Текст книги "Пока бьется сердце"

Переезд в Москву

Командующий ВВС Яков Иванович Алкснис, внимательно следивший за деятельностью отца, предложил ему переехать в Москву и возглавить работу IV сектора Научно-исследовательского санитарного института (НИСИ) РККА.

Вскоре дома начались разговоры о переводе отца на работу в Москву и о нашем переезде. В 1933 году отец был переведен в Москву, и мы переехали в просторную светлую 4-комнатную квартиру. Сразу так много дел обрушилось на него. Он с головой ушел в решение многочисленных проблем, связанных с развитием новой науки – авиационной медицины.

* * *

А дома, между тем, разгоралась трагедия. После жаркого южного лета я заболела. Продуло правое ухо. В то время не было сильнодействующих антибиотиков. И вот меня перевезли в Москву и положили в Центральный военный госпиталь. Надо было срочно делать операцию – трепанацию черепа. Делал мне операцию замечательный человек, высококвалифицированный врач-отоларинголог, генерал-майор медицинской службы и мой большой друг Григорий Григорьевич Куликовский. Он всегда величал меня «моя птичка».

Григорий Григорьевич не хотел, чтобы я знала, что, делая операцию, боль причинял мне он. Мне сказали, что операцию делал другой врач, дядя Миша. Придя в сознание после наркоза, я махала кулачонками и кричала, что «этого дядю Мишу я в море утоплю!» Эта операция в дальнейшем закрыла мне путь в космос. В большой-большой палате лежала я одна, маленькая девочка. Часто с проверками работы госпиталя приходили члены правительства. Вот и в моей палате появились усатый Семен Буденный и Клим Ворошилов. Они весело поговорили со мной. На мою тумбочку они поставили большую матрешку, внутри которой находилось много матрешечек. В самой маленькой матрешке лежало шоколадное драже.

Выписавшись из госпиталя, я опять заболела – теперь уже дифтерией. Болезнь протекала в очень тяжелой форме. Да и организм мой после операции еще не успел окрепнуть. Крупнейших специалистов подняли на ноги. Но у всех приговор был один – излечению не подлежит. «Готовьтесь к худшему», – говорили врачи матери. Сквозь полудрему я слышала этот разговор. Мама тихо плакала. Когда очередное светило ушло, я открыла глаза и, глядя на нее, тихо сказала: «Не плачь, мамочка. Я не умру». И я начала поправляться. Плохо слушались руки, ноги, спина. Но я придумывала сама себе всякие игры, и постепенно мои конечности заработали.

В воздухе пахнет грозой

С присущей ему энергией и трудолюбием отец направил работу IV сектора на решение наиболее актуальной проблемы, стоящей перед авиационной медициной, – проблемы изучения физиологии высотного полета. Одновременно в секторе развивались гигиеническое и клиническое направления.

Рано утром за отцом приезжала машина. Тихонько он проходил в детскую комнату, целовал нас, спящих, и исчезал до позднего вечера. Вечерами я тоскливо поджидала его возвращения, не дождавшись, засыпала. Иногда, заслышав топот сапог и громкие голоса папиных «подопечных», с радостью бежала их встречать. И сразу же оказывалась у кого-нибудь на руках. Меня подбрасывают высоко-высоко! Я смеюсь от восторга. Вместе со всеми пробираюсь в папин кабинет и у кого-нибудь на коленях засыпаю. А у папы грандиозные планы. Так много работы надо проделать, чтобы авиационная медицина получила право на самостоятельное существование. Надо создавать Институт авиационной медицины.

