Текст книги "Пока бьется сердце"

Переезд из Рекково в совхоз Хатыницы

Отношения у мамы с заведующей Рекковской больницей Пелагеей Романовной были весьма напряженные, поэтому при первой же возможности мы переехали в совхоз Хатыницы, где располагалась небольшая больница. Главным врачом была Савина, раньше тоже работавшая в петергофской больнице. Они были хорошо знакомы. В наше распоряжение была предоставлена половина каменного домика: две небольшие комнаты, кухня и маленькая кладовка. Хлеб пекли сами жители в русской печке сгоревшего дома. Дом сгорел, а русская печка осталась и продолжала выполнять свои функции. Я тоже научилась печь хлеб. Тесто состояло из закваски, картофельных очистков и горсти муки.

Мать и сестра работали в больнице. Я летом пасла стадо коров и коз. Научилась доить коров. Сначала очень болели руки, но потом привыкла. Да и к коровам надо было уметь подойти, поласкать, поговорить. А не то махнет тебе по глазам хвостом, копытом ударит по ведру – и потекут молочные реки.

Целыми днями я бегала по полям, погоняя стадо. Освоила, осилила и научилась пахать землю. Иногда меня просили помочь кому-нибудь вспахать участок. Надо было и с лошадью найти общее понимание, управлять ею и одновременно крепко держать в руке плуг. Получалось. Я старалась внести свою лепту в наш довольно скромный пищевой рацион.

В больницу довольно часто со служебными проверками приезжал немецкий комендант города Волосово. Это был очень культурный, образованный, вежливый человек. Всегда, по возможности, сообщал матери о положении дел на фронтах и уверял, что скоро войска Красной Армии освободят нас.

Комендант был в дружеских отношениях с главным врачом больницы. Он часто привозил необходимые лекарства в больницу. Несколько раз он освобождал молодежь, арестованную русскими полицейскими. Однажды и моя сестра была арестована и с группой молодежи доставлена в комендатуру города Волосово. Взволнованная мать, взяв лошадь, помчалась в город на выручку. Комендант освободил всех.

В лесах района базировалась группа партизан. Через связных удавалось передать необходимые им медикаменты. А иногда кого-то привозили ночью, стучали в окно, мать уходила в больницу. Конечно же, все это держалось в строгой тайне. Я научилась не задавать вопросов.

В одном из зданий бывшего совхоза немцы оборудовали школу радистов для молодых немецких солдат. Это были совсем молоденькие ребята. Иногда, проходя мимо них, я напевала тихонько «Интернационал» или показывала наверх, говоря, что мой папа летает и бомбит немцев. Но это были в основном совсем еще мальчишки, молодые, беспечные. Они только добродушно улыбались. Но порой кто-то из местных жителей писал на меня доносы в комендатуру за дерзкое поведение. Выручал комендант. При встречах со мной он просил быть осторожнее.

Как-то днем я гнала вдоль дороги стадо коз. Было очень жарко. Увидев едущую по дороге машину, я согнала коз на обочину. Подъехав к нам, машина остановилась. Это была машина коменданта. Вместе с комендантом из машины вышел очень худой, высокого роста человек в длинной генеральской шинели. Он подошел ко мне и положил свои ладони мне на плечи. Ладони его были очень холодные. Мне было очень неприятно от прикосновения холодных, желтых, прокуренных пальцев. Сквозь круглые стекла очков на меня смотрели внимательные глаза. Вижу бегущую ко мне мать. Она испугалась, увидев незнакомого человека в немецкой шинели. Когда она, запыхавшись, подбежала к нам, он спросил: «Это ваша дочь? Воспитывайте ее в русском духе!» Затем согнул свое длинное туловище, влез в машину, и они поехали с комендантом дальше.

