Текст книги "Неправильная женщина"

Сестра погибшей Ирины, Наталья, очень хотела забрать Светочку с Сашенькой к себе, чтобы они не росли подле материного убийцы, сексуально озабоченного мужика, который, возможно, в душе еще и растлитель несовершеннолетних, но юридических оснований к этому не было, а сам Юрий отказываться от детей не собирался. Наталья, к которой ни Света, ни Саша так и не смогли привыкнуть, поколготилась какое-то время в квартире погибшей сестры, да и уехала обратно в свой Клин.

Надо сказать, что, несмотря на полное общественное осуждение Юрия Александровича Майорова, пригреть его детей и как-то обиходить (только лишь заодно!) его самого, нашлось много желающих женщин, одиноких и тех, которые ради такого святого дела, как помощь страждущим, могли бы и освободиться. Из одного только цеха, где он работал, сразу две свободные женщины предложили свою помощь. Когда он вежливо отказался, они сделались самыми непримиримыми его врагинями, особо злостно осуждающими в заводских кулуарах аморала Майорова, из-за которого двое детишек остались сиротами, ибо такого папашу за полноценного отца и считать-то не стоит.

Что касается Евгения Чеснокова, то он, оправившись от шока и болезненных проявлений, которые довольно долго досаждали ему после аварии, повел себя более чем благородно. Жену он не осуждал, ни с кем не обсуждал, даже с родной матерью, у которой все нутро горело не только осудить, но и выгнать невестку из сыновней квартиры в три шеи. Лане Евгений сказал, что готов ее отпустить к Майорову, когда отойдет траур по погибшей жене, а пока просил пожить с ним вместе, как раньше, поскольку он всегда знал, что она его, мужа своего, не любит, а потому все будет у них так, как всегда. Лана бы и отказалась, но переезжать к родителям и объясняться с ними не хотела, да и от собственных детей – куда ж…

И они жили, как всегда, и даже какое-то время Лана не встречалась с Майоровым, поскольку у него тянулся траур, да и вообще она тогда еще не знала, выйдет ли у них снова что-либо или нет. Ни с кем больше у нее ничего не выходило. Особенно сложно оказалось на работе. Разумеется, весь учительский коллектив был в курсе происшедшего с ней и ничего не собирался ей прощать, поскольку педагог обязан являть собой образец морали и нравственности, а она его не являла. Бедной Светлане Николаевне казалось, что даже старшеклассницы показывают ей вслед пальцами и злобно шепчутся за спиной. Но труднее всего было с ученицей своего пятого «В» Светой Майоровой. Лана очень хотела приласкать девочку и боялась этих своих порывов. А вдруг Света на всю школу закричит: «Пошла вон, убийца!»

Но, как всегда бывает, вволю почесав языки, обыватели города Дольска притомились мусолить одно и то же и перекинулись на более свежие объекты и события, ибо в любом социуме новостей – хоть отбавляй. И однажды в воскресенье, когда на улице Лана столкнулась почти нос к носу с Майоровым и его дочерью, Света вдруг бросилась к ней с радостным криком:

– Светлана Николаевна, здравствуйте!!! – а потом вдруг уткнулась ей в грудь и заплакала навзрыд.

– Ну что ты… что ты… девочка моя… – приговаривала Лана, глядя ее по таким же медным и густым волосам, какие были у матери. Всю ее внутри при этом перекручивало винтом, и хотелось выть от душевной боли на всю улицу. Это она, Лана, виновна в том, что этот ребенок осиротел! Если бы она не поддалась на Юрины взгляды, признания в любви и уговоры, осталась бы добропорядочной женой, мать этой девочки была бы жива. Конечно, сама она, наверно, удавилась бы или отравилась при виде семейного счастья Майорова. Все равно одним человеком стало бы меньше на этой земле. И тогда, возможно, начала бы томиться виной перед ней ныне покойная Ирина Викторовна, поскольку самоубийство Ланы их Дольск тоже обсудил бы со всех сторон, и Юрина жена непременно узнала бы о причинах.

