Текст книги "Голоса"

– Нужен я тебе там? – усмехнулся старик в усы.

– Конечно, нужен. Я взрослый человек и все продумал. Поехали, дед.

– А женишься и что тогда? Жене твоей я там нужен буду? Ночная кукушка всегда перекукует, Леша, это нормально. И будешь ты мучиться хлеще, чем сейчас. Сейчас ты просто уедешь и будешь меня вспоминать. А если придётся, потом меня куда-то устраивать, мучиться будешь больше и дольше. Будешь переживать, тайно ненавидеть жену и уговаривать себя, что все со мной хорошо. Что мне там, где я есть, хорошо. А червячок внутри будет точить, что лучше бы не дёргал деда с места, где он привык. Нет, Леша. Я знаю, где моё место, где твоё. Я тут останусь, а ты поезжай. И не бери с собой дурных мыслей, оставь все как есть, так оно будет лучше.

Мы оба молчали. Любые мои доводы сейчас не выиграли бы ничего. И о том, что я жениться не собираюсь и скорее всего этого не случится никогда, и то, что никогда я его не сдам ни в какой пансионат для престарелых. В его глазах это все будет меркнуть, ведь для него я просто ребёнок. Но даже в молчании с дедом было легко, он не нагнетал, а облегчал. С ним всегда было просто в таких разговорах.

– Ну, давай отстроим тебе дом, вместо сгоревшего? Разреши мне помочь тебе?

– Не хочу я больше в деревне жить. Сгорел и хорошо, устал я от него совсем. Бросить жалко было, а тут такой случай. Ты не бойся, я поживу ещё. Мне тут легче. Ты мне хочешь помочь? Что ж я согласен. Помоги мне сжечь оставшиеся вещи, которые эти дураки из огня спасали. Мне это все ни к чему, тебе тоже. Что мне нужно там было, я уже взял, остальное хлам. Раздавать никому не стану. Что огонь начал брать, нужно отдать до конца. Считай, причуда у меня такая. Поможешь?

– Да, конечно. Давай сделаем, если ты так хочешь.

Ещё несколько дней мы не трогались с места, я помогал деду во всем, к чему он меня привлекал. Слушал его истории. Терпеливо ждал. Мое время позволяло, и я не торопился жить, деду это состояние было привычно. Все что он делал, не терпело торопливости. Так было всегда. Мы рубили дрова, ходили в тайгу, где он собирал травы. Я опасался, а он говорил:

– Тут нет ничего опасного, сам смотри. Вот зверь, – сказал дед, когда к нам вышел большой красивый волк.

Я скинул с плеча ружье, но дед меня осек:

– Звери все понимают. Говорят, они с нами по-разному. И характеры у всех разные. Кому-то помощь нужна, тот приходит просить. Кому-то просто любопытно. Вот как этому, ишь, красуется. Смотрит не на нас, а мимо будто. Показывается, мол, смотри какой я царь.

– И что делать?

– А ничего не делать.

Дед вышел на шаг вперёд меня, громко свистнул и гаркнул на волка по-звериному.

Волк сделал шаг назад, понюхал землю и посмотрел на деда.

– Тебе чего надо? – спросил дед волка, сдвинув брови.

Волк затряс головой, отмахиваясь от насекомых.

– Ничего? Иди своей дорогой. Пшёл, говорю. Слышишь меня, нет?

Волк, облизнувшись и отвернувшись боком, тихо ушёл. Для меня это было жутковато и странно, у нас были ружья, но дед даже плечом не шевельнул. Я, уже взрослый мужчина, следовал за ним повсюду как маленький ребенок. Он всегда подчинял себе людей, но теперь, как я увидел и зверей тоже. Дед посмотрел внимательно на меня, усмехнулся одними глазами:

– Что, Лёшка? Струхнул? Да ты не робей. Вот, я помню, приезжали к нам охотники. Водил их наш местный провожатым, по реке, далеко. Сошли они вниз на лодках. Там пешком почти день. В ту сторону у нас никто не ходит, но деньги всем нужны.

– А почему никто не ходит?

– Ты не перебивай и узнаешь побольше, – строго сказал дед.

– Не буду больше, прости меня.

