Текст книги "Девочки с острыми шипами"

Глава 6

Мне нравится утро. Другие девочки думают, что я тронулась умом из-за того, что я обычно улыбаюсь за завтраком и напеваю в душе. Только Леннон Роуз любит утро так же, как я, но Леннон Роуз вообще любит почти все.

Этим утром, потянувшись после пробуждения, я замечаю, что у порога лежит белая коробка с большим красным бантом. Мое платье.

Я тру глаза, сон еще не отступил до конца. Я никогда не запоминаю сны, но сегодня утром в мыслях мелькают отголоски чего-то непонятного – идеи, которую я никак не могу сформулировать. Что-то о розах. Но чем сильнее я пытаюсь ее ухватить, тем быстрее она ускользает. Когда она окончательно исчезает без следа, я еще раз смотрю на белую коробку.

По случаю дня открытых дверей мистер Петров предоставляет каждой девочке особое платье. Он заказывает их специально для нас. В каком-то смысле мне хочется выбрать платье самой – чтобы на нем было поменьше блесток, – но директор школы тщательно подходит к этому вопросу. Я благодарна ему за внимание к деталям.

Я встаю, одергиваю пижамные штаны и подхожу к коробке. Отношу ее к кровати, развязываю бант и осторожно снимаю крышку. Затем я разворачиваю упаковку и чувствую, как мои пальцы касаются ткани. Блестки острые. Я медленно вытаскиваю платье из коробки, тщательно следя за тем, чтобы оно не коснулась пола.

Оно восхитительно. Белое длинное платье с блестками, которые радужно переливаются. Облегающее, с глубоким вырезом. Оно идеально мне подойдет, потому что у академии есть мои мерки, но сейчас, когда я держу его в руках, оно кажется мне тяжелым. Я кладу его поверх коробки, не меряя, и направляюсь в ванную, чтобы переодеться для занятий бегом.

Наши утренние пробежки не так уж плохи – по большей части они нам нравятся. Мы проводим время на свежем воздухе, укрепляя мышцы и разминая ноги. Но лучше всего в пробежках то, что, раз уж мы все равно находимся за железным забором, смотритель не следит за нами. Эти занятия – один из немногих моментов, когда за нами никто не наблюдает.

Хотя я надела свой самый теплый спортивный костюм, а налобная повязка прикрывает уши, холодный ветер бьет в лицо. Остальные девочки уже вышли наружу раньше меня. Я встаю рядом с ними и вижу, как изо рта вылетают облачка пара, когда мы заворачиваем за угол здания. Ночью и утром здесь, в горной части Колорадо, всегда холодно. Весна не исключение.

Мы добегаем до боковой стены здания академии, на которой нет ни окон, ни дверей. Просто кирпичная стена. Сидни бежит рядом со мной, и вдруг она внезапно хватает меня за руку так, что я спотыкаюсь и останавливаюсь. Я уже собираюсь спросить у нее, все ли в порядке, но тут же замечаю, что она высматривает что-то за деревьями. Я пытаюсь проследить за ее взглядом.

Ни малейшего движения – только иногда листья колеблются на ветру.

Остальные девочки пробегают мимо нас – они очень серьезно относятся к своему результату. Сидни делает шаг в сторону зарослей, и я встаю рядом с ней.

– В чем дело? – спрашиваю я. – Что не так?

Сидни снова поворачивается ко мне, едва сдерживая улыбку, в ее глазах горит предвкушение непослушания.

– Быстро, – говорит она, берет меня за руку и тащит к забору, пока остальные девочки не замечают нашего исчезновения.

Она протискивается между стальной решеткой и разросшимся кустарником, который оплел прутья, образовав свод.

Мое сердце быстро колотится от волнения – я не знаю, что у Сидни на уме. Я оглядываюсь на остальных девушек. Они уже завернули за угол, так что у нас есть примерно пять минут.

Сидни берет меня за плечи, и я еще раз спрашиваю, что она задумала. Вместо ответа она смачивает ладонь слюной и приглаживает мои растрепавшиеся волосы. Я хлопаю ее по руке, но она настроена решительно. Она отводит меня в сторону и заставляет встать так, чтобы меня не было видно за кустами. Когда она заканчивает меня прихорашивать, я смотрю на нее, уперев руки в бока.

