Текст книги "Сливовый календарь любви"

Свиток второй

 
«Девять лет святой Дарума
Просидел лицом к стене –
Гейша пестрого наряда
Не снимает десять лет»[16]16
  Девять лет святой Дарума… – По преданию, основатель секты Дзэн святой Бодхидхарма (яп. Дарума) девять лет провел в медитации, сидя лицом к стене, и достиг озарения. Срок контракта женщин в увеселительных заведениях равнялся обычно десяти годам. Приобретаемый за стенами веселого квартала житейский опыт нередко сравнивали с мудростью святого. Изречение встречается на многих предметах быта эпохи Эдо: веерах, портсигарах. Словом дарума иногда называли проституток.


[Закрыть].
Чей путь к истине короче?
 
 
Зайти в квартал веселья чем не любо?
Все прелести изменчивого мира
За этими стенами собрались.
В одном таком квартале,
            всем известном,
Любим гостями дом «Каракотоя».
Чета почтенная хозяев
Покинула сей мир недавно,
Оставив дочку. Лишь пятнадцать
Красавице О-Тё сравнялось:
Ни родственников, ни опоры,
И опекун – недобрый человек,
Недаром прозвище ему Злодей Кихэй.
 
 
Хотя должно бы заведенье
Старейшинам квартала отойти,
Сумел Кихэй любезным показаться,
Во всем им ловко угодил, и вот –
Счета в руках его, он полновластно
Командует над всеми в доме.
 
 
И ни один, кто в «Каракотоя» живет,
Кихэю возразить не смеет.
Есть бойкие девицы среди гейш,
Но кто себя за деньги продает –
Пойти не может
            поперек хозяйской воли,
А их хозяин – опекун Кихэй.
Им остается лишь
            украдкой вспоминать
Те дни, когда был прежний
            жив владелец.
 
 
Как водится, есть в заведенье
И гейша высшего разряда –
Ее зовут ойран Коноито.
Хоть молода Коноито годами,
Изведала немало, и недаром
За рассудительность и опыт
Ее не только в доме уважают,
Но и в квартале:
Лодочник и зазывала,
И из Санвы портниха –
Все превозносят модную ойран.
Ее манеры грациозны без изъяна,
И обхождением она не посрамит
Тех гор и звезд, что на клейме ее[17]17
  …тех гор и звезд, что на клейме ее. – Знак «горы и звезды» ()в прейскуранте увеселительного заведения означал, что женщина принадлежит к рангу ойран и цена на нее самая высокая.


[Закрыть].
Немного есть таких красавиц,
                                                а уменьем
Быть в ласках непритворно нежной
Всех, безусловно, превзошла она.
 

 
А нынче слива расцвела. Несется
Из растворенных окон аромат.
Там выставлены в кадках деревца,
И календарь не нужен,
Чтоб знать, что на дворе уже весна.
Прохладный ветерок благоуханьем
Наполнил пестротканые наряды:
В подаренных гостями платьях
Все гейши щеголяют. Облачились
В одежды летние сегодня первый раз.
Такой уж день – конец зиме,
                                    и гости в сборе![18]18
  Такой уж день – конец зиме, и гости в сборе! – Во второй день первого лунного месяца, в начале весны, обитательницы Ёсивары надевали новые летние наряды, о которых следовало позаботиться их постоянным гостям. Этот день назывался кисохадзимэ (着染初), «первое облачение». Это был также один из дней «момби» (см. Словарь).


[Закрыть]
Хоть ночь былая выдалась не тихой,
Уже в час Мыши в доме поднялись,
Разбужены рассветными лучами,
Что ярче, чем помада «краски утра».
Заманчивое зрелище, должно быть,
В селенье страсти утром заглянуть!
 
 
Ойран Коноито в своей гостиной
Тайком о чем-то шепчется,
И с кем же? С уже знакомой нам девицей Ёнэхати!
 

Ёнэхати. Ах, ойран, я до самой смерти не забуду вашей доброты… (Плачет.)

Коноито. Ну ладно, ладно, девочка! Вдруг кто-нибудь войдет и увидит твои слезы… Пока все еще в бане, припудри скорее лицо и спускайся вниз. Волноваться не о чем, лишь бы сохранить наш план в тайне.

Ёнэхати. Всей душой, всем сердцем благодарю вас! Но если из-за такого ничтожества, как я, люди начнут судачить про господина Тобэя, как же стыдно мне будет!

Коноито. Да нет, я потому и выбрала Тобэя, потому и попросила именно его, что такой уж у него характер: его не тревожит людская молва. А если ты будешь беспокоиться о его репутации, он не сможет тебе помочь. Все будет хорошо, доверься мне! Во всяком случае, нынче вечером я опять пошлю ему записку и приглашу сюда.

