Текст книги "Девчонка с Восточной улицы"

Зимой на месте грядок заливается отличный каток. Пришлось учиться затачивать для льда наши старые коньки "снегурки", которых до этого вполне устраивал утоптанный снег.

Случилась дурацкая история. В диктанте я написала ″лыжы″. Сама не знаю, как получилось, конечно, я знала, как писать правильно. Учительница, зная что это моя невнимательность, поставила мне 1! Это было событие! У меня, ведь, и четвёрки были редкостью! Почему-то целая группа девчонок очень обрадовалась моему ″колу″. Они выхватили листок с контрольной, пошли следом за мной, размахивая этим листком с огромной, красной единицей. Их собралось человек 15, и к ним радостно присоединилась моя подруга Нонка, хотя мы были с ней в разных классах. Так мы и идём по улице: я, впереди, опустив голову, пытаясь сдержать слёзы, и толпа девчонок, радостно скандирующая: ″У Светки – кол! У Светки – кол! ″. Потом кто-то расширил диапазон: ″У Светки – кол! А мама – еврейка! А мама – еврейка! Она её выпорет! Жидовка! Жидовка!″ Среди остальных я слышу звонкий голос моей подруги! А ведь она, хоть и числилась русской, была наполовину китаянкой! Сами не понимая, они помогли мне. Слёзы, так и не пролившись, пропали. Я гордо вскинула голову: ″Да, моя мама – еврейка, и я горжусь этим″.

Уже давно у нас с папой был разговор, когда я, вдруг обнаружила, что моя мама еврейка. До тех пор я и не подозревала, что существует какое-то деление на евреев и не евреев, и что это называется: национальность. Папа объяснил, что на земле живут люди многих национальностей, в том числе, русские и евреи, и татары, и белорусы, и украинцы. Так сложилось, что кому-то было выгодно выделить один из народов и сделать его изгоем. Таким народом у нас оказались евреи. Евреи – очень хороший народ, ничем не хуже русских. Это сложный исторический процесс, вырастешь – разберёшься. А пока, запомни: быть евреем – не стыдно и не позорно. Этим можно только гордиться. Я горжусь, что моя жена и твоя мама – еврейка. Ты ещё много будешь сталкиваться с этим пережитком глупых людей. Никогда не поддавайся их злости. Их можно только пожалеть, глупых и неразумных, позволивших задурить им головы очень плохим людям. Так сказал мне, почти 7-ми летней, мой, совершенно русский, папа. Я запомнила его слова.

Теперь я иду с гордо поднятой головой и почти не слышу их визгливых криков. Дошли до дома, прошли через весь двор к нашему угловому подъезду. Поднялись по лестнице на 4-ый этаж. Я звоню в дверь. Открывает мама. ″У Вашей Светланы – КОЛ! Жидовка! Жидовка!″ Мама прижимает меня к себе. Обливает беснующуюся группу девчонок расплавленным золотом взгляда. Девчонки замолчали, попятились. ″А ну, марш отсюда″ – почти шёпотом говорит мама. Девчонки горохом посыпались вниз. Сидевшие на лавочке кумушки, из простых заводских семей, зашикали на столпившихся у подъезда растерянных девчонок:

– Ишь, расшумелись, бесстыжие! Пошли вон со двора! И больше не приходите!

Это нам потом рассказали. Для Нонны вход в наш дом, а затем и в Элин, был надолго закрыт. Правда, Нонна потом пришла извиниться перед моей мамой, к которой всегда очень хорошо относилась, всегда, чаще, чем со своей мамой, приходила поделиться своими сначала детскими, а потом и девичьими проблемами. И Нонна всегда была нашей близкой подругой! Толпа лишает собственного разума! Я ненавижу и боюсь толпу!