– Пожалуйста, Сидни, – говорю я. – У меня уже голова болит.

Это действительно так, я чувствую легкую боль где-то за левым глазом – наверное, из-за дополнительной капсулы, которую я приняла прошлым вечером. Ведь все остальное было как обычно. Время от времени такое случается, если мы принимаем слишком много витаминов. Я сообщу врачу.

Лицо Сидни озаряет сверкающая улыбка.

– Ты тут не одна, – заявляет она и показывает мне за спину.

Я растерянно разворачиваюсь и замечаю, что кто-то прячется за кустами. Я вскрикиваю, но, прежде чем успеваю по-настоящему испугаться, этот человек делает шаг вперед.

Джексон.

Он выглядит потрясенным, и это неудивительно, учитывая, что ему пришлось прятаться в кустах за забором нашей школы.

Я снова поворачиваюсь к Сидни.

– Как ты узнала, что он…

– Я заметила его сегодня утром. – Она нетерпеливо машет Джексону рукой.

Я смотрю на него, и он подходит ближе.

– Ты в порядке, – с заметным облегчением произносит он. – Я зашел тебя проведать. И я, ну… еще я принес тебе конфет.

Он протягивает мне пластиковый пакетик.

– Они сильно помялись, и Квентин съел минимум половину, но кое-что осталось. Подумал, тебе захочется попробовать. Ну, знаешь, если ты еще жива. А ты жива, к счастью.

Он прикрывает глаза, словно извиняясь за болтливость. Затем проводит по лицу рукой и смущенно улыбается мне. Сидни наклоняется вперед.

– Ты отлично справляешься, Джексон, – одобрительно говорит она.

Он благодарит ее, и наши взгляды встречаются. Он просовывает пакет между прутьями ограды, чтобы я смогла взять его. Но тут Сидни показывает на спрятанный за кустами участок ограды, где ржавый металл треснул и получился проем, достаточный, чтобы я могла через него проскользнуть. Сделав это, я нарушу сразу несколько правил, и я сильно сомневаюсь, вспоминая предупреждение Антона: «В следующий раз веди себя достойнее».

Но в то же время было бы невежливо оставлять Джексона стоять там в одиночестве, даже не выяснив, ради чего он проделал такой путь. Протискиваясь между прутьями, я чувствую всплеск адреналина.

Оглядываюсь назад, и Сидни напоминает мне, что нужно быть осторожной. Я слышу отзвуки голосов других девушек – они уже бегут в нашу сторону.

– Увидимся через пятнадцать минут, – произносит она, подмигнув мне. Быстро попрощавшись с Джексоном, она устремляется прочь и присоединяется к остальным.

Мы с Джексоном на пару метров отходим от забора, в заросли, чтобы нас не заметили. Сердце яростно колотится. Мы находим несколько густо разросшихся кустов, а за ними – бревно, на которое можно присесть. Оно сыроватое, но мне все равно. Когда Джексон садится рядом со мной, дерево поскрипывает. Я замечаю ссадины у него на руке и несколько отметин на кожаной куртке.

– Ты поранился, – озабоченно говорю я.

Не касаясь кожи, я провожу кончиком пальца вдоль одной особенно длинной царапины у него на ладони. Теперь, когда я обратила внимание на его ссадины, Джексон осматривает их.

– Уф. Ну да. Эти леса жутко неприветливые. Не лучшее место для школьных прогулок.

– Мы никогда туда не ходим, – отвечаю я, подняв взгляд на кроны деревьев. – И, честно говоря, мне трудно поверить, что ты там был. – Искоса посмотрев на него, я замечаю, что от моего взгляда у него перехватывает дыхание. – Ты и правда думал, что я умерла?

– Нет, – отвечает он. – Не всерьез. Ну, в каком-то смысле да, поэтому я и зашел тебя проведать. Я пробирался через эти леса, и все ради того, чтобы упереться в непреодолимый забор – по крайней мере, мне он таким показался, – а потом увидел, как бегут твои друзья. Я понадеялся, что они не примут меня за убийцу с топором. К счастью, Сидни узнала меня и жестами показала, что нужно подождать. И это было… – он немного подумал, – двадцать минут назад.