Теперь папа стал почти недосягаем. Совещания. Нервные срывы. Не все проходило гладко. Отец часто улетал в командировки. О его участии в экспериментальных полетах и рискованных «подъемах» в барокамере мы узнавали позже. Однажды вечером отца привезли на машине. На костылях он проковылял в квартиру. При облете самолета ХАИ-1 на посадке заклинило шасси. Пришлось посадку производить на «брюхо». Отец два дня пролежал в госпитале. На вопрос матери он, улыбаясь, отвечал: «Ничего, немного ногу ушиб…» Однажды отец пришел домой весь в ссадинах. Оказывается, что при полете на воздушном шаре пришлось делать вынужденную посадку на лесной массив. Ветки деревьев оставили на лицах и руках членов экипажа свои отметины. И еще помню, как жарким июльским днем отец явился домой с отмороженным носом. В полете на высоте у него сорвало ветром маску с лица. Ведь кабина самолета в то время была открытой.

Мама совершенно отдалилась от дел отца. Только когда его после очередного «подъема» в барокамере полуживого привозили домой, она встречала его словами: «Подопытного кролика привезли». Это очень обижало отца. И каждый раз, когда отец уходил на работу, дома возникала напряженная обстановка ожидания. Мама не могла скрыть от нас своего волнения, и оно передавалось нам. Отца мы всегда встречали с восторгом и радостью.

Иногда отец брал меня на работу. Это значит, что мы идем на Центральный аэродром. Он оставлял меня около краснокрылого самолета Якова Ивановича Алксниса, а сам исчезал, дав мне соответствующие указания: не залезать, не трогать, не уходить, внимательно осмотреть самолет и ждать его возвращения. Иногда мне крупно везло: проходя мимо и увидев меня около своего самолета, Яков Иванович с улыбкой приветствовал меня и, если ему позволяло время, он разрешал мне залезть в самолет и занять место пилота. Я с трепетным волнением внимательно слушала его пояснения о действиях летчика на земле и в полете. Все было так интересно! А тут и отец подходил. На некоторое время они забывали обо мне, ведя свои разговоры, а я блаженствовала в самолете, улетая в неведомые дали. Но всему бывает конец. Получаю команду: «Идти на посадку! Покинуть борт корабля». Очень стараюсь достойно вылезти из кабины самолета. «Полет» успешно завершен.

Сколько лет прошло с тех пор, а я с сердечной теплотой вспоминаю встречи с этим красивым, изумительно тактичным, умным, волевым, целеустремленным и смелым человеком. Даже своим внешним видом он выделялся среди всех окружающих его людей: всегда аккуратно причесаны волосы, сверкающий белизной воротничок, как будто сейчас отутюженная форма, начищенные хромовые сапоги. И весь он как бы светился своей душевной чистотой.

В 1924 году Яков Иванович окончил Военную Академию РККА, а в 1929 году без отрыва от производства в Качинской военной авиационной школе освоил технику пилотирования и получил звание военного летчика. Летом 1929 года вместе с летчиком В. О. Писаренко он совершил рекордный беспосадочный перелет по маршруту Москва – Севастополь.

С июня 1931 по ноябрь 1937 года Яков Иванович исполнял обязанности замначальника ВВС РККА, члена Реввоенсовета СССР, члена Военного Совета при наркоме обороны СССР, а с января 1937 года еще и заместителя наркома обороны по авиации. Он осуществил ряд важных мероприятий по совершенствованию организационной структуры ВВС, оснащению боевой техникой. Яков Иванович был инициатором обязательной периодической проверки летного состава по технике пилотирования и ввел обучение летчиков пилотированию по приборам вне видимости земли. По его инициативе был создан аэронавигационный отдел НИИ ВВС. Он также был одним из инициаторов развертывания деятельности Осоавиахима по подготовке летных кадров и парашютистов. Много хороших и очень важных дел успел сделать Яков Иванович для развития авиации. Но многое не успел. Трагически оборвалась его жизнь. В ноябре 1937 года он был арестован (необоснованно репрессирован), а в июле 1938 года – расстрелян. Ему был всего 41 год. Реабилитирован Яков Иванович Алкснис посмертно. Светлая ему память.