Но мертва была Ирина Майорова, а она, Лана Чеснокова, жива, здорова и почти благополучна. Евгений вел себя так, будто ничего дурного в их жизни не случилось. Но правая его бровь, здорово рассеченная осколком автомобильного стекла, являлась каждодневным напоминанием не только трагических событий, но и того, что она, Светлана Николаевна, мужу неверна. Все «стеклянные» порезы, конечно, давно зажили, но этот шрам на лице слегка приподнимал бровь относительно другой, и потому казалось, будто Евгений чему-то все время удивляется и вот-вот пошутит. На самом деле Ланиному мужу было не до шуток. Он изо всех сил старался держать себя в руках, но женщина видела, каких сил ему стоит делать вид, особенно перед детьми, будто они хорошая, дружная семья. А дети уже вошли в подростковый возраст и потому не могли не понимать, о чем судачит весь город. Старшая, Рита, однажды за обеденным столом даже спросила:

– Мама, а правду говорят, что ты папу больше не любишь?

Все семейство застыло над тарелками в тех позах, в каких их застал этот вопрос. Виталик хотел откусить хлеба, но так и не донес его до рта. Леля в тот момент поправляла волосы, чтобы не лезли в рот, да так и осталась с поднятыми к голове руками. Евгений невидящими глазами уставился в газету, которую как раз хотел отложить, чтобы приступить к грибному супу. А сама Лана застыла у плиты с поварешкой в руках, с которой на новые малиновые тапочки с мохнатой опушкой капали тягучие капли густо-коричневого варева.

– Ну что ты молчишь, мама? – опять спросила Рита и добавила фразу, которую недавно слышала в одном фильме: – Между прочим, молчание работает против тебя!

Лана медленным движением опустила поварешку в кастрюлю, стоявшую на плите, и так же медленно повернулась к семейству.

– Я не могу не любить вашего папу, потому что мы прожили с ним много лет, вас… почти вырастили… а потому сроднились, – сказала она совершеннейшую, с ее точки зрения, правду – и вдруг решила продолжать так же правдиво. Пусть лучше дети услышат все от нее, чем во дворе или в школе в каком-нибудь извращенном варианте. – Но… к сожалению, так получилось, что я люблю его теперь… только как родственника… очень хорошего человека… важного для меня, уважаемого…

На этом месте Лана замерла, потому что не знала, как закончить то, что начала. В ужасе покосилась на Евгения, который так и смотрел невидящими глазами на колонки сложенной газеты. Почувствовав ее взгляд, он поднял на нее потемневшие глаза, ободряюще кивнул, а потом, догадавшись, что продолжать она не в силах, начал говорить сам:

– Да… мы с мамой давно хотели поговорить с вами… Все как-то побаивались, но вы ведь уже не маленькие, а потому способны понять… В общем, мы… разводимся… Но! – Это второе в своей маленькой речи «но» Евгений почти выкрикнул довольно бодро и даже на некотором подъеме. – Разводиться с вами никто не собирается! Вы наши дети и ими останетесь! С кем будете жить – выбирать вам, но при этом знайте, что ни маму… ни меня… вы не потеряете…

Конец этого предложения Евгений несколько зажевал. Лана поняла, что он сам испугался того, что сказал. Он впервые произнес вслух слово «развод», которое пока только витало в воздухе, и оно тут же напугало и ее до дрожи в руках. За Евгением она, Лана, была, как за той самой знаменитой каменной стеной. Много лет они жили общими интересами, и вовсе неплохо. Может, не стоит разрушать хорошее ради лучшего? Да и лучшее ли то, что ее ждет с Майоровым?

Женщина почти без сил опустилась на табуретку.

– Ну и что с нами со всеми будет, когда вы разведетесь? – в полной тишине угрюмо спросила средняя дочь Леля. – Куда мы все денемся-то?

– Вы никуда не денетесь! – поспешил сказать Евгений. – Как жили в этой квартире, так и останетесь здесь. А я… я съедусь с бабушкой… Пока… А потом… в общем, потом видно будет…

Лана хотела возразить, что он вовсе не должен покидать квартиру, которую сам и получил, но тут же осеклась. Ей уезжать некуда. Мать с отцом живут в старом доме, в тесной двушке-распашонке, одну из комнат которой занимает парализованная бабушка. Привести туда своих детей Лана никогда не посмела бы. Она еще обдумывала создавшееся положение, когда послышались сдавленные всхлипы десятилетнего Виталика. Женщина дернулась было к сыну, но возле него первым оказался Евгений.