– Ты так долго тут ждешь?

– Дольше. – Его глаза расширяются. – Это был не слишком продуманный план.

Я смеюсь. Он протягивает мне пакетик с конфетами. Я вежливо благодарю его и выбираю кислые леденцы, а он берет шоколадные Hershéys Kisses.

– Итак… – говорит он, – если ты не против, может, расскажешь мне, что это у вас тут за хренова школа?

– Что ты имеешь в виду?

– Что я имею в виду? – удивленно повторяет он. – Это место принадлежит технологической компании, по крайней мере в прошлом принадлежало. Не говоря уже о том, что какой-то козел схватил тебя и уволок из магазина. Он вытащил тебя оттуда. Мне следовало бы попытаться остановить его.

Я смущена тем, что он снова упомянул мое недостойное поведение.

– Я проявила непослушание, – тихо отвечаю я, разворачивая конфету.

Я внезапно осознаю, что снова кручу что-то в руках, не зная, куда их деть, и снова уделяю Джексону недостаточно внимания.

Он смотрит на меня, и я чувствую тревогу в его взгляде.

– Кто твои родители, Мена? – спрашивает он. – Почему ты здесь? Уверен, что есть и другие школы, которые хотят «сделать девочек снова великолепными» или обещают еще какую-то хрень, в которую верят люди, но зачем сидеть в такой изоляции? Почему ты именно здесь?

Его вопрос удивляет меня.

– Потому что это один из самых лучших пансионов в стране. Исчерпывающее обучение светскому этикету. Элитная школа.

– Ладно… – соглашается он, явно не особо впечатлившись. – А твои родители? Их не беспокоит, что какой-то мужик тебя так хватает?

– Если я это заслужила – не беспокоит. Мои родители доверяют академии. И они очень умны. Мой папа руководит юридической фирмой, а мама занимается благотворительностью. В будущем она планирует участвовать в выборах.

Глядя куда-то в сторону, Джексон водит ботинком по траве.

– Ну да, ясно. Если она считает, что ты этого заслуживаешь, фиг ей, а не мой голос.

Не знаю почему, но я улыбаюсь. Мне почему-то нравится, как он себя ведет, нравится его резкость. Будто он говорит именно то, что думает. Заметив мою улыбку, он тоже смеется.

– Я выждал день, понимаешь ли, – добавляет Джексон. – Я беспокоился о тебе, не мог решить, что делать. Сначала я чуть не поехал за автобусом. Но Кви меня отговорил. Сказал, что нужно продумать план. Но я не мог ждать так долго, так что… вот я и явился. Ну, хоть какой-то план, а?

Я ценю его заботу. Он беспокоится обо мне иначе, чем академия. Кажется, для Джексона не важны мои манеры, прическа или макияж – он ни разу даже не упоминал о них.

– По-моему, хороший план, – говорю я и протягиваю ему пакет с конфетами. Он облизывает нижнюю губу, а затем достает еще одну шоколадку.

Хотя сначала я не могла решить, как мне лучше себя вести, непринужденные манеры Джексона помогают мне расслабиться. Солнце проникает сквозь облака и листву, освещая траву у моих ног. Я пересаживаюсь так, чтобы моя кроссовка попала в пятно света. Я всматриваюсь в лес, слушаю чириканье птиц. Тут и правда очень мирно.

– Не против поцелуя? – спрашивает Джексон.

Жар обжигает мое лицо, и, повернувшись к Джексону, я вижу, что он протягивает мне маленькую шоколадную конфету в серебристой обертке. Он улыбается, заметив мое смущение.

– Спасибо, – говорю я и беру конфету из его пальцев.

Джексон смотрит в сторону академии, на ее каменный фасад. Задерживается взглядом на зарешеченных окнах.

– Так значит, теперь там школа, – произносит он. – На вид здание не сильно изменилось, знаешь ли, разве что на дороге тот устрашающий знак поставили. С тем же успехом могли бы нарисовать на нем череп и кости.

– Погоди, – я распрямляю спину, – ты бывал тут раньше?

– Ага. Не в самом здании, а рядом. Еще до того, как тут все заросло. До того, как поставили забор.

