Текст книги "Особенности развития жанра баллады в отечественной поэзии 1990–2000-х гг."

Итак, уже в начале XIX в. баллада фиксируется как устоявшееся литературное явление в различных риториках и словарях. Свои истоки русская литературная баллада берет в творчестве поэтов-классицистов, которые пока еще не опираются на фольклорные традиции, а перенимают готовые образцы жанра из западноевропейской литературы. На жанровой границе с одой и элегией осуществляются первые балладные опыты русских писателей. Поэты-сентименталисты во многом синтезируют жанровые черты баллады и романса. В их творчестве важное значение приобретают пейзаж, мотивы таинственной силы, пограничность миров (земного и потустороннего). В свои балладные стихи они вносят мотивы несчастной любви, разлуки, неожиданный трагический финал, гипертрофированность страстей, драматические диалоги, вмешательство в судьбу человека сверхъестественных сил, сжатость повествования. Влияние немецкой балладной традиции ускорило процесс формирования русской романтической баллады, безусловным реформатором которой явился В. А. Жуковский. Он синтезировал опыт европейской баллады и русской национальной поэзии. Творчество В. А. Жуковского демонстрирует многообразие заимствованных сюжетов: фольклорных, античных, мифологических, средневековой литературы. Свое окончательное оформление русская литературная баллада получает в творчестве А. С. Пушкина. Поэт соединяет иронию, фольклорные средства изобразительности с литературными способами психологизации, а также использует западноевропейский опыт, что становится важным этапом в развитии жанра. Дальнейший значительный вклад в разработку баллады внесли такие русские поэты, как М. Ю. Лермонтов, К. Павлова, А. К. Толстой, А. А. Фет, Я. П. Полонский, С. Я. Надсон и мн. др.

1.3. Жанрово-видовое своеобразие баллады в русской поэзии XX в.

Поэзия Серебряного века дает новый толчок развитию жанра баллады. Продолжая традиции, сложившиеся у французских вагантов XIV–XVI вв., баллада приобретает явные черты стилизации в творчестве Н. Гумилева, М. Кузмина, А. Ахматовой, В. Брюсова, М. Цветаевой и др. Акмеисты и символисты, вселившие неоромантический дух в балладу, придали ей таким образом черты исконности (поэтику ужасного, чудесного, фантастического), воссоздали средневековые и национально-исторические сюжеты. Так, например, В. Брюсов создает старофранцузские баллады («В старинном замке», 1914), М. Кузмин – возрождает мотивы английской морской баллады («Шестой удар», 1927), «Сероглазый король» (1910) А. Ахматовой – пример стилизации европейской баллады. Однако следует признать, что доминантные черты эпохи романтизма оставляют после себя в начале XX ст. лишь антураж и условную атрибутику: легенды о королевах, пажах, королях, рыцарях и принцессах. Традиционные балладные мотивы лишились духовно-философского содержания, сохранив лишь сентиментальную оболочку, не соответствующую эпохе. В формальном и содержательном плане баллады данного периода более всего приближены к лирическим стихотворениям, имеющим фабульные мотивы. Подобные произведения остаются глубоко лирическими, и в этом отношении они сходны с романтической эпической балладой драматизмом, особой внутренней напряженностью героев, не вписывающихся в обычное течение жизни; их неприятием «враждебной среды» и очевидной отчужденностью от повседневности.

Показательной в этом отношении является лирическая баллада А. Ахматовой «Сероглазый король» (1910). Это таинственная баллада, написанная в классическом для жанра размере, являющемся наследием английских народных и романтических образцов («А за окном шелестят тополя ⁄ “Нет на земле

твоего короля!”» [6, с. 26]). Балладную атмосферу создает недосказанность, намеки, отсутствие эпического толкования и лишь наличие развязки, из которой можно только догадываться о том, как и по какой причине произошло убийство. А. Ахматова раздвигает рамки частного любовного эпизода до общезначимой трагедии, приводящей читателей в смятение и ужас. Романтику исторического прошлого создают образы королевы, охоты, леса, которые погружают нас в царство сказки.

Другая баллада А. Ахматовой «Как поздно…» (1911), также написанная в ранний период творчества, открывает перед нами утренний пейзаж, где лучи солнца разоблачают незнакомку и таинственного графа. Характер описываемых событий, произошедших под покровом ночи, передают многочисленные предметы гардероба, свойственные романтической балладе: черное платье, рыжий парик, кружево маски, надушенные подвязки. В творчестве поэта явно просматривается пристрастие к нескольким культурам: французскому Средневековью, культуре Востока и русскому фольклору.

