Текст книги "Пока бьется сердце"

Осваиваю невесомость на летающей лаборатории Ту-104

Я брала домой записи медицинских датчиков, фиксирующих параметры сердечной деятельности участников полета. Однажды, ожидая на КДП экипаж, случайно услышала, что у нас в ЛИИ на летающей лаборатории – самолете Ту-104 проводятся работы по исследованию влияния невесомости на организм человека. Навострив ушки, я устремилась на поиски ведущих физиологов, занимавшихся исследованиями функций человеческого организма в условиях невесомости. Мне очень хотелось познать на себе эту таинственную невесомость.

Нахожу ведущего физиолога. Это Леонид Александрович Китаев-Смык. Энергичный, очень целеустремленный молодой человек. Для участия в полетах на невесомость он как раз подыскивал желающих. Познакомившись с ним, я тут же изъявила желание и была внесена в списки экспериментаторов. Вылет в 10 часов на следующий день. Радостное волнение охватило меня. Мне казалось, что, занявшись экспериментами в невесомости, я как бы продолжу дело своего отца.

Летающая лаборатория Ан-10 № 11205.

Перед полетом на мне закрепили датчики для измерения величины артериального давления и пульса во время полета. Поднимаясь по трапу самолета, я представляла, что еще немного, и я полечу в неведомые дали. Все было необычным. Заняла свое место в кресле. Передо мной приборная доска. Я должна мысленно фиксировать показания приборов. Уже работают двигатели. Все участники полета заняли свои места. Только ведущий физиолог все еще бегал между экспериментаторами, напоминая каждому о его действиях, и, если надо, подбадривал.

Самолет набирает высоту 6000 м. Затем – площадка, горизонтальный полет, и вдруг – мгновенно тяжелеют руки, ноги и сам вдавливаешься в кресло. Это перегрузка, длится 15–18 секунд. Набор высоты до 9000 м. Ремни крепко фиксируют тело, не давая ему смещаться. Внезапно я почувствовала, что меня как бы начинает отрывать от кресла, руки поплыли на уровне головы, стало так легко и необычно. Поднялись и плавают в воздухе забытые карандаши, тетрадки, бумажки. 28 секунд невесомости! Затем резко начинается режим перегрузки и всех прижимает к креслам. Все плавающие в воздухе предметы падают. Самолет выходит на горизонтальную площадку. Все молча переглядываются. Замечаю побледневшее лицо одного паренька. А самолет уже набрал необходимую высоту, и все повторилось: горизонтальная площадка, перегрузка, невесомость, перегрузка и снова горизонтальная площадка. Так 20 раз. Я чувствовала себя необычно, великолепно. Мысленно улетала на далекие неведомые планеты. В конце полета, когда самолет пошел на посадку, нескольким экспериментаторам стало плохо: они почувствовали слабость, головокружение, тошноту.

Итак, теперь я стала постоянным спутником всех полетов на невесомость. Обычно набиралась команда из 14–15 экспериментаторов, рисовали графические изменения ритмов сердца и пульса в режимах невесомости, перегрузки, сравнивая их с показаниями в режиме горизонтального полета. Все было чрезвычайно интересно. В это время на моей летающей лаборатории в производственных мастерских ЛИИ устанавливалась новая экспериментальная система. Я по утрам забегала на самолет и, убедившись, что работы идут полным ходом, неясных вопросов нет, мчалась на самолет Ту-104. Непосредственное руководство мое даже не подозревало о моих полетах на невесомость.

С каждым полетом усложнялись задачи, которые мы должны были выполнять. Мы отрабатывали различные методики поведения человека в невесомости при выполнении им функций управления, приема пищи и т. д. Учились писать, считывать показания приборов. Много разнообразных задач стояло перед нами. Определялась скорость реакции и восприятия человека на разных этапах полета.

