Текст книги "Блудные дети"

– Послушай, Макс! – начал было я, но тут за белой дверью раздался странный звук, похожий на удар била или гонга.

Макс остановился и вытянулся в струну, точно охотничий пёс, заслышавший рог хозяина.

С небольшим интервалом звук повторился ещё и ещё. Я уже забыл, о чём собирался сказать Максу, и с нетерпением, с любопытством ждал, что сейчас будет. Распахнулась белая дверь, и к нам из темноты выступила удивительная фигура.

Это был довольно высокий и крепко сложенный человек, одетый в кумачовый балахон. Глаза его прятались под капюшоном. На шее висела тяжёлая цепь из белого металла, по всей видимости, из серебра, а на цепи болталась какая-то непонятная серебряная фитюлька. Вид этого человека немного напугал меня сходством со средневековым палачом: не хватало ему только горбатого топора в руках. Но тут он заговорил с нами, и я ободрился.

– Желаете ли вы вступить в братство свободных людей? – спросил красный человек прерывающимся голосом.

– Да, – с готовностью, но в то же самое время боязливо ответил Макс.

– Желаете ли вы стать братьями людям, не признающим над собой никакой власти, кроме власти верховного владыки, хозяина Земли?

– Да, – повторил Макс.

– Желаете ли вы разделить участь своих братьев, отвергающих все ложные вероучения и отрицающих лицемерие и ханжество?

– Да…

– Вы ответили на три вопроса, вы можете войти в храм…

И он отступил в темноту, чтобы дать нам дорогу. Заметив, что я без капюшона, он сказал:

– Брат, в храме мы покрываем головы. Надень свой капюшон.

Я послушался.

Конечно, ни я, ни Макс ничего не знали ни о каком братстве, не имели ни малейшего представления о «верховном владыке, хозяине Земли», представить себе не могли, какую участь придётся разделить нам со своими новопровозглашёнными братьями да и братьев-то никаких в глаза не видывали.

Мы прошли по короткому коридору и оказались в небольшой проходной комнатке. Окна здесь были занавешены плотными тёмными шторами, стены тоже были затянуты или замазаны тёмным. У противоположной от окна стены стоял длинный стол, покрытый тяжёлой тканью. На столе были книги, человеческий череп, какой-то огромный нож, молоток и высокий серебряный потир. Другой мебели кроме стола в комнате не было. Вместо электрического света горело множество свечей в высоких напольных подсвечниках и прямо на полу. Под окном я увидел целую поляну зажжённых свечей.

Вдоль стен на расстоянии шага друг от друга стояли люди в красных или чёрных балахонах и держали в руках свечи. Удивило меня то, что некоторые свечи были из чёрного стеарина. Я никогда прежде не видел чёрных свечей. На стене позади стола висела какая-то странная абстрактная картинка с изображениями геометрических фигур, кажется, треугольников. Справа от картинки висел колокол, слева – гонг.

Всё это было похоже на сказку. Я ни за что бы раньше не поверил, что в обычной московской квартире можно встретить что-то подобное. Балахон путался у меня в ногах, капюшон мешал видеть, но любопытство, разгоравшееся с каждой секундой, заставляло меня не замечать неудобства, а только ждать, что будет дальше. Посреди комнаты, прямо на полу были начертаны мелом какие-то линии. Красный человек жестом пригласил нас подойти к этому месту, и когда мы приблизились, жестом повелел нам встать в самый центр пересекающихся линий. Потом вдруг дверь в соседнюю комнату отворилась, и вошли трое.

Эти трое тоже были одеты в чёрные балахоны. Вошли они медленно и торжественно, как епископы от инквизиции, и остановились за столом. Один из них оказался в центре, двое других по сторонам и на шаг сзади. Выждав немного, тот, что в центре, обратился дружелюбно к собранию:

– Помолимся?

По комнате пронёсся одобрительный шумок, все зашевелились, точно в ожидании чего-то приятного. «Инквизитор» воздел руки и произнёс:

– О, верховный владыка, хозяин Земли! Помоги нам отличать добро от зла, помоги нам различать наших братьев! Помоги нам узнавать стремящихся к совершенству! Помоги нам отличать свободных от рабов, верных от неверных! Аминь!