– Там, в той стороне, медведь людоед был когда-то. Потом местные охотники говорили, что раз сам людоед, то и приплод такой же будет. Перестали туда ходить. Люди пропадали. А эти молодые, горячие, отчаянные, им надо. Сторговали, значит проводника, дорого взял, считай в пять раз. День на лодке, день ногами по тайге. Идут. Нашему что? Он привычный, не в первый раз. Только сказал им, что на ружья свои не надейтесь, а слушайте меня, что говорю, то и делайте. Те посмеиваются, ты, мол, веди, разберемся. Там место есть, капище святое, нельзя шуметь, пугать можно, но стрелять нельзя. Проводник их предупредил, вести себя тихо, иначе беды не оберемся. Те опять, смешком на него. Но идут тихо. А тот, что последним шел, говорит, как будто дернул его кто за руку. А тайга кривая кругом, над головой смыкается, потемки. Испугался он и пальнул. Проводник за голову схватился и говорит, бежим ребята, ничего не спрашивайте. И припустил. Они и брать-то его не очень хотели, старый совсем, только на себе тащить, а тут не успевают ногами перебирать. Да и сами не отстают, как будто бы страх в спину толкает, жутко. Проводник кричит, не оборачиваться, и скорее пятками перебирать. Хорошо, что он наш, знает, где там заимка старая стоит на высоких ногах. Добежали еле-еле, дед им опомниться не дал, затянул в нее силком, ни живых, ни мертвых. Чем было привалили вход, оконца заткнули. Показывает им сидеть тихо. Они в свои ружья вцепились, сидят, трясутся. Тут и пришло, что их гнало. На крышу прыг, и бегает как ребенок малый. Дверь скребет, по земле вокруг топает, свистит. Потом вроде ушел. Только наш сказал, сидеть до самого утра тихо. Так и просидели. На утро обратно пошли, наохотились.

Дед замолчал.

– Дед, ну и истории у тебя, конечно.

– А чего мои истории? Не веришь? – глаза его лукаво прищурились.

Конечно, нет. Но обижать деда, не в моих правилах.

– Да, страшно просто.

Дед довольно крякнул и мотнул головой. Он сидел рядом со мной, такой уязвимый и такой непобедимый одновременно. Я никак не мог этого внутри себя уложить. С одной стороны, он простой человек из глуши, верит в травы, в приметы, с другой стороны, он переполнен знаниями похлеще энциклопедий. Он говорит и читает на разных языках. Разбирается в астрономии и фармацевтике. Говорит с животными, которые его будто слушаются и ничего не боится, не смотря на свое немощное с виду тело. Он проходит пешком многие километры и будто не устает совсем. Как я раньше не замечал всего этого в нем? Как-то, проснувшись ночью и не обнаружив деда на месте, я встревожился, но нашел его на крыше. Он сидел и пальцем водил по небу от одной звезды к другой, шептал что-то и гладил бороду. Потом шуганул меня спать и долго что-то черкал в своих записях маленьким обломком карандаша. Тут не был мой родной дом или край, но на дедовых отварах и этом воздухе, я стал увереннее, спокойнее и как-то по-настоящему отдыхал.