На самолете был специально оборудован обтянутый мягким поролоном манеж. Все мы летали с парашютами, что весьма сковывало наши движения. Перед началом режима все садились на мягкий пол манежа. К парашютной лямке прикреплялся пульт. На лицевой стороне его были расположены кнопки, разноцветные лампочки, тумблеры. Во время режима вспыхивали разные лампочки. По их цвету надо было либо набрать на телефонном диске определенную цифру, либо включить конкретный тумблер. Затем, в зависимости от характера мигания лампочек, мы производили различные математические вычисления. Надо было еще по определенному сигналу вдеть проволочку в тоненькую трубочку. Задач было много, и с каждым разом они усложнялись. Оценивалась скорость реакции человека, быстрота и правильность решения задач в невесомости и при перегрузках.

А как меняются мышечные усилия? На земле мы старались запомнить мышечные усилия, создаваемые на ручке управления при пилотировании самолета. На земле и в горизонтальном полете все выполнялось четко. Но перегрузка и невесомость вносили свои существенные коррективы.

Однажды к нам на манеж запустили двух кроликов. Сначала они резво побежали, но застигнутые началом перегрузки распластались на полу, а затем начавшийся режим невесомости как бы подбросил вверх их тела, и они беспомощно барахтались в воздухе. Почему-то они выбрали в качестве спасительного пристанища мою «сметанную» голову и все время старались держаться около меня. От непонимания ситуации, да и просто от страха они махали своими лапками, пытаясь как бы бежать или плыть по воздуху в невесомости, от них отделялись шарики и капельки. Эти шарики и капельки в невесомости тоже парили, затем и кролики, и шарики резко падали на пол при перегрузке. Занятые работой, мы не могли маневрировать и попадали под обстрел кроличьих шариков. Они мешали нам работать, и мы попросили убрать их. Хуже всего было, когда к нам на манеж забежала кошка. В одно мгновение мы все сбежали с манежа. Этот дикий зверь был очень опасен. Ее рот был широко открыт, и она издавала страшные звуки, которые частично заглушались шумом работающих двигателей. Глаза, полные ужаса, старались найти какую-нибудь лазейку, чтобы выскочить отсюда. При перегрузке она распласталась на полу, но как только началась невесомость, вмиг взлетела к потолку и когтями вцепилась в стальной кронштейн, оставшийся от полок для вещей пассажиров. Да, да, она вцепилась когтями в стальной кронштейн с такой силой, что наступившая затем перегрузка не сбросила ее на пол. Ее глаза были полны ужаса и дикой ярости. «Страшнее кошки зверя нет», – с этими словами мы, прикрывшись мешками, выловили кошку и заперли ее в туалете.

А в соседнем салоне изучалось воздействие невесомости на организм собак и кошек. В головы этих животных были вживлены электроды, и ученые военные медики проводили более углубленные исследования деятельности коры головного мозга и прочие исследования. Там пахло лекарствами и кровью. Мы старались туда не заглядывать.

Все по-разному переносили невесомость. Я чувствовала себя превосходно, даже несколько возвышенно, и была рада любой возможности попасть на борт летающей лаборатории. Но некоторые экспериментаторы очень плохо переносили невесомость. Многих тошнило, кружилась голова. Один парнишка каждый раз, когда начинался режим невесомости, кричал. Было смешно смотреть на его широко раскрытые глаза и рот. Из-за шума двигателей крик его мы только ощущали. Странно, что он сам не осознавал причины этого и смущенно улыбался, когда мы ему рассказывали. Клялся и божился, что больше не будет кричать. Но, видно, это было не в его власти. Он продолжал летать, но всегда в невесомости глаза и рот его были в ужасе раскрыты.

Я с восторгом рассказывала своим знакомым о полетах на невесомость. Евгений Рудаков, научный сотрудник нашего института, после моих рассказов выразил желание на участие в полете. Он прилично бегал на лыжах, коньках, гонял на велосипеде. А вот невесомость одолеть не мог. Чуть живым вытащили его из самолета. Дома проболел целую неделю. Жена его очень сердилась на меня. Но ведущий физиолог Леша Китаев очень просил меня попытаться уговорить Евгения принять участие в полете еще хоть раз. «Ну ради науки! Это очень интересные данные». Долго я уговаривала Евгения и его жену. Удалось. «Ради науки» пошел на риск. И опять ему было очень плохо. Его организм совершенно не мог переносить состояния невесомости. У других ребят после 3-4-го полета восстанавливалось нормальное состояние.