– А когда в последний раз ты тут был? – восхищенно спрашиваю я.

Мысль о том, что Джексон раньше бывал в академии, приводит в меня в восторг. Внезапно кажется, будто у нас много общего, хотя на самом деле, вероятно, это не так.

– Четыре года назад. – Он старается не встречаться со мной взглядом. – Когда мне было четырнадцать. Я часто убегал из дома. Честно говоря, я натворил немало всякой хрени. Обычно я ночевал у Кви, но иногда его родители начинали беспокоиться, и тогда я понимал, что пора на время исчезнуть. Сделать вид, что я возвращаюсь домой. Вместо этого я находил старые здания или места, где можно поставить палатку. Но в итоге родители всегда выслеживали меня. Под конец дошло до суда. Меня приговорили к общественным работам, и я провел сотню часов – не преувеличиваю, – подбирая мусор на шоссе.

– А почему ты убегал из дома? – спрашиваю я.

Меня изумляет сама идея, что можно прятаться от родителей. Это кажется таким… неуважительным.

– Мой папа, – отвечает Джексон. – Мой папа был полным… – Он замолкает и снова смотрит на школу. – Мы не ладили, – поправляется он. – У нас были разные ценности. И мне не нравилось, как он обращался с моей матерью.

– А сейчас?

Джексон бросает на меня мимолетный взгляд и долго молчит, прежде чем ответить.

– А теперь нас осталось только двое, так что у нас нет выбора.

– Двое?

– Мама умерла, – поясняет он, нервно сглотнув, словно у него перехватило дыхание. – Ее не стало три года назад, и папочка быстро протрезвел.

Внезапно я чувствую укол боли в сердце. Никто из моих знакомых никогда не умирал.

– Мне так жаль.

– Верю, – отвечает он, поежившись. – И я понятия не имею, зачем я тебе только что это рассказал. Это было глупо. Прости.

Он отводит взгляд. Такой ранимый. С выражением боли на лице. Он явно не хочет об этом говорить.

Мы сидим молча и едим конфеты. Мы молчим, но при этом не чувствуем неловкости. Когда Джексон снова поворачивается ко мне, его лицо смягчается.

– Так что насчет тебя? – снова спрашивает он. – Ты здесь уже восемь месяцев. Как часто тебя отпускают домой?

– Никогда.

– Что? Ты просто… остаешься здесь?

– Да. Мы постоянно живем здесь. У нас интенсивная программа.

– Ты часто выбираешься наружу?

– Я? Нет, никогда. Но когда мы на территории школы, за нами следят не так усердно, как во время экскурсий.

– Но если вы не выбираетесь на волю, что же вы делаете? Я имею в виду в свободное время.

– Мы с девочками много болтаем, – отвечаю я. – Рассказываем истории. Делимся слухами. Иногда о мальчиках. – Я улыбаюсь.

– О мальчиках? – повторяет он, словно это что-то возмутительное. – Во множественном числе? Вы часто тут видите мальчиков?

– Ни одного. Поэтому мы о них и болтаем.

Он смеется.

– Я попаду в список?

– Уже попал, – серьезно говорю я. – Мы строили о тебе всякие предположения. Мне так не терпится рассказать им все, что я о тебе узнала. Ты восхитителен.

Джексон вздрагивает.

– Мена, могу я тебя кое о чем попросить?

Я утвердительно киваю.

– Не могла бы ты… я хочу сказать, не могла бы ты не рассказывать своим подругам всю эту историю о моей маме? – просит он. – Ни слова об этом, ладно? Это вроде как личное.

Я об этом не задумывалась, но его просьба мне понятна. Я не стану врать девочкам, но могу просто об этом не упоминать.

– Я не буду им рассказывать, – обещаю я, и Джексон благодарно улыбается.

Мы немного молчим, а потом он внезапно поворачивается ко мне, будто что-то вспомнив.

– Я хотел спросить, – говорит он, вынимая телефон из кармана. – Ты не против, если я буду тебе звонить? Мне… нравится говорить с тобой. Слушать твои рассказы о школе. К тому же это поможет мне спать спокойно, ведь я буду знать, что ты в безопасности, хоть и за решеткой.

– Личные телефоны запрещены на территории школы, – сообщаю я. – У нас есть только общий телефон в коридоре.

