Текст книги "Прощай, Золотой лев!"

5

Мама узнала про Марка, только когда мы пришли к ней в больницу, и она обнаружила швы у него на голове – они очень бросались в глаза на фоне его золотых волос.

Мама просто спросила:

– Как это произошло?

И Марк ответил:

– Подрался.

Тема была закрыта. Вот что было хорошо в маме – она могла рыдать над собакой, порезавшей лапу стеклом, но оставалась невозмутимой, когда мы с Марком заявлялись домой порезанные. Про драки она говорила «не деритесь в школе, а то вас выгонят». Про пьянки – «лучше не стоит», так что при ней мы и не напивались. О некоторых наших развлечениях она не знала (например, о бильярде, покере, драках с другими бандами, о вечеринках в высохшем русле реки), но в этом смысле она ничем не отличалась от любой другой матери. Родители никогда не знают, чем занимаются их дети. Ни раньше не знали, ни сейчас, ни завтра не будут. Это закон.

Мы зашли к Майку, тому парню, которого жутко избили. Выглядел он еще хуже, чем в первый раз. Он объяснил нам, что заходил его старик и задал ему жару. Доктор пообещал ему, что больше отца к нему не пустят, но он всё никак не мог успокоиться. Выглядел он нервным и психически истощенным. «Лучше б я умер – или кое-кто другой»,  – сказал он. Такие вещи просто нельзя говорить. Я пробыл у него недолго: такие штуки меня подавляют. Марк задержался у Майка, чтобы его развеселить, а я всё равно хотел спуститься в буфет повидаться с Кэти.

Она была даже красивей, чем обычно. «Привет, Брайон»,  – сказала она, без особой страсти, но дружелюбно. В последние пару недель я несколько раз звонил ей и пару раз приходил к ее дому, чтобы поболтать, но мы не ходили на свидания. У меня не было машины, а Чарли всё еще бесился из-за повестки, так что у меня не хватало духу еще раз попросить машину у него. По правде говоря, он был в таком ужасном настроении, что я старался держаться подальше от его бара. Мы были друзьями, и я не думал, что он захочет сорвать злобу на мне, но с этими большими чуваками лучше быть настороже.

– У меня перерыв,  – сказала Кэти, взглянув на часы. Это было приглашение купить ей газировки, там что я любезно спросил:

– Хочешь колы?

– Я так и знала, что ты спросишь,  – сказала Кэти.

Она обошла стойку и села рядом со мной. Я никак не мог привыкнуть к ее откровенности. Девушки обычно очень стараются, чтобы ты не догадался, о чем они думают. Кэти раньше ни с кем не встречалась, может, поэтому она была такая открытая. Это, конечно, не она сама мне рассказала, я узнал от Эмэндэмса. Я не встречал никого доверчивее этого малыша. Он бы доверился Джеку-потрошителю, такой он был – всё принимал на веру.

Я продолжал сравнивать Кэти и Анджелу, наверное, потому что из всех девушек, с которыми я встречался – а начал я в тринадцать,  – они двое мне нравились больше всех. Не знаю, описывает ли слово «нравится» то, что я испытывал к Анджеле, потому что в нее я втрескался по уши: мне надо было видеть ее каждый день, говорить с ней по телефону по десять раз на дню; но теперь, оглядываясь на те времена, я уже не был уверен, что она мне когда-то нравилась. Кэти была умная, но Анджела знала больше, это было странно. Обе они были с характером (я терпеть не мог неженок), но проявлялся он по-разному. Кэти не боялась говорить, что думает, Анджела не боялась делать, что хочет. Анджела не боялась ни одного парня на свете, а Кэти не боялась ни одной девчонки. Обе они были бесстрашные, но каждая по-своему.

С Кэти главная проблема была в том, что я ей нравился – а мне хотелось, чтоб она с ума по мне сходила. Такой я человек, эго у меня во-о-о-от такое.

– Угадай, кто мне тут позвонил,  – сказала Кэти.  – Понибой Кертис. Хотел сходить куда-нибудь в пятницу вечером.

– Да ладно?! – сказал я, прикидывая, как убью его.  – И что ты ему сказала?

– Сказала, что у меня другие планы. У меня они есть?

Я снова был потрясен, но виду не подал.

– Есть. Заеду за тобой в семь.

