Текст книги "Записки финдиректора"

16. Переезд на новое место жительства

Несмотря на то, что я не только не противился желанию Генерального приобрести это нелепое, с точки зрения дела, помещение, но и привел «убедительные» доводы «за», которыми он воспользовался, обосновывая свой выбор перед московским руководством, отношения наши складывались все хуже и хуже. Казалось, не было никаких видимых причин для недовольства мною. На работе я старался ему не перечить (а вне работы мы уже давно перестали общаться), свои бухгалтерские функции справлял исправно, и никаких нареканий по работе бухгалтерии он никогда из Москвы не получал. Единственное, что мне не удавалось, это быть почтительным и восхищенным. А моя невольная ирония не всегда укрывалась от других сотрудников. Конечно, бывали случаи, когда я не позволял себе с ним соглашаться по служебным вопросам, если по неопытности лезет он ко мне с каким-нибудь чудовищным предложением. Стараюсь, как могу, удержать его от «дурного» поступка. Правда, форма, в какой я это делаю, видимо, должна быть иной. Но не получается. Приведу пример. Все финансовые расходные документы должны по закону иметь две подписи – генерального и финансового директоров. Иногда вторую подпись ставил я, иногда Штайн. Так вот сует мне Сыщенко как-то на подпись счет на полторы тысячи марок, чтобы я поставил вторую подпись и сдал для оплаты в бухгалтерию. Счет за какой-то магнитофон, приобретенный якобы для нужд фирмы. Спрашиваю, а где этот магнитофон. Он с готовностью и в полной уверенности, что я одобрю его поступок, отвечает, что магнитофон куплен в качестве подарка товарищу «Икс» из Москвы. «Отлично, – отвечаю я, – человек он достойный, и я рад принять посильное участие в этом подношении. Только не за счет фирмы, где этого магнитофона никто не видел, что, естественно, может вызвать недоумение у аккуратного завхоза. Еще подумает, что вы его себе взяли. Поэтому, чтобы сделать приятное товарищу «Икс», достаточно нам, трем советским директорам – вам, мне и Кузодуеву, – скинуться по пятьсот марок, и все будет в ажуре, то есть вполне законно». Генеральный открыл рот, но не нашелся, что на это ответить, не отдавать же свои кровные пятьсот марок на подарок. Он выбежал из комнаты, окатив меня предварительно волной ненависти. Думаю, что магнитофон он сдал в магазин. Предположение, что он заплатил свои полторы тысячи марок, – абсурдно.

Конечно, с одной стороны, его способ ублажать начальство был противозаконным, но с другой – такие вещи практиковались на фирмах, и, конечно, можно было найти лазейку, чтобы оплатить счет. Только мне все это было противно. И сам Генеральный, с его неловкой угодливостью перед московским начальством, был мне противен настолько, что я предпочел пойти на конфликт, чем идти у него на поводу. На фоне огромных, бессмысленных «законных» расходов на содержание фирмы этот магнитофон был мелочью, но я ничего не смог поделать со своим «гнусным» характером.

После переезда фирмы в Бенсберг-Рефрат товарищ Сыщенко снова был вынужден возить меня на работу, что нам обоим было неприятно. И я исподволь начал подводить его к мысли о том, что надо бы переселить тех, у кого нет машины, поближе к фирме. О себе я прямо не говорил, а начал со специалистов из Ленинграда, которых с большим удовольствием возил на работу Виктор Резников.

Уверен, что если бы я тогда прямо попросился на жительство в Бенсберг, то, зная характер Геннадия Ивановича, получил бы отказ. Даже не мотивированный. Поэтому предложил переселить туда специалистов. Гена слушал-слушал и, наконец, не без издевки сказал: «Что вы мне все о специалистах талдычите. Сами-то небось не уехали бы из Кельна». Я смущенно что-то залепетал о неудобствах, которые могут возникнуть у жены в связи с отъездом из Кельна. Сам-то я, дескать, готов, но жена не захочет.

Это был очень умный ход с моей стороны. Раз жена (та еще штучка!) не захочет, надо непременно эту парочку выдворить из Кельна.

– Вот вы и покажите пример, как руководитель, – резюмировал он наш разговор.