Когда Герман Титов приземлился после своего космического полета, оказалось, что он очень плохо его перенес. Видимо, попал под сильное облучение. Тошнота, головокружение затрудняли наблюдения за показаниями приборов. В дальнейшем ему трижды делали переливание крови. И довольно долго организм его восстанавливался. Надо было срочно находить какие-то медицинские препараты, которые могли бы облегчить состояние космонавта при его работе на орбите. Мужчины, молодые люди уклонялись от уколов, а я с улыбкой подставляла свою спину. Каждый раз теперь перед полетом мне делали в спину или руку какой-то укол, затем везли на самолет. По завершении каждого полета писала подробный отчет о своем самочувствии.

Результаты полета Германа Титова прибавили нам работы. Мы установили в маленькой комнатке на самолете вертящийся стул со спинкой, на стену повесили плакат с цифрами, буквами. В начале работы по невесомости делали по 23 режима в одном полете. Но затем, опасаясь, как бы самолет не развалился в воздухе, количество режимов постепенно довели до 7.

Наступил заключительный полет очередной программы летных испытаний. Как всегда, забегаю сначала к медикам. Замечаю на их лицах какую-то озабоченную сосредоточенность. Но мне некогда выяснять причину их озабоченности. Спешу на полет. Подставляю сестричке свою спину, мне делают очередной укол, и, наскоро одевшись, я несусь в парашютную за парашютом, надеваю его. Меня везут на самолет. И вот тут-то, поднимаясь по трапу, почувствовала необычную для меня слабость в ногах. Коленки подгибались. Но некогда было об этом думать. Мне надо было в этом полете проверить влияние перегрузки и невесомости на правильность распознавания экспериментаторами букв и цифр при вращении их в кресле. Надо проделать это с каждым, сначала в режиме горизонтального полета – «снять фон», затем прокрутить на вертящемся стуле в режимах невесомости, перегрузки и опять «снять фон». Но ведь не просто прокрутить, надо записать все, что они видят и чувствуют. Я, одной рукой держась за спинку стула, кручу его, другой – записываю их показания. А меня саму то прижимает к полу перегрузка, то отрывает к потолку невесомость. Но самое главное – меня охватывает сильная слабость. Коленки готовы сложиться. Чувствую, как по желобку меж лопаток струится пот. Но надо выдержать. Все. Закончен последний режим. Пока самолет летит на аэродром, все собираются на манеже фотографироваться. Приглашают меня, но у меня нет сил. Когда прилетели на аэродром, я, собрав все свои силенки, сошла по трапу самостоятельно. Но было мне очень муторно.

Как потом оказалось, мне на заключительный полет ввели очень значительную дозу какого-то препарата. В своем отчете я подробно описала свое самочувствие. До сих пор не знаю, что тогда мне ввели.

Прошло много лет. Случайно встретились мы с Германом Титовым у нас на КДП и разговорились. Я рассказала ему об этом эксперименте. Очень плохо было ему в полете. Герман даже думал, что после своего полета в космос он не сможет вернуться к нормальной жизни. Но после длительного лечения его здоровье пришло в норму.

В общей сложности у меня получилось около 177 режимов, или 83 минуты невесомости. За активное участие в полетах, связанных с исследованиями влияния невесомости на организм человека, мне 4 апреля 2000 года было присвоено почетное звание «Заслуженный испытатель космической техники», а в 2001 и 2004 гг. меня наградили медалями имени Сергея Павловича Королева и имени Первого летчика-космонавта Юрия Алексеевича Гагарина.

Продолжаю прыгать с парашютом

Дома никто не поддерживал ни мое увлечение невесомостью, ни моих успехов на работе в должности ведущего инженера по летным испытаниям. А еще я иногда мчалась на аэродром в Тушино, или Мячково, или в Коломну на парашютные прыжки. Мрачное молчание, опять «домашние аресты», звонки в диспетчерскую, чтобы меня отстранили от участия в полете, требования, чтобы я сменила вид деятельности. Это значит – прощай, моя любовь, моя мечта! Я всячески сопротивлялась. Брала с собой ребят на прыжки. Они с удовольствием сопровождали меня. А мама тихонько шептала: «Вот и второй «подопытный кролик» в семье объявился…» Первым «подопытным кроликом» был отец. Она не признавала его увлечения авиацией, и на этой почве они разошлись. Только мамина сестра тетя Маня, стоя за ее спиной, подбадривала меня, подмигивая своим единственным глазом.

