Текст книги "История Древнего мира. От истоков Цивилизации до падения Рима"

Предисловие

Примерно около 1770 года до нашей эры Зимри-Лима, правителя города-крепости Мари на берегу Евфрата, вывела из себя его младшая дочь.

Десятью годами раньше Зимри-Лим выдал свою старшую дочь Шиматум замуж за правителя другого суверенного города-крепости под названием Иланшура. Это был удачный шаг, отмеченный пышными праздниками и горами подарков – в основном от семьи невесты жениху. Внуки Зимри-Лима со временем должны были встать в очередь на трон Иланшуры, а до того правитель Иланшуры становился союзником, а не еще одним соперником в ряду множества независимых городов, борющихся за территории на плодородных, но ограниченных по площади землях вдоль Евфрата.

К несчастью, внуки не появились так быстро, как хотелось царю. Через три года Зимри-Лим, все еще надеясь образовать вечный союз с Иланшурой, послал правителю вторую дочь – Кирум, младшую сестру Шиматум. Ожидалось, что Кирум, острая на язык и амбициозная, займет свое законное место второй жены и служанки своей сестры. Вместо этого она решила попытаться занять положение первой жены правителя. Она вмешивалась в политику, командовала слугами, используя их лично для себя, глумилась над сестрой и вообще воцарилась во дворце – пока Шиматум не родила двойню.

Бездетная Кирум немедленно перестала что-либо значить в дворцовой иерархии. «Никто больше не спрашивает моего мнения, – жаловалась она в письмах отцу. – Муж забрал у меня всех слуг. Сестра говорит, что она сделает со мной, что захочет!»

Судя по отношению Кирум к сестре в ранние годы ее замужества, не похоже, чтобы слова «что захочет» заключали в себе что-либо доброе; и действительно, в своих письмах Кирум начала просить отца спасти ее. Мольба «Забери меня домой или я умру!» перешла в «Если не заберешь меня назад в Мари, я прыгну с самой высокой крыши в Иланшуре!»

Зимри-Лим надеялся сделать царя Иланшуры своим другом. К несчастью, то, что он оставил Кирум среди его домочадцев, не привело к установлению добрых отношений между двумя семьями. Спустя семь лет после свадьбы Зимри-Лим сдался, совершил путешествие на север и, по словам, записанным при его собственном дворе, «освободил дворец Иланшуры», привезя Кирум домой.¹

Тысячи лет назад группы охотников и собирателей бродили по просторам Азии и Европы, следуя за стадами мамонтов, которые питались дикой травой. Лед начал медленно отступать, разновидности травы менялись, стада откочевывали на север и уменьшались в численности. Некоторые охотники следовали за ними. Другие, лишившись мяса, которое до той поры было их основной пищей, стали собирать эту дикую траву и со временем начали сажать ее для себя.

Вероятно, так оно и было. Несмотря на то, что мировая история шаблонно отсчитывается с доисторических времен, я подозреваю, что предыстория – неверная точка начала отсчета для историка. Есть специалисты, которые куда лучше оснащены, чтобы копаться во мраке очень далекого прошлого. Археологи откапывают следы деревень, построенных из костей мамонтов, антропологи пытаются реконструировать потерянный мир этих деревень. И те, и другие строят гипотезы, которые соответствовали бы фактам, пытаются создать линзу, которая показала бы нам группы людей, двигающиеся с востока на запад, отказываясь от мяса мамонтов в пользу ячменя и копаясь в земле в поисках дополнительного зерна.

Но для историка, который надеется не только объяснить, что делают люди, но в некоторой степени и почему они это делают, предыстория – время до того, как люди начали писать и оставлять рассказы о своих королях, героях и о себе – остается в тумане. Какое бы археологи ни сделали заключение о группе, названной «человеком неолита», я ничего не знаю о днях и ночах гончара неолита, делавшего свои горшки с кольцевым ободком в деревне на юге теперешней Франции. Следы охотников и собирателей (горшки, каменные осколки, кости людей и животных, рисунки на скалах и стенах пещер) показывают образ жизни – но не выстраивают рассказ. В предыстории нет королей и жен. Лишенные индивидуальности, доисторические люди слишком часто представляются в виде меняющихся цветовых пятен на карте: движение на север, движение на запад, создание поля культивированного злака или загона для стада только что одомашненных животных. Истории этих безымянных людей должны рассказываться бесцветным голосом, что ранит слишком многих историков: «Цивилизация возникла в плодородной излучине, где на берегах Евфрата впервые было посажено зерно. Вскоре последовало развитие письма, и были созданы города».