У меня не было никаких идей насчет того, на чем именно я за ней заеду или куда мы отправимся, но я решил, что разберусь с этим позже.

– Мы идем играть,  – сказал я Марку по пути домой. Мы надеялись, что нас подвезут, но на сей раз нам не подвернулся дружелюбный хиппи.

– О’кей.

– Сегодня. На деньги.

– Тогда тебе понадобится мелочь для начала? – сказал Марк, зажигая сигарету.

– Я добуду.

В магазине мы столкнулись с Эмэндэмсом, он как обычно жевал эти свои безумные конфеты. По крайней мере на сей раз он не пялился в пакетик, как будто увидел там восемь чудес света. Я решил не ходить вокруг да около.

– Мне нужны деньги. У тебя есть?

Он посмотрел на меня серьезными глазами сироты военных времен.

– Есть пять долларов. Я подстриг несколько газонов.

Раньше мне казалось, что они с Кэти жутко похожи, но это прошло. Да, конечно, у обоих были огромные угольно-черные глаза и такие же волосы, но Кэти чаще смеялась, на лице ее играла улыбка. А вот Эмэндэмс улыбался редко, он всегда выглядел удивленным, серьезным и доверчивым.

– Отлично, сможешь мне одолжить? Я тебе завтра верну.

Он вынул бумажник и выгреб оттуда все деньги.

– Не забудь вернуть завтра. Мне нужны деньги, ясно?

– Чувак, разве я когда-нибудь тебя подставлял? – спросил я, подмигнув Марку.

– Нет,  – ответил Эмэндэмс и углубился в свой журнал.

Я никогда не мог его понять. Но он мне нравился: отчасти из-за того, что он был брат Кэти, отчасти из-за того, что он был хороший парень, а отчасти из-за того, что ему удалось в нашем районе дожить до преклонных для такого простофили лет.

Марк отдал ему обратно его пацифик. Он снова висел у Эмэндэмса на шее на грубом шнурке, и он с отсутствующим видом теребил его. Интересно, подумал я, отец всё еще придирается к нему из-за прически?

Мы решили для начала зайти к Чарли. Когда мы вошли, Чарли ухмыльнулся и помахал нам, так что я решил, что повестку он уже пережил.

– Прикиньте? – спросил он, как маленький (раньше я никогда не видел, чтобы он так разговаривал).  – Они меня не берут.

– Как так? – спросил Марк, плюхнувшись за стойку.  – Проблема с коленом из-за футбола?

Чарли покачал головой.

– Не-а, из-за моей криминальной истории.

– А что за история? – спросил я.  – Что ты сделал?

– Когда мне было двенадцать, перерезал глотку одному типу. Вы пришли в бильярд поиграть?

Я до сих пор не знаю, говорил Чарли правду или просто придуривался, чтобы показать нам, что нечего совать нос в его дела. Возможно, и то и то.

– Ага. Какой тут расклад?

Чарли кивнул в сторону бильярда.

– Вон там пара ребят. Я к ним присмотрелся, думаю, вы можете их взять.

– Неплохо,  – сказал я, соскальзывая с табуретки.

– Эй, погодите-ка,  – сказал Чарли.  – Если я вам посоветую быть с ними поосторожней, послушаете меня?

– Не-а,  – ответил Марк без обиняков.

Чарли издал что-то среднее между смехом и вздохом.

– Так и думал.

Тем вечером мы играли в бильярд до двенадцати. Оказалось, суровые парни прибыли из пригорода Техаса. Поначалу мы играли двое на двое, мы с Марком отстали на пару шаров. Потом Марк начал свою обычную песню типа пора домой («Хватит, Брайон, ты уже все свои деньги проиграл»), а я изображал азартного игрока («В следующий раз точно выиграю»). А потом мы стали играть один на один. Я взял того, что играл получше; это был побитый жизнью парень немного за двадцать, выглядел он как будто только вышел из тюрьмы, возможно, так оно и было. Уж не знаю, где еще он мог набраться таких словечек: ругался он крепче всех, кого я слышал, а я слышал многих.

Я вел себя осторожно, поначалу не выигрывал, а потом, когда все-таки начал, старался обыгрывать всего на несколько шаров, чтобы это выглядело как случайность. Но начав выигрывать, я уже не останавливался. К полуночи у меня было двадцать пять долларов пятьдесят центов.

