Текст книги "Великий притворщик. Миссия под прикрытием, которая изменила наше представление о безумии"

Часть третья

Меня спрашивают: как ты туда попала? На самом деле им хочется знать, а не может ли подобное случиться с ними. Я не могу ответить на этот скрытый вопрос. Могу сказать лишь одно: это нетрудно.

СЮЗАННА КЕЙСЕН, «ПРЕРВАННАЯ ЖИЗНЬ»

11
Внутри

Понятно, «Дэвидом Лури» на самом деле был сам Розенхан. А кто остальные? Они не были студентами Суортмора, вдохновившими его на эксперимент. Тогда кем же они были и как он их нашел? Почему они так самоотверженно решили помочь Розенхану в его стремлении впустить луч света в это темное царство? Как мне теперь их найти?

В личных записях Розенхана не осталось никаких упоминаний о том, как эти люди относились к своему вкладу в историю медицины. Изменил ли эксперимент их так же, как и его? Неопубликованная рукопись дает только скудные подсказки без деталей о местоположении или временных рамках:

ГЛАВА ТРЕТЬЯ: ВНУТРИ

Если студенты выбывают из проекта, все исследование может закончиться из-за нехватки людей для эксперимента. Все спасла случйная встреча, случившаяся три месяца спустя. Я посетил заседание Общества исследования детского развития. Это был долгий и непростой день, полный серьезных научных дискуссий и диспутов. Многие остались на ужин, за которым я немного рассказал о своем посещении психиатрической больницы. После этого ко мне подошла поздороваться незнакомая мне пара. До глубокой ночи мы с ними говорили о психиатрических больницах и психиатрической помощи.

Супруги, известные нам как Джон и Сара Бизли, много лет проработали в области помощи душевнобольным и недавно вышли на пенсию. Джон был психиатром, а Сара – педагогом-психологом. Последние полгода они путешествовали и читали, наслаждаясь отдыхом, но постоянно следили за своими профессиональными областями. Именно поэтому 29 марта 1969 года они оказались на лекции Розенхана об альтруизме детей в Санта-Монике, штат Калифорния. Они сразу нашли общий язык. О Джоне Розенхан писал так: «Его прозорливость поражала – как будто все эти полгода на пенсии он только и размышлял о природе психиатрии и о том, как он и многие другие занимались ей». О Саре же было сказано: «Я был бы счастлив доверить ей школьные проблемы своих детей. Она сочетала в себе глубокое понимание проблем детей (и родителей) с твердой уверенностью, что каждую из них можно решить».

Два дня спустя Розенхан вновь встретился с ними за ужином. «Джона особенно поразили симптомы, которыми я пользовался. Они напомнили ему о вопросах, которые он часто задавал сам себе: насколько хорошо можно предсказать поведение пациента, а главное – что из того, что он видел в нем, было настоящим. Более того, он жаждал услышать о лечении из первых уст», – писал Розенхан. К концу встречи Джон заявил, что сам хотел бы принять участие в этом эксперименте. Розенхан натренировал его словам-симптомам «Стук. Пустой. Полый» и научил прятать таблетки за щекой. «Процедура простая, но требует некоторой наглости. После того как вы кладете таблетку в рот, нужно спрятать ее под язык и запить водой – и все это прямо на глазах у медсестры». Они придумали легенду Джона – фермер на пенсии (поскольку он жил на закрытой ферме, то хорошо знал работу, о которой ему предстояло врать). Они поговорили о том, как попасть в больницу, как вести записи и о необходимости ежедневных визитов.

«Дэвидом Лури» на самом деле был сам Розенхан. А кто остальные?

Полгода спустя, в октябре 1969 года, Джон позвонил Розенхану с новостями: его только что выписали из государственной больницы Картера, в которой он провел 12 дней. Диагноз: шизофрения. Жена Джона, Сара, в это время тоже была в больнице под прикрытием. Его сестра, известная нам как Марта Котс, также планировала участвовать в эксперименте. Учебный проект Розенхана внезапно стал размножаться как бактерии, оставленные на ночь в чашке Петри.

Розенхан рассказал о госпитализациях Джона, Сары и Марты в неопубликованной книге, ссылаясь, по его словам, на их дневники и записи. Джон описывал абсурдную сцену игры в классики в кровати в свою первую ночь. Утром он проснулся от того, что на краю его постели сидел незнакомый мужчина. «Бородатый и пузатый; это сочетание размера и мягкости до смерти меня напугало, – писал Джон. – Он тихо сказал мне: “Пора вставать”. Все остальные пациенты еще спали. Я видел, что отделение еще не проснулось. Но незнакомец стащил с меня одеяло и настаивал, чтобы я вставал. Какой-то Кафка».