Каждый раз, когда историк вынужден делать слишком общие утверждения о «поведении человечества», он оставляет родную землю и говорит на иностранном языке – обычно с полным отсутствием плавности и изящества. Такой вид обезличенной истории (тяжелый, с пассивными глаголами) оглупляюще скучен. Хуже того – он не точен. Плодородная излучина не держит монопольного права на возделывание земли; по всей Азии и Европе мелкие группки начали сажать зерно, когда климат потеплел, и в любом случае посадки в плодородной излучине чаще всего оказывались досадными затратами впустую.

Антропологи могут рассуждать о поведении человека; археологи – о видах поселений; философы и теологи – о мотивациях «человечества» как неделимой массы. Но задача историка другая: рассмотреть жизнь отдельного человека, что добавляет свежести и одушевленности абстрактным утверждениям о поведении людей вообще.

Нелегко быть мелким царьком на древнем Ближнем Востоке. Зимри-Лим проводит половину своего времени, сражаясь с царьками других городов, а вторую половину – пытагороде Мари, когда ее муж отправляется на очередную войну. Она пишет ему в разгар средиземноморского лета: «Обязательно заботься о себе, когда находишься под солнцем!.. Надевай свободную одежду и плащ, который я сшила тебе!.. Мое сердце сильно тревожится: пиши и сообщай, в безопасности ли ты!» И Зимри-Лим отвечает: «Враг не запугал меня своим оружием. Все хорошо. Пусть твое сердце больше не беспокоится».² В тысячах клинообразных табличек, найденных в земле на берегах Евфрата, Зимри-Лим проявляется и как типичный царь Средиземноморского региона, и как отдельная личность – многоженец, испытывающий проблемы с детьми.

Поэтому вместо того, чтобы начинать с пещерных рисунков или анонимных групп кочевников, бродящих по равнинам, я начинаю эту историю в той точке, где живет отдельный человек, а из неразличимых толп предыстории дондосятся отдельные человеческие голоса. Вы найдете в последующих главах немного предыстории, заимствованной у археологии и антропологии (и вместе с нею неизбежно использованные обезличенные голоса). Но там, где появляется эта предыстория, она служит только для характеристики тех персонажей, которые ждут за кулисами.

Я аккуратно использую эпические предания и мифы из этой предыстории. Первые персоналии, которые появляются на поверхности древней истории, кажутся частично людьми, частично божествами – древние короли правили тысячи лет, а первые герои вознеслись на небеса на крыльях орла. С XVIII века (как минимум) западные историки стали подозрительно относиться к таким преданиям. Я воспитывалась в университетской системе, где наука считается практически непогрешимой, и историки тоже часто пытаются поставить себя в положение ученых – изыскивая холодные непререкаемые факты и отметая любой исторический материал, который кажется отступающим от реальности Ньютоновой Вселенной. В конце концов, любой документ, начинающийся так, как начинается шумерский «Царский список» – «Королевская власть спустилась с небес» – не может с доверием считаться историческим. Много надежнее полагаться на науку археологию и реконструировать самые ранние дни Шумера и Египта, а также поселений долины Инда по материальным физическим свидетельствам.

Но для историка, который озадачил себя вопросом, почему и как ведет себя человечество, черепки и фундаменты домов представляют собой не великую ценность. Они не открывают окна в душу. С другой стороны, эпические повествования показывают страхи и надежды людей, которые излагают их, и это зерно объяснения их поведения. Миф, как говорит историк Джон Кей – это «дым истории». Вы можете долго раздувать костер, прежде чем увидите пламя; но когда вы видите дым, самое мудрое – не делать вид, что его там нет.