– Да ты отличный игрок,  – что-то в этом роде сказал Грязный Дейв (так, по его словам, его звали). Его приятель, который в последние три часа просто стоял рядом и потягивал пиво, пробормотал что-то насчет того, что я «слишком хорош и это не к добру», но Грязный Дейв заткнул его.

– Мы закрываемся,  – сказал Чарли. К тому времени клиентов кроме нас у него не осталось, так что последние полтора часа он наблюдал за игрой.

– Мы пошли,  – Марк сидел на столе и пил пиво. Уж не знаю, где он его взял, и судя по удивленному взгляду Чарли, тот тоже не догадывался.

– Увидимся, ребята,  – бросили техасцы, выходя.

Я считал деньги, Марк потягивался.

– Брайон вернулся в дело,  – сказал Чарли.  – Сколько набралось?

– Достаточно. Одолжишь мне еще как-нибудь свою машину?

– Почему нет, если сам оплатишь бензин. Давайте, отчаливайте, у меня еще дел невпроворот. А ты, умник, еще раз стащишь пиво – схлопочешь у меня.

– Ничего я не таскал, просто подошел и взял пиво. Как увижу его – ничего не могу с собой поделать. Я оставил в кассе четвертак.

– Ты невидимка что-ли? Если кто подходит к кассе ближе, чем на десять футов, я это вижу.

– Ослеп ты на старости лет,  – сказал Марк. Он явно не боялся схлопотать. Я послал ему предостерегающий взгляд, и он послушно заткнулся. Я не хотел рисковать, так что мы тут же вышли из бара.

Далеко мы не ушли. Из тени выступили две темные фигуры и раздался голос: «Давайте-ка сюда, детки, в переулок».

Я застыл: это был голос Грязного Дейва. У меня мелькнула мысль убежать, но голос предупредил: «У меня ружье»,  – так что я не стал шевелиться. Вдруг заговорил Марк.

– Да что нам этот переулок, мы его и раньше видели.

Казалось, он старался не рассмеяться.

– Мы вам покажем, почему не стоит заигрываться в бильярд. А ну быстро сюда.

Я через плечо покосился на Марка. Он пожал плечами, как бы говоря, что делать нечего. Мы с Марком шагнули в переулок. Меня затрясло. Мне представилось, как мне отрезают большие пальцы или ломают руки – такое бывает с теми, кто слишком хорошо играет в бильярд.

Дойдя до конца переулка, мы развернулись и оказались лицом к лицу с техасцами. Второй парень наставил на нас ружье, а Грязный Дейв тем временем надевал кастеты. Я представил себе, как будет выглядеть мое лицо, когда он отпустит меня. Я вдруг подумал о Марке; он был вообще не при чем и ничего такого не делал, разве что подыгрывал мне.

– Отпустите Марка,  – сказал я, и мой голос прозвучал ровно. Я удивился: думал, он будет трястись так же, как трясся я сам.  – Он ничего не сделал.

Марк тихо сказал:

– Я никуда не пойду.

Дейв сказал:

– Это уж точно. Я видел, как ты ему подыгрывал, так что когда я закончу с этим чемпионом, я и тебя поучу.

– Кастеты, ружья, мне пофиг, что у тебя там есть. Если сунешься ко мне, узнаешь, что такое реальная драка,  – пообещал Марк, и я не узнал его голоса.

– Ох, напугал, парень.

Мои глаза уже привыкли к тусклому свету. Теперь я видел, что происходит на улице за спиной у техасцев. Впервые в жизни я молился, чтобы мимо проехала полицейская машина. Дейв сделал шаг ко мне. Я попятился и уперся спиной в стену. Я боялся потянуться в сторону за чем-то, чем мог бы отбиться: второй парень застрелил бы меня.

И в этот момент кто-то шагнул в переулок с другой стороны. До меня донесся голос: «Бросай ружье и не шевелись. У меня тут ствол со снятым предохранителем, и мне совсем не хочется пачкать эту хорошенькую чистую улицу».

Это был Чарли. Никогда еще никому в жизни я так не радовался.

– Брайон, Марк, давайте оттуда.

Проходя мимо техасцев, мы довольно ухмыльнулись. Даже в темноте мне было видно, как перекосились их лица. Это могло бы насторожить меня, но нет.

– Спасибо, Чарли,  – сказал Марк, когда мы с ним поравнялись.  – Ты настоящий товарищ.

