муж тут же предложил другой вариант:

– А может, тебе устроиться на работу в школу? Будешь в коллективе, в заботах совершенно другого плана, нежели домашние, и, возможно, у тебя настроение повысится? Сейчас как раз август, скоро новый учебный год!

– Да я… уже забыла все… – растерянно произнесла Лана, но какой-то лучик надежды на то, что брак можно спасти таким образом, у нее все же забрезжил.

– Брось… – Евгений махнул рукой. – Все вспомнишь. Училась-то в юные годы, а эти знания ничем не выбьешь! Сейчас как раз нехватка учителей. Школы еще будут тебя рвать друг у друга! Вот увидишь!

Евгений оказался прав. Когда Лана пришла в роно, ей обрадовались, как родной. Ни одного инспектора не смутило, что Светлана Николаевна Чеснокова, получив диплом учителя русского языка и литературы, ни одного дня по специальности не работала. «Не боги горшки обжигают! – сказали ей. – У нас сейчас в некоторых школах русский преподают инженеры-расстриги, и ничего – справляются! А вас в институте учили! Почитаете свои конспекты, подготовитесь, а опытные учителя поддержат и помогут!»

В роно Лане предложили на выбор более пяти школ, в которых не хватало преподавателей. Она намеренно выбрала самую отдаленную от дома, в котором ей стало совершенно невыносимо. У женщины поднималось настроение только от общения со своими детьми, но старшие девочки вошли уже в тот подростковый возраст, когда очень хочется выскользнуть из-под родительской опеки. Помня себя подростком, Лана старалась им не навязываться и не мешать. Сыну исполнилось только десять, но он был мальчишкой, обожающим отца. Евгений тоже очень любил Виталика и много времени посвящал ему. У отца с сыном были особенные отношения, какие-то свои договоренности и свои тайны. Лана никогда не испытывала чувства ревности. Только радовалась тому, что им хорошо друг с другом. А теперь вдруг почувствовала себя одинокой. Она мало нужна собственным детям, а муж не нужен ей.

Первый свой урок Лана, как, наверно, любой начинающий учитель, давала в таком сомнамбулически-нервном состоянии, что не запомнила почти ничего, кроме слов мальчика по фамилии Тимофеев, которые он в большой задумчивости произнес после того, как прозвенел звонок:

– Это чё, и весь урок?

Тридцатисемилетняя учительница Чеснокова Светлана Николаевна покрылась румянцем стыда. Она поняла, что первое ее выступление в качестве преподавателя русского языка оказалось крайне неудачным. Что не понравилось мальчику Тимофееву, она, к сожалению, понять пока была не в состоянии. Вроде бы старалась, готовилась, а вот ведь что вышло: дети – и те сообразили, что урок никуда не годится.

Дома Лана плакала на плече у Евгения, и он утешал так, как только один он, любящий, умел. И женщина даже уверила себя в том, что все ее страдания надуманы: и школьные, и, что особенно важно, семейные. Ей хорошо с мужем. Он понимает ее, как никто другой, и всегда готов разделить с ней любые горести и тяготы. Кто еще смог бы целый час вытирать ей слезы и уверять в том, что этот самый ушлый Тимофеев в знак глубокой признательности скоро будет носить за ней стопки тетрадей и учебные пособия. И опять Евгений оказался прав. Лана быстро втянулась в работу, разобралась, что к чему, и сама уже потешалась над своим первым уроком, опять-таки вместе с мужем. А Артем Тимофеев действительно стал любимым учеником, потому что и впрямь оказался ушлым в овладении грамматикой русского языка, что всегда приятно учителю. Он не носил за Светланой Николаевной пособия только потому, что они всегда находились в кабинете.

Пятый «В», где учился Артем Тимофеев, учительница русского языка и литературы Чеснокова получила в классное руководство. В это новое дело она тоже ушла с головой. Светлана Николаевна должна была знать о своих учениках все, а потому первым делом затеяла походы по домам. Надо же быть уверенной, что с ученика можно что-то требовать. А вдруг у него нет даже своего рабочего места, а родители день-деньской пьют или просто ребенком не занимаются.