А однажды я нашел в его рюкзаке, совершенно случайно, старую связку каких-то веточек, бережно обтесанных и связанных кожаным шнурком с изображением рун. Удивившись, там же я увидел истертые карты таро, со странными картинками. Когда спросил у деда, тот недовольно отмахнулся и не стал мне ничего пояснять. Я решил, что, видимо, дед считал себя кем-то наподобие местных шаманов. Когда я высказал невзначай ему это предположение, он поднял меня на смех и еще долго потешался. Как будто я маленький ребенок. Мне даже стало немного обидно, но особого вида я старался не подавать. Вообще, он много читал, книги были конца восьмидесятых годов и все по физике, астрономии, философии. Иногда сквозь сон я слышал, как он смеется над какой-то из них. Нравилась ему и химия. Но всерьез он ее не воспринимал, потому как его ночные смешки, чаще всего вызывала именно она. С каждым днем я все больше хотел забрать его с собой, понимал, что совсем скоро уеду и не известно, когда еще встретимся. Душа просила сладкой лжи как никогда. И я готов был клясться ему и себе самому, что непременно приеду в следующий отпуск, даже если Оксана поставит его на январь. Я представлял, как привезу деду новые научные журналы на всех языках, которые только смогу достать. Как он будет удивляться, что так много удалось людям со времен старых изданий. Привезу ему современный телескоп, раз ему все это так нравится. Как мы хорошо станем проводить время вместе. Возможно, все это с ним сделала старость, возможно, в молодости он был современным человеком, который совершенствовал себя во всем, что его интересовало. Он мог бы быть замечательным ученым, который непременно бы многого добился. Может, в его жизни случилось нечто такое, что он просто ушел от мира и спрятался тут. А с приходом старости, он адаптировал себя под местные привычки. С причудами, с суевериями и прочим. По сути, о его жизни в моем возрасте я ничего совсем не знаю, и он сам ничего не говорит. Когда я пытался его спрашивать, он только бурчал что-то нечленораздельное и уходил или старался быстро перевести разговор. Моей целью не было что-то из него доставать, чинить и ставить обратно, я принимал все так, как он подавал, и мы были довольны друг другом. Пусть все идет своим чередом, но вечерами, мне было немного не по себе от мысли, что скоро придётся возвращаться в свою одинокую квартирку в таком далеком городе. Дед разгадывал мои сны, которые спрашивал каждое утро, когда подавал мне воду для умывания. Я слушал его предсказания и довольно улыбался. Потому что будущее складывалось как нельзя лучше. Я скоро найду свое предназначение, и все пойдет как надо, потому что сейчас я занимаюсь совсем не тем. Я улыбался и думал, что даже деду не по душе то, чем я зарабатываю на хлеб. А потом пришел тот день, когда дед разбудил меня рано и сказал, что пора идти и избавляться от старого хлама. И мы пошли.

Как он мог на это смотреть? Он стоял с такой спокойной серьезностью и бесстрастно смотрел на то, как огонь забирал все то, что он наживал годами. Какие-то скрученные в рулоны плакаты, ящики, книги. Все это листал огонь, ничего не оставляя после себя. С чем-то он провозился долго, что-то исчезало мгновенно. Я наблюдал за всем и чувствовал неприятную тревогу, хотя там не было ничего моего. А дед, был спокоен. Хотя возможно, это только казалось. В какой-то момент он оглянулся на меня. Его глаза были растеряны и беспомощны, но всего на секунду, и тут же он улыбнулся мне и подмигнул лукавыми глазами. Мне стало легче. Его седые волосы и бороду трепал ветер, раздувающий огонь. Я подбрасывал вещи одни за другими, чтобы хоть как-то контролировать пламя. Мы сидели там еще очень долго, и много говорили обо всем на свете. Когда я снова осторожно спросил, как он себя чувствует, он вздохнул легко и свободно:

– Я делаю это уже не в первый раз. Но привыкнуть к такому нельзя, Леша.

– У тебя уже сгорал дом?

– Изменения всегда ведут к новому началу. Это может быть все, что ты ценишь в своей жизни, дом или люди. Любые потери, ничем не хуже дома. Что дом? Единственное, что сохранится в душе от него, это воспоминания. Но сейчас ворочается нехорошее чувство, словно собаку продал. Потерял друга. Это скоро пройдет. Одна неделя, потом другая, год. Остается что-то хорошее навсегда, а все плохое уходит. Но у каждого своя мера, это нужно помнить.

– Что ты имеешь в виду?

– Я говорю о том, что счастье для мальчишки, то ад для старика. У каждого своя мера добра и зла. Когда общаешься с людьми, помни это. Если всех мерять по себе, то готовься за это отвечать. Потому что это не добро. Ты есть ты. Другой человек – это другой человек. Вы живете в разных вибрациях и интерпретируете все по-разному. Делая добро кому-то, можешь навредить себе. Да, человек будет счастлив. А ты? Нас учат очень вредным вещам, которые подходят не всякому. Нам говорят, что, глядя на то, как наши любимые люди счастливы, мы сами становимся счастливыми. Это не всегда так.