В любом случае следует помнить, что все исследователи древних времен сильно зависят от предположений. Предположение, подкрепленное физическими свидетельствами, не более надежно, чем предположение, подкрепленное рассказами, которые решили сохранить люди, чтобы передать их своим детям. Каждый историк, выстраивая картину прошлого, делает выбор между свидетельствами и отбрасывает те, что кажутся ему не относящимися к делу. Свидетельства, даваемые древними легендами, не менее важны, чем свидетельства, оставленные купцами на торговых путях. И те, и другие нужно собирать, просеивать, оценивать и использовать. Сосредоточенность на физических свидетельствах и исключение мифов и преданий служит формированию нашей веры, что человеческое поведение определяется лишь тем, что мы можем увидеть, потрогать, понюхать и взвесить; эта сосредоточенность вызвана механистическим взглядом на человеческую природу и слепой верой в методы науки при объяснении тайн поведения человека.

Тем не менее история, построенная вокруг очень древних рассказов, заключает в себе столько же теоретизирования, как и история, построенная вокруг очень древних руин. Поэтому я попыталась указать точку, на которой письменные свидетельства начинают множиться, делая догадку несколько менее предположительной (с этого начнется вторая часть данной книги). Историки не всегда беспокоятся о том, чтобы дать читателю указания такого рода; многие перепрыгивают от «Человек мезолита приобретает все больше умения в изготовлении оружия» к «Саргон распространил свое правление по всей Месопотамии» без указания, что эти два утверждения основаны на свидетельствах совершенно различного рода и несут совершенно различную степень неопределенности.

В этой книге мы проведем немного времени в Австралии, обеих Америках или в Африке – но по разным причинам. Изустные описания этих культур, какими бы древними они ни были, все-таки не простираются так далеко, как самые древние списки царей Месопотамии или первые памятные таблички египетских фараонов. Однако идея линейного времени,

которая дает нам возможность так аккуратно выстроить историю – предыстория, древняя история, средневековая история и далее к будущему – не относится к туземцам Африки или Америки; это абсолютно западное порождение (что никак не умаляет его полезности). Как указывает в своем учебнике по предыстории археолог Крис Госден, архаичные народы, такие, как аборигены Австралии, не имеют своей концепции «предыстории». Насколько мы можем судить, они считали прошлое и настоящее одним целым, пока не прибыли уроженцы Запада, принеся с собой «историю» – в этой точке их предыстория мгновенно пришла к концу. Далее мы встретимся и с ними: приближение не может быть идеальным, но оно избегает насилия над их ощущением времени.

Одно дополнительное замечание: датирование чего-либо из происшедшего до Хаммурапи (около 1750 год до н. э.), весьма проблематично. Даже дата вступления Хаммурапи на престол варьирует на пятьдесят лет или около того в ту или иную сторону, а когда мы возвращаемся к 7000 году до н. э., фактор ошибки приближается к 500–600 годам. Поэтому до 7000 лет до н. э. определенные даты остаются вежливо открытыми. Описание происшедшего от начала времени примерно до 4000 года до н. э. осложнено тем фактом, что существует несколько различных систем обозначения эр «предыстории», ни одна из которых не согласуется полностью с другими, и по крайней мере одна является полным заблуждением.

Я выбрала для указания дат традиционные обозначения: ВС и АD. Я понимаю, почему множество историков в попытке уйти от рассмотрения истории с иудейско-христианской точки зрения используют аббревиатуры ВСЕ и СЕ – но использование обозначения ВСЕ, хотя все даты отсчитываются от рождества Христова, кажется мне абсолютно бессмысленным.[1]1
  В отечественной историографии таких проблем не существует, поскольку аббревиатура AD (Anno Domini – Лето Господне) у нас давно и прочно заменилась обозначением «нашей эры» (н. э., т. е. CE), которое мы и будем использовать в дальнейшем. Соответственно, аналогом аббревиатур BC/BCE у нас будет обозначение «до н. э.». (Прим. ред.)