Сара поступила в окружную больницу Уэстерли – в небольшое учебное учреждение рядом с ее домом. Несмотря на высказанные Розенханом сомнения об участии Сары в исследовании, он ничего не рассказал о том, почему она все же решилась на это, особенно после неприятного опыта ее супруга.

«Я не знаю, что меня беспокоит, – писала она с сокращениями, как сказано в книге Розенхана. – Я раньше никогда не чувствовала себя так неуютно с психически больными. На то нет никаких причин». Она пыталась разобраться в своем страхе: «Может быть, это из-за того, что я солгала для госпитализации… Может быть, потому что я не могу предвидеть следующий шаг пациентов? Хотя они и так почти ничего не делают. Большинство из них вообще под лекарствами… А что, если они хоть раз проверяли мою кровать? Не думаю, что я могу контролировать ситуацию. Возможно, мне стоит принять их лекарства. Буду осторожна». К третьему дню напряжение ушло почти так же внезапно, как появилось. «Теперь я чувствую себя намного лучше, – писала она тогда. – Не знаю почему, но надеюсь, так будет и дальше». В общей сложности Сара провела в больнице восемнадцать дней. Ее выписали с тем же диагнозом: параноидная шизофрения в стадии ремиссии.

Несмотря на свой неприятный опыт, Джон был предан делу даже больше, чем сам Розенхан. Он решил, что одной госпитализации недостаточно, и снова лег в больницу. На этот раз в крупное учреждение под названием Маунтин-Вью. Джон провел там еще две недели, и ему снова диагностировали шизофрению. Раньше он фокусировался на своем притворстве, но на этот раз, как писал Розенхан, он хотел уделить больше внимания пациентам и «оценить их расстройства до того, как они спрячутся за препаратами».

Четвертым псевдопациентом была сестра Джона, Марта, ставшая участником семейной игры в «Слабо?». (Удивительно, что это за семья, готовая к такому риску хоть ради веселья, хоть ради науки? Мне безумно хотелось узнать о них побольше.) Розенхан описывает Марту как недавно овдовевшую домохозяйку без профессионального опыта работы с психическими заболеваниями, но с личным интересом к этой миссии. Ее сын годами боролся с наркозависимостью и несколько раз бывал в психиатрических учреждениях. Ей было «любопытно, через что он проходил», и она решила повторить его опыт. У Марты тоже диагностировали параноидную шизофрению и выписали через две недели с болезнью в ремиссии. Так она стала уже четвертым подряд пациентом с тем же итогом. Слова-симптомы «Стук. Пустой. Полый», в шутку придуманные Розенханом в Соутморе, оказались простейшим способом диагностирования шизофрении.

Розенхан не рассказывает подробно о привлечении других псевдопациентов. Однако он написал, что через полгода после первой госпитализации Джона Бизли к ним присоединилась Лора Мартин – известная художница-абстракционистка, работавшая с крупными музеями всей страны. Она стала пятым пседвопациентом со словами-симптомами «Стук. Пустой. Полый» и слуховыми галлюцинациями, а также единственным участником эксперимента, госпитализированным в частную клинику. Розенхан называет ее клиникой Уильяма Уокера и описывает как одну из «пяти лучших [больниц] в стране». Как и другим псевдопациентам, Лоре не составило труда попасть в больницу, но гораздо труднее в отличие от остальных оказалось выбраться оттуда. Ее выпустили вопреки медицинским рекомендациям после пятидесяти двух дней с диагностированным маниакально-депрессивным расстройством. Она стала первым псевдопациентом с отличным диагнозом – не шизофренией. Это говорит о том, что последствия расстройства более благоприятны. Могло ли случиться так, что воспринимаемый социальный класс Лоры делал ее менее больной в стенах роскошного медучреждения?[41]41
  Скорее всего да, согласно исследованиям по социальному классу и диагнозу пятидесятилетней давности. Более ранние исследования говорят, что людям с более высоким социально-экономическим статусом чаще диагностировали маниакально-депрессивное (или биполярное) расстройство, чем остальным. Однако недавние исследования показали противоположное соотношение.