Фольклорные традиции находят свое воплощение и в балладе «По неделе ни слова ни с кем не скажу» (1916), в которой автор рассказывает романтическую сказку, разворачивающуюся на фоне одухотворенной русской природы, которая полностью повторяет состояние лирической героини, дополняя и усиливая его:

 
И назвал мне четыре приметы страны,
Где мы встретиться снова должны:
Море, круглая бухта, высокий маяк —
А всего непременней – полынь… [6, с. 148].
 

Полынь по народным преданиям символизирует нелегкую, печальную судьбу, что указывает на неразделимые любовные страдания лирической героини. Незнакомец, «чужой человек», хочет огородить ее от этой участи, подарив «таинственный» перстень-оберег. В финале автор восклицает:

 
И как жизнь началась,
Пусть и кончится так…
Я сказала, что знаю: аминь! [6, с. 149].
 

Последние строки связаны с христианским миропониманием и молитвенным обращением к Богу. В данном произведении также используется прием народной песни, полной драматизма и интимных переживаний, повествующей о трагической любви. Героиня общается с природой в самый тяжелый период своей жизни. Она хочет покинуть этот мир. Прощание с жизнью она рассматривает как единственное спасение от душевных мук и страданий:

 
Мы прощались, как во сне,
Я сказала: «Жду»…
О глубокая вода,
В мельничном пруду,
Не от горя, от стыда
Я к тебе приду… [6, с. 48].
 

Символичностью содержания отличается и баллада «Путник милый, ты далече…» (1921). В центре смыслового наполнения здесь образ дракона из средневековых поверий, которому приносят в жертву невинных красавиц. Посредством этого образа-чудовища автор изображает реальных людей, запрещающих поэту создавать свои творения. В тексте присутствует много описаний, свойственных эпическим текстам:

 
Здесь живет дракон лукавый,
Мой властитель с давних пор.
А в пещере у дракона
Нет пощады, нет закона.
И висит на стенке плеть,
Чтобы песен мне не петь [6, с. 182].
 

В балладном творчестве А. Ахматовой мы не встретим имен героев, как правило, это типы, маски. Действия в балладах разворачиваются либо в далеком прошлом, фольклорной действительности, либо в нереальном мире. Детали, одежда персонажей, предметы обихода, бытописание максимально психологично. Все это в совокупности подчеркивает душевное состояние героя. Нередко основу произведений составляют многочисленные диалоги, тексты отличаются четкой и законченной сюжетностью, насыщенным событийным рядом.

Событийная составляющая отличает и баллады М. Цветаевой. В ее творчестве также обнаруживается стремление возродить старинный жанр баллады. Одно из наиболее ярких произведений – баллада «Стенька Разин» (1917), написанная на сюжет народной песни «Из-за острова на стрежень…», но с существенными изменениями с точки зрения проблематики и пафоса. В песне персидская княжна – безликая жертва любви удалого казака, о переживаниях которой ничего не говорится, а сам Стенька Разин – веселый и хмельной атаман, утопивший восточную красавицу в угоду своим товарищам. В балладе эта история преисполнена лирического психологизма и трагичности. Поэт уравновесил в этом произведении эпическое повествование и лирический подтекст. Потопив княжну, цветаевский герой переживает глубокое нравственное потрясение, которое усиливается страшным сном. В нем он видит убитую девушку. Герой испытывает мучительные жалость и раскаяние. Его потрясают услышанные слова утопленницы:

 
Ты зачем меня оставил
Об одном башмачке?
<…>
Я приду к тебе, дружочек,
За другим башмачком [65, с. 257].
 

По закону фольклорного мистического канона, душа убиенной не находит покоя и напоминает с того света о неизбежности расплаты за содеянное:

 
И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:
– Затонуло ты, Степаново счастье! [65, с. 257].
 

Поэтесса ориентируется на романтическое сознание, которому свойственно наличие мира реального и потустороннего. Однако страсть и любовь уже изначально не могут сделать человека счастливым и, как правило, влекут за собой смерть, что и подчеркивается автором.