Оказывается, это был бывший советский генерал Власов, который сдал в плен свою армию. Потом он организовал Русскую освободительную армию из пленных, русских полицаев и всяких других людей, потерявших голову в страшном хаосе войны. Многие из русских полицаев очень жестоко относились к местным жителям, и все старались избегать встреч с ними. Вот такая у меня состоялась историческая встреча…

Я очень много читала – все, что только попадалось под руку. Очень тосковала по учебе. Маму это, видно, тоже тревожило, и она, услышав об открытии школы в деревне Ястребино, решила меня туда отправить. Деревня Ястребино находилась километрах в 15 от нашего местожительства. В середине января 1944 года мать, взяв лошадь в больнице, повезла меня в школу. По хорошей зимней дороге лошадь довольно быстро нас туда доставила. Мать заранее договорилась с какими-то стариками, соответственно заплатив им за то, чтобы они предоставили мне кров и трехразовое питание. На прощание мама помахала мне рукой, и лошадь умчала ее домой. Старики оказались очень неприветливой парой. Дело было к вечеру, и я получила стакан кипятка и кусок хлеба. Кровать мне выделили. Утром мне опять дали стакан кипятка с куском хлеба. Я отправилась в школу.

Школа помещалась в доме, где в большой комнате собирались ребята всех возрастов. Учитель разговаривал с ними, читал книжки вслух. Деревенские ребятишки хорошо знали друг друга, а на меня поглядывали весьма недружелюбно. И притом они все время что-то ели. Вернувшись в дом из школы, я получила на обед 2 холодные картофелины в мундире, соль, хлеб и стакан кипятка. …А в доме так аппетитно пахло мясными щами. Если бы не этот запах! Так продолжалось дня три. В школе было тоскливо. Я решила бежать домой. Собрав свои немудреные пожитки в рюкзак, поблагодарив хозяев за гостеприимство, я вышла на большую дорогу, которая и должна была привести меня к дому. Кругом лес, тишина, и никого нет в округе. Сгущались сумерки. Я бодро зашагала по дороге к дому.

Неожиданно мое одиночество и тишина были нарушены шумом двигающихся по дороге тяжелых машин. Я сошла на обочину дороги. А машины все шли и шли. Тяжелые большие немецкие фургоны, крытые брезентом. Ехали они со стороны Ленинградского фронта на запад. На одной машине было неплотно закреплено брезентовое полотнище. От встречного напора ветра полотнище трепыхалось, и я увидела, что в фургоне лежат тела убитых солдат. Я стояла на обочине, взглядом провожая эту тревожную процессию. Немцам, сопровождавшим этот эшелон, было не до меня. Иначе что им стоило пустить автоматную очередь в одиноко стоявшую фигуру! Видимо, было не до того. Я поняла, что началось наступление наших войск на Ленинградском фронте. И на первых порах фашисты еще успевали выво зить тела своих погибших солдат.

Лишь поздно вечером добралась я до дома, чем очень удивила мать и сестру. На следующий день появились вооруженные немецкие солдаты и приказали нам срочно собираться в дорогу. Куда? Утром 29 января 1944 года за нами приехал на санях вооруженный немец. С ним ехала его жена, молодая русская женщина. Покидав в сани кое-какие необходимые вещички, мы сели в сани и тронулись в путь. Выехали на большую дорогу и вписались в поток повозок, машин, пеших людей. Разбитая дорога шла на Нарву.

…Крик, шум. Людской поток двигался медленно. Часто раздавался командный крик, и все разом прижимались к обочине, освобождая дорогу танкам, машинам, орудиям. Немцы отступали! Ура! А куда же мы движемся? И зачем? Наша задача – выбраться любой ценой из этого людского потока. Ночь провели в санях под открытым небом, зарывшись в сено. Хорошо, что не было сильного мороза. С утра нас вновь втиснули в этот движущийся поток. Часто звучали автоматные очереди. Это немцы очень спешили и расчищали себе дорогу среди людского потока. Они торопились на запад! Танки порой сходу наезжали на людей. Кровь, крики, стоны. Кровавое месиво.