[Закрыть]

Часть первая
Начало истории

Глава первая
Происхождение царской власти

Севернее Персидского залива, в самом удаленном районе, шумеры открыли, что города нуждаются в правителях

Много тысяч лет тому назад шумерский царь Алулим правил городом Эриду – обнесенным стеной безопасным местом, отрезанным от долины непредсказуемой и суровой реки; позднее римляне назовут эту местность Месопотамией. Взлет Алулима к вершине власти отметил начало цивилизации, и его правление длилось почти тридцать тысяч лет.

Шумеры, которые жили в мире, где сверхъестественное и материальное еще не были разнесены в разные приделы, не задохнулись бы от второй части предыдущего предложения. С другой стороны, они бы с огромным трудом проглотили утверждение, что воцарение Алулима стало «началом цивилизации». С их точки зрения, шумеры были цивилизованными всегда. Царская власть Алулима, внесенного в список шумерских царей (вероятно, самая древняя историческая запись в мире), была «спущена с небес» и уже являлась абсолютной, когда появилась на земле.

Но, оглядываясь назад, мы видим появление первого царя в другой перспективе. Это море перемен в условиях жизни человека, начало совершенно новых взаимоотношений между людьми, на их землях, и их лидерами.

Мы не можем датировать правление Алулима, так как он не упоминается в каких-либо других записях, а также поскольку мы не знаем, сколько лет самому шумерскому царскому списку. Список был нанесен на глиняные таблички примерно в 2100 году до н. э. – но он, без сомнения, отражает гораздо более древние традиции. Более того, хронология, данная шумерским списком царей, не точно соответствует прошлому, как мы его знаем. «После того, как царская власть была спущена с небес, – сообщает нам список, – Алулим правил 28 000 лет как царь; [его наследник] Алалгар правил 36 000 лет».¹

Продолжительность этих правлений позволяет предполагать, что оба царя действительно являются полубогами, пришедшими скорее из мифологии, чем из истории; или, быть может, Алулим и его наследник просто правили очень долго. Согласно данным шумеров, ими правили восемь царей, прежде чем в шумерской истории произошла чудовищная катастрофа, и «наводнение уничтожило землю». Каждое правление длилось около 36 000 лет – это предполагает, что царский список заключает в себе какой-то счет, который мы не понимаем.[2]2
  Есть и другие проблемы со списком царей, включая отсутствие тех частей, где таблички оказались разбиты, а также явное отсутствие правителей, которые находились у власти согласно другим надписям и прочим независимым свидетельствам. И все-таки этот список – лучший из имеющихся у нас сводных первоисточников о далеком прошлом шумеров. (Прим. авт.)


[Закрыть]

Что мы можем сделать – это отнести шумерского царя в далекое прошлое. Когда бы он ни правил, Алулим жил на земле, вероятно, полностью отличной от Месопотамии, которую мы знаем сегодня, с ее двумя известными реками – Тигром и Евфратом – впадающими в Персидский залив. Геологи говорят нам, что незадолго до начала истории (датировка 11 000 лет до н. э. хотя и далека от точности, но все же дает нам примерную точку отсчета) с полярных шапок далеко на юг, почти до Средиземного моря, спустился лед. При таком огромном количестве воды, содержавшемся во льду, океаны и моря были ниже; северный край нынешнего залива был, вероятно, равниной с бегущими через нее потоками, и океан омывал берег, который лежал примерно на уровне современного Катара. Регулярно выпадали дожди, так что земля здесь была увлажнена.