А. Ахматову и М. Цветаеву во многом сближает следование фольклорным традициям: использование народных образов, мотивов, вкрапление разговорной лексики, просторечья. Именно жанр баллады дает авторам возможность наиболее ярко подчеркнуть эту связь, показать все мастерство владения фольклорным материалом.

Связь с русской фольклорной традицией прослеживается и в балладных стихах о Москве М. Цветаевой: употребляются старославянизмы (бремя, град), архаизмы (сурьмить, говеть), стилизованные под старину эпитеты и глаголы (привольный, царевать, исходить), четко слышится народная песенная интонация:

 
В дивном граде сем,
В мирном граде сем,
Где и мертвой мне
Будет радостно… [66, с. 59].
 

В этом произведении гармонично сочетаются индивидуально цветаевское и фольклорное. Совершенно справедливо А. Саакянц отмечает как отличительную особенность данных стихов «смешение архаики и литературного языка» [223, с. 247].

Не менее интересно для М. Цветаевой и продолжение традиций европейской романтической баллады. Так, драматический цикл «Федра» (1927) представляет собой особый художественный мир, связанный с поэтическим восприятием М. Цветаевой «золотого века» европейской культуры. В драматических стихах, приближенных к балладной форме, нет развернутых, последовательных сюжетов – есть лишь намеки, детали, имена, но сохраняется колорит старины, таинственности, трагического напряжения. Эти черты балладного творчества М. Цветаевой также роднят ее с произведениями А. Ахматовой. Как и в других произведениях М. Цветаевой, эпическое здесь полностью подчинено лирическому. Все содержание баллады является реминисценцией, отсылкой к какому-либо уже известному тексту, сводится к передаче чувств и мыслей героев. Читатель как бы должен знать этот миф или литературное произведение автора и с позиции этих знаний воспринимать текст. В балладных стихах встречаются упоминания мифических персонажей (Ипполит и Федра, Эвридика и Тезей) и существ (гарпии, олимпийцы), литературные герои эпохи Возрождения («Диалог Гамлета с совестью»). Все эти характеры и маски легко примерены автором на современных героев, пространственно-временные координаты относительны, изображение главных персонажей абстрактно, за счет чего создается своеобразный флер и смысловая прозрачность текста.

Отметим, что именно в эпоху Серебряного века наблюдается не только возрождение жанрового канона баллады, связанное с усилением мистических и таинственных сюжетов, но в то же время деканонизация балладного жанра. Особый интерес проявляется не столько к балладе как к жанровой форме, сколько к ее отдельным элементам.

Конец Гражданской войны ознаменовал начало активной творческой работы, обогащая литературу переживаниями, живыми человеческими связями. Ошеломлял быстрый темп роста советской прозы. Некоторые исследователи ошибочно посчитали, что поэзия данного периода уступила пальму первенства эпосу, запоздав с развитием [240]. Однако бытует и другая точка зрения. Совершенно справедливо С. Страшнов утверждал: «В те годы великолепно и сильно проявили себя таланты мастеров, строфами которых сейчас открываются все антологии нашей поэзии» [239, с. 24].

Новый век распахнул двери в новую эру: падение монархии, революционные движения и Гражданская война направили творческие массы в новое эпическое русло и вновь превратили балладу в «живой и емкий жанр». Ярким примеров подобного воскрешения, как мы уже отмечали, стало творчество Н. Тихонова. Он создал новый тип баллады, беспощадно отбросив устаревшие каноны, почерпнув из них лишь самое необходимое, первоосновное и грандиозное, вдохновляясь масштабами пролетарской культуры, воспетой гимнами В. Маяковского, и пронзительной интимной лирикой А. Ахматовой. Ю.Н. Тынянов так охарактеризовал его балладное творчество: «Впечатление, произведенное тихоновской балладой, было большое. Никто еще так вплотную не поставил вопроса о жанре, не осознал стиховое слово как точку сюжетного движения» [249, с. 232].

Динамика, острота, стремительность и новизна сюжетов стали уникальными особенностями, которые выгодно отличали балладное творчество Н. Тихонова от его предшественников. Автор редко включает в свои произведения элементы мистики и фантастики. Чаще всего он гиперболизирует силу, мужество русского солдата-защитника, яркими штрихами подчеркивает концепцию героизма. В его балладах определяющим становится понятие «скорости»: скорость движения, действий и поступков героев. В «Балладе о гвоздях» герои-моряки смеются в лицо смерти, это рыцари без страха и упрека, быстро, без раздумий идущие на подвиг. Строчки баллады знакомы каждому – это емкая и афористическая концовка, точно сформулированная двумя последними строками:

 
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей [60, с. 45].
 