Дед замолчал и посмотрел вдаль. А я думал о том, какой он интересный человек и я совершенно не понимал, как же жил без него раньше. Когда все закончилось, старик еще долго ходил вокруг и проверял, не осталось ли чего. Во время пожара выгорел дотла его подвал со всем содержимым. Дед все проверял лично, я никак не мог его уговорить, что все проверю сам. Моя проверка его не устраивала. Глубоко за полночь мы, наконец, ушли. Только тогда я осознал, что очень устал и хочу есть. Дед посмотрел на меня и повел ночевать к бабушке Фире. Она, зная от соседей, чем мы занимаемся, только нас и ждала.

– Привел все-таки. Ну, ты даешь, мучаешь парня до ночи. Смотри ночь полночь, а ты все не унимаешься, – ворчала она на моего дедушку.

– Да, мой, корми, хлопочи, в общем, – по-доброму отмахнулся он от нее.

Но долго отдыхать нам не пришлось. Только мы успели поесть, как в окошко постучали, и в дверь вошел молодой парень. Он виновато и сумбурно что-то объяснял бабушке Фире, и она впустила его к нам. Парень вошел, поздоровался. Осторожно и несмело начал объяснять деду, что ему нужно:

– Там это, отец послал за вами. Говорит, обоих позови. Очень надо. Там это, охотники притащили раненого хозяина, прямо до деревни. Мужики как увидали, что живой, за головы схватились, отец добил его. Теперь, говорит, отговорить надо.

Дед сурово сдвинул брови и молчал. Парень переминался на пороге и поглядывал на деда, боясь что-то говорить дальше, но уйти не мог. Я его понимаю, тут мой дед, а там – отец, тоже по голове не погладит. Мне стало очень интересно, что случилось. Потому что из его речи я не понял ничего.

– Что отец еще сказал? – спросил дед.

– Говорит, иди обоих зови и старшего, и меньшого, они тут огонь жгли, у Фиры ищи. Говорит, скажи, что крови дадим и жира, больно внук у него хилый.

– А сам он что? Почему сам не пришел, ребенка прислал?

Подростку было очень страшно перед дедом, но после его слов он расправил плечи, чтобы казаться старше и воинственнее:

– Он с мужиками свежует, голову варит.

Дед промолчал. Задумался и махнул рукой:

– Иди. Скажи, придём скоро.

Парень тут же убежал. Дед встал и принялся молча собираться. Я, конечно, понимал, что раз ждут нас двоих, то идти придётся. Но внутри неприятно ворочалось чувство, что делать этого совсем не хочу.

– Что сидишь, смотришь? Пошли, раз позвали.

– Может, я тут побуду?

– Пойдем, говорю. Все тебе нужно объяснять. Думаешь мне охота? Сел, сидит. Приглашения ждет.

Дед еще долго ворчал себе под нос пока мы шли до места. Во дворе был каменный таган, на котором стоял большой чугунный чан. В нем, видимо, и варили чью-то голову, потому что рядом стояла старая женщина и помешивала варево. Недалеко галдели мужики на разные лады. Но при виде нас притихли, и крупный коренастый старик пошел нам навстречу:

– О, пришли. Только вас и ждем.

Тут же во дворе, было сооружение, которое мне чем-то напоминало летнюю беседку. Ее тускло освещала старая подвесная лампа, висевшая над большим каменным столом. Свет был теплый, уютный. На столе расставляли посуду с едой молодые девушки. Они не глазели по сторонам и вели себя крайне тихо, спрятав голову в плечи. Для меня все это было странно, потому что днем подобные девушки вели себя намного раскрепощенней. Рядом со столом, на больших острых деревянных распорках, была натянута шкура огромного медведя.

– Так, они медведя убили что ли? – тихо спросил я деда, с интересом трогающего шерсть.

Он поменялся в лице и строго на меня шикнул:

– Цыц. Не зови то, чего не знаешь. Даже имя не произноси.

– Почему? – искренне удивился я.