И все вокруг зашептали:

– Аминь…

– Аминь…

Тогда Инквизитор ударил молотком по столу и обратился к нам:

– Кто вы и зачем пришли сюда?

Вот те раз! Вопрос показался мне настолько глупым и неуместным, что настроение моё, навеянное здешней обстановкой, стало понемногу таять. Ещё несколько секунд и я сорвал бы с себя капюшон и наговорил бы всем дерзостей. Но тут знакомый нам Красный человек выступил вперёд и громко объявил:

– Они здесь, чтобы вступить в братство свободных людей.

– Что это значит? – спросил Инквизитор.

– Они хотят стать братьями людям, не признающим над собой никакой власти, кроме власти верховного владыки, хозяина Земли.

– Что они могут сделать для этого? – снова спросил Инквизитор.

– Они обещают разделить участь своих братьев, отвергающих все ложные вероучения и отрицающих лицемерие и ханжество.

– Тогда пусть принесут клятву!

– Согласны ли вы поклясться в верности братству? – повернулся к нам Красный человек.

– Да, – тихо сказал Макс.

– Согласны ли вы поклясться хранить тайну братства?

– Да…

– Тогда повторяйте клятву!

– Клянусь!.. – провозгласил Инквизитор. – Перед лицом верховного владыки, хозяина Земли клянусь никогда и ни одному лицу не открывать ничего из того, что здесь увижу и услышу!

– …Здесь увижу и услышу… – нестройно бубнили мы с Максом.

– Клянусь исполнять все поручения братства, хотя бы это стоило мне жизни!

– …Стоило мне жизни…

– Клянусь беспрекословно повиноваться во имя верховного владыки, хозяина Земли!

– …Хозяина Земли…

– Если я нарушу мою клятву, то пусть измена моя не останется безнаказанной. И пусть мне перережут горло этим ножом… – Инквизитор поднял со стола здоровенный нож с чёрной рукоятью, – если я буду виновен в измене.

– …Виновен в измене…

Признаюсь, от последних слов мне сделалось как-то не по себе.

А Инквизитор снова схватил свой молоток и семь раз с силой ударил им по столу.

– Больше вы себе не принадлежите, – сказал он наконец. – Ритуальный нож настигнет любого клятвопреступника. Сделавший первый шаг уже не может отступить, иначе погибнет.

Тут он придвинул к себе потир и взял нож в правую руку.

– Скрепите свою клятву кровью и приимите в себя кровь братьев, и будем пребывать все в каждом и каждый во всех. Подойдите, – обратился он к нам.

Мы с Максом медленно подошли к столу. Инквизитор протянул мне левую руку, и когда я приготовился пожать её, вдруг ухватил меня за запястье и в ту же секунду ножом полоснул мне палец. От неожиданности я дёрнул руку, но он удержал меня и тоном, каким уговаривают ребёнка съесть кашу, сказал:

– Вы должны скрепить свою клятву кровью.

С пальца в потир упало несколько капель, после чего Инквизитор, как вампир, упившийся кровью жертвы, потерял ко мне всяческий интерес. Выпустив мою руку и не обращая на меня больше никакого внимания, он повернулся к Максу.

Макс не шевелился. Инквизитор молчал и ждал. Молчал и Макс. Вышла заминка.

– Вашу руку, – ласково сказал Инквизитор.

Макс не шевелился.

– Руку, – громче и твёрже повторил Инквизитор.

В комнате кто-то пошевелился. И мне показалось, что это собираются схватить Макса, чтобы насильно взять у него кровь. В то же самое время Макс нехотя и брезгливо, как девица ненавистному жениху, протянул Инквизитору свою руку. Тот жадно схватил её, надрезал и сцедил кровь…

Один за другим все, кто были в комнате, стали подходить к столу, чтобы оставить несколько капель крови в серебряном потире. Наконец, Инквизитор надрезал и свой палец. Алые капли упали в потир. Инквизитор положил нож на стол, отпил из потира, и со словами: «Приимите…», передал чашу мне.