– Надеюсь, это будет вам уроком,  – начал было Чарли, но тут один из техасцев схватил ружье и выстрелил. Чарли повалил нас обоих на землю, но Марк в ту же секунду вскочил на ноги, схватил ружье, которое Чарли уронил, и выпалил по техасцам, которые пытались перелезть через ограду. Всё произошло так быстро, что я не успел понять, в чем дело. Я лежал на земле, в ушах у меня звенело от выстрела.

Марк чертыхался рядом. В темноте он был сам на себя не похож. Он выглядел так, как будто был способен на убийство, и сожалел лишь о том, что промахнулся. Ну что ж, они тоже промахнулись. Не стоит так уж сокрушаться, когда ты мог бы уже быть трупом, но тебя спасли.

– Эй, Чарли, можешь уже вставать,  – сказал я, но Чарли не шевелился. Я выкатился из-под него.  – Ну, давай,  – сказал я и в нездоровом белом свете уличных фонарей увидел аккуратную дырку над левым глазом Чарли. Он был мертв.

Я не разговаривал о случившемся ни с кем, кроме Кэти и Марка. В следующие несколько недель мне казалось, что я живу в замедленной съемке, а окружающие – в ускоренной. Мама вернулась из больницы, я завалил химию, Анджела выскочила замуж за какого-то мутного дружка одного из братьев. Я каждый день звонил Кэти. Полиции всё рассказал Марк. Полицейские были очень впечатлены тем, как Чарли спас нам жизнь и всё такое. Это были местные копы, они знали его и любили. Они разрешили нам забрать его машину. Я взял ее, решив, что он отдал бы ее нам, если б успел.

Видимо, я странно вел себя в те дни, потому что однажды Марк сказал мне:

– Слушай, чувак, Чарли знал, что за народ ходит к нему в бар. Почему, думаешь, он держал наготове ствол? Он знал, что у этих ковбоев есть ружье, и знал, что рискует.

– Он сказал нам быть поосторожнее,  – сказал я. Я не мог выкинуть из головы совет Чарли.  – Не надо было ему лезть снимать нас с крючка, Марк, ты разве не понимаешь? Это же не книга какая-нибудь, не шоу по телевизору – раз, и ты труп, вот и всё. Это по-настоящему, Марк, всё, Чарли мертв! А мог так хорошо жить, его не призвали, у него был его бар, всё у него было, а мы всё просрали.

– Ничего мы не просрали, Брайон. Так бывает, вот и всё.

– Так не бывает,  – сказал я.

Марк не понимал, а вот Кэти поняла. Я проводил с ней всё больше и больше времени. Теперь у меня была машина, так что мы с ней стали часто ездить прокатиться и выпить колы. Мы всё время разговаривали о том, что мы чувствуем, я пытался объяснить ей, как я переживаю из-за Чарли, как всё это меня потрясло. А она рассказывала о себе, о том, как она больше всего на свете хочет поступить в колледж, как она беспокоится за Эмэндэмса, как живется в большой семье (мне это было незнакомо). Она была очень умная, но многого не знала. Она была одна из немногих по-настоящему невинных девчонок, из всех, кого я встречал. Но с ней я мог разговаривать обо всем на свете лучше, чем с кем бы то ни было, лучше, чем с Марком.

Через несколько недель мы поехали в парк, сидели там и целовались. И для меня это было внове, потому что я перестал думать только о себе и больше не стремился урвать всё, что смогу.

Марк тоже вел себя странно. Он подолгу смотрел на меня, думая, что я не замечаю, как будто хотел высмотреть в этом незнакомце Брайона, как будто пытался понять, кто я такой. Однажды вечером он почти сорвался на меня, когда я сказал ему, что поеду тусить с Кэти, а не с ним. Казалось, он чувствовал, как что-то ускользает, и пытался это удержать. Я не мог помочь ему: я сам пытался удержаться. Он как будто ревновал меня к Кэти. За все те годы, что я знал его, за все те годы, когда я встречался с кучей других девчонок, он никогда раньше так себя не вел.

Я менялся, а он нет.