Несколько подогрело обстановку в доме одно обстоятельство. В воскресенье ранним утром я уехала на прыжки на аэродром Мячково. На протяжении нескольких лет я вела в институте парашютную секцию. Надо было самой организовывать парашютные прыжки. Приходилось договариваться с летчиками, находить самолет. Обычно прыгали на аэродроме Мячково или в Коломне. Иногда удавалось объединить мою группу с какой-либо группой призывников от военкомата. В этот раз собралось на аэродроме в Мячково человек 80–90. В основном это были перворазники от военкомата, да моих парашютистов человек 10. Конечно же в первую очередь прыгали военнообязанные. Погода была чудесная. Весна, 8 мая. Молодая зелень радовала глаз. Прыгали с самолета Як-12. Пропускная способность его невелика. Но постепенно подошла и наша очередь. Подбадриваю своих, радуясь их успехам.

Все уже прыгнули, проголодались, хотят домой. Осталось прыгнуть только мне. Я надела парашют. Чувствую, что подвесная система подогнана для высокого человека, надо ее подогнать. Но в упор смотрят на меня нетерпеливые глаза, что, мол, эта тетка возится так долго. Подтянула покрепче ножные обхваты, проверила наличие вытяжного кольца и пошла к самолету.

Высота 1500 м. Погода прекрасная. Внизу нежно зеленеет травяной ковер. По команде командира отделяюсь от самолета и лечу, ликуя, 20 секунд в свободном падении! Мысленно веду счет времени. Пора! Плавно перевожу левую руку к вытяжному кольцу, чтобы, захватив его большим пальцем, выдернуть и тем самым расчековать купол основного парашюта. Но что же? Вытяжного кольца нет на месте. Аккуратно перевожу взгляд на парашютную лямку: кармашек пуст и вытяжного кольца нет. Стараюсь дотянуться до вытяжного шланга, который расположен сзади за головой. Но не получается. Тем временем высота быстро уменьшается.

На высоте не ниже 500 м должен сработать автомат и раскрыть купол. Но автомат молчит. Остается шанс на открытие запасного парашюта. Но если одновременно откроется запасной и сработает автомат основного, то они перехлестнутся, а расправить их уже не успеть. Все ближе и ближе земля. Различаю уже листочки на деревьях. Рука на кольце запасного парашюта. Пора! Но в это время раздается звенящий щелчок сработавшего автомата. Купол вспыхивает надо мной. А земля – вот она, и я уже стою на мягкой траве. Купол парашюта при раскрытии несколько подтянул меня вверх, погасил скорость снижения. Думаю, что мне сейчас крепко достанется от командира. Вижу: вся огромная толпа парашютистов несется ко мне, а впереди всех бежит командир. Он успел посадить самолет и с волнением наблюдал за моим падением. А я стою и пока не двигаюсь. Жду атаки и сурового нагоняя за задержку раскрытия парашюта.

Командир первым подбежал ко мне. Обнял меня, приподнял, покрутил во все стороны и, убедившись, что у меня все в порядке, крепко расцеловал меня.

Подбежали все остальные. Улыбки и смех… О, Боже! Что я вижу? Как назло, Виктор решил проверить, чем я занимаюсь, взял обоих ребятишек и притащился на аэродром. Эта картина была ему явно противопоказана. Потом много горячих, горьких и справедливых слов он высказал мне. (Позже я узнала, что у прибора автоматического раскрытия купола парашюта была сбита настройка, так как ребята при укладке парашюта кололи им грецкие орехи, а у кармашка резинка, удерживающая вытяжное кольцо, была пришита только с одной стороны, поэтому кольцо выпало и болталось у меня за спиной.)