Тёмная, густая жидкость, плескавшаяся в серебряном потире и оставлявшая на стенках маслянистые подтёки, возбудила во мне новые чувства. Мне было страшно, оттого что я готовился выпить человеческой крови и оттого что рецепт напитка оставался мне неизвестен. Мне было противно, оттого что люди, давшие кровь, могли оказаться больными. В то же самое время меня раздирало любопытство: мне было интересно попробовать чужой крови и узнать, из чего приготовлен напиток в потире. И я сделал глоток.

Это было какое-то сладкое красное вино, очень крепкое, с сильным сивушным запахом – вероятнее всего, кагор, разбавленный водкой или даже спиртом. Солоноватый, металлический привкус крови едва угадывался.

С одного глотка я захмелел. Позабыв про давешний страх, я даже развеселился.

Наконец потир оказался на столе. Инквизитор трижды ударил молотком по столу и произнёс:

– Изменник достоин смерти, ибо изменой своей осквернит он кровь братьев…

Но мне всё казалось, что это какое-то шутовство, игра и сейчас все сбросят с себя балахоны, и будут смеяться, как ловко обвели нас. На всякий случай я не снимал с лица улыбки, означавшей, что я дескать всё знаю, но до поры до времени не подаю вида. Конечно, думал я, под балахонами окажутся старые знакомые. И даже пытался представить: вот это, с чёрной свечой в чёрных когтях, наверное, Липисинова. А это, с белой свечой, рядом, Алиса…

– Братство наше, – продолжал Инквизитор, – видоизменяясь, существует с древнейших времён. В основе нашего учения – древняя мудрость, а не лицемерный самообман и ханжество. Вот почему целью братства всегда было искоренение предрассудков и освобождение человека. Человек рождён для свободы, и всё, что покушается на эту свободу должно быть уничтожено. Освобождение – вот единственный долг каждого человека. Для этого каждому человеку необходимо научиться руководствоваться разумом. Только разумом познаётся истина. Ибо истина – это благо, истина не может быть вне блага. А благо – это только то, что полезно человеку. Что же может быть полезнее человеку чем утоление его собственных природных наклонностей! Что может быть полезнее для алчущего чем кусок хлеба? Что может быть полезнее для жаждущего чем глоток воды? Все наклонности даны человеку природой. Следовательно, их утоление и есть истина. А так как природой для каждого человека определены разные наклонности, и утолять их каждому приходится по-своему, то и истина для каждого своя. Единственное, что объединяет всех людей – это понимание добра и зла. Добром мы называем всё, что полезно человеку, а, следовательно, приятно. Злом мы называем всё, что неполезно и неприятно. Нужды людей – это, прежде всего, нужды плоти во всём многообразии проявления. Следовательно, удовлетворяя желания и нужды плоти, человек осознанно творит добро. Добро – это благо. Благо – это истина. Истина доступна только свободным. Следовательно, удовлетворяя желания и нужды плоти, человек по-настоящему освобождается. Вот правда открытая человечеству ещё в древние века! Вот правда восхищенная и вновь обретённая! Восстановим же, братья, утраченный рай! Освободимся же сами и поведём к свободе других! Восставший да будет уничтожен! Ибо никому не дано знать, когда наступит час нашего торжества, но чем скорее пополнятся ряды армии верховного владыки, хозяина Земли, тем скорее наступит час освобождения! Поклянёмся же, братья, именем ангела света топтать ногами все предрассудки! Поклянёмся же именем утренней звезды вырывать с корнями суеверия и невежество!

– Клянёмся…

– Клянёмся… – послышалось со всех сторон.

И я, чтобы не отставать от остальных, прошептал:

– Клянёмся…

Инквизитор обрушил на стол семь ударов, после чего громко, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:

– Который час?

– Полночь, – ответил кто-то из комнаты.

– Так как теперь полночь, – объявил Инквизитор, – мы продолжим наши занятия. Но пусть новые братья покинут нас, ибо им не дано ещё знать всех тайн!