Генеральный был искренне убежден в том, что только идиоты могут захотеть уехать из Кельна в какую-то дыру, да еще не имея машины. А мы с женой ликовали. Уехать в другой город, подальше от Торгпредства, жить обособленно – об этом мы и мечтать не смели. И нежданно-негаданно все так хорошо складывалось!

Геннадий Иванович тоже торжествовал. Наконец-то он избавится от неприятного соседства, от нежелательного пассажира и вообще от противного типа, которого он вынужден вопреки своему желанию видеть ежедневно на работе. И, не теряя времени, распорядился, чтобы я начал подыскивать себе квартиру недалеко от нового здания нашей фирмы. Квартиру я себе нашел быстро. Отличную, вписывающуюся по метражу в норму жилплощади для советских сотрудников, в двух минутах ходьбы от работы. Современный пятиэтажный дом, стоящий в сосновом лесу, он так и назывался «Waidhaus» («Лесной дом»). В нем имеется бассейн, подвальное помещение со стиральными машинами, теннисный корт, для нас с женой бесполезный. Я очень опасался, вдруг Генерал передумает. Поэтому быстро подыскал жильца на освобождаемую мной квартиру в Кельне, переписав на него договор аренды и, довольно потирая руки, стал готовиться к переезду. Были сборы недолги.

В день нашего переезда господин Сыщенко зашел к нам домой, чтобы лично проконтролировать отъезд и насладиться видом злой и зареванной жены. Однако наши веселые лица привели его в замешательство. Он никак не мог понять, чему мы радуемся. Стоял растерянный среди чемоданов и сумок в прихожей и только крутил головой из стороны в сторону, как петух в курятнике. Он чувствовал, что доставил радость своим недругам, но не понимал, чем. Вместо заплаканной жены и злого от ее попреков мужа он увидел неподдельную радость обоих. «Притворяются», – решил он и покинул нас, пожелав счастливого новоселья.

И вот мы въехали в наше новое жилище. Две комнаты – спальня и гостиная, небольшая кухня, из окон которой видна дорожка, ведущая в самый настоящий лес. Знакомых вокруг никого. У нас сразу появилось больше свободного времени. Но земля слухами полнится. Узнав, что мы больше не живем в Кельне, любопытные из Торгпредства стали совершать набеги в Бенсберг-Рефрат. Сначала выражали удивление, как мы можем жить вдали от советской колонии, а потом и соболезнования. Мы охотно эти соболезнования принимали и даже подливали масла в огонь. «Да-да, – говорили мы, – здесь жить ужасно, кругом только немцы, случись что, никто не поможет, ведь рядом нет советских людей. Магазин далеко (каждое утро к Waldhaus’y подъезжала, позвякивая колокольчиком, автолавка со всеми необходимыми продуктами), кругом лес, жене одной выйти страшно (этот лес жена в первую же неделю обошла вдоль и поперек), на политзанятия, собрания и вечера в Торгпредство теперь не всегда попадешь (слава Богу)». Гости нам искренне сочувствовали. Но, видно, мы перестарались, и это была наша роковая ошибка. Поползли по Торгпредству зловещие слухи о том, как сурово товарищ Сыщенко обошелся с семьей финансового директора. О наших «теплых» отношениях с Генеральным народ уже давно догадывался. Торгпред вызвал Геннадия Ивановича «на ковер» и сделал внушение фразой: «Сам-то небось не поехал в эту даль». Генеральный с перепугу наврал, что собирается переехать, как только найдет квартиру. «Ну давай, давай, не затягивай свой переезд», – обрадовано закончил разговор торгпред.

Новость эта как гром среди ясного неба поразила нашу счастливую семейку. И поделом. Надо было помалкивать, а не подпевать непрошеным гостям.

По иронии судьбы единственная свободная трехкомнатная квартира, достойная моего шефа, нашлась именно в том же доме и в том же подъезде, куда переехал я. И через два месяца мы оказались с ним снова под одной крышей.