6

В конце концов техасцев поймали и отдали под суд. Мне пришлось пойти в суд: я был свидетелем. И Марку тоже. Поначалу он не спускал с меня глаз, видимо, не мог забыть, как я слетел с катушек у Чарли в баре, еще до того, как появилась полиция. Марку было не о чем беспокоиться: я прошел через весь процесс спокойным, собранным, онемевшим и пустым. Я словно диктофон проигрывал что-то записанное раньше и не имевшее ко мне отношения. Процесс закончился быстрее, чем я рассчитывал, видимо, потому что у техасцев не было адвоката,  – их приговорили к пожизненному заключению. Я не почувствовал ни мстительной радости, ничего такого. Мне правда было всё равно, накажут их или нет. Чарли был мертв, этого было не изменить.

Я пытался понять, почему же это так меня потрясло. Я знал, что люди, бывает, умирают, хотя до сих пор не могу себе представить, что и я когда-нибудь умру. Мой отец умер, так что я знал, что и близкие люди тоже умирают, точно так же, как незнакомцы. Наверное, я просто не мог вообразить этого: вот ты стоишь живой, разговариваешь, думаешь, живешь, ты просто есть, а потом раз – и тебя нет. Это меня по-настоящему беспокоило. Насильственная смерть – это не то же самое, что любая другая: в аварии, от болезни или от старости. Это просто не то же самое.

Той зимой мы с Марком благодаря участию в процессе стали местными знаменитостями. Вобы приглашали нас на вечеринки, в школе на нас пялились, и даже учителя стали обращаться с нами иначе. Я просто терпел, а вот Марку это, похоже, даже нравилось. Но и он тоже грустил из-за смерти Чарли, так что когда люди лезли к нему с расспросами, он затыкал их.

Мы с Марком теперь часто приходили к бару, садились на тротуар напротив и смотрели на окна, заколоченные досками. Просто сидели и молча смотрели. Странно, что мы часто вообще не думаем о людях, пока они не умрут. Или не уйдут.

Маме после больницы месяц надо было лежать, так что с деньгами у нас было совсем плохо. Я стал задумываться о том, что сказал Чарли, когда я спросил его, не найдется ли работы для меня. Я решил, что мне нужно постричься, постирать одежду и мощно изменить подход к делу. Я уже говорил вам, что мне не нравится, когда мной командуют, и из-за этого у людей часто складывается впечатление, что я строю из себя крутого. Надо признать, я за словом в карман не полезу. А кто возьмет на работу такого умника, который ведет себя так, как будто всё знает лучше всех?

– Даже если ты всё знаешь лучше всех,  – сказал мне Марк как-то вечером, сидя рядом на крыльце,  – необязательно всем об этом рассказывать.

– Отличная мысль,  – усмехнулся я.

В последнее время у нас с Марком наладилось, он больше не пытался сделать так, чтобы мы всегда были вместе, как в старые времена. Теперь я знаю, что ему это давалось нелегко. Я отделился от Марка довольно легко: я думал только о Кэти. А вот Марк был один. Я не знал, как он проводит время, когда я с Кэти, и не подумал поинтересоваться.

– Уж если ты собрался постричься и погладить рубашку – значит, дело и правда серьезное. Плохи наши дела, да, Брайон?

– Ага. А тебя отсутствие еды не напрягает?

– Я ж не жру столько, сколько некоторые. Скоро начну приносить деньги в дом. Погоди немного и увидишь, я не вечно буду нахлебником.

Впервые за все эти годы Марк упомянул, что зависит от нас. Я быстро взглянул на него. Мне хотелось сказать: «Что еще за „нахлебник“? Мы любим тебя, мы хотим, чтобы ты с нами жил, и потом, Марк, ты мой брат, и у тебя те же права, что и у меня». Но вместо этого я сказал: «Не будь придурком». Теперь мне жаль, что я не сказал ему, как много он значил для нас с мамой, как он сделал нашу семью более похожей на семью. Но я никогда не умел говорить такие вещи, говорить людям, что я люблю их, если только не считать глупых девчонок, на которых мне было плевать. Так что я просто двинул его по плечу. Он улыбнулся, но с отсутствующим видом, явно думая о чем-то другом.

Тем вечером я поехал кататься с Кэти. Я хотел рассказать ей о своем новом плане по поиску работы, но не успел я начать, как она вдруг сказала:

– Мне кажется, Эмэндэмс курит марихуану.

Голос у нее был обеспокоенный. Я был сбит с толку.

– И что?