Все чаще на этот движущийся поток людей и техники налетали наши самолеты, сбрасывали бомбы и стреляли из всех своих орудий. Дорога превратилась в сплошные воронки. Объезжали в обход, а поля вокруг были заминированы. Но нам и на этот раз не суждено было погибнуть в этом водовороте. Нас впереди ждали новые испытания. Вторую ночь, 30 января, конвоируемый обоз остановился недалеко от города Кингисеппа, в бывшем военном городке Каскаловка. Мы посматривали по сторонам, надеясь вырваться из этого оцепления. Ночью на нас вдруг обрушился шквал грохота и огня. Все рушилось, горело. Началась паника. Это стреляли «Катюши».

Наша персональная охрана побежала куда-то прятаться. Воспользовавшись всеобщей паникой, под грохот разрывающихся снарядов, захватив маленький узелок с документами и какой-то мелочью, мы спрятались в кустах. Потихонечку стали пробираться по снегу в направлении на город Кингисепп.

В Кингисеппе городская больница располагалась где-то на окраине. Вот туда мы и решили направиться. Когда мы наконец добрались до города, то увидели, что немецкие солдаты бегают с зажженными факелами и поджигают дома, Город горел. На нас никто не обращал внимания. Кроме бегающих немцев, никого ночью на улицах не было видно. Хорошо, что город небольшой. Вскоре мы очутились около кладбища, напротив которого стояли два двухэтажных каменных здания. Это и была городская больница. Погони за нами не было. Кто-то из местных жителей, пригласил нас укрыться от продолжавшегося обстрела в подвале больницы. Мы с благодарностью приняли приглашение и погрузились в теплую темноту подвального помещения. По звуку приглушенных голосов чувствовалось присутствие людей. Нам указали свободное место, и мы залезли в отсек, наполненный картошкой. Растянувшись в тепле, вздохнули с облегчением, почувствовав себя в безопасности. Вырвались! На какое-то время прекратился обстрел. Воцарилась тишина. Слышалось дыхание людей, тихий разговор, чей-то надрывный кашель. Мы не верили своему счастью. И правильно делали…

Вдруг от резкого удара дверь в подвал распахнулась. С фонариком в руке на пороге стоял, пошатываясь, пьяный немецкий офицер с гранатой в руках. Его сопровождал солдат с автоматом. Освещая лучом фонарика людей, лежащих на картошке, офицер презрительно смеялся. Да, он смеялся, подбрасывая в руках гранату: «Вот она, ваша жизнь!» – повторял он на русском языке, явно глумясь над нами. Ну и что же теперь? С таким трудом удалось убежать из арестантского эшелона, от охраны, а теперь вот этот пьяный немецкий офицер с гранатой хочет завершить наши мучения. «Неужели это конец?» – подумалось мне. Но в это время в подвал прибежал еще один немец. Он был очень возбужден. И что-то сказал пьяному офицеру. «Я еще вернусь. Помните, граната все равно будет вашей», – уходя пообещал он. Немцы закрыли двери подвала на засов, чтобы никто не смог выбраться из подземного заточения. Вновь начался сильный обстрел. Через маленькие подвальные окна было видно, как озаряется все на улице от взрывов. Опять смерч грохота и огня. В любой момент эта лавина огня может накрыть наше убежище. Так прошла ночь. В ожидании чего? Чуда? К рассвету установилась тишина. Что бы это значило? Все молча прислушивались. Ничто не нарушало тишины. И тогда решили сообща постараться открыть дверь, ведущую на улицу. Под общими усилиями дверь поддалась. Засов соскочил, и мы вместе с дверью вывалились на улицу.

Красная звездочка. Встреча с отцом

Яркое солнце, сверкающий белый снег ослепили нас. Ведь больше суток все просидели в темноте. Мать решила пойти в больницу, выяснить состояние больных, которые там находились. Я пошла с ней.