– Потому что придёт, догонит и накажет. Он – хозяин тайги. Нельзя обижать неуважением. Вот этот, смотри какой большой. Настоящий царь царей. Хороший охотник такого зверя принести может. Только нельзя охотникам очень многих вещей. Потому как охота – это про умение, выживание, еду, традиции, устои предков рода мужчины. Не развлечение и добыча ради славы. Нельзя охотнику зверя мучить. Нельзя хвастать перед охотой своим умением, нельзя к жене приходить, нельзя брать много и продавать добытое тоже нельзя. Вот эти охотники сделали большую ошибку. Они не убили, а ранили его и долго сюда везли. Теперь он их запомнил и станет мстить. Это традиции, в которые верят все эти люди. Как религия, понимаешь? Чем больше народа в это верит, тем реальнее происходят вещи, о которых я тебе говорю.

– А для чего мы здесь?

– Будем медведя отговаривать.

– От чего? – удивился я.

– От мести. Ты смотри, как все делают, помалкивай и делай то же самое. Не кривись, не смейся, просто наблюдай и делай без пререканий.

Дед внушительно посмотрел на меня, я смиренно потряс головой, обещая все выполнить. Вся эта атмосфера, мне казалась дикой и странной, но слишком завораживающей. Тут за столом, были только мужчины, женщины подавали по кругу, обжигающе-горячие миски из дерева, с дымящимся мясом. Мне стало комфортно, я расслабился и внимательно смотрел на все вокруг. Посреди стола поставили большой чан с бульоном, в который дед опустил огромный деревянный ковш. До этого момента, все мужчины приглушенно бубнили что-то один другому, но тут все стихли. Дед зачерпнул немного, поднес к губам, отпил и, выплеснув остатки за спину, громко сказал:

– Эх, ты думаешь, кто тебя убил? Это не мы, это вороны. Вон там над твоей тропой летели, беги скорее, а то старый ворон улетит, не догонишь.

Дед передал черпак, старику, который нас встречал. Тот проделал тоже самое, и громко крикнул:

– Это не мы тебя убили, это другие люди, они охотники, как и мы. Там был один косой, другой кривой, вон они убегают. Торопись, догоняй, а то уйдут.

Следом половник с бульоном брали по кругу все мужчины и каждый уверял на свой лад, медведя, что убили его не они. Я обратил внимание, что каждый старался придумать что-то особенное не одинаковое. И как в этот момент, все одобрительно улыбались. Мне передали ковш, и я так же как все отхлебнув и пролив остатки, громко сказал:

– Слышишь меня, лохматый, не трогали мы тебя. Это сделали какие-то цыгане. В цирк хотели тебя утащить, да не вышло, ты большой смелый воин. Один был в большой лохматой шапке. Беги, догоняй поскорей, еще успеешь.

Все одобрительно покивали головами и заулыбались. Потом мы ели жесткое мясо с ароматными травами и неспешно вели беседу почти до самого рассвета. Дед ел мало, но аккуратно и проворно. Но, так он ел всегда. Я спрашивал, почему так, ведь есть порцию размером с куриное яйцо, а потом весь день активно двигаться весьма тяжело. Дед отвечал, что старикам нужно есть мало, ходить много, чтобы не отправится к предкам раньше срока. Когда мы вдвоем возвращались к бабушке Фире, он спросил:

– А почему ты сказал про цыган?

– А, шут их знает, не люблю я их.

Мы сели у дома на лавке, и дед смотрел на падающие предрассветные звезды, что-то беззвучно шептал. Я не хотел один идти в дом и ложиться без него, дрема предательски накатывала все сильнее. Дед удивленно посмотрел на меня, будто только заметил, что я все еще тут, усмехнулся, накрыл меня своим раскидистым балахоном, таким теплым и уютным, что я совсем повесил нос:

– Что сидишь, не идешь спать? Старика не пересидишь, никогда.

Потом, когда засыпал в доме, подумал о том, что вот прошел еще один день моего ускользающего отпуска и о том, что все же буду ездить сюда раз в год точно.