* * *

…У нас в доме запахло грозой. Папа появлялся изредка. Поцелует нас, весело с нами поговорит и опять убегает, чтобы решать проблемы, связанные с организацией Института авиационной медицины. Командующий ВВС Яков Иванович Алкснис поддерживал папу в этом начинании. Но слишком много было консервативных чиновников, не понимающих, что с увеличением скорости, высотности, маневренности и дальности полета самолета должен быть изменен подход к медицинскому отбору курсантов в летные училища, что простой врач не сможет решать специфические вопросы, касающиеся физиологии человека на различных этапах полета.

А мама вдруг решила все бросить, помчалась в районный здравотдел и явилась, торжественно показывая нам направление на работу в больницу города Ленинабада (Ходжент). Это Таджикистан.

Сестра училась в хорошей московской школе. Дома у нас все было хорошо. Тетушка и молодая девушка умело справлялись со всеми домашними делами. А куда же теперь мы срываемся к черту на кулички? Конечно, это было самое плохое направление на работу, которое можно было найти врачу. А авиацию мама возненавидела на всю свою жизнь. Это я хорошо почувствовала на своей собственной жизни. Это азиатская страна, жара, москиты, скорпионы, тарантулы… А где жить? С нами поехали тетушка и преданная нашей семье молодая девушка. Ей все равно некуда было деваться. Помню бегающего по перрону отца со слезами на глазах… Зачем вы, взрослые, все сами губите? Мы с сестрой тоже ревели. Только торжествовала, непонятно почему, мама.

Ехали мы в очень душном, пыльном вагоне от хорошей московской обеспеченной жизни. Что нас ждет впереди? Отец так умолял мать не делать этого глупого шага. Большая часть дороги проходила по пустынным песчаным местам. Изредка встречались небольшие селения. Около Аральского моря была маленькая остановка. Мы все выскочили на перрон. Местные мальчишки продавали дешевые ожерелья из ракушек. Взяли и мы на память. Больше во всей красе я Аральского моря так и не видела. Много впоследствии летала над ним, любуясь его изумрудным цветом. Но с каждым годом Аральское море уменьшалось и превратилось в болото…

А мы все едем. Песок на зубах. Пить хочется. В Ташкенте побаловались вкусным мороженым. Очень вкусное. Но оно так быстро исчезло. И опять дорога. Наконец приехали. Не помню подробностей нашего устройства. В конце концов нам выделили отдельный домик с садиком, обнесенным высокой стеной. Комнаты были разрисованы масляными красками. Спали в первое время на полу, а потом из Москвы прибыла мебель. Под столом было специальное углубление – сандал. В прохладные дни в него кладут горячие угли. Очень приятно опускать замерзшие ноги в эту теплоту. Дома все одноэтажные. Улочки узенькие. Женщины ходят в паранджах и длинных шароварах, а мужчины просто парятся в халатах, некоторые – даже в ватных. Но, видно, чувствуют себя в них уютно.

Совсем не представляю, как сестра ходила в таджикскую школу, какие она могла получить там знания. Да еще мама зачем-то вызвала в эту адскую жару свою мать из Бирска. Бабушка очень страдала от укусов москитов и ножом скоблила свои искусанные ноги. На улицу выходить было нельзя. Рано утром, когда солнышко еще ласковое, можно было понежиться в его лучах среди ветвей виноградника, развалившись на крыше дома. Вечные крики ослов. Узенькие-узенькие улочки…

Проработав в Ленинабаде 1,5 года и надорвав свое сердце в этой страшной жаре, матери наконец в 1935 году удалось вырваться из азиатского плена. Теперь у нее была возможность устроиться на работу врачом в больнице города Новый Петергоф. Это же совсем близко от Ленинграда! Всего 30 минут езды на электричке!

Глава II. Вихри войны захватили нас

Фото на обороте: Балерины Светлана и Людмила у фонтана. Новый Петергоф, 1938 г.

Новый Петергоф

Наконец-то мы добрались до нашего нового жилища.