Все ученики Ланы жили рядом со школой, а потому она ходила по домам прямо по списку из журнала. В конце сентября дошла до буквы «м». В ее классе училась Света Майорова. Конечно, женщина вздрогнула, когда первый раз увидела в журнале эту фамилию. Память о первой любви, да еще несостоявшейся, вытравить нельзя ничем. Лана даже подумала, что могла бы стать тезкой этой девочки и по имени, и по фамилии, если бы обстоятельства сложились иначе. Она знала, что Юра погиб в Афганистане, а потому ученица никак не может быть именно его дочерью, даже несмотря на то, что ее отца тоже звать Юрием. Что ж из этого? Имя очень распространенное, да и фамилия не из редких. И все-таки каждый раз Лана пристально вглядывалась в ученицу и каждый раз убеждала себя в том, что быть Юриной дочерью она никак не может еще и потому, что абсолютно на него не похожа. Юра Майоров жил в памяти Ланы голубоглазым принцем с мягкими волнистыми волосами до плеч по моде того времени, а Света была кареглаза, веснушчата, с гривой прямых, жестких медно-рыжих волос.

И все же сердце Светланы Николаевны учащенно забилось, когда в один из субботних дней она позвонила в квартиру Майоровых, и не унялось даже тогда, когда дверь ей открыла миловидная женщина, такая же темно-рыжая и пышноволосая, как Света. Классная руководительница пятого «В» зашла в дом своей ученицы, задержав дыхание, будто ныряла в холодную воду. Между тем квартира Майоровых холодной не была во всех смыслах. Во-первых, только что включили отопление, а потому оказалось даже слегка душновато. Во-вторых, чувствовалось, что в этом доме живет семья, где все хорошо, то есть тепло и в переносном смысле. Комната, куда Ирина Викторовна Майорова привела учительницу дочери, была уютной, со вкусом обставленной.

– Вы, наверно, хотите посмотреть, где занимается Светланка? – с пониманием дела спросила мать ученицы.

– Конечно, – ответила Светлана Николаевна и улыбнулась.

– Пройдемте, – Ирина Викторовна пригласила ее в другую комнату.

Эта комната, значительно меньше предыдущей, явно была детской. Поскольку одну ее сторону занимали девчоночьи вещички, а другую – мальчишечьи, Светлана Николаевна поняла, что у ученицы имеется братишка.

– У вас есть еще сын? – спросила она для порядка. Информация о наличии у учеников братьев и сестер тоже очень важна для классного руководителя. Некоторые братья-сестры не ладят между собой, что может быть причиной излишней нервозности ученика. Надо знать, откуда «растут ноги» этой нервозности.

– Да! У нас есть еще сын, Сашка! Он пока еще в начальной школе учится, в третьем «А». Шустрый такой! Никакого сладу с ним нет! Сейчас дети вместе с отцом пошли Сашке велосипед покупать. День рождения у него завтра! – охотно доложила Ирина Викторовна, потом обернулась, взяла с полочки детского секретера фотографию в яркой пластиковой рамочке и подала учительнице со словами: – Вот посмотрите! Это мы всей семьей фотографировались в нашем парке! Видите, Светочка на меня похожа, а Сашка – вылитый папка!

Светлана Николаевна взяла в руки фотографию и тут же в испуге чуть не отбросила в сторону. Из рамочки на нее смотрел и улыбался… Юра Майоров. Не просто мужчина, имя и фамилия которого совпали с именем ее первого в жизни возлюбленного. Это был тот самый Юра Майоров. Возмужавший, с короткой стрижкой вместо пушистой волнистой шапки волос, с небольшим шрамом, косо перечеркивающим лоб над правой бровью, но с такими же глубокими голубыми глазами, с таким же выражением лица, какое она у него помнила: будто чуть в чем-то виноватым. К нему прижимался мальчик, действительно очень на него похожий, только с карими глазами. Лана совершенно некстати вспомнила законы Менделя и доминантные признаки наследования. На самом деле ей было не до доминантных признаков. Она близка к самому настоящему обмороку. Юра жив? Жив? Жив! Жив…