На следующий день, в деревню пришла из леса чья-то собака. Она была явно истощена и легко шла к людям. Небольшой песик, явно дворянской наружности, с длинным белым телом, короткими лапками и рыжей головой с маленькими ушками. Порода была, явно не охотничья. Все мужики, встречающие его, посмеивались, гладили и звали за собой. Пес с удовольствием принимал ласки, но ни с кем не шел, видимо в ожидании хозяина. Его покормили, дали воды. Наевшись и отлежавшись в тени, он слонялся от одного двора к другому. Дед посмотрел на него и сказал, что зря над ним потешаются, нельзя судить по внешности. Пес почувствовал, что дед уважает в нем личность и стал таскаться за нами. Старик пса не отгонял, я было подумал, что он возьмет его себе, но дед сказал, что пес с ним пока не придёт хозяин. А он точно придёт, таких друзей не бросают. Когда прошел еще день, старик засобирался на заимку, меня с собой брать не хотел:

– Тебе пора возвращаться домой, – тихо сказал он. И у меня защемило в груди от этих важных слов. Ведь мне и правда, было пора.

– Дед, может я отзвонюсь на работу, и останусь еще ненадолго?

– Нет, нельзя. Поезжай, Алексей. Пора.

Он собрался уйти прямо сейчас, а это означало, что вот оно и есть время прощания. Я обнял деда и сказал, что скоро приеду. Он похлопал меня по спине:

– Не торчи тут со мной. Езжай домой. К сожалению, все приходит к концу. И помни, я тебя вижу и слышу.

Я был подавлен и растерян, а он так мгновенно растаял, что мне первые два часа казалось, что меня маленького потеряли родители среди чужих людей. Он ушел, я остался. Тем, кто остается всегда тяжелей.

Уже в дороге постоянно вспоминал это ужасное чувство, накатившее из далекого детства. Оставлял деда с тяжелым сердцем. Я плохо помнил, как сверял расписания, как уже в дороге заказывал билеты. Как собирал вещи, уезжая от плачущей бабушки Фиры. Я забрал и кассеты, просто на память. Когда я сел в поезд, мне хотелось просто уснуть и все начинать забывать. Поезд тронулся, пошел по тайге, и тут я увидел деда, он с тревогой смотрел на пролетающие вагоны. Я был в шоке, ведь мы не могли добраться сюда, почти одновременно. Это было слишком далеко. Рядом с ним стоял белый пес. Поезд быстро уносил меня вдаль. Тяжелая тревога, вновь неприятно шевельнулась внутри, но я стойко держал себя в руках, чтобы не сойти на ближайшей станции.

Всю дорогу хотелось молчать. Не помню ничего особенного, утешительного или примечательного. Мне много раз звонил Паша. Я не брал трубку. Так же я поступал и с остальными звонками. Потом все же решил перезвонить, когда буду готов. Тем более, что пока и сам не до конца разобрался в своих чувствах и ощущениях. С каждым километром, приближающим меня к дому, я становился старше. Из беззаботного мальчишки, который хочет вернуться туда, где провел отличное лето, я вновь становился взрослым человеком. В общем, когда я вышел на перрон своего города, был уже в порядке. Дома натуральным образом мучился от безделья. Все стало неудобным, глупым, бессмысленным. Чай был не вкусным, похожим на веник. Все раздражало. Сон мне тоже не помог, точнее сказать, я так и не смог уснуть. Было решено ехать на работу.

Оксана была очень рада моему возвращению. Я прочитал все свои записки, вздохнул и развернул папку с делом Вени, которого Оксана заботливо мне подсунула накануне моего отъезда. Сессии, составленные мной ранее, привели мысли в относительный порядок, и я принял решение о встрече с самим Вениамином.

В комнату вошел худощавый, высокий мужчина неопределенного возраста, с суетливыми глазами и непослушными отросшими кудрями. Он был растерян.

– Меня зовут Веня, – тихо сказал он.

– Меня Алексей, – ответил я и пригласил его присесть на диван, напротив.

Он не спеша прошел к дивану, осторожно присел и обеспокоено посмотрел на меня.

– Мы будем встречаться с вами и просто беседовать. Если что-то покажется вам неуместным или какие-то мои вопросы покажутся вам слишком личными, я прошу сказать мне об этом. Мы сразу сменим темп беседы, ровно до того момента, пока вам не станет полностью комфортно.

Веня кивнул и смотрел только в пол. Я не торопил его. Потом он вдруг серьезно посмотрел на меня и напрягся:

– Раньше меня лечил другой врач. Правда, это было в другом месте. Я приезжал сам, и мы тоже разговаривали. Он выписывал мне таблетки разные. Скажите, теперь вы тоже будете меня лечить?