Все кошмары жаркого среднеазиатского пекла остались позади. Узенькие улочки, паранджи, крики ослов «иа, иа» остались в памяти. И тут же еще вспоминается красота альпийских лугов в горных массивах, яркие головки тюльпанов среди зеленой травы. Красота! Вершины гор, покрытые вечным снегом. Мутные холодные воды реки Сырдарьи, стремительно мчащиеся с высоты гор. Таджики в вечных халатах, босоногие, шустрые, всюду шныряющие чумазые мальчишки. Нам, беленьким девчонкам, запрещено было выходить на улицу без сопровождения взрослых. Просто беленьких девчонок увозили в горы, и потом найти их было невозможно. И еще в памяти остался счет до десяти: як, ду, сер, чер, пан, шиш, хав, хаш, ну, да.

Итак, это все позади. Да здравствует Новый Петергоф, весь утопающий в зелени! Какими-то путями матери удалось купить в небольшом деревянном двухэтажном доме (Бульвар Ленина, дом 12, квартира 1) две небольшие комнаты и полтеррасы. Там были еще темная кухонька с плитой для топки дровами и еще одна комната. В ней жила одинокая женщина, которая редко бывала дома. В нашей квартире были две круглые голландские печки. Еду готовили на шумных примусах. Туалет был во дворе. За водой ходили метров за 400 на канал. Чистейшая вода спускалась по каналу с Ропшинских высот. Одновременно эта вода неслась по трубам к знаменитым петергофским фонтанам. Дрова пилили и кололи сами. Мама все время находилась на работе в больнице с ночными дежурствами. Мы с сестрой были предоставлены самим себе.

Наша улица состояла из небольших деревянных двухэтажных густозаселенных домов. Везде сады, цветы, липовые аллеи, посаженные еще во времена Петра Великого. Прямо от железнодорожного вокзала по липовой аллее мы доходили до своего дома. Всего на бульваре было 14 домов. Липы были довольно старые с причудливо изогнутыми стволами. Вечером в сумерках так и казалось, что кто-то прячется за деревьями. Весной, во время цветения лип, изумительное благоухание распространялось вокруг.

Недалеко от нашего дома был Малый Ольгин пруд, в котором мы летом с утра до вечера купались. Зимой Чертова Горка спускала свои ухабистые с трамплинами склоны прямо на лед Малого Ольгиного пруда. Горка была небольшая, но недаром называлась Чертовой. Все склоны ее были извилистыми, неровными, а еще на ней росли деревья. Но мы умудрялись лихо спускаться с горы на лыжах. За Малым Ольгиным прудом находился Большой Ольгин пруд – это был питьевой бассейн, городское водохранилище. Посередине большого озера был виден небольшой островок. Среди зелени просматривалось красивое двухэтажное здание желтого цвета. Там кто-то жил. Маленький паром и канат соединяли островок с городом. Иногда какой-то мужчина на пароме перебирался с острова в город. Никто из посторонних туда не проникал. И всюду вокруг Большого Ольгиного пруда – липовые аллеи. Иногда плакучая ива опускала свои ветви в прохладную гладь озера.

За Большим Ольгиным прудом возвышалась церковь. Она была неухоженной и использовалась под склады. Только позолоченный купол и осколки цветных стеклянных витражей в окнах напоминали о ее былом величии.

Недалеко располагался базар и центральная улица Красная. Напротив церкви, за улицей Красной огорожен школьный городок: школа имени Веденеева – пятиэтажное желтое кирпичное здание, а чуть поодаль – маленькое кирпичное здание, где учились первоклашки. А за школой первоклашек – большой Красный пруд, где можно было купаться, кататься на лодках, и парки: Верхний, с величественным дворцом, и Нижний.

В бывших царских конюшнях расположились довольно приличные санатории. А фонтаны! Это было просто чудо! Какая сила шла от мощной фигуры Самсона, раздирающего пасть льва! А «Шахматная гора», а вращающееся «Солнце», а шалуньи-елочки, а плавающие по кругу уточки! И много-много прекрасного, изумительного по красоте и простоте выдумки было в этих замечательных парках.