Окруженное соснами здание больницы расположилось на высоком берегу реки Луги. Тишина, ослепительное солнце, золотистые стволы сосен. Белый снег, сверкающий на солнце всеми цветами радуги. Чистый воздух. Красотища! Снега было очень много. Мы шли, оглядываясь по сторонам, по тропинке к зданию больницы. Мама шла впереди, а я прикрывала тыл. Вдруг тишину нарушил ее крик. К ней приближались одетые в белые маскировочные халаты вооруженные солдаты. «Опять попались», – подумала я и помчалась на помощь матери. Она все продолжала кричать. До меня наконец дошло, что она кричит: «Красная звездочка! Красная звездочка!» У одного из военных съехал капюшон, а на шапке – красная звездочка! Это были наши красноармейцы.

Так 1 февраля 1944 года закончилось наше 861-дневное пребывание в немецком плену. Еще слышались отдельные автоматные очереди. На одной из сосен обнаружили немецкого снайпера. Он еще не успел открыть огонь, как был сам сражен пулей нашего красноармейца.

Маму назначили главным врачом городской больницы. Нас поселили в доме, расположенном неподалеку от больницы. Немцев удалось выбить из города. Но под Нарвой они надежно укрепились, и еще долгие полгода там шли упорные кровопролитные бои.

Во всех уцелевших домах города располагались наши бойцы. Мы расспрашивали их обо всем: и как дела на фронтах, и как держатся Ленинград, Москва. Как связаться и с кем, чтобы найти своих родственников… Вопросов было очень много. Хотелось знать, что произошло за этот долгий отрезок времени – 861 день. Они сочувствовали нам.

Поздним вечером 7 февраля кто-то постучал в окно. Подойдя к окну, я вдруг услышала голос моего дорогого папки: «Доктор Стрельцова здесь живет?» Это был не сон. Просто непостижимо, как в такой короткий срок он смог отыскать нас в этом огромном людском потоке. «А где моя маленькая девочка? Я ей баночку сгущенного молочка привез», – говорит в это время отец. А я стою перед ним и не могу еще поверить, что это он, он, мой любимый отец! Всю ночь просидели мы, тесно прижавшись друг к другу, вспоминая пережитое. Ведь просто чудо, что после всех тягот и невзгод, выпавших на нашу и его долю, мы все четверо живы и здоровы и все вместе! В последний раз мы видели папу в середине сентября 1941 года в Петергофе, когда он хотел забрать нас в Ленинград.

А папа должен был в это время лететь в командировку в район Мурманска. Самолет, на котором он летел, был подбит.

…Под самолетом плещутся волны Белого моря. Самолет теряет высоту…

Совершенно случайно заметили маленький островок. Только благодаря мастерству летчика, подбитый самолет дотянул до островка и все остались живы. Но рация была разбита, радиосвязь восстановить не удалось. Несколько дней прожили на этом островке. Спасли ягоды и грибы. И совершенно случайно их обнаружили рыбаки. С большими трудностями удалось экипажу добраться до Мурманска. А мать отца уже получила известие о том, что он пропал без вести. Да и все семьи членов экипажа получили эти печальные сообщения. Велико было счастье матери, увидевшей своего сына живым и здоровым. Когда отец добрался до Москвы, там шла полным ходом эвакуация Института усовершенствования врачей и 2-го медицинского института в Омск. В течение двух месяцев отец читал лекции и проводил практические занятия со студентами в Омске. Но больше оставаться в тылу он не мог, чувствовал, что в это трудное для страны время не имеет на это морального права. Он возвратился в Москву. Часто вылетал в авиационные полки, инспектируя состояние летчиков, условия их отдыха, питания. Анализировал ранения летчиков, определяя, таким образом, уязвимые места рабочего места летчика в самолете. По его рекомендациям сиденье летчика было усилено броней. Его очень тревожила наша судьба. Всю войну он каким-то образом, через партизан знал наше местонахождение. Сразу же после успешного наступления наших войск на Ленинградском фронте он на санитарной машине помчался разыскивать нас. Он верил, что найдет нас. Приехав в Хатыницы, узнал, что нас арестовали и погнали в общем потоке отступающих войск по дороге на запад. Местные жители, знавшие нас, уверяли его, что мы обязательно убежим, вырвемся из-под ареста и любыми путями останемся в России. Так он ехал по разбитой дороге, забитой брошенной техникой, телами убитых людей. Выходил из машины и всматривался в лица убитых. Он искал нас. Его охватывало отчаяние, но он продолжал свой путь. Дорога привела его в Кингисепп. Еще догорали дома… Он думал, удастся ли нам зацепиться в Кингисеппе или нас погонят все дальше и дальше? Кингисепп был последней надеждой. Дальше ехать было нельзя: там шли упорные бои. Он искал больницу как наше последнее прибежище. Что-то вело его туда. Опять судьба. И вот мы вместе. Отец не скрывал своих слез…