– Брось, парень! – сказал он ему, положив руку на плечо. – Ты ж мужчина! И потом… Мы с тобой не расстаемся! Будешь приходить к бабушке, и мы с тобой… как всегда… и на рыбалку, и за грибами… если задача какая-нибудь не будет получаться – тоже приходи… Да и так просто забегай… без задачи… ну… то есть… без всякого повода… Я тебе всегда буду рад. Да и вы, девчонки, приходите…

В конце концов голос Евгения сорвался, некрасиво забулькал, и его обладатель, отбросив наконец газету, вынужден был уйти из кухни. Вслед за отцом убежал Виталик, уже громко голося и даже как-то по-собачьи повизгивая.

– Ну вы даете! – громко возмутилась Рита, и тоже вышла из кухни, резко поднявшись и с грохотом опрокинув табурет. Вслед за ней с непроницаемым лицом отправилась вон и Леля.

Лана осталась одна подле кастрюли с наваристым грибным супом, который никто в тот день так и не попробовал.

Только Евгению Лана была обязана тем, что развод и разъезд не отвратили от нее детей. Муж вел себя настолько уважительно по отношению к прелюбодейке-жене, которая, как ни крути, хотела от него освободиться, что дети не смогли не проникнуться мамиными обстоятельствами. Отец побеседовал с девочками, и они, и без того романтически настроенные по природе своей, не могли не принять в сердца историю первой любви матери, а потому довольно быстро простили ее, тем более что видели: родители расходятся без ссор, скандалов и склок, оставаясь в теплых дружеских отношениях. С Виталиком было сложнее, но и он примирился с новым положением вещей, поскольку отец, как и обещал, его не забывал, часто приходил в гости, да и сам мальчик почти все выходные проводил у него, жившего теперь с бабушкой всего лишь в квартале от них.

Когда Лана наконец расписалась с Юрой, им удалось уговорить Любу Михалкову обменяться квартирами. Люба с семьей поехала в ту, которая принадлежала Чесноковым, а Лана с детьми стала соседкой Майоровых. Евгений никаких препятствий этому не чинил, а Юра сделал дверь между квартирами, пробив стену, и они зажили одной многодетной семьей.

Юрины дети выглядели такими испуганными и несчастными, что Ланины как-то сразу взяли их под свое покровительство и никаких сцен ревности не устраивали. А Светочка с Сашей были рады тому, что у них снова полная семья: с мамой, папой и даже с новыми сестрами и братиком. Они, конечно, называли Светлану Николаевну тетей Ланой, но очень скоро стали относиться к ней, как к настоящей матери, потому что чувствовали, что она искренне их любит. Иногда Лане делалось нестерпимо стыдно перед погибшей Юриной женой, которую даже собственные ее дети вспоминают все реже и реже. Ирина Викторовна будто освободила в этом мире место для Ланы, на котором одном она только и могла быть счастлива. Юра говорил ей на это стандартную фразу «живым живое», а потом они вместе ехали на могилу к Ирине с большим букетом цветов, и Лана как-то успокаивалась. В конце концов, мучайся не мучайся виной перед ней, изменить уже все равно ничего нельзя.

Конечно, Лана мучилась и виной перед Евгением. Выбросить его из своей жизни она не могла. Не было дня, чтобы женщина не вспомнила его, не упомянула в разговоре. Он будто просто уехал от нее куда-то на время, чтобы потом обязательно вернуться. Лана часто ловила себя на том, что какие-то события словно откладывает в памяти, чтобы потом рассказать мужу. Через пару минут поправляла себя: бывшему мужу… у нее теперь другой муж – Юра… А потом снова, забывшись, представляла, как Евгений прочтет вслед за ней книгу, которую они потом обсудят. Это вовсе не значило, что она не была счастлива с Юрой. Была! Еще как была! Но Евгений будто бы оставался с ней рядом.