Перед Новым Годом мы с мамой, тётей Женей и Элей идём в Большой театр смотреть балет ″Лебединое озеро″. Главные исполнители Г.С.Уланова и Ю.Т.Жданов. Нет никаких слов, чтобы описать впечатление! Сначала увлёк грустью и нежностью танец лебедей– девушек. Рисунок передвижения захватывает не меньше их танца! Удивительный рассказ Одетты! Её танец, её руки говорили лучше всяких слов! Дерзкий выход чёрного лебедя. Красный клин слева, чуть сзади, на чёрном оперении пачки, красные и чёрные всполохи перьев на голове. И вызывающе красив танец, неудивительно, что принц увлёкся. А в конце сцены, на контрасте, в просвете ″задника″ – нежный, страдающий танец белого лебедя. В поздних редакциях этот маленький, но выразительный фрагмент убрали, а зря. Я была словно в сказочном сне, с трудом понимая, о чём со мной говорят в антракте, я не хотела выходить из сказки! Когда спектакль закончился, зал вскипел аплодисментами. Артистов не хотели отпускать. И тогда случилось ещё одно чудо: зазвучала совсем другая музыка, занавес открыл тёмную синеву сцены. В луче прожектора выплыла на сцену Г.Уланова в том же костюме лебедя. Но танец был совсем другой! ″Умирающий лебедь″, музыка Сен-Санса – шепнула мне мама. Название, музыка, сам танец – поразили меня. Что это было? Я потом никогда не слышала, что такое возможно, чтобы после большого спектакля балерина вышла на бис с самостоятельным номером. Впечатления переполняли меня. Хорошо, что были каникулы, в школу я не смогла бы пойти. Я целые дни напевала запомнившиеся мелодии и танцевала, танцевала . . .

Ещё осенью у нас сменились соседи. Автозавод предоставил, наконец, отдельную двухкомнатную квартиру Ивану с Леной с их уже взрослыми детьми. Новыми соседями стали Агриппина Ивановна и её муж Василий Петрович. Очень симпатичные пожилые люди, с которыми у нас сразу установились добрые отношения. У них были две уже совсем взрослые дочери, Надя и Люся, у каждой были свои семьи. Они жили отдельно, но часто навещали родителей. С ними мы тоже быстро подружились.

Перед самым Новым, 1949-м, Годом Яша заболел корью. Когда он уже почти выздоровел, до конца карантина оставалось дня три, тётя Рая должна была уезжать в командировку. Бабушка была уже старенькая. Ей было тяжело справиться сразу с двумя мальчишками, Фимой и Яшей. Моя мама всё ещё не работала, у меня – каникулы. Решили, что несколько дней Яша поживёт у нас. Ему только в начале марта должно было исполниться 4 года, он не окреп после болезни, а я была уже взрослая и здоровая. Яша стал спать на моей кровати, а я с радостью переселилась на пол (всегда любила спать на полу, но мне не разрешали). Вскоре тётя Рая забрала Яшу. Я вернулась в свою кровать и . . . заболела корью.

В один из дней соседи отмечают какое-то событие, собралась вся их большая семья. Позвали и моих родителей.

Я лежу с высокой температурой, в полубреду. Мне кажется, моя кровать стоит посредине комнаты, лампочка падает на меня и поверх неё наплывают и наваливаются ватные сугробы. Я выныриваю из кошмара, и снова проваливаюсь в него. Ко мне заходят мама, папа, Агриппина Ивановна, её дочери. Заходят, меняют холодный компресс на лбу, говорят ободряющие слова. На несколько мгновений мне становится легче, потом снова ватные сугробы душат меня. Заходит Николай, дядя Коля, муж Люси. Он что-то говорит тёплое, весёлое. Я силюсь улыбнуться, разорвать ватные путы. У меня это плохо получается.

– Давай с тобой поедим чего-то вкусненькое. Тебе сразу станет лучше!

– предлагает он. Да уж! Это как раз то, о чём я ″мечтала″!

– Сейчас, сейчас, я тебе что-то принесу!

Он уходит и через несколько минут возвращается. На тарелке многослойный ″пирог″ из блинов, густо покрытых чёрной икрой. И горячий чай. Я отворачиваюсь. Николай вырезает аккуратный сектор из пирога, что-то рассказывает и, буквально, запихивает мне в рот. Я с трудом начинаю жевать, мне не хочется его обижать. Глоток горячего чая приятно согревает меня. Второй кусочек есть уже приятнее. Потом я с удовольствием уплетаю остальное. Дядя Коля с видом победителя отправляется рассказать о своём достижении родителям. Услышав нереальное, они заходят ко мне. Но я уже крепко сплю. Кризис миновал. Выздоравливаю. Я на всю жизнь запомнила вкус тех блинов с чёрной икрой, которую, надо признаться, я никогда ни до, ни после того в таком количестве не ела. И, конечно, светящееся добротой и лаской, лицо дяди Коли.