17. Переезд Люськи-новой

Итак, вопрос, где жить советскому персоналу «Ньюполиграфа» после переезда фирмы в Бенсберг-Рефрат, наконец-то решен следующим образом: Кузя с женой остались в Кельне, так как Вероника является членом женсовета Торгпредства и без нее заседания этого органа обойтись никак не могут. Витюша с семьей тоже остались на старой квартире. Его сын Женя учится в школе при Торгпредстве, а в Бенсберг-Рефрате советской школы пока еще нет. Специалисты из Ленинграда тоже никуда не переместились, так как Виктор Семенович с большим удовольствием обеспечивает их доставку на работу и с работы. Генерального, как я уже сказал, выдавил из Кельна торгпред, поверивший слухам о том, как жестоко обошелся он с финдиректором, то есть со мной. Оставался нерешенным вопрос только с Люськой-новой. Старая уехала в Москву в связи с окончанием срока загранкомандировки. Простой арифметический расчет показывает: «бурная» деятельность «Ньюполиграфа» продолжается уже около двух лет.

Наш коммерческий директор Кузя истерично доказывал Генеральному, что госпожа Лукашенко (то есть Люська-новая) должна непременно перебраться в Бенсберг-Рефрат. Причина такой настойчивости ясна – он решил избавиться (и не скрывал этого) от непочетной обязанности возить ее на работу и с работы. Я же из чисто эгоистических соображений убеждал Люську ни в коем случае не соглашаться на переезд, чтобы, не дай Бог, она не оказалась бы в соседках. Красочно расписывал ей все ужасы житья вдали от советского коллектива. Генеральный же как раз жаждал такого соседства. Нина, его жена, часто и надолго уезжала в Москву, и ему было очень одиноко в Бенсберг-Рефрате. Он долго и безрезультатно уговаривал Люську переехать. Наконец, он пустил в ход последний козырь – дескать, здесь, в Кельне, она занимает жилплощадь больше нормы, и финансовый директор (то есть я) может поставить вопрос об оплате ею излишков. Сам он, конечно, этого делать не будет. В слезах прибежала она ко мне. Естественно, я ее успокоил и сказал, что ей это не грозит. Тем не менее, не очень доверчивая Люся срочно начала себе подыскивать однокомнатную квартиру в Кельне. С помощью подружек из Закупочной комиссии она быстро нашла себе новое жилье рядом с Торгпредством. Генеральному и коммерческому директорам пришлось смириться с этим фактом. Таким образом, если не в Бенсберг-Рефрат, то на новую квартиру ей все же предстоял переезд.

К операции по перевозке Люськи-новой в качестве главного дирижера был привлечен я, под тем предлогом, что как финансовый директор несу ответственность за перевозимую мебель, являющуюся собственностью «Ньюполиграфа». Но неожиданно за день до переезда госпожа Лукашенко потребовала новую койку, так как двуспальная кровать из гарнитура, которым была оснащена старая квартира, в новую однокомнатную не влезала. По этому вопросу был срочно созван совет директоров, на котором вполне серьезно, с составлением протокола заседания, обсуждался «наиважнейший» для фирмы вопрос. Я, шутки ради, но с умным видом предложил в целях экономии средств отдать ей полутораспальную кровать Кузодуевых, а им, поскольку они давно уже просили себе новую двуспальную, отдать Люськину из гарнитура. Генеральному эта идея понравилась, и Кузя, как ни странно, легко согласился с такой рокировкой. Правда, он не успел посоветоваться с женой, что впоследствии всем нам аукнулось.

На следующее утро была заказана бригада грузчиков с фурой для перевозки мебели из старой квартиры Лукашенко на новую. Ко всему прочему Люся потребовала, чтобы до приезда грузчиков ей помог собраться «мужчина». И эта почетная роль опять же досталась мне. Я был «польщен» и безропотно согласился. Терпению я постоянно учусь у Витюши. Казалось, все предусмотрено, расписано по пунктам, и переезд должен был пройти гладко. Но не тут-то было. Петр Петрович Кузодуев, вернувшись накануне с совета директоров, радостно сообщил жене Веронике, что завтра у них, наконец-то, будет новая двуспальная кровать из Люськиного гарнитура. «То есть как новая? – взвизгнула Вероника – Это же старая Люськина. Не хочу, не буду на ней спать. – И, немного подумав, добавила: – А уж если соглашаться, то только на весь гарнитур. Пусть Люська забирает нашу кровать вместе со шкафом, а нам отдает весь гарнитур полностью».