В коридоре слышатся чьи-то легкие шаги.

Ёнэхати. Судя по походке, это О-Тё…

Коноито. Да. Иди скорее вниз, чтобы с таким лицом тебя никто не видел…

Как раз в этот момент сёдзи внезапно раздвигаются. Это хозяйская дочь О-Тё.

О-Тё. Ойран, вы у себя? (Она входит в смежную с гостиной прихожую.)

Коноито. Да, я в гостиной. Госпожа О-Тё?

О-Тё. Да, это я. (Продолжает стоять на месте.)

Коноито. Может быть, пройдете в комнату?

Произнося эти слова, она придает своему лицу какое-то новое выражение и поворачивается к Ёнэхати, которая все еще здесь.

Что же, госпожа Ёнэхати, раз так, то, к сожалению, я вынуждена принять меры!

Она говорит это жестко, с рассерженным видом, и Ёнэхати, сердцем угадав, в чем дело, отвечает ей в тон.

Ёнэхати. Да, я думаю, у вас есть повод для беспокойства!

Поднимается и выходит в коридор, а в гостиную проскальзывает О-Тё.

Коноито. Эта девица никогда не смолчит! (Делает вид, что раздосадована.)

О-Тё. Ойран, что случилось?

Коноито. Да пустяки.

О-Тё. Уж если даже ойран рассержена, верно, произошло что-то из ряда вон выходящее…

Коноито. Вообще-то, я стараюсь ни в коем случае не вступать с людьми в пререкания и, будь то гейша или девочка-служанка, со всеми держусь ровно. Но уж это, кажется, чересчур!

О-Тё. Да что же произошло?

Коноито. Она просто дуру из меня делает!

О-Тё еще совсем юна, но она с детства росла в этих стенах и теперь сразу сообразила, что к чему.

О-Тё. Но ведь про Ёнэхати все говорят, что она недотрога и к мужчинам равнодушна?

Коноито. Как знать… Но только я ведь это так не оставлю: или ее здесь не будет, или я уйду. Одно из двух! И если Кихэй не соизволит меня выслушать, я усядусь в его покоях и буду там сидеть, пока не добьюсь своего.

Все это она произносит весьма сердито. На самом же деле, по договоренности с Ёнэхати, она разыгрывает ревность, заставляя всех поверить, что у Ёнэхати любовная связь с ее постоянным гостем Тобэем. Она делает это нарочно, чтобы у Ёнэхати был предлог покинуть заведение.

Что же касается Тандзиро, пребывающего ныне в некоем местечке Наканого, то он должен был унаследовать заведение «Каракотоя», однако после смерти владельцев (его приемных родителей) он остался в долгах, был близок к разорению, а потому вновь решился пойти в приемные сыновья, уже в другой дом. Однако богатого наследства он там не получил, а управляющий домом «Каракотоя», по имени Кихэй, сговорился с кредиторами и, напротив, упрочил свое собственное влияние в доме. Тандзиро был вынужден скрываться, оказался в стесненных обстоятельствах. Когда об этом узнала ойран Коноито, в сердце ее родилось желание помочь прежнему хозяину и его возлюбленной, гейше Ёнэхати. Расчеты Коноито, движимой чувством долга и сострадания, оказались хитроумными и точными. О-Тё этих планов не разгадала, но она давно уже чувствовала: что-то есть между ее нареченным Тандзиро и гейшей Ёнэхати. Теперь, под действием ревности, она дала волю злорадству и неприязни по отношению к Ёнэхати.

О-Тё. Вот, оказывается, в чем дело! Кто бы мог подумать!.. А я-то занялась разговорами и забыла дать вам лекарство! Ойран, можно в эту чашку налить? (Наливает лекарство и ставит перед Коноито.) Ах, ойран, вот вы сейчас сказали, что собираетесь пойти к Кихэю и что будете сидеть у него, пока не добьетесь своего. Но мне так будет тяжело, если вы от нас уйдете! Пожалуйста, не делайте этого, останьтесь здесь, со мной! Пожалейте меня! Мне страшно, что вы вдруг покинете дом…

Из глаз ее катятся слезы. Если бы родители ее были живы, разве стала бы она упрашивать женщину, которая, по существу, ей служит? А ойран сочувствует О-Тё, понимая, как горько оказаться в юные годы сиротой. У самой Коноито тоже глаза полны слез.