Уже начало апреля, но зима еще не собирается отступать, засыпает город снегом. Дворники широкими лопатами отгребают его с тротуаров и проезжей части, создавая огромные горные хребты. Мы радуемся таким изменениям городского пейзажа: не надо искать, куда-то идти покататься с горок. Горки пришли к нам, катайся в любом месте. Можно прямо за забором у школы. Это особенно удобно, когда вдруг заболевает учительница и между уроками небольшой перерыв. Мы радостно используем горку для катания на санках, которые приносят девочки из соседних домов. Слетая с горы, санки пролетают по тротуару, выкатываясь на проезжую часть. Но машины проезжают редко, их видно издалека. Зато прохожим по тротуару надо быть осмотрительными: съезжающие с горы санки могут представлять угрозу.

В один из таких дней я бегу в школу на занятия во вторую смену. Светит яркое мартовское солнышко, уже по-весеннему пригревает, хотя и мороз. Как обычно, по дороге в школу я вспоминаю про некоторые невыученные задания, пытаюсь вспомнить, что говорили на уроке. Что-то напеваю, бегу. Вдруг, спотыкаюсь о чью-то ногу, падаю, растянувшись плашмя, и по моим вытянутым рукам проезжают санки. Сквозь затуманившую боль слышу торжествующий визг девчонок: удалось! Оказалось, что в это время на горке были с санками две сестрёнки-близняшки из соседнего класса. Почему-то мы с ними всё время не ладим. Дело не раз доходило до драк, но я всегда с ними расправлялась, несмотря на их сдвоенность. Это злило их больше всего. Они увидели, как я вприпрыжку, разглядывая высокое синее небо и подставляя лицо солнцу, выбежала из нашего, Ослябинского переулка и продолжаю вприпрыжку двигаться по направлению к школе. Им представился случай поквитаться со мной. Одна из них подставила мне ногу, другая съехала на санках. Хотя, наверное, они не ожидали такого жестокого результата. Левая рука почти сломалась, точнее, образовалась трещина, только такая фигурная, что не смогла замкнуться в перелом. Гипс.

Девочки нашего и того класса, где учатся близняшки, устроили им обструкцию, высказав презрение к нечестному способу сведения счётов. Девчонки не выдержали, пришли извиняться на одном из уроков, чтобы их вообще в наш класс впустили. На занятиях я освобождена от письменных работ. Сижу, только слушаю, иногда даже прогуливаю.

Самое обидное, это пропуск занятий по музыке. Когда гипс снимают, Наталия Фёдоровна требует, чтобы я разрабатывала пальцы много часов в день. Но ведь все занятия, и с ней, и самостоятельные, происходят в её квартире! С работы приходит усталый главный инженер завода, её муж. Приходит сын, студент, заканчивающий институт. Мне очень неловко бренчать по их уставшим головам, хотя они дружно уверяют, что я им совсем не мешаю, даже приятно . . . Так что я перестаю приходить, перестаю заниматься. Наталии Фёдоровне только и оставалось, что высказать своё сожаление, что я не использую свои способности, так же как не использовала свои способности в балете. Про музыку я не очень её услышала, но горькие слова о балете вонзились острыми когтями. Но, что сделано, то сделано. Прошлое нельзя повернуть вспять!

Летом 1949-го года две семьи, Эли и моя, сняли дачу на станции ″Отдых″. Моя мама не работала, была с нами постоянно. А Элины родители брали отпуска по-очереди. Чтобы как-то занять нас, устраивались концерты, где исполнителями были мы с Элей и несколько соседских детей. Мы читали стихи, пели. И я танцевала, только не смейтесь, ″Умирающего лебедя″! Тётя Женя пропевала музыку, а я танцевала! Бедные зрители! Ведь они не только должны были смотреть это жалкое зрелище, но ещё и выражать удовольствие, чтобы порадовать меня!