Она недоверчиво посмотрела на меня.

– И что? А ты курил когда-нибудь?

– Ага,  – сказал я.  – А ты нет?

– Нет!

– Да ничего особенного в этом нет, я уж лучше пива выпью. Я думаю, многие ребята тащатся от травы просто потому, что это противозаконно и вроде как должно быть круто. Я лично не против, но это уж точно не стоит пяти лет в тюрьме.

– Ты не будешь больше курить?

Это был вопрос, а не приказ, так что я ответил:

– Я же сказал, мне она не особо.

Кэти всё равно выглядела обеспокоенной.

– Но тебе понравилось? Тебе захотелось попробовать что-то посильней?

– Типа кислоты? Не-а, не сказал бы. Но, может, на кого-то она так действует, по крайней мере, так в журналах пишут.

Кэти со вздохом откинулась на спинку.

– Но с тобой, Брайон, всё иначе. Ты достаточно умный, чтобы получать удовольствие без помощи веществ.

Я ничего не сказал: отвергать комплименты не в моих правилах. Она продолжала:

– А Эмэндэмс такой доверчивый. Если люди, с которыми он общается, предложат ему травы, он возьмет. Если кто-то даст ему ЛСД и скажет: «Это круто»,  – он возьмет. И я волнуюсь, потому что… Ну, потому что дома Эмэндэмс всегда был такой счастливый, ничего такого ему не было нужно. А в последнее время ему сильно достается из-за его прически и некоторых идей. Я бы очень хотела, чтобы папа оставил его в покое. Теперь Эмэндэмсу стало плохо дома, вот он и начал ходить в другие места, я не знаю, куда. Я даже друзей его больше не знаю.

– Ты его очень любишь? – спросил я, слегка ревнуя. Я как будто ощутил в легкой форме то, что чувствовал Марк к Кэти.

– Конечно, а ты разве нет? – спросила Кэти, удивленная тем, что кто-то может не любить простодушного доверчивого умника Эмэндэмса.

– Я да,  – сказал я.

В тот момент я любил всё, связанное с Кэти, потому что любил саму Кэти. Я ее правда любил. Раньше я думал, что это банально. Любовь всегда кажется банальной тем, кто смотрит на нее со стороны, и даже теперь она казалась мне банальной, но что поделать. Я подумал, сколько раз говорил «я люблю тебя» девчонкам, которых на самом деле не любил, которые мне даже не нравились. Это было так легко. А теперь я даже посмотреть на нее не мог, боялся, что она всё поймет. Это было очень странное чувство.

– Я думаю, ты мог бы хорошо на него повлиять,  – сказала Кэти, и я понял, что вообще не слушал ее.

– Вот что, давай подберем его и Марка и выпьем по коле где-нибудь на Ленте?

– О’кей,  – сказал я.

Меньше всего мне хотелось оставаться с ней наедине: я мог сморозить что-нибудь жутко тупое. Марка мы подхватили довольно быстро, он как раз возвращался домой от Терри Джонса, а вот Эмэндэмса пришлось поискать, но в конце концов мы его обнаружили на аллее возле боулинга.

Лентой у нас называлась полоса длиной в пару миль, вся заставленная палатками с гамбургерами и хот-догами, а также супермаркетами. Это была западная сторона, там неподалеку жили вобы. По вечерам парковки на Ленте были забиты ребятами, которые сидели на капотах, пялились на проезжавшие мимо машины, орали и махали знакомым. Можно было ездить туда-сюда и разглядывать народ или припарковаться и разглядывать народ. Иногда приезжали копы и говорили всем вернуться в машины, но эти копы патрулировали Ленту годами. Ребята их приручили своими наигранно вежливыми ответами и улыбчивым отказом исполнять указания, так что если никто открыто не курил траву и не дрался, копы только рады были посидеть с ребятами на капоте и покричать пошлости проезжавшим мимо девчонкам.

Это было отличное место, чтобы клеить девчонок. Если долго ехать за машиной, полной девчонок, она могла остановиться, и тогда вы с девчонками обменивались номерами. Весь город ездил на Ленту, чтобы посмотреть, кто с кем встречается и какая у кого машина. Если кто-то звал тебя к себе, ты просто парковался где-нибудь, бросал свою машину, и она ждала тебя, пока ты тусовался с кучей народу; за вечер могло набраться человек двенадцать. Да даже просто ездить по Ленте туда-сюда было круто. В газетах немало писали об этом, потому что забитые парковки приманивали дилеров, так что вечерами по Ленте курсировало немало денег и травы, но в основном, всё было безобидно. Драки на Ленте отмерли еще в прошлом году, так что там стало довольно-таки безопасно, за исключением разве что наркоделишек, из-за которых случалось по стычке или по паре в неделю.