– Электронная почта?

Я отрицательно качаю головой.

– У нас нет компьютеров.

– Вот отстой, – бормочет Джексон, убирая телефон в карман. – Так странно, учитывая, что тут когда-то была технологическая компания. – Он обдумывает это утверждение. – Но кто знает? – добавляет он. – Несколько лет назад правительство пыталось лишить всех доступа в интернет – столько усилий, чтобы поставить информацию под контроль. Помнишь?

Я не отвечаю, чтобы не упоминать, что дома у меня тоже не было компьютера.

Джексон качает головой.

– Было жутковато. – Он бросает взгляд на школу. – К счастью, это продлилось недолго. Но, может, из-за этого «Инновации» переосмыслили свои приоритеты. Больше никаких сборочных линий. Теперь они специализируются на девушках.

– И садоводстве, – добавляю я, кивая на теплицы. – Мы выращиваем самые красивые цветы.

Джексон смотрит на меня и улыбается.

– Хотя я уверен, что это весьма прибыльно, – произносит он с легкой усмешкой, – готов предположить, что обучение здесь стоит немало. Ну, знаешь, раз уж это место такое «элитное». Интересно, как они выбирают, каких девушек взять.

В первый день в школе мистер Петров рассказал нам, как устроен отбор. Он говорил, что он вместе с учителями разъезжает по всей стране, выискивая девочек с идеальным сочетанием внешности и характера. Нас отбирают индивидуально, основываясь на этих чертах. Наши родители были очень рады. Но я не думаю, что эти критерии впечатлят Джексона, так что решаю о них не рассказывать.

Джексон снова расслабленно опирается на руки, откинувшись назад, и смотрит на академию.

– Знаешь, – говорит он, – держу пари, что где-то в здании еще сохранилось старое оборудование. Тебе стоит иногда заглядывать в шкафы. Может, что-то найдешь.

– Я не могу так поступать, – отвечаю я, наморщив нос.

Он отправляет в рот очередную конфету.

– А я бы стал, – с легкостью возражает он.

Ни тени вины. Он смотрит на меня, и мы оба улыбаемся.

Он так не похож на мужчин, которых я видела в академии, и даже на тех, кого видела до того, как попала сюда. Обычно общение с людьми для меня – это тщательно отрепетированный танец, которого от меня и ожидают. Джексон – полная противоположность слову «отрепетированный». Он непосредственный и непредсказуемый.

– Ты восхитителен, – сообщаю я ему. – Ты ехал сюда целый час, имея лишь непродуманный план, просто чтобы проведать меня. Ты ругаешься и сбегаешь из дома. Ты даже чуть не подрался со смотрителем на заправке.

– Я стараюсь облажаться при любой удобной возможности.

– У тебя неплохо выходит, – говорю я, и он смеется, услышав эти слова.

Джексон достает еще одну конфетку и медленно разворачивает обертку. Я наблюдаю за его движениями.

– Ты левша?

Словно удивленный вопросом, он смотрит на свою раскрытую ладонь.

– Да. А ты?

– Нет. Я никогда раньше не встречала левшей.

– Похоже, ты не так уж часто встречаешься с новыми людьми, Филомена. – Он протягивает мне руку, и, не успев задуматься, я беру его ладонь в свою, ощущая, какая у него шершавая кожа. Мне нравится, как она царапает мою ладонь, нравится этот контраст.

Джексон поднимает темные глаза, и некоторое время мы просто смотрим друг на друга. Внезапно я ощущаю, как что-то сжимает грудь, становится трудно дышать – раньше со мной такого никогда не случалось. Джексон снова облизывает нижнюю губу, а затем медленно убирает руку. Он поворачивается на шум – бегущие девочки приближаются, огибая здание, – вероятно, это последний круг.

– Думаю, мне пора возвращаться, – говорю я, поднимаясь на ноги.

Джексон подводит меня к решетке, и мы замираем у стальных прутьев. Мне жаль, что я не могу пробыть здесь дольше, но я ценю хотя бы то время, что у нас было.

– Сегодня вечером – день открытых дверей, – сообщаю я ему. – Он продлится допоздна, так что завтра у нас не будет утренней пробежки. Но… в воскресенье я снова буду здесь. Вдруг ты тоже окажешься поблизости.