От него мы узнали печальные вести: на Ленинградском фронте погибли два его брата, Игорь и Борис, а третий брат, Сергей, вернулся с фронта инвалидом. Осенью 1941 года в Ленинграде умерли от дистрофии мой дедушка Владимир Михайлович, муж бабушки Маргариты и муж сестры отца. Бабушка Маргарита была эвакуирована в Омск. Много горя и бед принесла война нашей семье и всему народу. Никого не обошла она. Всем хватило от нее лиха.

Заканчивалась командировка. Отцу надо было возвращаться в Москву. Как не хотелось нам расставаться с ним! Но теперь, а это самое главное, мы знали, что он жив! Наши координаты ему известны. И как подать ему весточку о себе, мы тоже знали.

Новая жизнь. Победа!

Надо было решать вопросы жизненного устройства. Но все это казалось такой мелочью… После отъезда отца нас переселили в небольшой деревянный домик с двумя комнатами, с печкой и кухней. Был там и небольшой огородик. Все это случилось, конечно, благодаря папиным хлопотам. На душе было радостно и светло. Только омрачали новости о двух убитых на фронте братьях отца, умерших от голода в Ленинграде дедушке и многих родственниках.

Встреча с отцом, да еще такая неожиданная, придала нам сил, бодрости и уверенности, что в конце концов кончатся наши злоключения. Война продолжалась. Шли упорные бои под Нарвой. Грохот канонады еще доносился до нас, и бомбили нас теперь уже немецкие самолеты.

Началась новая жизнь. Школа! Я истосковалась по учебе. Так много надо было наверстать! 861 день оккупации – это суровая, жестокая школа жизни. Она научила меня ценить мужество, смелость, честность, доброту, сострадание, желание прийти на помощь. Она научила меня верить в свои силы. Сестра поступила работать секретарем в горисполком. Я мечтала об учебе. Но школы пока еще не было. Все было разрушено.

Вскоре в городе появились две молоденькие учительницы: по математике и литературе. Они ходили по городу, выясняя, сколько же ребят школьного возраста осталось в городе. В первое время наша школа располагалась в полуразрушенном здании: сквозь его крышу было видно небо. Пола тоже не было – прыгали по балкам. Всем ученикам на завтрак выдавали по 2 столовые ложки сахарного песка и по булочке. Жить становилось интереснее и веселее. Ускоренными темпами восстанавливали школу, город.

Меня определили учиться в 5-й класс, так как до войны я окончила 4 класса. Жалко было потерянных для учебы двух лет! Все преподаватели с большим вниманием, терпением, любовью и уважением относились к нам, ребятам, познавшим все тяготы войны, привыкшим держать в своих руках лопаты, топоры, пилы, косы. Да и позабыты были школьные знания в грохоте военных лет.