С этими словами он три раза ударил по столу своим молотком и приготовился сказать что-то ещё. Как вдруг на последнем ударе стол, крякнув как от доброй рюмки водки, с треском сложился птичкой, задрал бесстыдно скатерть и выставил на обе стороны тонкие, облезлые ноги. Всё, что было на столе: череп, книги, потир, нож – всё покатилось в расщелину. А в комнате всё смешалось. Кругом заохали, заахали, завизжали. Стали тушить свечи, бросились скопом к столу. Кто-то даже сорвал колпак с головы. Нас с Максом оттеснили в прихожую и довольно бесцеремонно выставили из квартиры.

На площадке у лифта курил какой-то парень, а внизу у мусоропровода расположилась целая компания. Несколько человек с пивными бутылками и сигаретами расселись на ступенях и довольно громко смеялись.

«И чему они могут так радоваться?» – подумал я, тут же возненавидев их всех.

Но компания не обратила на нас никакого внимания, как не обращала внимания на парочку, слившуюся в поцелуе да так и остолбеневшую между окном и мусоропроводной трубой.

***

На другой день я уже стыдился своих приключений. Я томился от наплыва самых разнообразных чувств, в которых не мог разобраться. Мне было неприятно вспоминать вчерашний балаган. Но в то же самое время я был доволен собой. Я гордился своей смелостью, своей дерзостью, мне льстило, что я вошёл в совершенно диковинное сообщество. И тут же, уличив себя в этом мелком тщеславии, я злился. И тут же снова краснел от мысли, что позволил кому-то так разыграть себя. Неспособность разобраться мучила и пуще злила меня.

На Макса, свидетеля и виновника моего позора, я не мог спокойно смотреть. И за весь день я не сказал с ним и двух слов. Макс тоже оставался молчалив и задумчив, и даже как-то величественен, что уж совершенно не шло к нему.

Уже ночью, лёжа в постели, я дал себе слово забыть всё, что случилось с нами. Я решил, что никогда не стану заговаривать об этом с Максом и никогда больше, ни под каким предлогом не стану вступать в тайные общества. Это решение придало мне спокойствия. Я почувствовал облегчение, как если бы избавился от тяжёлого груза. Мне захотелось решиться на что-то большее. И я сказал себе, что не буду бывать на вечерах у Алисы. Не помню уж, как это пришло мне в голову. Помню только, что мне тогда с необычайной силой захотелось чего-то благообразного, настоящего. И вот, ничего лучше я и не смог изобрести.

Думать, что никогда больше я не появлюсь в доме на Гончарной улице, было грустно. Но вместе с тем, я чувствовал, что, отказавшись от этих визитов, я сделаю что-то очень важное и полезное. Когда я сказал о своём намерении Максу, он не удивился и не стал возражать. А только, передёрнув плечом, сказал мне:

– Странно… Я думал, она тебе понравилась…

– Кто?

– Алиска…

– Дурак!..

А между тем обнаружилось, что «братство свободных людей» – никакая не шутка. И клятва, которую мы принесли, и кровь, которую пили – всё это настоящее и вопиет о продолжении. Макс передал мне длинный, глянцевый конверт из хорошей, плотной бумаги. В письме говорилось, что 13 октября ровно в 21:45 мы должны явиться по уже известному нам адресу. Тоска навалилась на меня, пока я читал это письмо. Как-то смутно я чувствовал, что мне уж никогда не отвертеться от «братства». И что навеки связан я с Максом этой чёртовой верёвочкой. В назначенный день я тащился за ним как на заклание.

В двадцать второй квартире нам снова выдали балахоны. Только теперь мне достался чёрный, а Максу красный. Вилен, случившийся тут же, объяснил, что белые балахоны положены только новичкам. А поскольку мы уже прошли обряд посвящения, то имеем полное право на одежды посолиднее.