Купаться в Финском заливе было не очень приятно: множество острых камней на дне, и надо далеко идти, чтобы только окунуться. Купались мы в основном в прудах. А зимой мы любили мчаться на лыжах по крутым склонам парков. До войны очень распространены были финские сани: один сидит, второй стоит сзади на полозьях и, держась за спинку саней, спокойно ногами управляет полозьями, выбирая нужное направление. Чудесное время! Вообще наше времяпровождение было очень активным и интересным. В Верхнем парке был Дом пионеров с богатой библиотекой, с различными кружками. Я была частым посетителем библиотеки.

Людмиле 17 лет. Еще не было войны. 1940 г.

В первом классе у нас была замечательная учительница Ольга Николаевна Беседина. Она, как добрая мама, окружала нас своей добротой, заботой и вниманием. В первый же год блокады Ленинграда она умерла от голода. В выходные дни, когда мама была свободна, мы выезжали в Ленинград, посещали театры, цирк, музеи. Очень резкой была разница между чистейшим воздухом утопающего в цветах, садах, парках Петергофа и задымленным воздухом большого города. Приезжая в Петергоф из Ленинграда, мы, выйдя из вагона электрички, полной грудью вдыхали чистейший воздух и радовались своей счастливой обители.

В выходные и праздничные дни парки Петергофа заполнялись отдыхающими. Много интересных представлений, концертов проходило в разных уголках парка. Особенно запомнилось празднование Дня Советской Авиации – Дня «сталинских соколов». Была чудесная летняя погода. В небе над Финским заливом появилось несколько самолетов. В одно мгновение вдруг все небо расцвело разноцветными куполами парашютов. Парашютисты, плавно раскачиваясь, спускались на воду залива, где их подбирали шустрые катера. Мы, ребятишки, с восторгом приветствовали парашютистов. А потом по зеленым дорожкам парка прошли легкие танкетки. И какую мы испытали радость, когда танкисты подхватили нас к себе. Сидя на башне танкетки, мы лихо мчались на виду у всех. Радость, ликование и масса интересных впечатлений! А еще мы очень любили мороженое. Его продавали всюду. И стоило-то оно от 3 до 10 копеек. В тележке у продавщицы обычно среди льда стояли два или один контейнер с мороженым. Всегда толпа ребятишек окружала эту тележку. Получив монетку, бойкая, веселая мороженщица сначала ловко укладывала в формочку круглую вафельку, потом простой столовой ложкой аккуратно раскладывала мороженое по формочке, а затем быстрым движением нашлепывала сверху мороженого еще одну круглую вафельку. И вот – все готово. Мороженщица аккуратно выдвигала формочку – ну и бери его двумя пальчиками за вафельки. Первым делом надо было прочитать имена на вафельках и сообщить их своим товарищам: «Ваня – Таня», «Коля – Оля» и т. д. Иногда кто-нибудь смущенно просил веселую продавщицу дать порцию мороженого с заветными именами. Ну а теперь можно приступить к смакованию, аккуратно язычком подлизывая между вафельками сладкое мороженое… Ох, до чего же вкусное оно было!

В феврале 1941 года мама купила роскошное немецкое фортепиано. К нам домой приходила пожилая, очень строгая дама, и мы с сестрой по 2 часа занимались под ее жестким неусыпным контролем. Стоило лишь ошибиться, как вмиг получаешь довольно чувствительный шлепок по пальцам. Учительница не смогла вдохновить нас музыкой и увлечь в свой мир. Своей строгостью, педантичностью и сухостью она, наоборот, отталкивала нас. Но, несмотря на это, в памяти остались незатейливые музыкальные песенки: «Чижик-Пыжик», «Синее море», «Колыбельная», «Кого-то нет», «Краковяк», «Полька». Порой, бывало, мы с сестрой чинно сидим и занимаемся, а в это время раздаются призывные звуки наших товарищей, вызывающих на очередную игру. Мы с азартом играли в «Казаки-разбойники», «Чижика», лапту, догонялки, круговую лапту, «Штандер». У нас была веселая, дружная компания.