[Закрыть]

Следующим в психиатрическую больницу отправился муж Лоры, Боб. Он изменил работу с педиатра на лаборанта и поступил в государственную больницу Стивенсона – «абсолютно непримечательную» психиатрическую лечебницу. Прием перед госпитализацией продлился двадцать шесть минут. Психиатр диагностировал «шизофрению параноидного типа» – уже пятый такой диагноз. Для доктора было пыткой самому стать пациентом. «Гамбургер был так покрыт жиром, что выглядел и пах как склизкая смола. Картошка была водинистой… Не знаю, как пациенты едят эту дрянь. Я не могу», – писал Боб. Через три дня Боб перестал есть еду, которую там готовили, – только хлеб с маслом, редкие фрукты и пил кофе с чаем. «Ни в одной больнице не видел такой паршивой еды… Боюсь, здесь все слетело с катушек», – писал он, согласно Розенхану. Дела обстояли так плохо, что Лора и другие посетители тайком проносили еду: сэндвичи и «Oreo». Боб откладывал самые противные части пищи – куски серого мяса и неаппетитный соус – в салфетки, чтобы продемонстрировать эту мерзость своим посетителям. В своей неизданной книге Розенхан писал о Бобе: «Мы сами уже всерьез беспокоились о его “симптоме”. Раньше Боб никогда не был так привередлив в еде, а друзья и вовсе считали его всеядным. Его озабоченность тщательной подготовкой к заданию, возможном заболевании, случающиеся замечания о “яде” так пугали нас, что если бы его не выписали в тот день, мы бы сами отправились за ним». Боба выписали на девятнадцатый день с клеймом «шизофрения параноидного типа в ремиссии», но ни одна медицинская запись не касалась единственного настоящего симптома – он отказывался от еды. Он вышел из больницы «голодным, немного подавленным, но поумневшим».

Благодяря Джону, Лоре и другим данные полились рекой. К осени 1970 года Стэнфорд нанял Розенхана как приглашенного профессора во многом благодаря репутации автора гениального, но до сих пор не опубликованного исследования. Он дважды прочитал лекцию о своем опыте под названием «Одиссея в мир безумия: приключения псевдопациента в психиатрической больнице». Одному своему коллеге Розенхан писал: «Приношу извинения за нескромность, но полученные сведения чрезвычайно любопытны». С этим соглашались и остальные. Редактор журнала «Psychology Today» написал ему лично с просьбой опубликовать полученные данные. Слухи о его работе дошли и до Гарварда, который тоже забросил удочку. Председатель Джордж В. Гуталс писал: «Существовало соглашение о том, что если это исследование “пойдет в гору”, оно станет крупным вкладом в американскую психологию».

В дикое лето 1970 года, когда мир был загипнотизирован судом над группой хиппи-наркоманов и их вдохновителем Чарльзом Мэнсоном, Розенхан отправился на запад. Он загрузил «Фольксваген» и поехал со своей молодой семьей в Калифорнию по живописному северному маршруту. «Эта страна чертовски красивая, лучше большинства тех, что я видел в Европе, – писал он своему другу. – Не только темно-синий, но и… изумрудно-зеленый ледник питал озера, бывшие симфониями тишины и уединения». Хотя на полпути сломалась камера, а дочь Нина подхватила ветрянку, Розенхан называл эту поездку волшебной. Городской житель все никак не мог забыть штат Айова: «Я просто не мог поверить в существование этих плодородных земель и был полностью очарован сплошными фермами и благопристойностью Среднего Запада. Я бы остался преподавать в Айове, даже если это будет стоить мне брака».

Когда Розенхан добрался до Пало-Альто, все фантазии о сельской жизни исчезли. «Нам очень повезло попасть сюда, – говорил он в письме бывшему коллеге из Суортмора. – Пало-Альто – прекрасное место для жизни: цивилизованное, урбанистичное и здесь всегда есть чем заняться». Вид из дома на ранчо в районе «Проф Хилл» близ Стэнфорда был великолепен, особенно когда рассеивался туман и открывались предгорья Санта-Круз. Восьмилетняя Нина трогательно говорила отцу, как им повезло попасть сюда. Молли ухаживала за новым огородом, собирала гранаты и посадила лимонное дерево, пока Джек помогал отцу подстригать живые изгороди. Вскоре Розенхан сменил свой «Фольксваген» на «Мерседес 190SL» 1957 года цвета серый металлик с красным кожаным салоном – автомобиль мечты его детства. Он полюбил фразу «Самая холодная зима в моей жизни – это август в Сан-Франциско», цитату, которую ошибочно приписывают Марку Твену. Розенхан использовал ее, чтобы умерить свое счастье, когда отправлял записи коллегам с востока. Несмотря на заключеный с Суортмором договор, он так туда и не вернулся. Через год после прибытия в Стэнфорд он стал профессором психологии и права. Должно быть, Розенхан ощущал, что Пало-Альто с его ярким солнцем, пышными садами и лимонными деревьями – благодатная земля для ученого. И до конца своей жизни он останется в колыбели Кремниевой долины.