А потом Чесноков вдруг куда-то пропал, перестал заходить в гости. На вопросы Ланы его мать, Антонина Кузьминична, сквозь зубы отвечала, что он уехал устраивать свою судьбу, поскольку является живым человеком, мужчиной, которому нужны женская забота и ласка. Не его вина в том, что женщина, которую он любил, оказалась предательницей, а потому лучше ей – этой самой предательнице – вообще забыть дорогу в дом бывшего мужа и даже не думать мозолить ему глаза в том случае, если он вдруг вернется из поездки не один.

Лана и не стала бы мозолить, если бы Евгений вернулся с другой женщиной, она ему не враг. Но через пару месяцев предстоит свадьба Виталика и Светы, и хотелось бы, чтобы Чесноков на ней присутствовал. Свадьба детей – это счастье, и Евгений – отец – должен им насладиться в полной мере. Конечно, лучше бы первой выдать замуж Риту, которой уже двадцать шесть, но над этим нет их родительской власти.

* * *

Татьяна Ермакова удовлетворенно оглядела сына, облаченного в строгий костюм-тройку цвета маренго, и сказала:

– Ну что ж… Если будешь держать спину, то, пожалуй, и сгодишься…

– Ты же знаешь, что спина у меня больная, – отозвался Владимир Чесноков, который с годами становился все более и более похожим на Евгения, если не считать несколько косоватой сколиозной сутулости, вылечить которую так и не удалось. Да и разве вылечишь ее на зоне, где он побывал уже дважды, оба раза попавшись на квартирных кражах. В тех местах все болезни только усугубляются. После второй отсидки Владимир решил завязать с криминалом и даже устроился на Дольский механический завод фрезеровщиком, как когда-то мечтала его бабушка Антонина Кузьминична. В двадцать девять лет он не был женат, что Татьяне очень хотелось исправить. Хорошо бы он еще и съехал от нее к жене, но для этого сначала надо эту самую жену ему отыскать. Именно с матримониальными целями Татьяна и собирала сына на свадьбу к Майоровым, у которых обязательно соберется самый девичий цвет Дольска – подружки со стороны невесты и незамужние дочери Ланы и Женьки, Ольга с Маргаритой.

– Только умоляю тебя, напьешься – не лезь к Ритке! – увещевала своего Володю Татьяна. – Она тебе сестра! Заруби это еще раз на носу, если до сих пор не зарубил!

– Но ведь не единоутробная! – отозвался он и неприятно расхохотался.

– Ну и что! По отцу она тебе самая настоящая сестра! Понял?!

– Да давно уже понял! – Володя вырвался из рук матери, которая поправляла ему узел галстука, и направился к дверям.

– И вообще Ритка тебе не пара! – крикнула ему в спину мать. – Она кто?! Красавица и умница, о которой парни всего Дольска мечтают. А ты кто? Недоучка и бывший зэк в квадрате!

– Заткнись! – бросил ей из-за плеча сын, и Татьяна мгновенно его послушалась. Вовку сердить – себе вредить. В конце концов, что ей в этой Ритке? Даже если пьяный Вовка затащит ее куда-нибудь и кое к чему принудит, так пусть Юрочка с Ланочкой и кусают локотки. Давно пора ответить за то, что они сделали с ее жизнью. А если после содеянного Юрка сможет упрятать Вовку на третий срок, то она, его несчастная мамаша, только обрадуется. Достал уж сынок, сил нет. Так что при любом раскладе она останется в выигрыше. Другие ей что-то давно не выпадают. Впрочем, что перед собой-то пыжиться? Выигрыш в ее жизни был только один – квартира, которую ей купил Виктор Михайлович, бывший главный инженер Дольского механического завода. Возможно, он, прикипевший к ее здоровому и крепкому телу, подарил бы ей еще что-нибудь приличное и дорогое, вроде машины или бриллиантового колье, но однажды скоропостижно умер от инфаркта. В одном из цехов завода погибли двое рабочих, которые во время второй смены трудились не над промышленным заказом, а над затейливым заборчиком, который должен был в самом скором времени окружить дачу главного инженера. Следствие по делу установило, что два здоровых мужика траванулись испарениями дюже некачественной краски, которой покрывали уже совсем готовый заборчик в маленьком, непроветриваемом помещении одной из цеховых подсобок. Виктор винил себя во всем и пережить такой удар судьбы не смог.