Весной 1950-го года нам с Элей купили материал на летние платья. Мы так дружны и неразлучны, что нам хочется, чтобы у нас всё было вместе. Хотя нам приходилось расходиться по разным классам а летом по разным пионерлагерям (родители работали в разных местах, а путёвки в лагеря давали на работе). Нам хотелось и одинаково одеваться. И вот, наконец, это сбылось! Хлопковая тонкая ткань с пропущенной шёлковой, поблескивающей нитью, цвета чайной розы с редкими и некрупными цветами малинового и оранжевого цветов с зелёными листочками. Платья нам сшили почти одинаковые, с небольшими отличиями, чтобы не исключать полностью индивидуальность.

30-е апреля. Как будто специально для нас установилась необычайно тёплая погода. Яркое солнце и 28° – 30° тепла. Мы, договорившись, одновременно выходим утром во двор. Идём навстречу друг другу из соседних подъездов. Солнце золотит наши и без того золотящиеся платья, сияющие глаза, её голубые и мои зелёные, блестит в чистых волосах, моих, русо-рыжеватых и её тёмно-русых. Мы протягиваем друг другу руки, смеемся, нас переполняет чувство безграничной радости, исполнившегося желания и уверенности в грядущих радостях и сбывающихся надеждах. Мы только начинаем жить, ещё нет разочарований, поражений и предательства. Годы трудных прошедших лет не удручают нас, других мы не помним. И мы ещё не понимаем трудностей окружающей нас жизни. Я так и запомнила этот день: высокое голубое небо, яркое солнце, переполняющая нас радость, ладошка в ладошке дружеских рук. Вся жизнь впереди.

В 6-м классе появилась у нас физика. Её мы «проходили» эпизодами, учителя появлялись и исчезали, а физика оставалась сама по себе.

В детском секторе Дворца Культуры «ЗиС», потом «ЗиЛ», была Театральная студия. Я пришла туда в 5-м классе, с сентября 1949г., хотя хотела и приходила, начиная с 2-ого, но тогда была установка: с 5-го класса. Создателями и постоянными руководителями студии были Сергей Львович Штейн и Лидия Михайловна Сатель – подвижники, увлечённые желанием приобщить детей к искусству.

Сергей Львович – режиссёр, музыкант, организатор. Сергей Львович был прекрасным музыкантом, во время репетиций его место почти всегда было у рояля, его руки не знали покоя. Он всегда наигрывал либо классические произведения, которые исполнял виртуозно и вдохновенно импровизировал, либо мелодии собственного сочинения. Спектакли всегда шли с музыкальным сопровождением. Многие песни, песенки, романсы и мелодии жили потом своей собственной жизнью, сопровождая нас в течение многих лет. Кстати, приобщению к классической музыке я обязана именно Сергею Львовичу, его музыкальным паузам во время занятий, музыкальным вечерам.

Лидия Михайловна учила слову, правильному пониманию, произношению русского слова, восприятию музыкальности слова и донесению его до слушателя. Цель не была только в постановке спектакля. Были регулярные занятия по технике речи, движению; были литературно-музыкальные композиции; были музыкальные вечера. Скольким из будущих известных артистов она поставила правильную речь, позволившую им стать этими большими артистами! Ведь приехавшие после войны в Москву из разных концов страны, из деревень, разных республик, да и просто с окраины полуграмотной тогда страны, дети имели разнообразные акценты, говоры, манеры выражаться, строить фразы и интонации. Сколько труда приложила Лидия Михайловна за долгие годы существования Студии, открывшейся 2-го февраля 1937 года!

И немалую роль сыграла в существовании Студии, да и всего Детского сектора, администратор Анна Ивановна. Высокая, сухощавая, со строго уложенными в пучок тёмными с сединой волосами, она как бы не имела возраста, была строга, даже сурова. Мы боялись её, часто обижались, даже дразнили, а её доброту и любовь к нам мы поняли и оценили позднее, когда сами стали взрослыми, когда продолжали приходить в Детский сектор "на огонёк", как в свой родной дом.