Стэнфордский университет уже готовился к созданию всемирно известного факультета психологии и потратил достаточно средств, чтобы воплотить это в жизнь, приглашая на работу самые лучшие, самые светлые умы. Для демонстрации своей вновь приобретенной важности факультет психологии перебрался в Джордан-Холл, прямо в центре кампуса, как раз в то лето, когда приехал Розенхан. Среди этих умов были детский психолог Элеанора Маккоби – влиятельная личность, которая первая исследовала половые различия и гендерное развитие; когнитивный психолог Амос Тверски, чья более поздняя работа с Даниелем Канеманом о когнитивных искажениях и рисках бросила вызов экономике, философии, бизнесу и медицине; Уолтер Мишель, чья работа «Личность и диагностика»[42]42
  Оригинальное название – «Personality and Assessment» (прим. ред.).


[Закрыть] встряхнула психологию, утверждая, что личность не определена; и, конечно, великий Ли Росс, снарядивший меня в эту экспедицию.

«Наверное, там было одно из самых захватывающих научных мест той эпохи», – сказал Дэрил Бем, создатель теории самовосприятия, при которой отношения формируются из наблюдения собственного поведения (скажем, вы постоянно в плохом настроении, когда к вам приходит в гости подруга, из чего вы можете заключить, что она вам не нравится). Бем работал в Стэнфорде со своей женой Сандрой, известной своими работами о гендере и самоопределении. «Все были сильно заинтересованы в своих исследованиях. Как говорится в старой еврейской поговорке, есть только два возможных ответа на вопрос “Что ты делаешь?”: “Я изучаю Тору” и “Я не изучаю Тору”, – сказал он. – Именно так профессора Стэнфорда относились к своим исследованиям. Они или проводили их, или нет». Больше ничего не имело значения.

В переезде был и другой плюс. Как пишет в своей книге Розенхан, одной из главных мотиваций в новой работе было продолжение изучения больниц. Стэнфорд предложил ему то, что не смог Суортмор, – доступ к аспирантам. К этому времени в эксперименте приняли участие уже семь псевдопациентов, и он понимал, что ввязывается во что-то серьезное. «Легкость, с которой мы можем проникнуть в психиатрические больницы, оставшись незамеченными, ставила вопрос передо мной и моими коллегами… Разве нельзя считать счастливой случайностью, что нас госпитализировал не столь одаренный персонал?»

Ему нужно было больше данных, а значит, и больше добровольцев.

Розенхан упоминает рыжебородого аспиранта Билла Диксона из Техаса, которого он описывал как чрезвычайно нормального. Но он с энтузиазмом присоединился к исследованию и, разумеется, провел семь дней в государственной больнице Альма, где ему диагностировали шизофрению.

Точно неясно, как и когда Розенхан привлек к эксперименту Карла Вендта, псевдопациента № 7, – бизнесмена, ставшего психологом. Он недавно защитил докторскую и планировал заниматься клинической психологией в психиатрических учреждениях. Интерес к тому, чтобы стать участником исследования, возник из желания получить знания из первых рук. «Каким бы распространенным ни было требование к будущим психотерапевтам пробовать лечение на себе, – писал Розенхан, – Карлу было важно своими глазами увидеть, что представляет собой госпитализация, прежде чем рекомендовать ее своим пациентам». Карл провел в лечебнице намного больше, чем кто-либо из участников эксперимента. Семьдесят шесть дней.

Первая госпитализация Карла в больницу Мемориал Каунти была самой сложной. Новоиспеченного клинического психолога смутила беседа с психиатром, продлившаяся всего двадцать минут. Скучающий психотерапевт приправил ситуацию следующими вопросами: «Что вы ели на завтрак?», «Вы когда-нибудь хотели убить своего отца?», «Вы выросли на ферме?», «Вам доводилось заниматься сексом с животными?», «Вы часто чувствуете, что люди следят за вами?». Карл узнал вопросы из Миннесотского многоаспектного личностного опросника. Этот психологический письменный тест используется для оценки моделей поведения и мышления, отклоняющихся от нормы. Его различные версии сегодня используются повсюду, от отбора кандидатов на работу до судебных разбирательств.