Татьяне не было жаль главного инженера. Ну разве что так… чуть-чуть, самую малость, живой ведь человек. Не любила она его, как не любила ни одного из своих многочисленных мужчин. Любила она по-прежнему лишь одного Юру Майорова, который все же умудрился соединиться с проклятой Ланкой. Заманивая Юру с бывшей подругой на собственную дачу, Татьяна даже не могла предположить, что все сложится так удачно: Майоров освободился от жены, а Ланка при своем Чеснокове и осталась. Но, конечно, не могла она ожидать и того, как поведет себя при этом идиот Чесноков. Ему бы начистить рыло Майорову так, чтобы тот не посмел больше даже приблизиться к его жене, а он взял да и самоустранился: любите друг друга, сколько хотите. Они тут же и сделали то, что он им милостиво разрешил. Татьяна после похорон Ирины опять подстроила встречу с Юрой, чтобы объясниться на предмет происшедшего на даче, но он даже слушать ее не стал, шуганул, как кошку шелудивую. А у нее, между прочим, такая история была заготовлена в свое оправдание, мертвый бы прослезился!

После того как ее постигла очередная неудача с Майоровым, Татьяна решила поговорить с Женькой. В конце концов, если сбросить со счетов Юру, Чесноков тоже мужчина хоть куда! Только фамилия слегка подкачала. Ну да не в ней дело. Одно время Татьяна даже жалела, что не заставила его жениться на себе. Антонина, их школьная математичка и одновременно Женькина мамаша, явно была на ее стороне, и если бы им вдвоем тогда поднажать, то… Впрочем, чего уж кусать на этот счет локти. Теперь надо думать о следующем захвате Чеснокова. Да! Чеснокова! С Майоровым наверняка ничего не выйдет, как ни старайся, а одинокого Женьку можно и пригреть. Он неделю назад как раз возвратился в Дольск. Говорят, жил в Питере и вроде даже был второй раз женат, но что-то, видать, не сложилось. Не к Ланке же ему возвращаться! Занята та на веки вечные! А она, Татьяна, – самая видная дольская невеста для тех, кому глубоко за сорок. Себя держит в строгости, лишнего не ест: сладкого там или жирного, а потому тело у нее крепкое, нерасплывшееся. Прическа всегда в порядке, ногти ухожены: на руках – маникюр, на ногах – педикюр. На ночь всегда делает маску из кислого молока, а потому кожа у нее чистая и белая. Лицо – моложавое, всегда при косметике. И вкус у нее хороший, одежда тщательно подобрана к лицу и фигуре, кое-что она даже по собственным эскизам шьет у Машки, одной из самых дорогих дольских портних. А уж как любить будет, если Женька ее в жены возьмет! Уж поднаторела, ублажая главного инженера… ну и прочих… неплохих мужчин… Майорова из головы сразу, пожалуй, и выкинет. На что ей эта синица в небе?

Татьяна оглядела диван, где были разбросаны Володины рубашки, из которых он долго выбирал лучшую, и сообразила, что Чесноков не может не знать про свадьбу собственного сына. Наверняка приглашен и обязательно придет поздравить. Пожалуй, прямо на свадебном пиршестве его и надо хватать тепленьким.

Женщина бросила взгляд на часы. До регистрации пятнадцать минут. Хорошо, что она даже по дому никогда не ходит распустехой. Собраться – это сменить домашний брючный костюм на нарядное платье, только и всего. Оно у нее немнущееся, гладить не надо, так что успеть вполне можно. Даже если и не к началу процесса, так к выходу новобрачных из загса. Прогнать ее никто не посмеет. Вовка Ланкиным детям – сводный брат, а она, Татьяна, – его мать, а значит, почти родственница.