Ирина Викторовна между тем из-за плеча Ланы тыкала в фотографию длинным ноготком, поясняя: «Это я… это Сашка… это Светочка… это наш папа Юра», как будто можно было ошибиться, кто есть кто. Лана молча смотрела на фотографию, не в силах отвести глаз. В конце концов мать ученицы попыталась забрать рамочку, но пальцы учительницы ее не отпускали. Лана понимала, что надо отдать фотографию, но пальцы почему-то не разжимались. Ирина Викторовна с удивлением взглянула в лицо классной руководительницы и с испугом произнесла:

– Вам что, плохо, Светлана Николаевна?

– Да… мне плохо… – с трудом проговорила Лана. Ей действительно не хватало воздуху.

– Может, вызвать «Скорую»?

– Нет-нет… – Лана покачала головой, при этом сильно закачалась детская комната семейства Майоровых, будто была расположена на судне в бурлящем море. Женщина охнула, коленки ее подогнулись, и она опустилась на предусмотрительно подставленный Ириной Викторовной стул. Понимая, что ведет себя по меньшей мере странно, она перевела больной взгляд на мать ученицы и почти прошептала:

– Вы простите меня… У меня иногда так бывает… Вдруг спазм сосудов… – Лана говорила первое, что приходило в голову. Она плохо представляла, что происходит с человеком при спазме, но ей казалось, что нечто похожее. В следующий момент она пожалела о том, что сказала, поскольку родительница может потребовать убрать из школы спазматичку. Она же может напугать детей, если эдакий спазм случится с ней прямо на уроке.

Неизвестно, пришли ли подобные мысли в голову Ирине Викторовне, но даже если бы и пришли, вряд ли она стала бы делиться этим с самой Светланой Николаевной, если можно поделиться прямо с директрисой. Ирина Викторовна лишь выразила сожаление о том, что мужа нет дома, потому что он непременно отвез бы классную руководительницу дочери домой на собственной машине. Эти ее слова сразу привели Лану в чувство. Отсюда надо бежать… Бежать! И чем быстрее, тем лучше. Не хватало еще встретиться здесь с самим Юрой. Вдруг они уже купили велосипед и с минуты на минуту будут дома!

– Мне уже лучше… – шершавым голосом произнесла Лана и добавила: – Я вижу, у Светы дома есть все условия, чтобы готовить уроки и отдыхать от занятий. Так что… я пойду…

– Может быть, чаю? – гостеприимно предложила Ирина Викторовна. – Что-то вы еще бледноваты…

– Нет-нет… Спасибо… Мне еще к двум ученикам надо зайти…

– Куда же вы в таком состоянии?

– Ничего… все уже хорошо… А сейчас выйду на улицу, вдохну свежего воздуха, и станет еще легче… Всего наилучшего!

Растерянная Ирина Викторовна смогла произнести в ответ только одно слово «всего…», а классная руководительница уже самостоятельно открывала замок двери.

Вылетев из подъезда, Лана самым быстрым шагом пошла прочь от этого дома. Подальше. Побыстрее. Главное – навсегда забыть дорогу сюда. А еще убедить себя, что ей просто показалось, будто отец Светы Майоровой похож на ее первую любовь. Он всего лишь похож – и ничего более… Совпадение – и все! А тот… Юра… он давно уже…мертв… мертв… А если даже и жив, то для нее он все равно что мертв… И ей, мужней жене и матери троих детей, думать о нем не надо, тем более что она сама виновата в том, что они не вместе. Она прогнала Майорова от себя в юности, не смогла простить ему Ермакову, а он вовсе и не был виноват… Не был… Танька потом сама призналась Лане, чтобы сделать ей больно. Она прямо так и кричала тогда:

– А у нас с ним и не было ничего! Поняла? Не было! Не было!! Не было!!! И ты должна знать это! Кусай теперь локти! Никому красавчик Юрочка не достался: ни мне, ни тебе! Наверняка женился на какой-нибудь другой женщине и любит ее так, как мог бы любить тебя! А ты будешь вечно замужем за Чесноковым, которого не любишь, а только притворяешься! Я же вижу – слишком хорошо тебя знаю! Ты никогда не сможешь бросить Женьку! Как же! Ты же порядочная! Так и будешь маяться! А я – смотреть на тебя и радоваться тому, что у тебя все плохо!