– Мы будем проводить сессии, но я не врач, я психолог.

– А мне нужен психолог?

– Ну, пока вы тут у нас отдыхаете, а я здесь работаю, почему бы не воспользоваться такой возможностью?

Веня замолчал, я терпеливо ждал. Мне кажется, что в наше время мы слишком давим друг на друга. Требуем скорых решений и немедленных ответов, невероятно раздражаемся, если не отвечают на наши сообщения и они висят в прочитанных, то же самое с телефонными звонками. Но почему? Почему все так импульсивно? Почему не даем время на размышления и обдумывания, ведь так ответы будут наиболее наполнены смыслом? Все больше и больше в нашу жизнь входит скорость восприятия информации, и ее обработка. Но простите, это не общение, это полуфабрикат. Фастфуд современности теперь не только пластиковые булки, это теперь и общение людей. От этого страшно. Я не призываю вернуться к надушенным письмам, с локоном любимого человека, но приятнее получать обдуманное готовое сообщение, чем набор сумбурных букв, не так ли? Мы быстро дружим, быстро женимся, быстро заводим врагов. Это все так же быстро, как и глупости, которые мы совершаем, имеет последствия, которые оставляют огромные зияющие озоновые дыры в душе. И каждый из нас их латает по-своему, чаще тем, чем сам переполнен.

– Как мы будем работать с вами? – спросил он тихо.

– Я думаю, мы будем говорить каждый раз о том, что вас волнует. Также у нас будет обязательная часть. Вы будете записывать кое-что для меня в те дни, когда вас что-то станет беспокоить. Вы опишете, что именно произошло, и что вы чувствуете. Мы будем это обсуждать. А также, каждый раз, вы будете заполнять для меня небольшую анкету вашего состояния и настроения. Это поможет нам обоим в дальнейшем смотреть на динамику. Давайте строить планы по мере поступления, – я улыбнулся. Мне отчего-то нравился этот парень.

– Я не знаю пока, что говорить. Давайте попробуем.

– Расскажите о себе все то, что считаете нужным или важным. Я вас не оцениваю, я принимаю таким как есть. Постарайтесь максимально расслабиться, насколько это возможно.

– Я вот сейчас задумался, знаете, я совершенно не помню, сколько точно мне лет. Я раньше считал от возраста брата. А теперь, совсем из головы вылетело, сколько же ему? У меня бывают такие периоды, как бы точнее сказать, замкнутости. В такие дни, мне больно разговаривать с людьми, и я стараюсь спать. Голова болит.

Вениамин обнял взлохмаченную голову ладонями и пригладил волосы, которые не думали его слушаться и тут же вернулись на свои беспорядочные места.

– В дни замкнутости вам не изменяет память? Вы готовите, едите? Помните все события дня?

– М-м-м. Не могу сказать, я не помню точно. Но не так давно это повторялось, я до сих пор вырываюсь из этого сна. Не знаю, как объяснить. У меня душа внутри как бы замирает, и я почти ничего не чувствую и очень плохо помню. Но могу точно сказать, что иногда расстраивается зрение, и я плохо вижу. Иногда болит голова так, что я слышу звук в ушах, будто гул, на одной ноте, это очень неприятно.

– Вам кто-то помогает в это время? Брат? Еще кто-нибудь?

– Раньше да. Но сейчас я умею справляться с приступом. Главное, добраться до какой-нибудь кровати или дивана. Я укрываюсь с головой и лежу. Проходит всегда по-разному. Бывает день, бывает несколько часов. А бывает и несколько дней.

– Ваш врач вам выписывал какие-то препараты? Вам помогало?

– Да, есть таблетки. Одни нужно пить каждый день, другие во время приступа. Еще есть третьи. Но, я не помню, что он про них говорил. Я все расскажу, когда мне станет легче. Сейчас не помню.

– Скажите, вы принимали таблетки, которые нужно пить каждый день?

Веня потер ладони и стал тихонько раскачиваться:

– Не всегда.

– Вы забывали про них?