Поскольку пришлось все же потратить некоторое время на добавочный вечерний макияж, Татьяна Ермакова действительно успела только к выходу новобрачных из загса. Цепким взглядом сразу выхватила из толпы гостей Юру. Он, сильно поседевший после смерти жены, все равно казался очень моложавым и был по-прежнему красив и статен. Приодетая и накрашенная Ланка тоже выглядела неплохо, но Татьяна не сомневалась, что до нее она никак не дотягивает. И платье-то у бывшей подруги простоватое, из какого-то древнего финлена, и помада явно не в тон. Невеста, конечно, хороша. Но что с нее взять? На то и невеста. А вот Маргарита Чеснокова – красавица редкая! Даже в простеньком кремовом костюмчике как королева! Конечно, Вовка станет возле нее тереться. Да вон он и трется уже, даже под локоток свою сводную сестрицу поддерживает. А Ритка ничего, не противится. Слава богу, уже давно совершеннолетняя. А где ж Женька-то? Может, не пригласили? Или не захотел на Ланкино счастье смотреть?

С букетом, купленным у ушлых бабок тут же, у загса, Татьяна подошла поздравить новобрачных. Боковым зрением отметила, как вытянулось при виде ее Ланкино лицо, но решила не обращать на эту вытянутость никакого внимания. Она ничего плохого не делает, их же с Юрой детей, между прочим, и поздравляет. Расцеловав в щечки Светку Майорову, Татьяна вдруг встретилась взглядом с тем, ради кого и пришла, с Евгением Чесноковым, отцом своего непутевого Вовки. Он смотрел на нее с непонятным выражением, и Татьяна тут же пошла на приступ. Растолкав крепкими локтями гостей, вьющихся вокруг молодых, она пробралась к Чеснокову и пропела ему на ухо самым нежным голоском:

– Здравствуй, Женечка! С приездом! Как живешь-поживаешь?

– Нормально, – неласково буркнул тот, но Татьяна заметила, какой жадный взгляд он бросил в вырез ее платья. Видать, с женщинами у него напряженно. Она ловким движением одернула платье пониже, чтобы полукружья груди обнажились еще соблазнительней, и опять спросила:

– Сына-то видел? Прямо вылитый ты в молодости!

– Его не увидишь… как же… Сам на глаза так и лезет! Но имей в виду: если твой уголовник будет клеиться к Рите, я его удавлю своими руками… не посмотрю, что сын…

– Да что ты, Женя?! Чего ему к ней клеиться? Он же ей брат! Вовке приятно просто рядом постоять с такой красавицей, как Рита. Он же все еще холост… – Татьяна быстро взглянула на Чеснокова и, решив, что момент подходящий, задала очередной вопрос: – А у тебя как в личной жизни? Женат?

– Нет, – отрезал он и стал проталкиваться к молодым, чтобы тоже поздравить.

Татьяна решила, что гнать лошадей не стоит. На свадебном торжестве, куда она непременно просочится, хоть ее и не приглашали, Женька наверняка напьется с радости и горя одновременно, а потому станет более легкой, нежели сейчас, добычей. Пожалуй, это последняя ее возможность устроить личную жизнь с мужчиной, которого она способна любить, а потому никак нельзя ее упускать.

Свадьбу праздновали в банкетном зале дольского Дома культуры. Татьяна умудрилась усесться рядом с Чесноковым. Она попросила у официанта чистую тарелку, поскольку на нее, конечно же, заказ не делали. Ну да и что! Без порционного блюда она обойдется, а салатов и выпивки на столах – ешь, пей – не хочу. Всем хватит.

Евгений действительно захмелел довольно быстро и даже приобнял Татьяну за плечо, то и дело приговаривая ей на ухо:

– Вот оно как все получилось-то, Танюха… Вот ведь как… И кто бы только мог подумать, что мой сын женится на Юркиной дочери? Даже во сне не приснилось бы…

– А что такого-то? – сладким голосом отвечала ему Ермакова, тоже наклоняясь к самому его уху и тесно прижимаясь грудью к плечу. – Ну… породнились – и хорошо… Пусть будут счастливы… Да и у нас еще не все потеряно, не правда ли, Женя… – Имя отца своего сына Татьяна выдохнула с таким придыханием, что тот с изумлением посмотрел ей в глаза и спросил:

– Да ты что снова липнешь-то ко мне, Танька? Что в тебе взыграло?