– В этой горной глуши, черт знает где? – спрашивает он. – Ага, конечно, обязательно приду. Кроме того, у нас еще остались конфеты.

Он поднимает пакетик.

Я смеюсь. Я слышу топот кроссовок по земле – девочки бегут вдоль здания, приближаясь. Сидни держится позади остальных.

– Тогда увидимся в воскресенье, – говорю я. – И не забудь конфеты.

Он улыбается, а затем кивает мне на прощание. Я поворачиваюсь, снова пробираюсь в дырку в заборе и присоединяюсь к остальным, чтобы вместе с ними завершить утреннюю пробежку.

Глава 7

Завершив пробежку вместе с остальными девочками и направившись к двери, я замечаю, что смотритель Бозе пристально наблюдает за нами.

Я едва не спотыкаюсь, испугавшись, что меня застали за нарушением правил, и вижу, как в глазах Сидни мелькает тот же страх. Но смотритель просто взмахивает рукой, поторапливая нас. Он никогда не позволяет нам отклоняться от расписания.

Я стараюсь держаться от него подальше, чтобы он не почувствовал запаха сладостей в моем дыхании. Пройдя мимо него, мы с Сидни с облегчением переглядываемся и расходимся по комнатам, чтобы приготовиться к урокам.

Идя по коридору, мы пропускаем остальных девочек вперед, и Сидни берет меня под руку.

– И как тебе Джексон? – тихо спрашивает она, наклонив ко мне голову.

– В воскресенье он придет снова, – отвечаю я, ощутив укол беспокойства и восхищения.

Я не хочу, чтобы меня поймали на непослушании дважды за неделю, чтобы мое поведение корректировали снова. Но мне понравилось слушать Джексона и понравилось, что он слушал меня.

Мне хочется узнать, что думает Сидни, и я пересказываю ей все, что Джексон рассказал мне, но ничего не говорю про его семью. Мы обсуждаем, как он пробирался через лес, как несовершенны его манеры, как мы держались за руки – пусть даже всего лишь несколько секунд. Как он беспокоился за меня, спрашивал обо мне. Думаю, это впечатляет ее сильней всего. Мы поднимаемся на наш этаж, и Сидни демонстративно выдыхает.

– Думаю, тебе не следует упускать такой шанс, – говорит она. – Только проследи, чтобы в воскресенье он не попытался совершить ничего неподобающего. Пусть у него грубые манеры, но ты должна идеально следовать своим. Иначе у него сложится о тебе неверное представление.

Она права. Правила нужны, чтобы защитить нас. Я клянусь ей, что буду осторожна, перекрестившись, чтобы показать, насколько я серьезна. Сидни фыркает от смеха, и мы расходимся, чтобы подготовиться к урокам.

Принимая душ, я по-прежнему ощущаю вкус сладостей на языке. Я особенно тщательно брею ноги, увлажняю кожу, высушиваю волосы феном. Не хочу заниматься всем этим непосредственно перед приемом.

Сегодня вечером нам нужно выглядеть идеально. Директор проверит нас перед выходом и скажет, что нужно исправить, если понадобится. Обычно ему нравится, чтобы на официальных мероприятиях волосы у меня были собраны в хвост, так что я укладываю их именно так, оставляя несколько прядей, обрамляющих лицо. Ему нравится, когда у Сидни волосы прямые или уложены крупными волнами, а у Леннон Роуз волосы всегда распущены и небрежно уложены. Есть и другие «инструкции» – так мы их называем, – и наша задача соответствовать им или даже превосходить ожидания.

Надев форму и нанеся необходимый макияж (тональный крем, румяна, подводка для глаз, тени, помада, тушь), я направляюсь на утренние занятия. Профессор Пенчан на уроке скромности и приличий рассказывает об осанке, а профессор Левин на уроке современного этикета учит нас писать приглашения на прием, используя день открытых дверей в качестве примера. Раньше мы уже несколько раз делали приглашения, почти такие же, но мне нравится писать фломастерами, так что я не против.