В комнате было всё то же: ряженые, свечи на полу и в руках, тот же потир, молоток, кинжал. Только стол был другой. Нас поставили в шеренгу с другими «братьями». И вскоре затем в комнату ввели какого-то маленького угловатого человечка в белом балахоне. Новичок крутил головой и, очевидно, был поражён увиденным. Так, что даже рот у него не закрывался. Мне вдруг стало жаль этого несчастного. Но очень скоро я забыл и думать о нём. С удивлением заметил я, что пока шёл обряд, настроение моё, как столбик термометра жарким утром, медленно, но неуклонно ползло вверх. Страх и тоска сменились во мне желанием какого-то дикого, необузданного веселья. Я смеялся над своими сомнениями и не жалел, что пришёл сюда. «Прав был Вилен, – думалось мне, – будем его благодарить!»…

– Который час? – расслышал я вопрос Инквизитора.

– Полночь, – ответил кто-то.

– Так как теперь полночь, – сказал Инквизитор, – мы продолжим, братья, наши занятия. Но пусть новый брат покинет нас, ибо ему ещё не дано знать всех тайн…

Раздались три удара. И человек в Красном балахоне вывел новичка из комнаты. Скоро я услышал, как в прихожей хлопнула дверь. В то же самое время из двери, через которую появлялся Инквизитор со своей свитой, вышла девица в чёрной полумаске. В руках она держала стальную миску. Девица была чудо как хороша. Длинные русые волосы её были рассыпаны по плечам. Тело не имело изъянов. Это легко было заметить, тем более что девица была совершенно голой. Нисколько не смущаясь своей наготы и улыбаясь всем ласково, она подошла к одному из «братьев». Тот сделал глоток из миски. Девица кивнула и перешла к следующему «брату».

Она обнесла всех. И каждый сделал по глотку из миски. Только после этого девица удалилась.

– Братья! – объявил Инквизитор. – Мы собрались здесь, чтобы славить нашего владыку, хозяина Земли. Но мы собрались здесь и для того, чтобы научиться свободе. А для этого каждый из нас должен стать богом. Что это значит? Бог есть абсолютное начало. Но и в каждом из нас есть абсолютное начало. Что же мы должны сделать, чтобы открыть его в себе? Вы знаете, братья, что любовь – ключ ко всему. Предадимся же любви! И пусть любовь освятит нас и выпустит ту энергию, что сделает нас немножко свободнее от всех наших уз и комплексов.

Тут где-то за стеной, очевидно, в соседней комнате, включили музыку. Кажется, это было что-то из репертуара «KISS». Но в первый момент звуки показались мне настоящим неистовством: выкрики, сопровождавшиеся ритмичными ударами и гнусавым гулом электрических гитар.

В комнату снова вошла нагая, но уже не одна. За руку она вела другую девицу, тоже совершенно голую, глаза которой были завязаны чёрной повязкой. Эта вторая невыгодно отличалась зажатостью и одеревенелостью. Даже груди её, слабые и неразвитые, показались мне похожими на две стружки. Её подвели к столу и уложили на спину.

Что было дальше, я не стану описывать. Скажу только: хоть я был пьян, и в голове у меня стучало, но я искренно удивился – именно удивился! – разверзшемуся кругом меня безобразию. Я торчал свечой среди копошащихся тел и искал глазами Макса, который как-то сразу утонул в этой порнографической волне. Нагая, оказавшаяся вдруг рядом, молча посмотрела на меня и улыбнулась какой-то тяжёлой, физиологической улыбкой. Потом взяла меня за руку и повела вон из комнаты.

Мы оказались в полутёмном коридоре. Здесь на полу стоял музыкальный центр, изрыгавший грохот и скрежет с такой силой, что на мгновение мне показалось, будто это внутри у меня что-то грохочет и скрежещет. Тут же на полу лежали несколько человек, по всей видимости, ничего не понимавшие из происходящего. Под ногами у меня хрустело и шуршало, то и дело я наступал на что-то, но в темноте не мог разобрать на что. Из коридора мы попали в другую комнату, большую и тёмную, которую пересекли по диагонали. У противоположной стены я различил полоску рыжего света. Нагая толкнула дверь и жестом повелела мне войти. Я послушался, и дверь за мной тотчас закрылась. Я оглянулся: нагая не последовала за мной. Это удивило меня: я не ждал, что останусь один.