Только немецкие грузчики начали выволакивать из Люськиной квартиры мебель, как подкатил на своем шикарном «Мерседесе» Кузя. Он командирским тоном потребовал реорганизации погрузо-разгрузочных работ. Но поскольку, не зная языка, с грузчиками он объясниться не мог, то его командирский тон относился ко мне.

– Пусть грузчики едут сначала ко мне домой и забирают койку и старый шкаф, везут их к госпоже Лукашенко на новую квартиру, а потом уж отсюда повезут весь Люськин гарнитур ко мне домой. – Таким образом, Кузя поставил под угрозу срыва всю операцию, тщательно разработанную накануне в штабе, то есть на совете директоров.

Как же отреагировала сама госпожа Лукашенко на требования господина Кузодуева? Потоком слез и брани. Не бранными были только слова «одинокая женщина», но относились они к ней самой.

Я, естественно, никакой радости от такого развития событий не испытывал. Приехав выполнить «почетное» поручение генерального директора, я думал лишь о том, как бы разделаться поскорее с этой миссией, а поэтому поддержал Люську, или, иными словами, стал настаивать на выполнении исторического решения совета директоров, принятого накануне.

Не ожидая такого сопротивления, Петр залепетал что-то о том, как нельзя разбивать гарнитур по разным квартирам, поскольку это нарушает финансовую дисциплину и учет: «Какой ты, к черту, финансовый директор, если допускаешь подобное. У него (у гарнитура) один инвентаризационный номер, а ты хочешь его (гарнитур) по разным квартирам растащить. Не выйдет!»

К счастью, на шкафу, на койке и на стульях были жирно намалеваны черной краской разные инвентарные номера.

Петр удалился, оскорбленный. Перевозка Люськиного скарба заняла полдня. Сначала перевезли шкаф, стулья, чемодан и коробки на ее новую квартиру. Потом заехали на старую квартиру и, забрав двуспальную кровать, повезли ее к Кузодуевым. Там нас встретила надменная и грозная Вероника. Жестом королевы она указала, куда сложить разобранную двуспальную кровать, а потом ткнула пальцем в кучу рухляди, оказавшуюся разобранной койкой, предназначенной Люське. Ее лицо выражало одновременно гнев и кротость: «Берите, злодеи, все берите, мне от вас ничего не надо». Благополучно отправив разобранную Кузькину кровать в новую квартиру госпожи Лукашенко, я поехал домой. Добрался к себе часа в три, злой и голодный. Пообедал и только разложил перед собой писанину, как раздался звонок в дверь. Настойчивый и требовательный. «Кого это черт несет?» – подумал я, пока жена открывала дверь. Вошли господа Кузодуевы, гости в моем доме нечастые. Мне не оставалось ничего другого, как изобразить радушие. Супруги были мрачны. Петр завел нудный и бессмысленный разговор. Точнее, монолог, поскольку я пока отмалчивался. Суть его сводилась к следующему: «Я приехал в ФРГ с ответственной миссией – поставлять советские полиграфические машины и развивать наш экспорт. Чтобы я мог этим заниматься, мне, как коммерческому директору, нужны элементарные бытовые условия. А именно: мне нужен Люськин гарнитур полностью, а не только ее кровать». Наконец, я не выдержал его нескончаемое нытье и посоветовал следующее:

– Петр, по соседству со мной живет генеральный директор фирмы «Ньюполиграф», господин Сыщенко. Позвони в соседнюю дверь – два длинных, один короткий звонок, – он тебе откроет, и реши с ним этот животрепещущий вопрос. Я свою задачу выполнил – претворил в жизнь вчерашнее историческое решение совета директоров, на котором ты, кстати, присутствовал, что подтверждено протоколом. Отменит это решение Генеральный – пожалуйста, наймем еще раз грузчиков с фурой, и с Богом. Скажет отвезти тебе Люськин шкаф – отвезем, скажет купить новый – купим новый!

Любой, какой пожелаешь. Но только с разрешения нашего распорядителя кредитов.

– Нет, – возразил Кузя. – Я к нему не пойду. Это не моя функция. Ты и только ты обязан обеспечить мне комфортные условия, чтобы я мог плодотворно работать. Я – коммерческий директор и должен торговать оборудованием, а не заниматься мебелью. Это твоя обязанность.