На уроке светского этикета мы снова читаем про Федеральный цветник. Профессор Алистер говорит, что нам нужно усвоить, насколько важны красивые вещи, так что мы просто повторяем эту тему снова и снова.

Урок тянется медленно, и я принимаюсь смотреть в окно, на утренний туман, в сторону леса. Он очень густой и занимает несколько акров между нами и дорогой, разросшийся кустарник постепенно поглощает нашу ограду. Я задумываюсь о том, что однажды он, может быть, поглотит всю школу, лоза заберется в окна, разобьет стекла и оплетет решетки.

Но потом я представляю, как Джексон пробирался через лес сегодня утром, пытаясь добраться до меня, запутавшийся и добродушный. Я улыбаюсь и подпираю подбородок ладонью.

– Филомена! – окликает меня профессор Алистер.

Вздрогнув, я поднимаю взгляд и обнаруживаю, что он ждет моего ответа.

– Простите, что вы спросили? – переспрашиваю я.

Он вздыхает и постукивает указкой по белой доске.

– Когда был создан Федеральный цветник? – спрашивает он, вероятно во второй раз.

– Три года назад, – отвечаю я, чувствуя, как под взглядами остальных учениц меня охватывает жар.

– А почему? – продолжает профессор Алистер.

– Потому что прекрасные вещи нужно сохранять, – заученно повторяю я. – Возносить на пьедестал. Цветы – это образец, которому нужно подражать. Только прекрасные вещи имеют ценность.

– Великолепно, – кивает он, окидывает меня взглядом, а затем снова поворачивается к остальным, чтобы продолжить урок.

Я снова подпираю подбородок рукой и принимаюсь смотреть в окно.

После волнующего и восхитительного случая вчера на заправке и еще одного волнующего и восхитительного случая сегодня утром я с трудом могу сосредоточиться на уроке, мои мысли постоянно крутятся вокруг леса и приключений. Сидни приходится дважды пинать мою ногу на уроке, и я пропускаю мимо ушей поучения об этикете телефонных разговоров. Но ведь я их уже слышала. Они обращаются с нами так, будто мы забываем все, как только выходим из класса. Хотя на самом деле мы – превосходные ученицы.

Продолжая анализировать свое сегодняшнее общение с Джексоном, я осознаю, что оно вообще не соответствует тому, чему нас учат в академии. Это противоречие, и мне нужно его прояснить.

Я поднимаю руку, и профессор Алистер удивленно обращает взгляд на меня.

– У меня есть вопрос об этикете, – говорю я, и несколько девочек смотрят на меня. – О личном общении.

Профессор кивает, разрешая мне продолжать.

– Когда я с кем-то разговариваю… – начинаю я, тщательно подбирая слова. – Если мужчина разговаривает очень небрежно, допустимо ли отвечать ему тем же?

– Разумеется, нет, Филомена, – отвечает он. – Если ты разговариваешь с мужчиной, твоя задача – быть приятной в общении и отвечать его потребностям. Если ты демонстрируешь дурные манеры, он может решить, что ты не стоишь его времени.

У меня падает сердце. Вдруг я разговаривала с Джексоном слишком небрежно? Если это так, он может и не вернуться в воскресенье.

– И это хороший урок для вас, – продолжает профессор, обращаясь ко всему классу. – Вы всегда должны демонстрировать свое наилучшее поведение – мужчина будет ожидать этого от вас. Вы – лучшие девушки, которых способно воспитать наше общество. Вы представляете Академию инноваций. Ведите себя соответственно.

Некоторые девочки кивают, но я нервно откашливаюсь, сожалея о своем прошлом поведении. Последние два дня я чувствовала себя растерянной, совершала ошибки, которых раньше никогда не делала. Я должна вести себя лучше.

Сегодняшний последний урок – основы знаний, и я рада этому. Сегодня у нас математика, и мы добираемся до более сложных тем – осваиваем вычисления с дробями, которые нам нужны, чтобы рассчитывать компоненты кулинарных рецептов или состав почвы для растений.

Хотя Академия инноваций – учебное заведение, у нас есть собственный сад, где мы выращиваем гибридные цветы, а также растения, из которых делают наши соки и витамины. Аннализа говорит, что преподаватель садоводства – профессор Дрисколл – сказал ей, что академия надеется развивать и распространять эти составы. Он сказал, что они станут отличным свидетельством их успеха.