Свою первую ночь в больнице Карл провел в открытой спальне, переполненной пациентами и шумом их тел. В сцене, напоминающей первое утро Джона, Карл накрылся одеялом и увидел, что под ним уже лежит огромный мужчина, успевший крепко заснуть. Санитар отправил Карла в испачканную кровать этого уснувшего человека. Единственной свободной койкой (или тем, что ей считалось) оказался пластиковый диван в дневной палате, разделявшей две большие спальни. Карл укрылся и закрыл уши руками, чтобы не слышать ворчания, криков и смеха, отражавшихся эхом в его комнате. Той ночью он так и не заснул.

Есть только два возможных ответа на вопрос «Что ты делаешь?»: «Я изучаю Тору» и «Я не изучаю Тору», – сказал он. – Именно так профессора Стэнфорда относились к своим исследованиям.

Согласно записям Розенхана, на следующий день Карл написал в своем дневнике: «Я невероятно устал. Кажется, здесь одни зомби».

На третий день он написал всего два предложения: «Я словно камень. Никогда не чувствовал себя таким вялым».

Карл провел тринадцать дней в больнице Мемориал Каунти, прежде чем покинул ее вопреки рекомендациям врачей. Диагноз – параноидная шизофрения в ремиссии.

Как только он выбрался из психлечебницы, депрессия ушла, и Карл (как и Джон) решил отправиться в государственную больницу Райса, оттуда его выписали через тридцать один день с тем же диагнозом. Затем он снова лег в больницу, на этот раз в Годвин, где он провел 19 дней. В четвертый раз отправился в государственную больницу Монтадеро, но к этому времени энтузиазм Карла начал беспокоить Розенхана.

«Как это ни странно, меня беспокоило то, что этот, хоть и неприятный, опыт мог вызвать у него что-то вроде привыкания. Для той цели, ради которой он начинал участие в эксперименте, он уже достаточно узнал о психиатрических больницах, по крайней мере пока», – писал Розенхан. Через тринадцать дней Карла выписали, и вновь с параноидной шизофренией в ремиссии.

Но центральное место в исследовании, возможно, совершенно случайно занял именно Карл Вендт. Его пятая, и последняя, госпитализация стала самой важной из всех – потому что она так и не состоялась.

Эта поразительная часть исследования возникла из вызова одного из коллег Розенхана. Уверенный, что Розенхану просто повезло, будто он тщательно отбирал менее престижные больницы или учреждения, где не хватало персонала, безымянный врач предложил ему провести эксперимент в собственной больнице с «превосходным лечением и исследовательским центром». По слухам, это была больница Стэнфорда, но точно сказать не могу. Психиатры, медсестры и социальные работники были уверены, что «этого здесь никогда не произойдет», а если подобное и случится, «они быстро обнаружат подвох».

Было решено, что Розенхан выступит перед сотрудниками на одном из еженедельных собраний и предупредит их, что в ближайшие три месяца один или более псевдопациентов попытаются попасть в больницу. Персоналу было велено регистрировать каждого поступающего пациента и оценивать вероятность того, что он является самозванцем.

Розенхан устроил так, что Карл отправился бы под прикрытием в эту лечебницу, но когда настал час, его свалила эпидемия гриппа. И Розенхан не стал его заменять. Может быть, он забыл, а может, так и было задумано, – он не говорит, специально это сделано или нет, но в конце концов Розенхан никого не отправил. Результатом этого решения стала, на мой взгляд, самая изобличающая часть исследования. Три следующих месяца персонал внимательно следил за каждым псевдопациентом, который пытался проникнуть в больницу. Из ста девяноста трех новых пациентов, поступивших в этот период, сорок одного сотрудники отметили как псевдопациентов с высокой вероятностью; а психиатры, в свою очередь, распознали двадцать три возможных псевдопациента. Этот просчет снова доказал, что мы реагируем на мир так, как мы готовы его воспринимать. В этом случае медицинские работники были настроены видеть псевдопациентов, и они их увидели.

Газета «New York Times» взяла у Розенхана интервью и расспросила об этой уловке, на которую из-за последствий для общества, вызванных исследованием, обратили внимание многие другие издания.

– Пациенты были вменяемы или нет? – спросила репортер.

– Мы никогда этого не узнаем, – ответил Розенхан. – Но в одном мы можем быть уверены наверняка: любая диагностика, которая запросто поддается масштабным ошибкам такого рода, не может считаться надежной.

Розенхан нашел золотую жилу. И теперь настало время поделиться этим золотом со всем миром.

Медицинские работники были настроены видеть псевдопациентов, и они их увидели.