Когда мы уже были в 7-м классе, вновь отстроили ту самую школу, что разбомбили у нас под окнами в первые дни войны. Часть девочек перевели туда, но мы не захотели менять свою школу. Перешла только Юля. Наша школа сильно разгрузилась: мы стали 7-мым ″Д″, последним, среди параллельных, а в начальных классах осталось уже по 4-е. Появились кабинеты: физики, химии, естествознания. Раньше мы на эти уроки перетаскивали из кладовки на закрытой для прохода задней лестнице необходимые приборы, предметы, химикаты, лягушек и пр.. Тогда же, разрушив стену между двумя классами, сделали физкультурный, а ещё из двух – актовый залы. А когда в физкультурный зал привезли спортивные снаряды (!) – это был праздник. Нам уже не хотелось заниматься на улице. У каждого появился свой любимый снаряд. Моим – стали брусья. Я с лету начала осваивать новые и новые упражнения и, конечно, поплатилась: сделав несколько переворотов на верхнем брусе, уже начала распрямляться, готовясь к соскоку, а остановиться не смогла. Стукнулась с размаху лбом о нижний брус и . . . открыв глаза, увидела склонённые надо мной испуганные лица девчонок и преподавателя. Увидев, что я пришла в себя, меня заботливо подняли и в сопровождении нескольких девочек отправили домой. Всё обошлось. Никаких проблем не возникло. Жизнь продолжалась, прекрасная, как и прежде.

Зачем я пишу об этих мелочах нашей жизни? Эта жизнь ушла и никогда не вернётся. Сегодняшним поколениям не понять, как развивалась наша жизнь, психология, моральные ценности. Наш дом, наш двор, наша школа, наш Дворец Культуры, наша Студия. Через много-много лет я привела в Театральную студию Детского сектора Дворца Культуры свою дочь, на ёлку. Я пришла к себе домой. И меня встретили, как свою, вернувшуюся домой. Даже бабушки в раздевалке остались такими же, узнававшими меня, а я их. Такое не покупается ни за какие деньги.

Сердечная отдача многих наших учителей, людей окружавших наше детство, совсем не входившая в их служебные обязанности, была оценена нами много позднее. Приобретённые знания, навыки, умение думать – использовались по мере необходимости. Часто многих, и даже меня, удивляло: откуда я это знаю?

Называю имена чудесных, необыкновенных людей и учителей. Пусть хоть ещё на мгновение удержатся они в этой их нелёгкой жизни и судьбе, в моей, ещё не угасшей памяти и тех, кто прочтёт эти строки. Это были последние могикане, чей труд не определялся размером его оплаты. Деньги, конечно, были всегда важны в жизни, но они не ″правили бал″, по крайней мере, в той среде, где я росла, на нашей окраине.

Годы детства и юности. Я дерзала, всем интересовалась, впитывала радость жизни, несмотря ни на что; была свободна, смело испытывала свои силы и возможности в самых невероятных ситуациях и делах, вопреки всему. Рядом с нами оказалось много прекрасных людей. Хотя далеко не все было так безоблачно. Были и несправедливость, и боль, и обиды, и, даже, жестокость. Просто это было наше детство, где множество людей хотели помочь нам вырасти хорошими, добрыми, культурными людьми.

Начало моей жизни. Моей первой жизни, как потом оказалось. Тогда я и не предполагала, что человек может прожить несколько жизней за совсем не долгий миг пребывания на земле. Возможно, я еще вернусь к этим годам, а возможно, как и жизнь, побегу дальше. Эта первая жизнь – сказка, сон, кинофильм о некоей девочке, которую звали Светланой Осиповой, Ланкой, Светлаником, Светлячком, Светиком, Свечечкой, Веточкой, Векшей, Светушкой.

Моя вторая жизнь – семья. Здесь главным было чувство ответственности, которое ограничивало прежнюю свободу. Но это был естественный ход жизни, и это тоже была свобода, мой выбор. Но в один мало прекрасный день я вдруг поняла, что меня, той, просто нет. Я растворилась в обязанностях перед своими близкими. Так ли было надо? Не знаю. Но, день за днём, день за днём – задумываться было некогда. А может, так всё и должно быть? Как ответить на этот вопрос?