С минуту подумав, Татьяна решила, что момент, когда лошадей пора уже гнать в полную силу, настал, и ответила:

– А я давно по тебе тоскую, Женя! Мы тоже могли бы с тобой жить хорошо, если бы ты от меня в юности не отказался. Вовка ведь твой сын… и я… представь, до сих пор помню, как нам тогда было с тобой хорошо… Ты-то это помнишь?

– Брось! – Чесноков расхохотался. – Я тоже никогда не забуду, как ты орала, что сейчас умрешь! Ага! Очень хорошо нам было! Память на всю жизнь осталась!

После этих слов Чесноков опрокинул в рот стопку водки, словно желая запить и этим сгладить неприятные воспоминания. Потом кто-то провозгласил очередной тост за молодую пару, и Евгений выпил снова. Глаза его вконец осоловели и прочно остановились на Татьяниной груди, красиво приподнятой новым бюстгальтером на косточках. Небрежным жестом, будто бы нечаянно, женщина чуть приспустила с одного плеча платье вместе с бретелькой бюстгальтера, и ее грудь обнажилась чуть ли не до самого соска.

Когда объявили танцы, Татьяна потащила Чеснокова в круг, где он обнял ее так крепко, что у нее аж перехватило дух. Неужели все будет? Неужели?! Она в ответ прижалась к нему всем телом, как могла тесно, обвила шею руками и даже воздушно поцеловала в щеку, решив, что непременно надо соединять страсть с нежностью. Кто знает, что бывшему лаборанту Евгению Павловичу нынче нужно!

Бывший лаборант прореагировал на ее притязания так, как надо, и даже вроде бы полез целоваться слюнявым пьяным ртом. И все бы, возможно, сладилось так, как хотелось Татьяне, если бы не Вовка. Он вывел танцевать Риту и очень скоро оказался вместе с ней рядом с родителями, которых даже и не думал стесняться. Его руки так непристойно елозили по Ритиной спине и тому, что спины пониже, что девушка начала вырываться. Она старалась сделать это, не привлекая ненужного внимания, что, собственно, все и погубило. Ей бы прилюдно отвесить братцу хорошую оплеуху, чтобы все это видели и слышали, но она явно не хотела скандала. А Вовка был не таков, чтобы сдаться за здорово живешь. Он продолжал прижимать к себе девушку и оглаживать жадными руками ее ладную фигурку. Наконец телодвижения пары Вовки и Риты заметил Евгений. Он тут же бросил Татьяну и ринулся к ним. Весь хмель из Чеснокова разом вышел, и он почти трезвым голосом негромко сказал сыну на ухо:

– Отцепись от Риты по-хорошему.

Владимир от неожиданности слегка ослабил хватку, и девушка, выскользнув из его рук, присоединилась к стайке подруг. Ее обидчик нехорошо усмехнулся, посмотрел на отца тяжелым взглядом, отправился на свое место за столом, где тут же налил полный стакан водки и залпом выпил, ничем не закусывая. О сыне Татьяна не беспокоилась. Напьется, натворит что-нибудь, снова посадят – туда ему и дорога. А вот то, что Женька так легко протрезвел, ей понравиться не могло. Когда они с ним тоже добрались с танцпола до своих мест за столом, Чесноков, похоже, уже начисто забыл, что только что охотно прижимался к Татьяниной жаркой груди. Вся ее подготовительная работа пошла псу под хвост. Все надо начинать сначала.

И Татьяна Ермакова принялась подливать и подливать Евгению водки, и он, не пропуская ни одного тоста, пил и пил, но совершенно не пьянел. Возможно, потому, что продолжал зорко следить за Вовкой, абсолютно ему не доверяя и отчаянно беспокоясь за дочь. Лишь один раз Татьяна смогла заставить Женьку отвести глаза от сына и посмотреть себе в лицо. Совершенно отчаявшись завлечь его женскими чарами, она решила предложить ему себя открытым текстом:

– Послушай, Женя… – начала она. – Ты одинок… я одинока… Может быть, нам попробовать соединиться? Я все умею: и варить, и жарить, и пироги печь. Всегда будешь накормлен и ухожен. А уж в… постели… мужики меня всегда хвалили… Останешься доволен… Вот увидишь…

Евгений повернул к ней голову, внимательно посмотрел и спросил:

– А что ж не вышла ни за одного из тех, кто хвалил? Или не предлагали?