За эти военные годы я очень много читала, и это помогало в учебе. Молодые учительницы: Нина Васильевна – по математике и Нина Максимовна – по литературе часто беседовали со мной, задавали много дополнительных заданий. В результате, прозанимавшись в 5-м классе пару недель, после проведенных контрольных работ я была переведена в 6-й класс. Я много занималась. Мне хотелось оправдать доверие молодых учительниц и не подвести их. Освобожденная энергия рвалась к делу.

Мы организовали дежурства в госпитале: крутили бинты после стирки, устраивали небольшие выступления художественной самодеятельности, по просьбе раненых писали письма их родным домой. Особенно тяжело и страшно было посещать палаты, где лежали обожженные танкисты и летчики. Их тела подвешивали в самых странных позах. Воздух в этих палатах был очень тяжелым. Порой ужас охватывал нас, но мы старались держаться.

Петергофский дворец.

Однажды меня провели в палату и оставили одну. Здесь лежал один тяжелораненый разведчик. Живого места не было на нем. Какие-то клокочущие звуки доносились из-под повязок. И только его глаза смотрели на меня. Мне нельзя было показать ему своего отчаяния при виде его страданий. Стараясь отвлечь его от боли, стала рассказывать ему о весенней погоде, о солнце, небе, щебетании птиц, как мы благодарны бойцам за наше освобождение. Какое-то стихотворение пришло на память. Говорю, а сама слежу за выражением его глаз.

Сначала в них была только боль и тоска. Но потихонечку взгляд его глаз стал более внимательным. Это воодушевило меня. Рассказала ему о нашей школе, что скоро закончат ее ремонт и мы будем заниматься в нормальных условиях. Не придется прыгать по балкам и смотреть через крышу на небо… Даже какой-то огонек зажегся в его глазах. Пожелав ему скорейшего выздоровления, я вышла из палаты. В другие палаты в этот день я просто не могла идти.

Много энергии накопилось за эти годы, и так много хотелось сделать. Мы организовали кружки самодеятельности, физкультуры, строили модели самолетов. В городе восстановили здание Дома культуры. Как было интересно вновь смотреть кинофильмы, концерты приезжающих артистов. Ведь мы были лишены всего. А теперь иногда мы даже сами выступали со своей самодеятельностью перед жителями города. Город все еще изредка бомбили.

Молодежь вовлекали в отряды по борьбе со спекулянтами, дезертирами и прочими подозрительными субъектами. Мы с сестрой были активными участниками вечерних рейдов по городу.

Однажды вечером мы шли из милиции с очередного совещания. В городе после 22 часов ходить было запрещено – комендантский час. Но у нас были пропуска. Решив сократить путь к дому, мы прошли мимо часового погранчасти. Мы шли уверенно. Ведь у нас были пропуска. А до дома оставалось метров 100… Но раздался резкий окрик часового: «Руки вверх!» – и молоденький пограничник направил на нас свой автомат. Мы дерзко ему ответили, что даже перед фашистами не поднимали руки, а здесь мы на законном основании проходим: у нас есть пропуска. Пограничник небрежно взял наши пропуска и, тыкая дулом автомата нам в спины, загнал нас в помещение бани и запер. Мы начали шуметь, требовали вызвать командира, но постовой не обращал внимания на наши крики. Дом наш был рядом! Становилось холодно. Чтобы согреться, мы всю ночь проскакали в этой холодной бане.

С рассветом мы вновь начали стучать в дверь и требовать своего освобождения. Часов в 7 утра из палатки вышел молоденький командир погранзаставы и направился к умывальнику. Шум и наши крики привлекли его внимание. Выслушав наши объяснения и доклад часового, он позвонил в милицию, вернул нам пропуска, извинился и выпустил нас на свободу. Больше мы не верили вседозволенности пропусков и ходили домой по другим тропинкам, обходя часовых.