Коноито. Мне и правда жаль тебя. В прежние времена, когда хозяин с хозяйкой были живы, такого и представить нельзя было, чтобы ты, как простая служанка, в фартуке, разносила гейшам снадобья! При виде этого у меня слезы наворачиваются…

Коноито в порыве чувств привлекает О-Тё к себе, обнимает ее и горько плачет. Эти слезы искренни, и они говорят о добром сердце гейши.

Сам автор, когда писал эти строки – а было это в начале месяца хризантем[19]19
  Месяц хризантем – по солнечному календарю соответствует сентябрю.


[Закрыть], седьмого дня, уже за полночь, – услышал первую в этом году перекличку диких гусей на перелете. Он сложил такие строки:

 
О, ты нежна была…
К твоему изголовью
И нынче помыслы мои летят.
Пусть вестовым мне дикий гусь послужит,
Ведь стая первая сегодня поднялась.
Но оставим это…
 

А О-Тё тем временем от ласковых слов Коноито расплакалась в голос. Она вся сотрясается от рыданий. Наконец, подняв лицо, она произносит следующее.

О-Тё. Ах, ойран, когда вы так со мной разговариваете, мне кажется, что матушка опять со мной. Мне ведь так одиноко!

К коленям Коноито прильнула совсем еще девочка: узенькие плечи, и даже кимоно с боков ушито, как у ребенка… Она и сердцем-то дитя, думает ойран, и охватившее ее чувство жалости становится еще острее.

Коноито. Ну почему именно мне суждено вас опекать? Да еще не одну, а двоих!

О-Тё. Двоих?

Коноито. А… Ну, я имела в виду тебя и молодого хозяина… (Она вышла-таки из затруднительного положения! Смахивает слезы.) А что там нынче внизу? В каком он настроении? (Это она про управляющего Кихэя.)

О-Тё. Я совершенно измучилась. Слушать то, что он мне говорит, противно, а если я его не слушаю, он с утра до вечера досаждает придирками. Ну что же мне делать? А теперь еще брат пропал… (Братом она называет Тандзиро. В глубине души она думает о нем как о женихе, но из чувства стыдливости зовет старшим братом, ведь они вместе росли.) Где он, что с ним? Он и не знает, как мне здесь тяжело, как я страдаю… (Для О-Тё нет иного способа унять душевную боль, кроме как дать волю слезам.)

Коноито. Ну-ну, успокойся, мы что-нибудь придумаем. (Понижает голос.) У тебя еще есть возможность ускользнуть отсюда! Но надо отказаться от этой скорбной мины. Пусть все думают, что ты весела и довольна. Возьми себя в руки! Скоро уже хозяйки гостиных пойдут из купальни наверх, пора теперь тебе идти.

О-Тё. Да, хорошо. Пойду вниз.

О-Тё выходит в прихожую. Из коридора доносятся шаги. На пороге появляется девочка по имени Сигэри. Она пока еще только ученица гейши кабуро.

Сигэри. Ах, госпожа О-Тё, вас как раз внизу зовут! Бегите скорее по черной лестнице! Наш-то так распалился, что страх смотреть. Вас призывает! Бывают же такие зловредные люди… У-у, противная образина!

Коноито. Сигэри, что за выражения! Иди, О-Тё, спускайся скорее! Бояться тебе нечего.

Несмотря на ее слова, О-Тё трепещет от страха перед Кихэем, своим собственным управляющим и, по существу, слугой. Ее робость так трогательна, что даже стороннему наблюдателю стало бы жаль ее.

Коноито. Сигэри, сходи вместе с ней! А то он опять на нее накинется.

О-Тё. Ойран, если он будет ругать меня, спуститесь, пожалуйста! (Голос ее дрожит, она готова расплакаться.)

Коноито. Бедная милая девочка! И Ёнэхати, и это дитя… Ради них берешь на себя столько хлопот! И почему это суждено именно мне?

Так говорит она сама себе и глубоко вздыхает. Как раз в этот момент сёдзи раздвигаются и появляется гейша бансин, помощница ойран.

Бансин. Что-то вы долго, уже и вода остыла…

Коноито (лукаво улыбается). Ничего, в самый раз! А ты, когда шла сюда, не слышала внизу шума?

Бансин. Нет, не слышала.

Тут как раз вбегает Сигэри.

Сигэри. Ойран, он опять к ней придирается! Спуститесь, пожалуйста, скорее вниз.

Коноито. Ну беда! (Надевает сандалии и выходит в коридор.)

Бансин. Опять выручать госпожу О-Тё? Жалеете вы ее! С ней хлопот не оберешься…

Коноито. И все же постараюсь помочь чем смогу.

Коноито уходит, а гейша бансин принимается расчесывать волосы после бани.