Сказка про белого бычка (про белый шкаф) грозила затянуться надолго. Я уже готов был язвительно поинтересоваться, много ли станков он продал, как тут, к счастью, опять позвонили в дверь. Явился мой вечный сосед, сам Генеральный. Кузодуевы поздоровались с ним и бочком-бочком тихо ретировались из квартиры. Генерала интересовало, как прошел переезд Людмилы Васильевны на новую квартиру и не было ли каких осложнений.

«Переезд прошел нормально», – отрапортовал я, не вдаваясь в подробности. Жена предложила Геннадию Ивановичу чаю, от которого он, как всегда, отказался и удалился, предоставив мне, наконец, возможность выкинуть из головы всю эту чертовщину.

18. Ленинский субботник

В сто пятую годовщину со дня рождения В.И. Ленина по всей стране, я имею в виду СССР, прошли всесоюзные коммунистические субботники в память об этом событии. Советские учреждения за границей, а именно посольства и торгпредства, также не остались в стороне от этого важного мероприятия. В третью субботу апреля все сотрудники советской колонии в Кельне должны были собраться во дворе жилого дома Торгпредства СССР в ФРГ и отработать полный рабочий день, убирая его территорию. Территория, следует отметить, небольшая, а людей собралось немало. В штате Торгпредства, помимо «квалифицированного рабочего» (так именовалась должность дворника), имелся и профессиональный садовник-немец, следивший за состоянием газона и цветников. Совместным трудом садовник и дворник содержали территорию в идеальном порядке. Однако в назначенный день весь аппарат Торгпредства, а также члены Закупочной комиссии и советская часть сотрудников совместных предприятий (а их в ФРГ три), в том числе и мы из «Ньюполиграфа», собрались во дворе жилого дома Торгпредства на ул. Энгельса. Вид у всех был не совсем обычный. Преобладала спортивная одежда – кто постарше и поприжимистей, в советских тренировочных хлопчатобумажных штанах, кто помоложе и пощеголеватей – в спортивных костюмах местного производства фирмы «Адидас», незадолго до этого завезенных в торгпредский кооператив.

Торгпред поставил перед собравшимися следующие задачи:

1. Подмести двор (с чем и без нас прекрасно справлялся вышеупомянутый дворник).

2. Покрасить забор, окружающий территорию советского анклава.

Забор этот был из металлической сетки высотой около двух метров. Большая часть забора, выходящая на улицу Энгельса и соседний земельный участок, на котором проживали немцы, была уже покрашена заранее в рабочее время нашим дворником и под субботник не подпадала во избежание ненужных вопросов со стороны прохожих и соседей. Торгпредская территория представляла собой прямоугольный треугольник, в котором нам была оставлена только та часть, что выходит на пустырь и является как бы гипотенузой этого треугольника.

Организация бессмысленного мероприятия хромала на обе ноги. Краски завхоз закупил вволю, а кистей оказалось всего три. Установили очередность проведения кистью по забору. Всех участников субботника разбили на тройки по количеству кистей. Первая тройка приступила к покраске, остальные разбрелись по закоулкам в ожидании своей очереди. Домой уходить нельзя. В прачечной, в красном уголке, просто на лестничных клетках стояли группки весело болтавших очередников. Естественно, разбивка на тройки повлекла за собой соответствующие последствия, носящие в народе название «на троих». Только первая тройка приступила к работе трезвой. Но чем дольше приходилось ждать кисти, тем больше приходилось выпивать. Обстановка была веселая, как и положено в день рождения. В разrap этого события подкатил к воротам немецкий грузовичок с продуктами для торгпредского кооператива. Представитель поставщика, привезший товар, с ужасом смотрел на своих не очень трезвых контрагентов, неуверенно размахивающих кистями и оставляющих жирные полосы зеленой краски на земле вдоль забора. Экономному немцу такая расточительность была непонятна. Наиболее стыдливые участники субботника попрятались, чтобы не попасть на глаза немцу, а придурки, наоборот, вступили с ним в беседу, пытаясь объяснить необъяснимое.