Когда началось потепление, и шапки льда начали таять, – процесс, длительность которого геологи оценивают в 5000 лет, между 11 000 и 6000 годами до н. э., – океан перехлестнул Катар и современную территорию Бахрейна. Человеческие поселения постепенно отступали перед поднимающейся водой. К 6000 году до н. э. Британия – ранее полуостров, выступающий из Европы – стала островом, а берег Персидского залива подполз к нынешним южным границам Кувейта. Равнина, которая лежала севернее него, была затоплена – не двумя реками, а комплексом мощных потоков, следы которых все еще видны на спутниковых фотографиях. Книга Бытия описывает одну реку с «четырьмя головами», бегущую через равнину.²

Но хотя земля и орошалась этими переплетающимися реками, она становилась суше. По мере того, как лед уходил, температура поднималась. Севернее залива дожди превратились в нечастые легкие дождики, которые имели место лишь в зимние месяцы. Летом над незащищенной равниной дули сухие ветра. Каждый год потоки выходили из берегов и смывали поля, оставляя на них ил. Из ила на берегах потоков образовывались наносы. А залив продолжал отползать на север.

Люди, которые жили на южной равнине, ближе всех к заливу, сражались за выживание на меняющейся и непредсказуемой местности. Раз в год их поля покрывало слишком много воды. Как только наводнение уходило, земля высыхала, становясь твердой. Здесь не было ни камня, ни леса, из которых можно было изготовить инструменты и жилища, ни обширных пастбищ – только тростник, который рос вдоль потоков, но зато было много грязи. Грязь, слепленная и высушенная, перемешанная с тростником и обожженная, становилась основанием их домов, кирпичами, которые образовывали стены их городов, их горшками и блюдами. Это были люди земли.[3]3
  Во многих учебниках истории эти деревни теперь называют «шумерскими». Историки используют это название для культурных поселений, которые занимали Месопотамскую равнину примерно с 3200 года до н. э. и далее – поскольку в течение многих лет все свидетельства говорили о том, что хотя самые ранние деревни действительно существовали примерно с 4500 до н. э., именно шумеры были сформировавшейся национальной группой, которая вторглась сюда с севера и обосновалась на этих землях примерно с 3500 года до н. э. Однако более поздние раскопки с использованием современных технологий (в том числе подводные исследования с помощью эхолота) показывают, что Шумер был заселен задолго до 4500 до н. э. Более пристальные исследования остатков, которые доступны археологам, показывают, что вторжение чужаков не навязало новой культуры «туземцам Месопотамии»: более ранние деревни имеют такую же схему построения домов, структуру поселений, вид украшений и т. д., как и более поздние «шумерские» деревни. Очень похоже, что более ранние деревни были созданы людьми, пришедшими с севера, юга и востока не в ходе одного массового вторжения, но путем постоянного просачивания новых людей. Несмотря на это, старые названия для самых древних шумерских поселений сохранились; цивилизация нижней Месопотамской равнины именуется Убайдской в период 5000–4000 годов до н. э. и Урукской в период 4000–3200 годов до н. э. Следующий период, названный Джемдат Наср, датируется 3200–2900 годами до н. э. – хотя эти цифры могут немного плавать. Культуры до 5000 года называются по разному – Самарра, Хассуна и Халаф. Эти эры, частично определяемые по новациям в гончарном стиле, обозначаются по археологическим местам, где впервые были найдены наиболее типичные предметы данного периода. Лингвисты используют другой набор обозначений – видимо, лишь для того, чтобы затуманить предмет спора; например, убайды у них стали «прото-евфратианцами». Мне кажется, что проще – и более точно – использовать всюду наименование «шумеры». (Прим. авт.)


[Закрыть]

Язык, на котором говорили в этих поселениях – шумерский – очевидно, не имеет отношения ни к одному другому языку на земле. Но ко времени, когда шумеры изобрели письменность, в их языке было много заимствований из другого языка. Слова шумеров построены на однослоговых корнях, но множество слов в древнейших надписях имеют незнакомые двусложные корни: имена двух самых крупных рек, которые пересекают равнину, обозначения хлебопашца, рыбака, плотника, разносчика, а также десятка других профессий, даже название самого города Эриду.