Ранней весной, когда лужайка около дома была покрыта тонким льдом, можно было лихо промчаться по прогибающемуся со звонким треском льду как можно дальше и не провалиться в воду. Там было неглубоко, не выше колена. Но домой переодеваться мы не шли, чтобы лишний раз не получать замечания от взрослых. Мы собирались все на заднем дворе и под ласковыми весенними лучами солнца сушили одежду и отогревали свои конечности.

Обычно на каникулы к нам приезжали двоюродные братья и сестра: Боря Михалев, Геня и Виктор Гирш, Татьяна Стрельцова. На террасе мы устраивали театральные представления. Взрослые с удовольствием принимали участие в наших играх и затеях. Любили играть в лапту круговую и простую. Собиралось от 12 до 16 игроков. Делились на 2 команды. Лапта и мяч, наши быстрые ноги и строгие болельщики. Игра очень веселая, подвижная, шустрая, развивает чувство взаимной выручки, учит честной оценке ситуации. Так весело, за играми и учебой проносились дни и годы. Постепенно мы усваивали самостоятельно и житейские мудрости.

Изредка, когда в Ленинграде проходили научные конференции, к нам приезжал отец. О, сколько радости, гордости, счастья доставляли мне встречи с ним. Сколько интересного он всегда рассказывал мне о своей работе, связанной с тренировкой летчиков для повышения выносливости организма на различных режимах полета, о рекордных полетах. Отец возбуждал во мне жажду познания, вызывал величайшее уважение к людям летной профессии за их самоотверженность, мужество, честность и преданность своему любимому делу. Как мне хотелось быть частичкой этого мира!

Но коротки были эти встречи… Иногда мы, внучата, собирались в Ленинграде у бабушки Маргариты (Маргариты Альвильевны Мютель) – папиной мамы. Особенно запомнились рождественские встречи с украшенной елочкой. Внучат было много. Все старались показать свои познания, способности. Бабушка запевала на немецком языке песенку о елочке, а мы, внучата, вторили ей своими голосишками.

На обед обязательно подавался вкуснейший борщ и черный хлеб с маслом. Это было так вкусно! Особенно еще потому, что у нас дома, кроме куриного бульона, иногда какого-нибудь супчика, белых батонов, конфет и молока, ничего не водилось.

Собор Святых Петра и Павла в Петергофе.

Мама всегда была на работе, а мы с сестрой еще не освоили эту премудрость. Впрочем, когда к нам приезжали гости, мама делала изумительно вкусные пельмени и пекла замечательные булочки. Так безмятежно и счастливо протекала наша жизнь в Петергофе. Казалось, что ничто не угрожало нам.

Старшая сестра Люся увлекалась балетом. Нам сшили настоящие балетные пачки, и мы часто в школе выступали на концертах. «Выступают балерины сестры Стрельцовы!» – так обычно объявляли наш номер. Я, конечно, не обладала необходимой грацией и изяществом, но, тем не менее, что-то изображала. Сохранилась даже фотография наша в балетных пачках на фоне фонтанов.

Учеба в школе мне давалась легко. Из года в год мне вручали похвальные грамоты. Еще не было войны. В апреле 1941 года на мой день рождения, как всегда, собрались родственники. Приехал в отпуск из города Бреста симпатичный молодой лейтенант Юра Бойе. Уже тревожно было на границе. Юра был ранен в приграничной перестрелке. Уезжая, предупредил нас о надвигающейся военной угрозе. Вечером, уходя, он особенно тепло и долго прощался с нами. Больше, к сожалению, мы его не видели. Он навсегда остался погребенным под обломками крепости…

Весной 1941 года, по окончании экзаменов за 4-й класс, нас торжественно приняли в пионеры. Мы по очереди выходили из шеренги и четко произносили слова пионерской клятвы, искренне веря в ее суть: «Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю, что буду честно бороться за дело Ленина – Сталина, за победу коммунизма…» Все мы, юные пионеры, были горды своим новым званием. Начались каникулы.