Выпито было много, сделано мало. Но, тем не менее, в Москву ушел рапорт о выполнении этого важного идеологического мероприятия. Все успокоились.

Все, кроме товарища Сыщенко – генерального директора «Ньюполиграф». Лавры торгпреда не давали ему покоя. Он решил в ближайшую субботу провести Ленинский субботник на своей фирме. Совместно с немецким персоналом. Он, конечно, понимал, что нельзя объявить, будто это мероприятие посвящено памяти великого Ильича. Это носило бы явно политический характер, что несовместимо со статусом фирмы и ее Гендиректора. Поэтому решил он пойти на маленькую хитрость. Ни с кем не советуясь, так как считал свою идею беспорочной, обратился через ненавистного ему завхоза-профорга к сотрудникам-немцам «Ньюполиграфа» с предложением провести в ближайшую субботу на территории фирмы работы по ее благоустройству. В работе должен принять участие и советский, и немецкий персонал. Целью такой акции является не только украшение территории, но и укрепление дружбы между двумя народами (!?). Так он объяснил завхозу с помощью Люськи-новой свою инициативу.

Немецкий персонал не скрывал недоумения, но кто-то все же спросил, будет ли укрепление дружбы оплачиваться по обычным ставкам или как сверхурочная работа. Господин Сыщенко решил не мелочиться и выразил согласие на оплату дружбы по сверхурочным ставкам. Помолчал и добавил: «Будет пиво с бутербродами за счет фирмы». Удивились немцы, но на мероприятие в субботу пришли все как один, халява – она и в ФРГ халява. Советский персонал уже давно ничему не удивлялся. В субботу все явились на фирму как в обычный рабочий день, правда, без пиджаков и галстуков, женщины – в обуви без каблуков. Накануне Генеральный директор заказал в питомнике десяток саженцев деревьев по безналичному расчету, а технический директор господин Резников по его же указанию приобрел десяток лопат за наличные.

Ровно в десять часов к воротам фирмы «Ньюполиграф» подъехал красивый грузовик, в кузове которого находились заказанные накануне саженцы. Два здоровых парня в ярко-зеленой униформе выгрузили товар, аккуратно обернутый пленкой, инвентарь в виде двух лопат и еще каких-то приспособлений, похожих на огромный штопор, и, наметив места для ямок под деревья, начали было ловко копать. В стоимость заказанных деревьев обязательно включаются и расходы по их посадке, так как питомник несет ответственность за правильность посадочных работ и дает гарантию, что если деревья не приживутся, поставщик за свой счет произведет замену. Однако по указанию господина Сыщенко Витюша на чудовищном немецком языке стал объяснять молодцам из питомника, что сажать деревья будут сами сотрудники «Ньюполиграфа». Ребята ничего не поняли из тирады нашего технического директора, но испугались. К счастью, наши немцы им объяснили, что все в порядке, что, дескать, мы сами все посадим и что представители питомника могут спокойно уезжать. Кто-то даже предложил им на дорожку пива. Те, все еще опасаясь подвоха, уезжать не хотели, высказав опасение, что без них деревья могут посадить неправильно и что если деревья не приживутся, то они не хотят за это нести ответственность. Сунули под нос Резникову накладную, потребовав, чтобы самый главный босс на ней написал, что если деревья не приживутся, питомник ответственности не несет, и расписался.

Генеральный во имя идеи подпись свою поставил, и представители питомника, выпив по кружке пива, уехали. Забегу вперед и скажу, эта предусмотрительность ребят из питомника не была напрасной. Саженцы погибли, и мы так и не узнали, что за породы деревьев должны были украсить территорию «Ньюполиграфа».

С грехом пополам за какой-то час все десять саженцев в землю были воткнуты. Все обступили бочку с пивом и, закусывая бутербродами, весело общались. Немцы с немцами. Русские с русскими. Генеральный произнес выученный по-немецки высокопарный тост за дружбу между двумя народами, за процветание «Ньюполиграфа», за господина Кэтмана (который, естественно, отсутствовал). Потом включили магнитофон, стало еще веселее. Начались танцы. Только беспокойный господин Штрумф ловил за пуговицу то Кузодоева, то меня и спрашивал, почему служащим из питомника не разрешили самим посадить деревья. Объяснить это было решительно невозможно.