А потом оказалось, что меня ожидает ещё и третья жизнь. Она наступила не только у меня, но это ничего не облегчает. Просто в стране произошла ещё одна, очередная революция. Разрушилось всё производство. Моя специальность, связанная с высокотехнологичными процессами, за исчезновением таковых тоже исчезла. Даже претензии по зарплате, которая была в несколько раз ниже прожиточного минимума, некому было предъявлять, потому что не было работы. Володе зарплату не выдавали по нескольку месяцев, а потом выплачивали жалкие кусочки. Над семьёй нависла угроза голода. Мы гордились всю жизнь своим трудом и трудовой жизнью. И вдруг, почувствовали себя совсем маленькими, ненужными людишками. Нет, всего, что случилось с нами, не передашь. Мы стали никому не нужными, выброшенными из нормальной жизни. Нам осталось обидное существование. Фактически, без всякой помощи, начиная с медицины (говорить о современных достижениях медицины в лечении многих болезней – всё равно, что слушать сказку). Наша пенсия . . .! Это уже другая жизнь, и мы в ней – совсем другие люди.

Может, будет ещё и четвёртая? Я страшусь её. Ступенек вверх уже быть не может. А вниз . . .!

Осенью, в золотом октябре, 13 октября 2001-го года, ушла от меня уже навсегда моя золотая мама. Золото волос давно стало серебром, но глаза до самой последней минуты остались ясно золотыми. Её последний взгляд за полчаса до смерти был ясен. Она тихо прощалась, говорить уже не могла, только невыносимо выразителен был этот прощальный взгляд. Это была боль прощания с жизнью, со мной, её любимым Лаником.

Мама, моя милая мама! Как мужественно она боролась, из последних сил старалась не сдаваться, не слечь пластом, вставать, хоть немного, поесть и по естественным надобностям. Пускай, опираясь на мои руки, на стоящий рядом комод, но подняться. Слегла она так, что нужны уже были памперсы, только за две недели до смерти. И сознание, хотя и с временными отключениями, она сохраняла до конца, даже когда уже не могла говорить.

Мамочка моя! Как больно! Ты всегда была рядом со мной, всегда старалась помочь, поддержать! Хотя не всегда мы мыслили и понимали ситуацию одинаково, хотя часто твоя попытка поддержать и ободрить меня не совпадала с моим представлением этой ситуации, и иногда даже раздражала, но кто ещё мог и может так искренне и самоотверженно бросаться мне на помощь! Мамочка моя, я так привыкла со всеми вопросами и вопросиками, проблемами и проблемками идти к тебе, обсуждать с тобой. Ты всегда пыталась разобраться во всём, даже в том, что тебе было почти невозможно принять. Мне так этого нехватает сейчас.

– Ланик, успокойся! Мы справимся! Мы и не с таким справлялись! Только успокойся, возьми себя в руки!

Кто ещё скажет мне такие слова? Сколько же всего мы с тобой прошли и пережили!

Светлая, золотая моя! Если правда, что мы лишь переселяемся в другую реальность, то лёгкой и светлой пусть будет твоя новая реальность! Погляди на меня оттуда, ПРОСТИ меня и помоги мне жить дальше. Ты не зря иногда в подсознании не хотела оставлять меня здесь без тебя, ты знала, как это будет трудно для меня. Как же мне жить без тебя?

Ты приходишь ко мне во сне. Ты говоришь: "Я посижу у тебя, хорошо?", присаживаешься на мой диван рядом со мной. Я обнимаю тебя, прижимаю к себе, и чувствую твоё тепло! Или в другой раз. Мы в каком-то лесу, я оставила тебя на поляне, полежать на раскладушке, пока я не сделаю какие-то другие срочные дела. И я всё никак не могу освободиться, чтобы подойти к тебе. Вдруг, из-за деревьев ты выходишь ко мне, в синем, в крупный горошек платье, радостно смеёшься: " Я лежала, лежала, и подумала: дай, попробую дойти до тебя! И дошла". Ты такая радостная, и мне так хорошо! Я обнимаю тебя, прижимаюсь к тебе, чувствую твоё тепло! Мама жива, мама со мной!