– Я принимал их сначала. Но от них, я не такой. Точнее, я не чувствую себя нормальным.

– Вы об этом говорили своему врачу?

– Я говорил. Но он сказал, что нужно постараться как следует и все получится.

– Это интересно.

– Да. Я тоже так подумал и больше ни на что не жаловался.

– Хорошо. И таблетки вы больше не принимали вообще?

– Да.

– Вы говорили кому-либо из своей семьи, что не принимаете их?

– Я не уверен, что вообще говорил про них, как их нужно принимать.

– Скажите, пожалуйста, с кем вы живете?

– С женой. А мой брат не говорил вам об этом?

– Давайте сконцентрируемся на том, что говорите мне именно вы. Для нас с вами, это намного важнее, чем слова кого-либо другого.

– Хорошо. Я живу с женой.

После этих слов, по его лицу словно пролетела тень, и он заметно замкнулся.

– С вами все в порядке?

Вениамин начал раскачиваться сильнее и отрицательно покачал головой.

Я попросил персонал проводить его в комнату, дать успокоительное и уложить спать. Больше, в тот день говорить было не о чем. Вряд ли мне удастся соблюдать протокол, но, надеюсь, мы придём в итоге хоть к чему-то. Времени оставалось еще много, и улизнуть в кабинет вряд ли удастся. Потому, я решил добровольно пойти в кол центр и отработать смену. Домой совершенно не хотелось, а бумаги я успею заполнить еще сто раз. В помещении было как всегда очень шумно. Все жужжали, галдели, пили кофе. Кофейный автомат был раскален так же, как и компьютеры, за которыми сидела смена в полном составе. Я посмотрел на таблички с отсчетом времени разговоров и понял, что сегодня пятнадцатью минутами не обходится. Старший менеджер был краснее, чем галстук на его шее. Он нервничал, и бегал от стола к столу, указывая на часы. Сотрудники старались не обращать на него внимания. По-моему им, как и мне, больше всего на свете хотелось его пнуть. Совсем недавно нам ввели новое правило, что разговор должен быть не более пятнадцати минут. Но так не бывает. Ты не можешь сказать, сколько по времени будет идти беседа. Все проходит быстро только в том случае, если молодежь решила порезвиться и начинает вас троллить. Мы всегда знаем, что это розыгрыш, но по инструкции просто положить трубку нельзя. Приходится выслушивать тонну идиотских шуточек, проглотить и ждать, когда им надоест и они сами бросят трубку. Еще бывает, что кто-то просто ошибся, но остался на линии из интереса. Но, если звонит человек, которому реально нужна помощь, какие тут могут быть пятнадцать минут? Что можно успеть за это время? Все невероятно взбунтовались. Было много шума, но приказ пришел откуда-то свыше, и бунт сам собой сошел на нет. Я нашел свою чашку в таком страшном состоянии, что ее никто не брал кроме меня. На это и был расчет, когда покупал чашку с таким принтом. Конечно, я мог каждый раз притаскивать свою или пить из общих. Но это было не так интересно, как отвоевать у армии психологов свой остров спокойствия и недосягаемости. Получил из автомата свой горячий кофе. Взял какой-то сэндвич в подозрительной упаковке и пошел искать свой стол. Каждое рабочее место представляло полу-кабинку, которая отгораживала тебя от всех. В то же время, если слегка приподняться, я видел каждого в этом зале. Для быстроты общения это было более-менее удобно. Но все же с трепетом вспоминаю времена, когда дежурил один на телефоне доверия. В моем распоряжении было все здание, и я мог сидеть хоть в трусах. Конечно, до первого случая, когда я попался на камеру, которую совсем недавно поставили. Меня это не слишком волновало. Однако нагоняй от директора все же заслуженно получил и больше так не делал. Но, боже, я был один. А сейчас нас тут целая армия, самая настоящая армия рабов с погонщиком, все как в старые добрые времена древнего Египта. Мы батрачили как проклятые, ограниченные временем, прикованные каждый к своей кабинке. Строили пирамиду великому фараону Тутен Оксане. Еще ни один человек не выдерживал две смены подряд, потому что это невозможно. Дежурный менеджер подошел ко мне, указав на свободный стол.