Комната, в которой я оказался, отличалась от прочих своим убранством. На окне висели массивные шторы, в углу стоял торшер из оранжевой бумаги. Тут же была широкая мягкая тахта, засыпанная подушками. Перед тахтой стоял тёмного дерева столик с гнутыми ножками. На столике я заметил хрустальную пепельницу, полную окурков, распечатанную пачку сигарет, массивную зажигалку и точно такой же серебряный потир, какой был у Инквизитора. На тахте, поджав под себя ноги, сидела женщина в чёрном атласном балахоне и ласково улыбалась. Капюшон скрывал её глаза, но вялый контур лица и губ выдавал возраст. В комнате пахло сигаретным дымом и пряными женскими духами.

В этой комнате я сразу повеселел и осмелел. Мне стало радостно, оттого что поразившие меня безобразия исчезли вдруг, и, оказалось, что у меня есть теперь выбор – никто и не собирался принуждать меня безобразничать. Мне захотелось смеяться, шалить – так, бывает, дети, узнав что-нибудь приятное, кидаются прыгать на кровати или подбрасывать вверх тарелки.

Пока я оглядывался, женщина с улыбкой наблюдала за мной. Она точно ждала, давая мне время осмотреться. Потом вдруг она соскользнула с дивана, подхватила потир и отпила из него.

– Пей, – шепнула она, оказавшись передо мной и протягивая мне потир.

Я принял и сделал несколько глотков. Она тихо рассмеялась и поставила потир обратно. Потом проворно скинула с себя балахон и, оставшись голой, легко тряхнула пушистыми красноватыми волосами, разделёнными несвежим пробором. Я узнал Липисинову.

Последнее, что врезалось мне в память – это ванильный вкус её жирной алой помады и тяжёлый, пряный запах её тела.

***

Это необычное происшествие произвело на меня странное действие. Придя в себя на другой день, я не чувствовал больше ни стыда, ни досады. Напротив, что-то основательное, аккуратное поселилось в моей душе. Какое-то довольство, точно меня повысили в должности или навели кругом меня безупречный порядок.

Я дал себе слово не бывать у Алисы, но о «братстве» я уже не думал в этом роде. И когда Макс принёс очередной длинный глянцевый конверт из хорошей, плотной бумаги, я только усмехнулся. Я чувствовал, что совершается нечто неумолимое, независящее от моей воли и желания. И самое лучшее для меня – подчиниться ходу вещей и научиться извлекать из происходящего пользу. Я не думал ни о свободе, ни о том, что же на самом деле представляло собой «братство свободных людей». Из всей гаммы чувств, разыгравшихся в моей душе после «посвящения», я выбрал только одну, самую приятную ноту. Всё остальное казалось мне утомительным. «Стыд, сомнения – к чему всё это? – думал я. – Похоже на протискиванье в узкие двери… А зачем?..»

Третья наша встреча с «братством» должна была состояться на свежем воздухе. В письме говорилось, что нас ждёт какое-то испытание. В субботу, 30 октября, ровно в двадцать часов нам предписывалось явиться на Ярославский вокзал, дождаться электрички на Александров и ехать до станции, названием которой определялась её удалённость от столицы.

Около двадцати двух часов, как и значилось в письме, мы были на месте. Нам рекомендовалось занять места в четвёртом от головы вагоне, а при выходе воспользоваться последней дверью. И действительно, напротив двери в облаке бледного, дрожавшего фонарного света мы увидели кончик тропинки, которая как нитка из клубка, высовывалась из обволокшего платформу леса.

Небо над нами было чистым и по-осеннему высоким, отчего и звёзды казались особенно далёкими и мелкими. Полная рыжая луна глядела из-за леса испуганной кошкой. Я задрал голову и с шумом выдохнул. Клок серого пара, оторвавшись от меня, растаял в чёрном, холодном воздухе.

Электричка взвизгнула и со стуком исчезла в темноте.

– Подожди, – шепнул Макс, когда я вступил на тропинку. – Подожди, у меня фонарь есть…

Он извлёк откуда-то фонарик и пошёл вперёд, кое-как освещая тропинку узким и хилым лучиком. Место было неприятное: тропинка вилась, лес пугал звуками и темнотой. То и дело я оглядывался: мне всё мерещилось, будто кто-то крадётся за нами. А однажды я совершенно отчётливо услышал чей-то смех у себя за спиной. Я порывисто обернулся – никого.