«Самым балладным» творением Н. Тихонова, с точки зрения С. Страшнова, является «Баллада о синем пакете»:

 
Локти резали ветер, за полем – лог,
Человек добежал, почернел, лег.
Лег у огня, прохрипел: «Коня!»
И стало холодно у огня [61, с. 84].
 

Быстрая смена событий, лаконичность и уплотнение изложения воссоздают перед глазами подробную кинематографичную картину событий, всю суть революционного движения и масштаб исторического события. «Поэт выживает из балладного мотора максимум» – это и есть та уникальная находка, которая делает Н. Тихонова балладным новатором, но в то же время она играет далеко не второстепенную роль в деканонизации балладного жанра [239, с. 39].

Баллада в эпоху сильных для нашей страны потрясений не только возродилась в новой форме, но и сыграла важную роль в формировании гражданственности и патриотичности нации. Героические баллады Н. Тихонова – это своеобразные остросюжетные рассказы о подвиге и мужестве ради общего дела. Поэт ориентирует поэзию на создание героя, сознательно идущего на подвиг, героя, который жертвует собой, защищая свою родину от врагов. Отражая национальное самосознание русского человека, Н. Тихонов во многом отталкивается от романтических традиций, гиперболизирует идею доблести, революционного подвига, утверждает культ верности долгу.

Следует признать, что 1930-е гг. – время заинтересованного возвращения писателей к первоистокам. Открываются бесценные богатства народной поэзии, осознаются возможности ее нравственно-эстетического влияния на современную культуру. Авторами предвоенного времени овладевает тяга к истории, сосредоточенность на героическом прошлом своих предков. Показательными в этом плане становятся исторические баллады Л. Мартынова «Ермак» (1930), «Поход на восток» (1932), «Пленный швед» (1936) и др.

Данный период ознаменован широтой и многоплановостью в поэтическом осмыслении прошлого, многообразием подходов к его изображению. Авторы рисовали портреты знаменитых народных предводителей и государственных деятелей, а также стремились показать маленького человека как человека исторического (произведения Н. Рыленкова, Д. Кедрина, С. Маркова, И. Франкеля, А. Прокофьева и др.).

Отметим, что в военный период к жанру исторической баллады поэты практически не обращаются. Можно указать лишь на произведения Д. Кедрина («Князь Василько Ростовский», «Ермак», «Победа»), С. Маркова («Слово об Евпатии Коловрате», «Александр Невский», «Казак в Пруссии»). В это время все чаще доминировала военная возвышенно-символическая баллада, которая устанавливала особую природу историзма с помощью непрямого использования исторического материала. Ее герои стремились всеми силами осветить собой счастливое будущее потомков, утверждая пример человеческого абсолюта и идеала нации – своих отцов и дедов.

Показательна эволюция жанра в творчестве М. Светлова. Его раннее стихотворение «Двое» (1924) написано под очевидным влиянием «Баллады о гвоздях» и «Песни об отпускном солдате» Н. Тихонова. В произведениях «Гренада» (1926), «В разведке» (1927) зарождается так называемый светловский герой, а вместе с ним и оригинальность поэзии М. Светлова, и его неповторимый стиль.

В «Песне» (1931) М. Светлов следует по пути усиления балладного лиризма, утверждая идею бессмертия героя:

 
Юношу стального поколенья
Похоронят посреди дорог,
Чтоб в Москве еще живущий Ленин
На него рассчитывать не мог.
Чтобы шла по далям живописным
Молодость в единственном числе…
Девушки ночами пишут письма,
Почтальоны ходят по земле [49, с. 200].
 

В его стихотворении уж не существует границ между прошлым и будущим, теряется балладная одномоментность, показывая, что человек из прошлого может быть причастен ко всему происходящему сейчас. Ведь благодаря тому юноше, погибшему за революцию, ходят по земле сейчас почтальоны счастья. И поэт передает эту эстафету потомкам.