И еще был случай в Тушино. Приехала на аэродром. Ребята-парашютисты пригласили меня на прыжок в свою «тройку». Может быть, удачным будет прыжок, и мы побьем какой-нибудь рекорд. Боясь подвести их, сказала им о своей неуверенности в четкости выполнения прыжка. Не было возможности у меня спокойно потренироваться, отработать по элементам методику свободного падения. Ну просто не было времени. Было много работы на самолете. И только, когда выполнялись какие-либо регламентные работы по самолету, я могла выкраивать чуточку времени. А дорога в Тушино занимала в один конец около 2,5 часа. Надо было пролететь в свободном падении 20 секунд, открыть парашют и приземлиться в центр круга. Отделившись от самолета, еще в свободном падении, я устремилась к заданному месту приземления. Выдержав 20 секунд, дернула за вытяжное кольцо и, не обратив внимания на очень незначительную встряску при раскрытии купола, экономя время, не посмотрела на него, а это надо делать всегда. Я шла прямо к центру. Значит, ребят не подведу. Но тут на земле и в воздухе началась паника. Вижу, что к старту мчится санитарная машина, бегут люди и все что-то кричат. Оглядываю спускающихся на парашютах ребят – у всех все в порядке. И вдруг улавливаю, что ведь это мне кричат: «Запасной! Запасной! Светланка, запасной!» Тут, посмотрев на свой купол, увидела разорванные полотнища. Вертикальная скорость моего снижения была чрезмерно велика. На большой высоте вертикальную скорость снижения трудно оценить, нет ориентира. Так не хотелось мне открывать запасной. Я точно шла на крест. Находящиеся на земле люди бежали к предполагаемому месту моего падения. Времени на раздумывание уже не было. Открыла запасной парашют, и меня, покачивая, понесло к берегу Москвы-реки. Вот так закончился этот прыжок. Капроновая ткань купола парашюта не выдержала запредельных сроков сверх срока годности и рассыпалась в клочки. Значит, не суждено…

Я с головой ушла в работу, и совершенно не было возможности выбраться на парашютные прыжки. Иногда с тоской поглядывала на небо, где на голубом фоне друг за другом раскрывались разноцветные купола парашютов. Так хотелось оказаться среди них. Иногда, когда прыжки начинались ранним утром, до полетов, парашютисты-испытатели брали меня с собой.

Погрузившись в автобус, едем в вертолетный отряд. Погода отличная. Сегодня мне предстоит впервые выполнить прыжки с задержкой в раскрытии купола в 30 и 40 секунд. Вертолет набирает высоту. Вышли на курс. Прерывистый сигнал сирены – и мы один за другим, включив секундомеры, покидаем борт вертолета. До чего же прекрасно ощущение свободного падения! Надо выдержать стабильное падение. Редкие прыжки, конечно, сказываются на качестве владения телом при свободном падении. Поэтому несколько напряженно себя чувствую. Уж очень стараюсь. Мельком смотрю на секундомер. Пора! Дергаю за вытяжное кольцо парашюта. Рывок. Надо мной раскрывается купол парашюта. Оглядываю купол – все в порядке. Теперь – за работу. Надо точнее зайти на крест, выложенный из двух белых полотнищ. В этот раз мне повезло. Тяну ноги вперед, чтобы попасть в центр креста. Устояла на ногах, но почувствовала резкую боль в левой ступне.

Меня поздравляют с отлично выполненным прыжком начальник парашютной службы Константин Иконников и дежурный врач. Улыбаюсь на их приветствия, стараясь скрыть свою боль в ноге. Ведь я прыгала нелегально с их молчаливого согласия.

Никто не должен знать о травме. Я не могу их подвести. Я улыбаюсь, что-то отвечаю им, а сама подтягиваю к себе купол парашюта, закрывая им трясущуюся от боли ногу. Стараюсь унять тряску, держа ногу обеими руками, но она, независимо от моих усилий, трясется мелкой дрожью. Мне удается собрать парашют.