– Макс, – тихо позвал я. – Здесь есть кто-то, слышишь? Кто-то смеётся.

Макс обернулся и, пятясь, пошарил кругом фонариком.

– Нет здесь никого… – зашептал он в ответ. – Показалось…

Мы поплелись дальше. К счастью, лес вскоре стал редеть. И сквозь ветки мы увидели рыжее пламя: там впереди горел костёр.

Костру мы обрадовались, точно в нём было наше спасение и обетование. Как два мотылька понеслись мы на свет его пламени. Но, выскочив из лесу, мы остановились потрясённые.

Перед нами раскинулось поле, лысое после пахоты. За полем унылыми огоньками светилась деревня. Луна, грустная и побледневшая, висела над опушкой. А под луной полыхал костёр. Кругом костра стояли люди в чёрных балахонах с капюшонами. Лица всех были обращены к огню. Несколько человек держали в руках факелы. Слышны были голоса, но слов я не мог разобрать – говорили довольно тихо.

В стороне от всей этой компании я заметил на земле чёрный куб. Скорее всего, это была большая коробка, покрытая тёмной тканью. На коробке лежали какие-то вещи, но слабый свет позволял различить только потир и череп. От костра в нашу сторону направился человек и, остановившись у коробки, сделал нам знак, чтобы мы подошли к нему. Когда мы приблизились, он передал нам два балахона и снова сделал знак, приглашая следовать за собой. Натянув на себя балахоны, мы поспешили за нашим провожатым к костру. Нам дали место, и мы оказались в круге. Всё происходило в молчании, только костёр потрескивал да пощёлкивал. И потому, когда вдруг раздался знакомый голос Инквизитора, я поневоле вздрогнул.

– Братья! – сказал он, и я понял, что слова его обращены к нам. – Вы были приняты в братство, но не были испытаны в верности братству. Сегодня великий праздник, и вам выпала честь доказать свою преданность именно в этот благословенный день. Вы клялись повиноваться братству. Вы клялись не отказываться от исполнения приказаний. Вы клялись топтать ногами все предрассудки. Вы клялись неустанно работать ради освобождения и нести свободу другим. Так поклянитесь же исполнить свою клятву! Докажите, что вы достойны выбора, который пал на вас!..

Я вдруг поймал себя на том, что, вглядываясь поочерёдно в фигуры и лица «братьев», изо всех сил стараюсь узнать Липисинову.

– Жизнь человеческая, – продолжал тем временем Инквизитор, – полна заблуждений. Люди готовы обоготворять друг друга только из чувства признательности, забывая разум и логику. Но, предаваясь чувствам, люди теряют свободу. Братство наше, призванное на борьбу с рабством, несёт свет человечеству. Мы будем бороться с рабством словом и мечом, пока не исчезнет последний из рабов! Поклянёмся же, братья, вести людей к счастью и уничтожать всех, кто встанет на этом пути!

– Клянёмся! – подхватили кругом.

– Клянёмся! – услышал я голос Макса.

– Клянёмся! – присоединился и я к хору.

Откуда-то сам собой взялся потир и пошёл по кругу. Рук не резали, и я не знаю, была ли кровь. Было сладкое, пьянящее с первых же глотков вино. И когда потир, обойдя круг, исчез так же таинственно, как и появился; когда Инквизитор, обращаясь к нам, спросил, готовы ли мы «ради уничтожения невежества и рабства прямо сейчас совершить акт правосудия», я уже чувствовал готовность совершать любые, самые дерзкие акты. Я чувствовал какое-то необыкновенное воодушевление, дикий восторг вперемежку со злобой. «Канкан» заиграл у меня в голове. Сначала тихо и медленно, потом всё громче и быстрее; кружась и, как воронка, затягивая меня в своё необузданное веселье.