Тогда Лана этот ее пассаж выдержала, потому что только-только вышла замуж и надеялась полюбить Евгения в ответ на его большую любовь. А потом пришло сообщение, что Юра погиб… И вот теперь, когда Светлана Николаевна осознала, какую роковую ошибку допустила, выйдя замуж без любви, на ее горизонте опять появился Майоров. Тот самый… Конечно же, тот самый! И нечего себя обманывать! Ну хорошо… она не будет обманывать… Отец пятиклассницы Светы и третьеклассника Саши – ее, Ланина, первая любовь. И что теперь с этим делать? А ничего… Он чужой муж, отец двоих детей… У него очень симпатичная, гостеприимная жена… «Скорую помощь» предлагала и чай… У них уютная квартира, дом – полная чаша. На фотографии они улыбаются, потому что любят друг друга. А кто такая Лана? Никто! Несчастная женщина, которая собственными руками сломала себе жизнь. Никто в этом не виноват. Юра – меньше всех.

А может быть, она его не любила? Ведь любовь на то и любовь, чтобы все прощать! Все! А она любимому человеку не простила Таньку, хотя уже тогда знала, что она собой представляет. Но даже если бы Майоров был виноват – выпил лишнего у Михалковой, вот и вышел грех, – и в таком случае можно простить. Ведь Юра каялся перед ней! Каялся! Он умолял о прощении, а она была неприступней мертвой холодной скалы. И он ушел. Потом уехал. И правильно сделал! Полюбил другую женщину – тоже правильно! Женился на ней – еще правильней! Родил детей – а чего ж не родить-то! Так ей, Лане, которая предала свою любовь, и надо! Но только как же ей теперь с этим жить? А так же, как жила! А вдруг Юра собственной персоной придет, например, на родительское собрание или на какой-нибудь школьный праздник, что тогда? Тоже ничего особенного! Он же больше ее, Лану, не любит… Он же теперь любит свою жену, медноволосую Ирину Викторовну… Любит свою дочку Свету… Свету… Светлану… Лану… Не-э-э-э-т!!!

Лана вдруг сообразила, что кричит это «не-э-э-э-т» во весь голос. Она с ужасом огляделась по сторонам и поняла, что никого не испугала. Ноги занесли ее на дальние аллеи городского парка, в котором никто не гуляет из-за плохой погоды. Ветер бросал в лицо женщине водяную пыль, но ей это было даже приятно, поскольку щеки горели, и охлаждение им только на пользу. Удостоверившись, что никто не примет ее за сумасшедшую, Лана попыталась вернуться к своим мыслям. Что же ее испугало до такой степени, что из груди сам собой вырвался крик? Что-то такое ужасное… Что же? Что?!! Ах да… Дочку Юры зовут Светой… Светланой… Кто назвал ее так? Он? Жена? Если жена, то это ничего… это нормально… Мало ли… может быть, это имя ей всегда нравилось… А вот если девочку так назвал Юра, то это… это все… это конец… А кому, собственно, конец? Ей, Лане?! Да! Ей! Но не только… Ее семье конец… Евгению конец… и… Юре Майорову конец… Всем конец!!!

– Простите, вы не подскажете, как найти третий «А»? – услышала Лана и обернулась. Руки ее непроизвольно разжались, и на пол упали, разлетевшись веером, листочки с самостоятельной работой по русскому, которые она несла в учительскую, чтобы проверить. Вместо пятого урока у нее была так называемая дырка, и она намеревалась успеть с проверкой до шестого.