– Ох, надеюсь, я встречу кого-нибудь знакомого,  – сказала Кэти.  – Сижу тут такая, в окружении красавцев.

Она улыбнулась, поддразнивая меня. Марк приподнял брови. «Ну, если ты так это видишь…» Он приобнял ее за плечи. Мы сидели довольно тесно, потому что все четверо втиснулись на переднее сидение. Кэти сидела рядом со мной, с другой стороны от нее Марк, а рядом с ним – Эмэндэмс. Он высовывался из окна, глазел, махал в ответ, если ему махали, кричал в ответ, если кричали ему. Услышав грубость, он каждый раз удивлялся, словно он не слышал их раньше сто тысяч раз.

Я тоже обнял Кэти за плечи одной рукой. Она просияла. «Так приятно, когда тебя хотят».

Мимо проехал оранжевый «камаро», оттуда высунулась пара блондинок и выкрикнула непристойное предложение в адрес Эмэндэмса. Он был так ошарашен, что, я думал, из окна вывалится. Мы с Кэти и Марком рассмеялись.

На Ленте было две полосы, и еще одна дополнительная у светофоров, для тех, кто поворачивает налево. Мы остановились в среднем ряду, по обе стороны от нас были машины. Блондинки в оранжевом «камаро» были справа, они всё еще болтали с Эмэндэмсом. Я мало что слышал из этой беседы, а вот Марк тоже стал болтать с ними, пытаясь что-то разглядеть из-за спины Эмэндэмса, которая загораживала большую часть окна. Слева от нас стоял офигенный зеленый «корвет», в нем сидело двое парней, они ждали, когда зажжется зеленый для поворота налево. Выглядели они как мажоры. Таких легко распознать, как только увидишь, особенно если у них «корветы». Тот, что сидел на пассажирском сидении, покосился на нас и внезапно, я до сих пор не понимаю, почему, отпустил жутко грязное замечание. Я на секунду замер, в ужасе от того, что Кэти услышала такое. И тут вдруг так быстро, что я и моргнуть не успел, Марк потянулся через Эмэндэмса, открыл дверь, перелез через него, перебежал на мою сторону машины и врезал этому остряку в лицо, буквально вдавив ему нос в череп. Настала их очередь удивляться. Они и пошевелиться не успели, а Марк уже снова сидел в машине. Он вскочил на заднее сиденье и крикнул: «Гони!» Зажегся зеленый свет, так что я газанул изо всех сил. «Корвет» стоял в левом ряду, позади него все сигналили, так что ему пришлось-таки повернуть налево. Я подумал, что, может, они еще за нами вернутся – они были старше, им было лет по восемнадцать, но они не вернулись. Мы ездили по Ленте туда-сюда, но их больше не видели.

– А ты быстрый,  – сказала Кэти.

Интересно, подумал я, злится ли она на меня за то, что это не я врезал тому парню. Она же моя девушка, это должен был сделать я. Я даже начал злиться на Марка за то, что он меня опередил.

– Да,  – сказал Марк притворно серьезным голосом, нависая над передним сиденьем,  – бывают у меня такие побуждения.

– Какие «такие»? Выскочить из машины и кого-нибудь избить? – сухо сказала Кэти. Я понял, что она не считает Марка героем за то, что он сделал. Кажется, она не особенно оценила его поступок.

– Они первые начали,  – Марк откинулся на спинку.  – Удар не обязательно должен быть физическим. Я не мог бы ответить им тем же, не задев тебя.

Я всегда знал, что несмотря на плохие оценки, Марк был ничуть не глупее меня. И всё же каждый раз я удивлялся, когда он это показывал. Кэти сидела тихо. Потом она обернулась и посмотрела на Марка.

– Никогда не знаешь, чего от тебя ожидать, Марк.

– А зачем от кого-то чего-то ожидать? Почему нельзя просто принимать человека, как он есть, или оставить в покое?