Древнейшая Месопотамия

Эти корни – семитские, и они доказывают, что шумеры не были одиноки на южной равнине. Семитские слова пришли от людей, чья родина находилась южнее и западнее Месопотамской равнины. Горы на севере и востоке Месопотамии останавливали путников, но путешествие с Аравийского полуострова или из Северной Африки было намного более простым делом. Именно так семиты появлялись в земле шумеров, одалживая им свои слова. И не только слова: семитскими заимствованиями обозначены почти все сельскохозяйственные работы (пахота, боронование) и мирные профессии, которые сопутствуют обработке земли (корзинщик, кожевенник, плотник). Именно семиты, а не шумеры, принесли свое мастерство в Месопотамию.

Итак, как же шумеры научились обрабатывать землю? Вероятно, это начиналось постепенно, как и у людей, которые жили в Египте и дальше к северу. Может быть, когда ледовый покров отступил, а стада поставлявших мясо животных двинулись на север и стали уменьшаться, люди, которые последовали за этими стадами, прекратили охоту и вместо этого начали сеять дикие злаки, которые хорошо вызревали на более теплых равнинах. Теперь эти люди меняли место своего обитания только тогда, когда менялся климат (как это совсем недавно делали туземцы Северной Америки в современной Канаде до прихода Жака Картье). Возможно, эти кочевники эволюционировали от собирательства к целенаправленной посадке злаков и уходу за ними – пока наконец не бросили свои перемещения совсем, чтобы осесть на одном месте. Хорошо питавшиеся мужчины и женщины рожали больше детей. Кремневые серпы и каменные жернова, которые находят везде от современной Турции до долины Нила, позволяют предполагать, что когда дети вырастали, они оставляли свои перенаселенные деревни и куда-либо уходили, унося с собой умение обрабатывать землю и обучая этому других.

Древние рассказы добавляют еще один штрих к легенде: когда под влиянием семитов шумеры стали сажать злаки вокруг своих деревень, жизнь стала настолько сложной, что им потребовался царь, чтобы помогать разрешать эти трудности.

Возник Алулим, царь Эриду – и так было положено начало цивилизации.

Легко нанести глянец лирики на «начало цивилизации». В конце концов, цивилизация – это то, что отделяет нас от хаоса. Цивилизованные города ограждены стенами, отделяющими улицы внутри от дикой неразберихи снаружи. Цивилизация, как объясняет археолог Стюарт Пиготт в своем введении к классическому учебнику Макса Маллоуэна о древних шумерах, это результат мужественной неудовлетворенности существующим положением. Пиготт пишет: «Появились люди, для которых новшества и изменения, а не приверженность традициям, приносили удовлетворение и облегчение: эти обновлявшиеся общества стали теми, кого мы можем считать основателями цивилизации».³

Фактически цивилизация появляется в результате более сильного побудительного мотива: уверенности в том, что никто не захватит слишком много пищи или воды. Цивилизация началась в плодородной пойме – и не потому, что это было райское место, переполненное природными ресурсами, а потому, что оно было настолько враждебно к населению, что деревне любого размера требовалось тщательное управление, чтобы выжить. Земледельцы вынуждены были объединяться для постройки каналов и резервуаров, необходимых для удержания паводковых вод. Кто-то должен был организовывать это объединение, кто-то – наблюдать за справедливым распределением ограниченного количества воды. Кто-то должен был определять, что зерно, выращенное земледельцами сверх нужд их семей, достанется тем, кто сам зерно не выращивает – корзинщикам, кожевенникам и плотникам. Только в недружелюбных к человеку условиях по необходимости появляется бюрократия – истинное клеймо цивилизации. В плодородных и по-настоящему обетованных землях, где хватает воды, пищи, дичи, минералов и лесов, люди обычно не заботятся о завтрашнем дне.[4]4
  Существует и другое объяснение возникновения бюрократии – из необходимости контролировать работу масштабных ирригационных систем. Но, как указывает Джаред Даймонд в книге «Ружья, микробы и сталь» (Jared Diamond, Guns, Germs and Steel), централизованная городская бюрократия обычно уже существовала и до появления комплекса ирригационных систем, а «в плодородных районах производство продуктов питания и общественная жизнь деревни сформировалась вначале на возвышенностях и в горах, а не в низинах у рек» (p. 23). Образование бюрократии было необходимо до того, как эти системы правильно построили и стали использовать; и тот факт, что «цивилизация» получила свое начало на возвышенностях, которые были гораздо менее гостеприимными, чем долины рек, подтверждает мою точку зрения. (Прим. авт.)