Мужчина, который еще не понял, кого встретил, принялся подбирать листки. Лана не могла себя заставить нагнуться, чтобы помочь, чтобы дело у него пошло быстрее. Она очень хотела сбежать из школьного коридора куда глаза глядят, но боялась, что ноги, вмиг сделавшиеся ватными, подогнутся, и она упадет рядом с листочками прямо перед Юрой Майоровым.

– Вот, возьмите, пожалуйста, – сказал Юра, протянул Лане не слишком аккуратную пачку и тут же отдернул руку, прижав самостоятельные работы девятиклассников к груди, будто боялся, что учительница может наставить лишних двоек. Он пристально вглядывался в стоящую перед ним женщину, и по мере узнавания взгляд его теплел и теплел, а потом стал горячим настолько, что у Ланы опять, как в парке, разгорелись щеки.

Двое, мужчина и женщина, стояли посреди школьного вестибюля, не замечая носящихся мимо учеников, не слыша особого звонкого гула, присущего только детским учреждениям, и молча смотрели друг на друга. Неизвестно, сколь долго продлилось бы это стояние, это молчание, если бы вдруг к Майорову не бросился с криком сын:

– Папа! Ну что же ты не идешь?! Вероника Петровна тебя уже заждалась!

– Да-да… иду… – безучастно ответил Юра, продолжая глядеть Лане в глаза.

– Да пошли же! – Третьеклассник Саша, уже здорово рассердившись, за руку потащил отца за собой. И тот, все же сунув Лане листки с самостоятельными, вынужден был пойти за ним, то и дело оглядываясь на так и стоявшую столбом первую свою любовь.

Светлана Николаевна сдвинулась с места только тогда, когда прозвучал звонок, и поблагодарила судьбу за то, что у нее сейчас нет урока. Вряд ли она смогла бы его провести. Сердце женщины неприятно колотилось, виски взмокли, влажными стали и руки. Боясь испортить работы девятиклассников, она прижала их к себе локтем и поплелась в учительскую. Там уже проверяла тетрадки учительница английского языка, пожилая и не в меру болтливая. Она называла учителей коллегами, так четко артикулируя, что ясно слышались и «о», и удвоенный «л». Завидев Лану, она тут же с удовольствием оторвалась от работы.

– И вы сюда, коллега? – сказала она, отодвигая от себя тетради и явно намереваясь хорошо провести время за болтовней.

– Мне надо срочно проверить самостоятельную, – довольно резко отозвалась Лана, желая пресечь всякое общение на корню.

– Да кому нужна эта срочность?! – Эмма Эдуардовна саркастически улыбнулась. – Можно подумать, кто-то от этого поумнеет! Вот вы знаете, в десятом «Б» учится такой Разуваев… Петр… Так вот, он…

Не желая слушать про Петра Разуваева, Лана демонстративно углубилась в самостоятельную. То есть сделала вид, что углубилась. На самом деле она не видела букв на листочках, поскольку перед внутренним взором так и стояло Юрино лицо. Оно было таким… таким… потрясенным, смущенным и обрадованным одновременно, что учительнице его дочери сделалось ясно, кто назвал дочку Светланой.

Эмма Эдуардовна, не смущаясь невниманием коллеги, все трещала и трещала, благополучно перейдя от Петра Разуваева сначала к собственному мужу, который ничем не лучше Разуваева. Потом англичанка разделала под орех правительство страны, которое, по ее мнению, тоже состоит из одних лишь разуваевых, которые, безусловно, еще так «разуют» народ, что мало не покажется даже по сравнению с сегодняшним днем. Лана, углубленная в себя, не отвечала ей ни слова, потом вдруг резко поднялась, сгребла так и не проверенные листки в стопку и пошла к выходу. Ей вслед донеслось:

– Вот из-за таких равнодушных, как вы, коллега, мы и имеем то, что имеем!