В круг вошёл человек. Оказавшись возле меня, он вытянул вперёд руки. И я увидел, что на ладонях у него плашмя лежит огромный кухонный нож с чёрной ручкой и клеймом на лезвии. Этот нож рассмешил меня: дома, на кухне у нас был точно такой же китайский нож – на клейме красовалось гордое made in China. Мама рубила капусту таким ножом.

Дурацкое совпадение привело меня в восторг. Я потянулся к ножу, но тут новое сходство поразило меня. Что-то знакомое было во всей этой фигуре. И эти малиновые губы, и эти щуплые ручки, сжавшиеся в кулачки, едва только я принял нож. Ах! Ну, конечно… Он ухмыльнулся и исчез в темноте. В круг вошли новые люди. Их было двое. Они держали за углы чёрный полиэтиленовый мешок, чем-то набитый и тяжёлый. Бросив мешок мне под ноги, они отступили.

– Брат! – объявил Инквизитор. – Ты клялся в верности и послушании братству! Ты клялся мстить! Представь, что перед тобой изменник! Подними меч и трижды порази им отступника! Смерть ему!..

И вокруг все затвердили:

– Смерть ему!..

– Смерть ему!..

– Смерть ему!..

– Смерть ему!..

Клянусь, я был уверен, что мешок набит каким-нибудь тряпьём. Мне даже показалось забавным наброситься на этот куль и с рыком, со скрежетом зубовным колоть его, колоть, колоть…

Вдруг у меня на глазах куль шевельнулся. Сначала я подумал, что мне это померещилось. Но словно специально, чтобы развеять все сомнения, куль шевельнулся ещё раз.

– Что это? – прошептал я.

Но меня никто не услышал. Я присел на корточки и потрогал пакет рукой. От моего прикосновения куль снова зашевелился. Я отдёрнул руку.

– Что это? – повторил я.

Но вместо ответа я услышал рядом с собой шёпот.

– Ну, чего ты ждёшь?

Я обернулся. Слева, почти вплотную ко мне, сидел на корточках воровато съёжившийся человек в чёрном балахоне. Но я сразу узнал его: это был Вилен.

– Чего ты ждёшь? – повторил он. – Они же тебя испытывают, так докажи им… Ударь, чего ты?

– Что это? – спросил я у него.

– Да какая тебе разница! Просто мешок с дерьмом!.. – он противненько захихикал, но в ту же секунду переменил маску. – Ну ты же свободный человек!.. Вспомни… Ну ты же сам говорил!..

Мне страшно признаваться в этом, но я колебался.

– Ну, чего ты? – подначивал меня Вилен. – Ударь, посмотрим, что будет… Только разок… В конце концов, лица твоего никто не видел… Ну не закона же ты боишься!..

– Что это? – закричал я и вскочил на ноги.

Все, кто твердили «смерть ему», один за другим умолкли.

– Ты клялся беспрекословно повиноваться и выполнять… – начал было Инквизитор, как вдруг отвратительный визг прервал его. И в следующее мгновение Макс, сорвавшись со своего места, опрометью, не разбирая дороги, бросился к лесу. Я отступил на шаг, потом отшвырнул от себя нож и кинулся за Максом. Упав и ударившись обо что-то твёрдое, нож звонко и равнодушно брякнул.

***

Не знаю, была ли за нами погоня, но пока мы неслись через лес, ломая кусты, спотыкаясь о корни и валежник, мне всё слышался за спиной не то свист, не то хохот. Мне казалось, что остановись я только на секунду или оглянись назад, как случится нечто непоправимое. И я терпеливо сносил все пощёчины и заушенья от леса, и, цепляясь за Макса, продирался вперёд.

До сих пор я содрогаюсь, вспоминая дорогу домой. Прежде всего, на платформе выяснилось, что последняя электричка уже два часа как ушла в Москву. А ведь раньше нам даже в голову не пришло справиться о расписании! Теперь же оставалось ждать до утра на перроне. Или, в надежде поймать хоть какую-нибудь машину, отправляться на поиски трассы. Но, во-первых, мы были напуганы и ждали погони. А во-вторых, мы совершенно не знали местности. И вопрос о том, как нам разыскать шоссе, был равнозначен вопросу о массе солнца или удельном весе плутония.