Безусловно, жанровый канон баллады в период утверждения и расцвета советского государства существенно менялся. Помимо романтизации действительности и человека перед балладой стояли и другие дидактические задачи: мифологизация советской действительности, утверждение единства нации, репрезентация героизма советского человека. Определяя особенности советской баллады, С. Л. Страшнов совершенно справедливо подчеркивает: «Необычное поэты находят рядом, идеал – в действительности. Отныне не фантастическое предание значительнее и даже реальнее повседневной жизни, как это представлялось романтикам прошлого, – наоборот, сама действительность встает вровень с легендой, а подчас и превосходит ее. Непридуманная, но и небывалая мощь, которая отличает деяния балладных героев русской советской литературы, воодушевляет читателей, побуждает их к нравственным исканиям» [239, с. 11]. Сама эпоха, с ее трагическими коллизиями, давала поэтам «живой» материал, по накалу драматизма приближаясь к классическим народным балладам, в основе которых лежала уплотненная динамика событий, раскол семей, фантастическая осязаемость и т. и.

Можно утверждать, что баллады периода Великой Отечественной войны тесно связаны с героико-революционными балладами начала XX ст. Это один из самых ярких и насыщенных периодов в советской поэзии. Принципиальными свершениями отмечен он в истории балладного жанра. Это время страшных потрясений и великих побед, горя и потерь, нечеловеческой выдержки и доблести. Баллады военного времени пронизаны искренностью, любовью, героическим пафосом и наивысшим проявлением всех человеческих чувств и эмоций. С ними без страха шли в бой, их писали на полях сражения, в холодных землянках и окопах. Такие балладные стихи существенно отличались от классических романтических и народных баллад. Среди ярких отличительных особенностей военных баллад стоит отметить сюжетность, героику, ориентацию на документальность, обращенность на современность, изображение реальной жизни в ее повседневности. Кардинально меняется и специфика балладного героя: на смену герою-одиночке приходит народный герой, подвиг которого связан прежде всего с общенародной борьбой. Его образ не индивидуализированный, а обобщенный; характер проявляется не в исключительных и фантастических обстоятельствах, а в драматических моментах современной действительности. Военные баллады также отличались простотой композиции, минимальным количеством действующих лиц, однонаправленностью сюжетных линий. Среди такого рода произведений можно выделить «Балладу об ордене» А. Безыменского, «Балладу о дружбе» (1942) и «Балладу о верности» (1942) С. Гудзенко, «Балладу о мальчике» А. Жарова, «Балладу о пустыне» (1952) В. Луговского, «Балладу о товарище» (1942) и «Балладу об отречении» (1942) А. Твардовского и мн. др. Однако справедливости ради заметим, что балладный жанр не сразу раскрылся в военной поэзии, хотя балладами в тот период, как мы могли убедиться, назывались многие стихотворения. Образуются новые переходные разновидности – баллада очерковая и публицистическая. Рассказ о подвиге является основой военных баллад.

Публицистическая баллада нацелена на изображение эмоционального порыва героя. Летчики из «Черноморской баллады» П. Антокольского геройски выдержали множество испытаний, но все равно не сдаются. Рефреном стихотворения становится всепоглощающее и неотвратимое «Победим!», ни за что не обрывающееся, как и сопротивление. Автор подхватывает девиз героев, преодолевших все преграды, вернувшихся на родную базу и готовящихся к новому боевому заданию, и тем самым утверждает неминуемую победу над фашизмом.

Герои большинства романтических произведений 1941–1945 гг. остаются безымянными: они теряют всякие средства индивидуализации, речь, например. Их фразы создают даже не обобщенный народный образ того самого парня, а, можно сказать, само явление – «Баллада о мальчике, оставшемся неизвестным» П. Антокольского, «Баллада о неизвестной» М. Матусовского и др.

Показательна в этом отношении «Баллада о черством куске» (1942) В. Лифшица. Написанная в самом разгаре войны, она обладает всеми чертами лиро-эпического произведения, имеет в основе законченный понятный сюжет, максимально искренна и проста. Боевые действия приводят молодого лейтенанта в родной город, к родному дому, где с нетерпением ждет его возвращения жена и маленький сын. На пороге его встречает испытавший все ужасы войны седой мальчик, «старичок семилетний», а жена, опухшая от голода, близка к смерти. Солдат отдает своему сыну все, что у него есть, – кусок черствого хлеба. Но сынишка жертвует им ради больной матери. И вот отцу уже пора возвращаться на фронт. По дороге солдат находит тот же самый кусок черного хлеба в том же самом кармане – оказывается, супруга незаметно подложила ему обратно заветный подарок. Финал баллады преисполнен патриотическим пафосом, жертвенностью и героизмом.