[Закрыть]

По мере того, как родившиеся в плодородной пойме деревни перерастали в города, за счет одного и того же участка сухой земли вынуждено было кормиться все большее количество людей. В таких условиях сильная власть стала необходима больше, чем когда-либо. Но человеческая природа требовала от вождей каких-то способов принуждения, а значит создания вооруженной единицы, которая обеспечивала бы выполнение их приказов.

Вожди стали царями. Для шумеров, которые боролись за выживание на земле, где вода или смывала их поля во время паводка, или отступала совсем, оставляя урожай жариться на солнце, власть царя была даром богов. Для них не первобытные сады, а именно города, защищенные от вторжения вод и голодных разбойников толстыми стенами из глиняных кирпичей, стали первым и наилучшим убежищем человека. Город Эриду, созданный царем-богом Мардуком, в который впервые спустилась с неба царская власть, снова возникает в мифах об Эдеме вавилонян и шумеров:

 
Все земли были морем залиты…
Потом появился Эриду…
Корыто построил Мардук из тростника на поверхности вод.
И грязь создал он и стал разливать ее тем тростниковым корытом…
И еще он создал людей.⁴
 

Эриду никуда не исчезает, как и Эдем из Книги Бытия. Священный город встал как граница между старым миром охотников и собирателей и новым миром цивилизации.

Но охотники и собиратели не исчезли совсем. С самого начала царств и первых построений городов оседлые земледельцы ссорились с кочевыми скотоводами и пастухами.

Пятым царем в перечне шумеров стоит Думузи[5]5
  Думузи (шум. «Истинный сын») – полулегендарный правитель шумерского города Урука а XXVII веке до н. э., третий царь Первой династии Урука. По другой версии, изначально был рыбаком. (Прим. ред.)


[Закрыть], который (как с легким налетом удивления сообщает нам список) являлся пастухом. Этот пастух, ставший царем – встреча противоположностей, как становится ясно из «Сватовства Инанны», мифа, где главными героями являются Думузи и богиня Инанна.[6]6
  Инанна немного позже стала известна среди семитов Месопотамии как Иштар; она эволюционировала в богиню любви и войны – комбинацию, вполне обычную в древние времена. (Прим. авт.)


[Закрыть] В этой истории Думузи не только пастух и царь – в нем течет кровь богов. Но несмотря на его принадлежность к богам, Инанна находит Думузи недостойным. «Пастух пойдет в постель с тобой!» – восклицает бог-солнце Уту, но Инанна (которая обычно раздает свои милости без малейших колебаний) возражает:

 
Пастух! Не выйду замуж я за пастуха!
Ведь так груба шерсть у его одежды.
За земледельца выйду замуж я.
Растит он лен мягчайший для моих нарядов.
Растит ячмень для моего стола.⁵
 

Думузи настаивает на своем. После долгих споров о том, чья семья лучше, он завоевывает право на постель Инанны, предложив ей свежего молока и сливок. В итоге богиня соглашается, чтобы он «вспахал ее влажное поле», и он принимает приглашение.

Предпочтение Инанной земледельца – это отзвук реально существовавшего противостояния. Так как южная равнина становилась все суше, города группировались возводились вдоль берегов рек. Но пустоши позади городов все еще служили пастбищами для овец и коз, а также домом кочевникам, которые поддерживали живыми древние пути кочевий. Пастухи и земледельцы нуждались друг в друге: пастухи обеспечивали земледельцев мясом, свежим молоком и шерстью в обмен на жизненно важное зерно. Но взаимная нужда не приводила к взаимному уважению. Городские жители насмехались над простоватыми немытыми пастухами; пастухи подшучивали над изнеженными и неумелыми городскими обитателями.

Вот на такой земле городов и царей, земледельцев и бродяг-кочевников правили первые восемь царей Шумера до того, как разразилась катастрофа.