Уже подошли все парашютисты. Готовимся ко второму прыжку. Боль в ноге несколько поутихла. Дана команда на второй прыжок. Занимаем свои места в вертолете. Все выше и выше набирает высоту вертолет – уже 3000 м. По сигналу покидаем борт вертолета. Опять прекрасное ощущение свободного полета. 40 секунд – это уже чувствуется. Даже немножко устала. В этот раз нас всех далеко раскидало. Свободное падение прошло успешно. Пора открывать парашют. Надо готовиться к приземлению, чтобы как-то ослабить удар на поврежденную ногу, валюсь на правый бок в сторону здоровой ноги. Но теперь предстоит собрать купол парашюта и с двумя парашютами (основным и запасным) довольно далеко идти к вертолету. Да еще не забыть, что нельзя хромать. С улыбкой забралась в вертолет. А теперь надо скорей доехать до парашютной, переодеться и удрать, пока нога еще не сильно опухла.

Извиняюсь перед парашютистами, что нет времени и не смогу помочь им в разгрузке парашютов, быстро одеваюсь, всовываю кое-как ногу в туфлю и выскакиваю из парашютной. А на крыльце КДП уже можно и прихрамывать. Навстречу идет кто-то из летчиков. На его вопрос, что это я прихрамываю, пожав плечами, с улыбкой сказала, что вот сейчас на ступеньках подвернулась нога. Это пустяки. Посмеялись. Похромала к себе на работу. Но потом все-таки отправилась в поликлинику, чтобы понять, что же случилось с ногой. Ногу ощупали, заморозили и сказали, что если после двух выходных дней будет болеть, еще раз их навестить. Больше в поликлинику я не ходила, а дней 30 все-таки прихрамывала.

Мне часто приходилось оформлять наряд-заказы в наших производственных мастерских для выполнения различных работ на своей летающей лаборатории. Поэтому, когда в парашютной службе понадобилось изготовить для прыжков 20 специальных парашютных ножей-стропорезов, я взяла их заказ-наряд, чтобы подписать у начальства и сдать в производство. Дали они мне для образца настоящий парашютный нож. Очень уж у него был свирепый вид – с изогнутым острым лезвием.

После полета, проезжая мимо ангара, где размещались наши производственные мастерские, я попросила шофера остановить автобус, чтобы заодно подписать у начальника заказ-наряд на изготовление ножа.

Автобус с экипажем ждал меня. С ножом в руке я влетела в кабинет к начальнику. Поздоровавшись, попросила его подписать заказ-наряд на изготовление ножа по прилагаемому образцу. Начальник молча поднял на меня глаза, на ощупь нашел на столе ручку и, не сводя с меня глаз, подмахнул мой заказ-наряд. Лицо его постепенно краснело и приняло какой-то багровый оттенок. Он не произнес ни звука. А я все держала в руке нож. Поблагодарив его, я тут же вылетела из его кабинета – ведь меня ждал автобус с экипажем.

И только сидя в автобусе, я поняла нетактичность своего поведения. Представьте себе, что к вам в кабинет врывается человек в летной форме с кривым острым ножом и просит что-то подписать. Необычно все было. Только кровь приливала к лицу начальника, выдавая раздражение или волнение. Но этого я не узнала. Я была уже на КДП.

Спортсмены Центрального аэроклуба. Москва, Тушино, 8 июня 1962 г.

Только потом, получив на производстве готовые ножи, я в красках рассказала все парашютистам.

Дорогие мои друзья-парашютисты! Благодарю вас за понимание. Всегда, когда я могла выкроить хоть чуточку свободного времени, вы брали меня с собой на прыжки. На укладку парашютов у меня не всегда находилось время. Но вы по-рыцарски относились ко мне. Большое спасибо: Морозову Федору Моисеевичу, парашютисту-испытателю, начальнику парашютной службы; Головину Валерию Ивановичу, парашютисту испытателю; Кочеткову Василию Степановичу, парашютисту-испытателю; Иконникову Константину Павловичу, начальнику парашютной службы; Сидорову Юрию, парашютисту-испытателю; Леонтьеву Михаилу, парашютисту-испытателю; Кускову Владимиру, парашютисту-испытателю; Скопинову Александру, парашютисту-инструктору в Центральном аэроклубе.

На моем счету 383 парашютных прыжка, выполненных в аэроклубах городов Ленинграда, Ульяновска, Москвы, Коломны, Мячково, Подольска и в Летно-исследовательском институте города Жуковского.