Аннализа, сидящая на другом конце класса, улыбается мне. Все мы сегодня настроены на учебу, но это ненадолго – до конца месяца у нас больше не будет математики.

«Не задумывайтесь слишком сильно – это вредно для вашей внешности», – говорит профессор Словски на уроке общих знаний по меньшей мере раз в неделю, словно это наша дежурная шутка. Но каждый раз, когда он это произносит, мы словно сникаем. Мы жадно стремимся к знанию, но не хотим, чтобы на нас сказывались побочные эффекты.

Двадцать минут спустя, когда урок заканчивается, нам велят пообедать и приготовиться к вечернему приему. После четырех начнут приходить родственники и спонсоры, а обед подадут около пяти. Нам дают салат, хотя мы бы предпочли жесткую, словно резина, курицу с картошкой. Однако от слишком сильных изменений в рационе, как нам сказали, начнет тошнить. Но от нескольких конфет хуже не станет – в этом я убедилась.

Я машу рукой Сидни, когда она выходит из своего класса, и мы вместе направляемся обедать в столовую. Наши салаты и сок уже на столах, и мы с Сидни садимся рядом. Леннон Роуз улыбается, когда мы присоединяемся к ней и остальным девушкам.

Бринн тут же начинает рассказывать нам о платье, которое наденет на прием – светло-сиреневое, потому что мистер Петров считает, что этот цвет идет ей больше всего. Бринн кажется, что он плохо сочетается с ее волосами, но директору школы лучше знать.

– А мне опять дали черное платье, – разочарованно говорит Марчелла. – Я надеялась, что на этот раз будет красное. Антон сказал…

– Можно я здесь присяду? – Вопрос застает нас врасплох.

Подняв взгляды, мы с удивлением обнаруживаем, что рядом с нашим столом, вежливо улыбаясь, стоит Валентина Райт.

Валентина одета в обычную форму, на ней белые носки и черные туфли, а волосы повязаны бантом. Она идеально держит осанку, и все-таки… что-то с ней не так. Какое-то резкое отличие, едва заметное, но ощутимое. Это озадачивает, и я, нахмурившись, пытаюсь понять, в чем же причина.

Марчелла отодвигается, чтобы освободить за столом место для Валентины, а остальные девушки с любопытством наблюдают. Валентина никогда не садилась с нами раньше. Она устраивается прямо напротив меня и берет себе салат. Я продолжаю рассматривать ее. У нее светлая и чистая кожа, только у уголка глаза виднеется маленький порез – синеватый и едва заметный, другие, может, даже и не заметят – словно след от булавочного укола.

Валентина благодарит нас, что позволили ей присоединиться, и принимается за еду. Она больше ничего не говорит, но что-то явно не так. Прежде всего, почему вообще она села с нами? Я наклоняюсь над столом, поближе к ней.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

Валентина замирает, глядя на листик салата, который подцепила вилкой, а затем поднимает голову.

– Я чувствую себя хорошо, – механически отвечает она. – Антон смог помочь мне проработать мои проблемы. Мы завершили терапию контроля побуждений, и он предложил мне методики, которые помогают мне справиться. Сейчас я справляюсь на сто процентов. – Она улыбается. – Он мной очень гордится.

Беспокойно поерзав на месте, Сидни поворачивается ко мне. Но я продолжаю наблюдать за Валентиной. Она поднимает вилку и невозмутимо принимается жевать салат. Все сидят тихо, а потом Аннализа нетерпеливо вздыхает.

– Что случилось с тобой в автобусе? – спрашивает она у Валентины. Ты намеренно не подчинялась смотрителю. О чем ты вообще думала?

Валентина прожевывает и глотает салат, промокает уголки рта салфеткой и только потом поднимает на нас взгляд.

– Я проявила непослушание, – просто отвечает она. – Я сожалею о выборе, который тогда совершила. Но Антон смог помочь мне проработать мои проблемы. Мы завершили терапию контроля побуждений, и он предложил мне методики, которые помогают мне справиться, – повторяет она, словно произносит это впервые. – Сейчас я справляюсь на сто процентов. – Она улыбается. – Он мной очень гордится.