Война разрушила семейную идиллию и превратила их самих в подобие живых людей: «голодных птиц» с «воробьиными ребрышками», опухшими телами и седыми волосами. Но не смогла сломить силу духа, способность к жертве и высоким поступкам во имя спасения ближнего, не погасила яркий огонек любви в глазах и сердцах.

Не меньший интерес вызывает жанр баллады и в поэзии поэтов-шестидесятников. Лирика этих авторов ярко выделялась на фоне литературы соцреализма. Они постоянно находились в поиске оригинальных способов выражения авторского «я», новых форм, экспериментировали с многообразием поэтических жанров. Пережившие кризис мировоззрений эпохи большевизма, жесточайшие сталинские репрессии, кровопролитную Великую Отечественную войну, страх и смерть самых близких, они вступили в пору оттепели со своими представлениями о жизни. У них было свое видение роли поэта в обществе. Социально-политические преобразования страны во второй половине XX ст. подталкивали к поэтическому оформлению чувств. На литературной арене возникают такие яркие имена, как Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Булат Окуджава. В своем творчестве они открыли новый мир без границ, где доминировала свобода мыслей и чувств.

Для жанра баллады 1960-х гг. особенно привлекательной была военная тематика. Это связано в первую очередь с тем, что слишком ярки были воспоминания о минувших событиях и слишком свежа рана в сердце шестидесятников. Баллада того времени чаще всего воспевала героизм человека на фоне конкретного исторического события – войны или революции. Следует отметить, что и в советской героической балладе наряду с возвышенным пафосом, героикой значительное место отводилось ее главным каноническим особенностям – мистической, фантастической окраске. Указанные элементы призваны были интонировать звучание патриотического пафоса. Чаще всего сила человеческого духа описывалась в превосходной степени.

Поэты-шестидесятники часто синтезировали в своих произведениях высокое и низкое, героику и обычные трудовые военные будни. Показательной в этом отношении является «Баллада о пшене» Б. Окуджавы. В ней автор просит читателей и слушателей опуститься ближе к земле: не все те герои, что покоряют винтовкой и штыком врага, что самоотверженно бегут в атаку порой с одной окопной лопаткой, а есть те незаметные глазу труженики, что с половником в руках под пушечным обстрелом колдуют над солдатским обедом:

 
Мы бережем остатки пшена,
а родину оставляем?
Она ускользает из-под ног,
ее остается мало…
А кухня варит и варит пшено
как ни в чем не бывало [37, с. 538].
 

Именно на таких людей возложена самая важная миссия – восполнить физические силы будущих защитников Отечества. Поэт заостряет внимание, казалось бы, на незначительных деталях, поступках, показывает естественное лицо войны и ее участников.

Простота и естественность в выражении лирических чувств и настроений становится доминирующей и в «Балладе о Дон Кихотах» (1959) Б. Окуджавы. В ней поэт переосмысливает классический образ рыцаря: создает собирательный образ русского рыцаря-труженика, рыцаря-воина. В сложнейшую для России эпоху тысячи парней могли считаться таковыми. Всем содержанием баллады поэт подчеркивает, что у литературного героя есть свой прототип в современном мире. Они, незаметные в толпе, живут своей обыденной жизнью и не знают о том, что герои. В памяти поэта слишком свежи воспоминания, слишком ярко застыли образы этих скромных героев. Он передает таинственно-драматическую историю их жизни через повседневность («Да, живут донкихоты! ⁄ Я касаюсь в толпе их руки») [37, с. 174].

Важное место военная тематика занимает и в творчестве Р. Рождественского. Можно отметить такие его произведения, как «Баллада о спасенном знамени» (1967–1970), «Баллада о бессмертии», «Баллада о зенитчицах» (1973), «Баллада о молчании» (1985), «Баллада о красках» (1972) и др. В таких произведениях наблюдается преемственность народнопоэтическому творчеству: связь с былинным эпосом, использование разнообразных выразительно-изобразительных средств в создании художественного образа, ритмико-интонационная актуализация, совмещение пространственно-временных пластов и мн. др. Поэт часто акцентирует внимание на психологизации образа, суггестивности чувств и эмоций, использует символику и мифологизацию, контрастность в изображении образов и характеров.