В данный момент Лана была абсолютно не в состоянии мыслить в масштабах страны. Она с трудом ориентировалась и в делах школьных, но все же сообразила подойти к расписанию в вестибюле и узнать, какой урок сейчас у девятого «Г», который должен прийти к ней на шестой.

Приоткрыв дверь кабинета биологии, где маялся девятый «Г», Светлана Николаевна попросила разрешения сделать объявление. На сообщение о том, что шестого урока не будет, школьники отозвались оглушительным и одновременно благодарственным ревом. Даже не подумав о том, что об отмене урока надо поставить в известность администрацию, Лана быстренько собрала свои вещи и выбежала из школы. Работать она сегодня больше не могла. Она вообще ничего сейчас не могла, кроме как думать о Юре. Теперь ей уже казалось, что его взгляд источал не просто удивление и сохранившуюся приязнь, а самую настоящую любовь. Да! Он любил ее все эти годы, что и было написано на его лице. Хотел это скрыть за маской смущения, но не смог! У него не получилось. Он любит ее по-прежнему! Любит! А она любит его! Тоже все эти годы любила! Так и не смогла полюбить другого, очень хорошего, замечательного человека. Старалась изо всех сил, но не смогла. Да и как было смочь, если первая любовь так никуда и не делась. Она все это время жила в сердце.

Домой Лана идти не могла, а потому повернула от школы к парку. Сейчас, ненастной осенью, там по-прежнему не было посетителей. Медленно вышагивая по мокрым скользким аллеям, женщина удивлялась произошедшей в ней с возрастом перемене ценностей. В юности она не смогла простить любимому всего одной ночи, проведенной с другой. Сейчас она легко простила Юре семью. Он спал со своей женой много-много ночей и, возможно, даже был счастлив со своей Ириной Викторовной, но все это сейчас не имело никакого значения по сравнению с тем, какой силы любовь всколыхнулась к нему в Ланином сердце. Да, та, детская, и не умирала в ней, но сейчас она была уже совсем другой – женской. Лана хотела к Юре в постель. Она так долго делила ее с другим, с нелюбимым, что одни только мысли об интиме с Майоровым сводили ее с ума. Женщина даже наедине с собой смущалась и корила себя за примитивность желаний и несколько раз пыталась повернуть мысли в другую сторону. Пару минут она могла думать о том, что с Юрой у нее непременно была бы сейчас и душевная близость, поскольку уже в юности совпадали их желания и пристрастия. Конечно, прошло много времени, и человек мог сильно измениться, но не кардинально же! После этого мысли Ланы опять соскальзывали на объятия и постель, потом снова вспоминалось об общности их с Майоровым интересов, и в конце концов от избытка эмоций у нее так разболелась голова, что она вынуждена была поехать домой.

Лана не сомневалась, что в ближайшее же время непременно снова встретится с Майоровым в школе. Она теперь одевалась, причесывалась и красилась с особой тщательностью и каждый день брызгалась лучшими своими духами, которые раньше употребляла только по большим праздникам. Немножко смущало то, что духи подарил Евгений, но она тут же гнала от себя все неприятные мысли. Проходя по коридорам, рекреациям и вестибюлю школы, Светлана Николаевна теперь всегда внутренне собиралась, чтобы Юра не застал ее врасплох, но он все же застал. Майоров так неожиданно вырос перед ней опять именно в вестибюле, что Лана смогла только глупо сказать:

– Кабинет третьего «А» на втором этаже в левом коридоре от центральной рекреации.

– Я пришел поговорить с учительницей пятого «В», – отозвался Юра, и от звуков его голоса, который приобрел за прошедшие годы легкую хрипотцу, у Ланы завибрировал в унисон весь организм. Она даже бросила боязливый взгляд по сторонам: не заметил ли кто этой ее откровенной настроенности на стоящего рядом чужого мужа, но все вокруг были заняты исключительно своими делами.

– С какой именно? – зачем-то спросила она.

– С… вами… – ответил он.

– П-понятно… Вас, наверно, интересует успеваемость вашей дочери? Успеваемость у девочки…