Марк был в странном настроении, я и раньше видел его таким. Со мной он никогда так себя не вел, но я видел, как он мог взъесться на кого-нибудь ни с того ни с сего, как лев, которого дразнили-дразнили безнаказанно, а тут он вдруг решил, что хватит. Я вспомнил ту ночь, когда убили Чарли,  – как Марк схватил ружье и выстрелил. Не думаю, что сам бы так поступил, даже если бы знал, что к тому моменту Чарли был мертв.

– Я не люблю, когда меня анализируют, детка,  – сказал Марк.  – Так что не надо.

Я не мог просить его перестать, потому что он был прав: Кэти любила вывернуть человека наизнанку и изучать. Меня это не напрягало, но я понимал, что кому-то другому могло и не понравиться.

– Извини,  – сказала Кэти, хотя явно не чувствовала себя неправой.

– Давайте по гамбургеру? – сказал я, чтобы что-то сказать.

Мы зарулили в «Джейс» – большое автокафе, в котором всегда была толпа. Для каждой машины была отдельная стойка с кнопкой и маленьким меню. Ты нажимал кнопку, и раздавался голос: «Пожалуйста, сделайте заказ». Ты говорил, что хочешь – в данном случае три гамбургера, один сэндвич со стейком, вишнево– ананасовый «Севен ап» и три колы – и минут через десять девушка приносила тебе еду. Это было даже немного жутковато.

В «Джейсе» кишмя кишел народ. В основном, тут тусовались вобы. Раньше в нашей части города тоже было автокафе, куда ездили такие, как мы, но его сожгли, так что мы начали приезжать сюда. Народ ездил по парковке, разглядывая тех, кто сидел за столами. Это было как будто ездить по Ленте, но в масштабе поменьше. Возле автокафе дежурил коп – чтобы не было никаких проблем. С большинством посетителей он был накоротке; это был дружелюбный спокойный коп, который не возражал, если время от времени его обстреливали из водяного пистолета. Впрочем, я им не особо заинтересовался из-за моего отношения к копам в целом. Я принялся рассказывать Кэти, как копы избили меня, когда мне было тринадцать.

– Не надо было тебе разгуливать пьяным посреди ночи,  – сказала она.

– С такой стороны я на это не смотрел,  – сказал я.

– Кому бы такое пришло в голову? – раздался голос Марка с заднего сидения. Я понял: шансов, что Марк с Кэти подружатся, не осталось. Я уже чувствовал со стороны Кэти ту же недоброжелательность к Марку, которую он испытывал к ней. Это ставило меня в отличное положение.

– О, там Терри Джонс! Пойду перекинусь с ним парой слов.

Марк бросил быстрый взгляд на копа (вообще-то на территории автокафе запрещалось вылезать из машины). Это правило ввели в прошлом году, потому что когда народ перебегал из одной машины в другую, вечно начинались драки, и, что еще хуже, машины часами стояли пустые возле стоек, пока их владельцы разъезжали по Ленте с кем-то еще, а кафе таким образом теряло деньги.

– Марку я не особо нравлюсь, да? – спросила Кэти.

Эмэндэмс ошарашенно посмотрел на нее. Ее откровенность впервые разозлила меня.

– Тебе же он тоже не нравится,  – сказал я.

Кэти не привыкла, что ее откровенность к ней возвращалась. Она помолчала с минуту.

– Похоже, это мы тебя не поделили. Забавно, да?

– Не говори,  – сухо сказал я. Я смотрел, как на улице придуриваются мелкие двенадцати– и тринадцатилетки: курят, строят из себя крутых, пихаются, орут и ругаются так громко, что слышно даже мне. Я вдруг вспомнил нас с Марком в тринадцать – как мы дымили, как паясничали, надеясь, что кто-нибудь, желательно какая-нибудь маленькая блондинка, заметит, какие мы все из себя крутые. Мне вдруг показалось, что мне лет сто, ну или по крайней мере тридцать. И стало интересно: когда мне будет двадцать, буду ли я размышлять, каким дураком был в шестнадцать. Я вспоминал нас с Марком, и мне казалось невероятным, что мы выглядели так же нелепо, как эта мелюзга, но, видимо, так оно и было. И тогда нас это ничуть не волновало. Мы были уверены в себе, считали, что мы в этом городе круче всех. А вот теперь я не был в этом так уверен.