Так, в «Балладе о красках» два брата, такие разные – огонь и дым – разделили одну судьбу на двоих, прошли серость госпиталей, озолотили грудь орденами:

 
Был он рыжим,
как из рыжиков рагу…
А другой был черным-черным у нее.
Черным,
будто обгоревшее смолье [44, с. 173].
 

С помощью неброских метафор и цветовых находок интонируется эмоциональный тон повествования – здесь нет особого героического пафоса, не описываются великие победы двух сынов отечества, акцент делается на материнское восприятие сыновей, на безграничную любовь к ним.

По принципу контраста построена и «Баллада о маленьком человеке» Р. Рождественского. Автор фактически поднимает одну из основных тем русской литературы – тему «маленького человека», что продемонстрировано в самом заголовочном комплексе.

 
На Земле безжалостно маленькой
жил да был человек маленький.
У него была служба маленькая.
И маленький очень портфель [43, с. 27].
 

И оставался бы он таким же маленьким и незаметным со своей маленькой жизнью, если бы не постучавшаяся в окна война. Лишь она расставила все по своим местам, показала, каков потенциал этого маленького человека. Лишь война дала возможность раскрыть истинную сущность настоящего героя, скрывающуюся столько лет под маленькими одеждами:

 
Автомат ему выдали маленький.
Сапоги ему выдали маленькие.
Каску выдали маленькую
и маленькую – по размерам – шинель [43, с. 27].
 

Баллада строится на контрасте огромного подвига, совершенного маленьким человеком:

 
…А когда он упал – некрасиво, неправильно,
в атакующем крике вывернув рот,
то на всей земле не хватило мрамора,
чтобы вырубить парня
в полный рост! [43, с. 28].
 

Простота и естественность слога Р. Рождественского подкупают с первых строк. Его произведения отличаются спецификой чувств лирического героя. Таинственность в балладах выражается через необычную силу духа и патриотизм советского человека.

Следует отметить, что шестидесятники перенимали поэтические традиции у своих предшественников. Так, футуристическую манеру В. Маяковского, его сложность языка и ритма перенес в свою «Балладу 41-го года» (1960) А. Вознесенский. Ей свойственная та же физиологичность описания: ты чувствуешь каждый удар по клавишам, как будто это ты лежишь там, в каменоломне. Так жестоко и страшно представлять полуживого солдата с обрубленными пальцами, пытающегося наиграть знакомую мелодию, соединяющую его с миром живых:

 
А пальцы вспухшие алели.
На левой – два, на правой – пять…
Он опускался на колени,
Чтобы до клавишей достать [12, с. 358].
 

Это баллада о мистической тяге к искусству как к жизни. Поэт заостряет внимание на невероятной силе человеческого духа, его стойкости. Необычный метафорический рисунок и визуализация стиха создают неповторимую, ужасающую атмосферу. Рояль тоже ранен и искалечен, как живое существо, он лежит вместе с людьми в убежище и ждет своей участи:

 
Он был без ножек, черный ящик,
Лежал на брюхе и гудел.
Он тяжело дышал, как ящер,
В пещерном логове людей [12, с. 358].
 

Через аллегорическую картину: боль и раны музыкального инструмента, поэт воссоздает картину человеческих страданий. А. Вознесенский мастерски синтезирует музыку и поэтическое слово, что дает возможность не только увидеть, но и услышать голос войны.

Со всей очевидностью мы можем утверждать, что в балладах, повествующих о трагических событиях Великой Отечественной войны, помимо героизации и мужества, утверждается и философское начало. Поэты не только ведут повествование о трагических, переломных ситуациях в жизни страны, но и осмысливают общечеловеческие проблемы, дают им оценку. Война предстает как безумная катастрофа, которая несет гибель всему чистому, прекрасному, возвышенному.

Следует отметить, что баллады поэтов-шестидесятников не ограничиваются только военной тематикой. Их сюжеты строятся на романтическо-любовных, исторических, мифологических, библейских сюжетах. Им свойственно осмысление современной действительности, достижений и свершений бурной советской эпохи. Однако начиная с конца 1960-х гг. происходит переактуализация в литературном сознании. Меняется восприятие роли поэзии: из ораторского призыва к действительности лирика чаще всего становится своеобразной «формой исповеди» (С. Чупринин), которая напоминает человеку о нравственных духовных ценностях. В жанре баллады усиливается философское начало, что продолжает сближать ее с элегией («Новоарбатская баллада» В. Соколова, «Баллада об ушедшем» Ю. Кузнецова и др.).