– Почему ж не предлагали? Еще как предлагали, только… не любила я никого из них. А замуж даже и в сорок с хвостом все же хочется по любви…

– Стало быть, ты хочешь за меня прямо замуж? – усмехнулся Евгений.

– Хочу… да… Но можно и не замуж… просто пожить рядом с любимым мужчиной…

– Только не надо мне заливать, что ты меня любишь!

Татьяна помолчала с минуту, а потом сказала совершенно искренне:

– Знаешь, Женя, ты мне не чужой, всегда был симпатичен… А сейчас… я так истосковалась по… мужским взглядам и прикосновениям, что готова полюбить, понимаешь? Я прикидывала так и сяк… Желающие со мной вступить в брак до сих пор имеются, но я не хочу этого ни с кем из них. А за тебя пошла бы… и любить, думаю, смогла бы… Ты только поверь, Жень… Одиночество – вещь не сладкая! Да ты и сам все знаешь…

Чесноков тоже некоторое время подумал, помолчал, а потом спросил:

– А как же твоя вечная любовь к Майорову?

– А так же, как твоя к Лане Кондратенко! Не нужны им мы с тобой! Им вдвоем слишком хорошо!

Евгений пожал плечами, потом потянулся за бутылкой и, не найдя ее под рукой, начал обводить глазами стол. Довольно быстро обнаружил, что проворонил Вовку. Не было на своем месте и Риты.

– Таня! Где Вовка?! – спросил он, тут же забыв про душещипательный разговор.

– Да откуда я знаю? – в гуле голосов подгулявших гостей вынуждена была почти прокричать она, потому что Чесноков опять срывался с крючка, который почти заглотил. Хотя напрасно ей в голову пришел какой-то крючок… Пожалуй, она на самом деле очень хочет устроить свою жизнь именно с ним. Они могли бы еще быть счастливы, если бы… если бы не этот чертов Вовка! Права была бабка Антонина, когда говорила, что из человека, зачатого в обмане, ничего хорошего не может получиться!

А Чеснокова между тем из-за стола как ветром сдуло. Татьяна немного поклевала жареного цыпленка, который давно остыл, сжевала веточку увядшей петрушки, а потом решила глянуть на Майорова, чтобы еще раз сравнить с Женькой, и удивилась тому, что сравнение совершенно неожиданно оказалось в пользу Чеснокова. Юра для нее уж слишком интеллигентен, а потому не совсем понятен. Евгений же, настоящий мужик и внешностью, и характером, теперь казался тем самым главным человеком, которого она упустила по собственной дурости. Сейчас надо сделать все возможное, чтобы его не перехватила какая-нибудь другая из невест за сорок, каких полным-полно в их Дольске!

Татьяна еще размышляла над этим, когда вдруг заметила, что и Майоров поднялся, с беспокойством оглядывая стол и уже сильно пьяненьких гостей. Похоже, он тоже искал Вовку и Риту. Не найдя ни ту, ни другого, склонился к Лане, что-то сказал ей на ухо, встал из-за стола и почти побежал к выходу. Ермаковой вдруг почему-то стало страшно, открытые нарядным платьем плечи покрылись мурашками, а во рту сделалось сухо и горько. Она поднялась со своего места медленно, но уже резким движением отодвинула стул. Он с грохотом упал на спинку, но никто этого не заметил. Гости, разгоряченные алкоголем, уже давно разговаривали все разом, смеялись, что-то выкрикивали. На одном конце стола даже пытались петь знаменитую застольную «Вот кто-то с горочки спустился…».

Татьяна, обогнув лежащий стул, бросилась из зала почти бегом, как Майоров. Никто не стал ее догонять, никому она не была интересна. Возможно, на ее быстрый уход обратила внимание одна Лана, но наверняка только обрадовалась исчезновению своей врагини, явившейся на семейный праздник нежданной, незваной.