С появлением в школе военрука Виктора Ивановича у нас была оранизована стрелковая секция. Мы научились метко стрелять из винтовки. Начали готовить различные гимнастические выступления. Виктор Иванович раздобыл где-то несколько пар лыж – старых, ободранных. Но мы были так рады им! Палки соорудили сами. Закрепив резинками лыжи на валенках, мы проложили свою лыжню в городе и начали готовиться к соревнованиям. Конечно же не было у нас ни ботинок, ни костюмов, ни креплений на лыжи. Не было и мази для лыж. Мы заменяли ее огарком свечи. Начали готовиться к областным лыжным соревнованиям. Ободренная своими успехами, наша команда отправилась в Ленинград, в Кавголово, где всегда проходили областные лыжные соревнования.

Увидев своих соперников, мы несколько приуныли: у них были новые лыжи, палки, ботинки, крепления, костюмы и различные лыжные мази. …А у нас на всех один огарочек свечи! На общем фоне мы, конечно, очень сильно выделялись своей экипировкой. Но мы не сошли с дистанции! Хотя порой так хотелось просто плюхнуться в рыхлый снег и больше не двигаться! Только усилием воли продолжали двигать ногами. Никто не поддался малодушию и не сошел с дистанции. По результатам мы даже вошли в первую десятку. Потом у нас появились нормальные лыжи и палки, и мы довольно успешно выступали на соревнованиях, принимали участие также и в областных легкоатлетических соревнованиях в Ленинграде.

Одно время директором нашей школы была изумительно красивая, сильная женщина Екатерина Николаевна Мосина. Во время войны она была в партизанском отряде и принимала активное участие в боевых операциях. Мы ее очень любили. Она с большим уважением относилась к нам, стараясь различными мероприятиями разнообразить нашу жизнь. А тем временем я усиленно занималась. Что бы я ни делала: пилила дрова, копала землю под грядки, просто шла по дороге – иногда вслух или мысленно повторяла вновь прочитанное. Успехи в школе были хорошими. В итоге на педсовете было принято решение о переводе меня в 7-й класс досрочно. Там решили, что в 7-м классе будут экзамены за 5-7-й классы, и, что если я выдержу эти экзамены успешно, дальше путь будет открыт.

Надо было не подвести учителей и оправдать их доверие. Правда, случались со мной иногда на уроках казусы. Я была уверена, что самое важное – это когда ты можешь, поняв суть дела, объяснить (предмет) своими словами. И вот на уроке геометрии начала доказывать теорему своими словами. Я ее хорошо усвоила и уверенно рассказывала, не понимая, почему учительница так странно смотрит на меня. Но все вскоре встало на свои места. Приближалась весна, а с ней – очень тревожная и ответственная для меня пора экзаменов. Ведь мне предстояло сдавать экзамены за 5, 6 и 7-й классы. Надо было все выдержать.

Весело и дружно прошел Первомайский праздник 1945 года. Заканчивалась война – эта жестокая бойня. Но еще шли упорные бои за Берлин, еще стреляли пушки, гибли люди. Но уже окрепло чувство уверенности в Победе. Все ждали окончания войны.

Ранним утром 9 мая, когда мы с мамой еще спали, кто-то громко постучал к нам в окно. Мгновенно соскочив с кровати, я подбежала к окну, а за окном стоит мой одноклассник Миша Лисицын. Он весь такой сияющий, радостный машет руками, прыгает и только кричит: «Победа! Победа! Победа! Войне конец!» Быстро одевшись, я с веселыми криками выбегаю на улицу. Еще рано. Только 6.30 утра, но от дома к дому бегут радостные люди, чтобы сообщить как можно скорее эту долгожданную весть. Победа! Все больше и больше народа на улице. Включили радио на полную громкость. Разносятся звуки торжественных маршей. Народ ликует. Обнимаются, целуются. Радость переполняет всех, делает людей единой, дружной семьей. Звучат музыка, песни, смех. В едином порыве все жители города вышли на улицу. До позднего вечера не умолкали музыка, песни. Мир! Теперь при виде почтальона сердце не должно бешено биться от тревоги. Кто уцелел, тот уцелел! И больше не ранит, не убьет пуля фашиста твоих друзей, близких. Конец войне! Германия капитулировала! УРА!!!