Но потом я просыпаюсь. Мамы нет. Но теплота нашей встречи…

Начало и конец. Начало путешествия по жизни и земле. Каждое путешествие заканчивается, рано или поздно. Снежной метелью заметаются следы. Следы прошедшей по жизни девчонки с окраины. Ещё одна жизнь растворяется в вечности, чтобы появиться из снежного серебряного тумана новой прекрасной жизнью другой девчонки с другой окраины.

Берёзы и ели

Кружатся в метели,

И влекут меня в свой хоровод.

Кружит с нами вьюга.

Кружим мы друг друга

В странный, нереальный, Старый Новый Год.

Повесть 3. Латвийская история. Фонарики Кандавы.

Если от города Рига отправиться прямо на запад, дорога выводит на берег Финского залива, мимо золотистых пляжей Юрмалы, устремляется прямо к Балтийскому морю. На том же расстоянии, что и Рига от Юрмалы, но в другую сторону, – городок Тукумс, а ещё через почти столько же километров дорога пересекает речку Абава, которая продолжая путь на запад вливается в реку Вента и затем бежит прямо к морю. На пересечении дороги с речкой стоит город Кандава. Вот в этой Латвийской глубинке и находятся мои корни по маминой линии.

Я никогда не была в Кандаве.

Я помню старый парк с его могучими дубами. И если немного пройти от входа, налево круто взбегает по склону холма заросшая травой дорожка вдоль мощённой булыжником улочки. Я помню, как бегу по этой, до боли знакомой улочке. Второй или третий? Третий дом по левой стороне! А второй – это "родительский" дом Либы, моей бабушки, семьи Тамарис. Хана Голда, мама Либы, долго болела и Либа вела оба дома, свой и родительский, помогала растить младших брата Носона и сестру Рейзл. Сейчас в доме живёт её отец Янкеле Исроэль и подросшие Рейзл и Носон. Пробегаю мимо сложенной из камней короткой оградки между домами, которая ни от чего не ограждает. Зелёный дворик с могучей липой, почти посередине, немного правее. Слева – хозяйственные постройки: маленькая, для 2-х лошадей, конюшня, дровяной сарай и «склад» для всякого инвентаря, мастерская, где отец ремонтирует телегу, и много чего ещё мастерит по хозяйству. Направо, за липой, обычный, деревенский, невысокий заборчик с калиткой, которая почти всегда открыта. За заборчиком дом, вытянувшийся вдоль улицы, смотрящий на неё окнами, и небольшой сад. Вход в дом – со двора. Широкие ступеньки приглашают войти в дом.

Вход в дом – это сначала небольшой выступ-прихожая, со срезанными углами, и уже от неё начинается дом. Короткий коридорчик-тупичок, только чтобы было, куда поместить двери. Направо – вход в гостиную. Это большая светлая комната, тремя окнами смотрит на улицу. Под окнами, вдоль дома – узенькая полоска палисадничка, отгороженного от улицы низенькой каменной кладкой. Налево – дверь ведет в другую большую комнату, разделенную узорной деревянной полу-стенкой на кухню и ежедневную семейную столовую. Обе большие комнаты, заканчиваясь, снова выходят дверями в другой тупиковый коридор. Расположение дома на подъёме холма создаёт такое его строение, что из этого коридора дверь налево выводит прямо в сад, без всяких ступенек. Налево по коридору две небольшие спальни, а направо – одна большая спальня родителей, смотрящая окнами на палисадник, и за ней, в конце коридора, лестница наверх, в пристройку под крышей, почти второй этаж. Здесь под скатами крыши ещё две комнатки, спаленки для гостей. Мне кажется, я люблю, захватив свою подушку, когда все уснут, удирать из нашей детской спальни в одну из этих комнаток со скошенным потолком и окном в сад.

Я никогда не была ни в этом городе, ни в городском парке, ни на этой улице, ни в этом доме. Но иногда мне так хочется вернуться туда! Я закрываю глаза и снова вижу этот парк, эту взбегающую вверх заросшую травой дорожку вдоль мощённой булыжником улочки, этот тёплый, очень родной дом, в который я всё никак не могу вернуться.