С отличным настроением легче и готовиться к экзаменам. Экзамены выдержала на «5». Только по физике получила «4». Впереди 8-й класс! Иногда кто-нибудь, получив пропуск, ездил на поезде в Ленинград. Паровоз был тягловой силой поезда. Однажды я попросила привезти мне пирожное из Ленинграда. И вот в руках у меня ленинградская «нордовская» трубочка с кремом! Какое это было наслаждение! Хрустящая корочка, бархатистый сладкий крем! Эта трубочка стала для меня символом Ленинграда.

Неожиданно маме с оказией из Ленинграда передали небольшой сверточек. Мы смотрели на него, но не спешили распаковывать. Что-то давно забытое напоминал он. Да это же был один из сверточков, который мама, наскоро собрав, передала отцу перед его отъездом в Мурманск в начале войны. К сверточку прилагалось письмо. Из него мы узнали, что этот сверточек отец передал маминой племяннице Елене Николаевне Царевой. Она работала старшей медицинской сестрой в госпитале, где отец ее случайно встретил, возвращаясь от нас из Петергофа.

Елена Николаевна – Неночка – как любя все мы ее называли, была обаятельной молодой женщиной. Она часто приезжала к нам в Петергоф с мужем и сыном. У нее был дивный нежный голос, и мы очень любили слушать ее задушевные лирические песни и оперные арии. Муж ее хорошо рисовал и преподавал в школе. В самом начале войны его мобилизовали в армию. Но вскоре пришла на него похоронка. Погиб в боях на Ленинградском фронте. Неночка работала в госпитале старшей медицинской сестрой. Когда началась эвакуация предприятий, институтов и школ, стараясь уберечь сына, она отправила его в глубокий тыл. Сама же оставалась на боевом посту в госпитале. Работы было очень много. Днем и ночью привозили раненых. В начале 1942 года она родила мальчугана. Но сохранить жизнь малышу не удалось. Это маленькое беспомощное существо не смогло вынести весь ужас блокадного Ленинграда. Много душевных мук пришлось пережить милой Неночке – гибель мужа и ребенка. Все время беспокоила судьба сына. Иногда ей удавалось выбраться из госпиталя и с большими трудностями добраться до дома. А дома ее ждала холодная темная комната с забитыми фанерой окнами.

Каждый раз, бывая дома, она бережно перекладывала сверток с нашими вещами в более надежное, как ей казалось, место. Ведь могла же она выменять эти вещи хотя бы на буханку хлеба. Все-таки подспорье в это голодное время. А у нее даже мысли такой не появлялось. Она считала, что, сохраняя наши вещички, она дает нам шанс на спасение, оберегая от смертельных угроз, подстерегающих в круговороте войны. В этом она была уверена. А вот как она сама осталась жива, можно было просто назвать чудом. Ее поддерживала сила духа и сознание, что надо выжить ради сына. Теперь она одна отвечает за его воспитание и жизнь.

Все хорошо, что хорошо кончается. После снятия блокады вернулся в Ленинград повзрослевший сын. Вскоре она узнала, что и мы все живы. Жизнь продолжается. При первой же возможности милая Неночка передала сохраненный ею сверточек с нашими вещичками. В нем оказались оранжевые фетровые валеночки, которые купила мне мама перед войной, и еще что-то. На голенище одного валеночка голодные крысы прогрызли небольшое аккуратное овальное отверстие. В этих валенках я еще несколько зим с удовольствием протопала в Кингисеппе. Надевая их, всегда вспоминала милую Неночку.

Уже прошло много, много лет. Давно ее нет в живых, а память свято хранит ее нежный голос, ее доброту. Я всегда с душевной теплотой вспоминаю о ней. Ее вера оберегала нас от гибели на протяжении всех военных лет.