Я вижу маленькую, рыжеволосую девчонку, вприпрыжку бегущую по травяной дорожке.

Серо-свинцовые тучи, с утра представлявшиеся небом, вдруг разрываются, позволяя солнечному лучу насладиться свободой, вбрызнуть радость в хмурость летнего дня.

Озорной луч пробегает по верхушкам деревьев, выискивая в них прорехи, чтобы пробежаться по зелёной траве, оживить загрустившие в ней цветы белых и душистых зелёных ромашек, малиновой гвоздички, скромной бело-сиреневой мяты, голубовато-синего цикория и жёлтых лютиков. Быстрым проблеском зажигает тёмную медь волос, крупными волнами упруго струящихся по спине маленькой девочки. Девчонка оборачивается к идущему позади юноше, и солнечный лучик весело вспыхивает в её совершенно золотых глазах.

– Носон, Носон! Догони меня!… Нет, нет! Сначала сорви мне вон тот цветок!

Носон, стройный, светловолосый и зеленоглазый юноша, лет 18-ти, смеётся, завороженный золотым сиянием своей племянницы. Он срывает белый цветок ромашки, вручает его девчонке.

– Посмотри, Эстерка, ворота открыты! Значит…

– Папа приехал! – радостно подхватывает Эстерка, – Папа приехал!

Девчонка мгновенно скрывается под кронами деревьев, и лучик разочарованно гаснет в набегающей сизой тьме.

Во дворе высокий мужчина с копной тёмной меди волос и такой же бородой, с совершенно золотыми глазами распрягает лошадь. Услышав звонкий голосок, оборачивается к своей полной копии, 4,5-летней дочери, Эстерке. А она, проскочив мимо матери, уже прыгает к нему на руки, вжимаясь лицом в пышную бороду. Либа Хава недовольно качает головой, немного ревнуя этому урагану радости встречи дочери с отцом. Либа – светловолосая голубоглазая, с лёгкой и стройной фигуркой, которую не испортило рождение 5-и детей (одна девочка из двойняшек умерла почти сразу после рождения). Она не была красавицей, но сияя добротой и весельем, неуловимой пластикой и грацией, что говорило о её любви и умении танцевать, сразу располагала к себе. Она идёт навстречу своему младшему брату, не желая показывать свои чувства. Носон посмеивается: эти чувства его сестры, её дочери и мужа проявились не сегодня. Он обнимает сестру, больше похожий на её сына – он самый младший из 8-ми детей в их семье.

– Мир Вашему дому!

Носон раскрывает руки, призывая к себе остальных детей Либы и Иосифа. Дети стоят у крыльца, терпеливо и вежливо ожидая, когда им позволят присоединиться к общей встрече. Старшая дочь, на полтора года старше Эстерки, Лея Бейлька, такая же светловолосая и голубоглазая, как мать, и спокойная, рассудительная, не в пример своей младшей сестре Эстер Малке. Сын Гутман Тевье, 3 года, крепкий, рыжеватый, зеленоглазый мальчик, подвижный, весёлый, всегда что-то напевающий, но немного стесняется первым вступать в общение даже с близкими людьми. И, наконец, 2-х летняя Хая Хана. Девочка ни в мать, ни в отца. Такая же, как её тётя Роза, сестра Либы, а до этого – сестра дедушки. Из всех известных поколений в семье светловолосых и светлоглазых детей одна девочка появляется на свет вот такой, с необыкновенно белой кожей, круглолицая, с чёрными, слегка раскосыми глазами и чёрными вьющимися волосами.

– Всем быстро мыть руки, обед на столе – командует Либа.

Иосиф опускает Эстерку на землю, улыбаясь подходит к Либе, обнимает за плечи, ведёт в дом. Дети и Носон идут вслед за старшими, весело что-то обсуждая. Скоро будет большой, двойной праздник, Лиго и Янов день. Праздник летнего солцестояния. Поверие утверждает, что в эту ночь зацветает папоротник, и кто найдёт этот цветок – найдёт своё счастье. Рыжая Эстерка в радостном возбуждении: она только второй раз пойдёт со всеми на большой праздник.