Бансин. Сигэри, дай-ка перечень блюд на сегодня! А потом возьми письмо для господина Тобэя. Оно уже написано, отнесешь в чайную «Томохэя». Да, если придет книгоноша из читальни «Касивая», что в Канасуги, вели ему принести последний выпуск «Истории старца» и продолжение «Реки Тамагава»[20]20
  «История старца» и «Река Тамагава» – так мы переводим названия двух произведений Тамэнаги Сюнсуя: «Окина гуса» (翁草, 1832) и «Тамагава никки» (玉川日記, 1827).


[Закрыть]. Отправляйся сейчас же, чтобы успеть к приходу ойран. (Достает чайные принадлежности и заваривает чай.)

В этой повести автор главным образом стремился изобразить переживания Ёнэхати, О-Тё и других героинь, а отнюдь не обычаи веселых кварталов. Автор никогда не был завсегдатаем подобных мест. По мере необходимости он лишь вскользь упоминает о некоторых особенностях тамошнего быта. Это ни в коей мере не может послужить поводом для нареканий, подобных тем, какие выпали на долю книжек «сярэбон».

И наконец, замечу попутно следующее. Глядя на описанные выше несчастья и горести О-Тё, цените же ваших родителей и никогда не пренебрегайте их наставлениями! Разве одна только О-Тё оказалась в таком положении? Иные еще более, чем она, испытали на себе чужое злонравие, подвергаясь постыдным унижениям из-за того, что рано покинули их отец с матерью. Так не следует ли, пока родители ваши с вами, в этом мире, дорожить родительской опекой превыше всех земных сокровищ?

 
За суетностью дней
Случалось больно ранить
Того, кого теперь со мною нет.
Ах, лишь утратив,
Мы людей жалеем!
 

Четверо или пятеро парней, каких обычно нанимают в придорожных гостиницах для переноски паланкинов, стоят вокруг опущенного на землю бамбукового паланкина с закрытым пологом.

Носильщики. Э-э, барышня, выходи!

Из паланкина доносится девичий голос.

Девушка. Да-да, большое спасибо за труды. Уже Канадзава?

Первый носильщик. Правду сказать, до Канадзавы-то еще целый ри… Канадзава – «кана-дзава». «Золотое болото» получается, верно? А ты и сама – такая золотая! Подумай: каково парням твои носилки тащить? Раскалились… Я говорю, ручки у носилок раскалились! Нужен привал!

Второй носильщик. Вот-вот. А раз у нас артель, так уж все приляжем разом! Кстати, тут недалеко есть храм, так сказать, «Обитель наслаждения»! Храм хоть и заброшен и настоятеля нет, но это не беда. Мы барышню на божницу, и… больно уж охота отслужить обедню! А что в этом дурного?

Первый носильщик. Ну, пожалуйте выйти!

Поднимает полог паланкина. Там молоденькая девушка, дрожащая от страха.

Девушка. Так вы говорите, это храм? Это же какое-то заброшенное кладбище… И здесь молиться? И почему вместо священника я? Я не монах…

Первый носильщик. Не умеешь молитвы читать? Ну простота! В наше-то время! Неужели есть еще такие неопытные и недогадливые девицы? Понимаешь, мы все хотим с тобой отслужить одну службу ради райского блаженства. Давай вылезай скорее!

Ее выволакивают из паланкина, она плачет.

Девушка. Здесь темно! Я боюсь! Если вы хотите помолиться, так нельзя ли это сделать без спешки, после того как доставите меня к родным в Канадзаву?

Второй носильщик. Да что ты! Мы не из этих нынешних любострастников: увидят – и обнимать! Это они сразу норовят уложить…

Первый носильщик. Вот-вот. Но тут дело такое – крику больно много бывает… Так что надо скорее, пока кто-нибудь не помешал!

Второй носильщик. Пожалуй, и правда будет крик. Давайте-ка ее скорее в храм. А ну-ка, за руки за ноги!

Четверо хватают дрожащую девушку.

Девушка. Пощадите, прошу! Вы, верно, думаете, что я как раз в таких летах, чтобы тешиться любовью, просто чересчур горда. Оттого-то вы так ко мне жестоки. Но ведь у меня есть жених! Это ради него я дала обет богине Бэнтэн, это за него я молюсь всем богам. Ведь я три года не позволяла мужчинам даже коснуться моей руки, даже с любимым не встречалась наедине, лишь видела его издали… Кого угодно спросите, я верна своему обету: соли не ем, чая не пью… Ради всех святых, не надо силой делать из меня игрушку! Отпустите меня!

Первый носильщик. Послушаешь, слеза прошибает… Стало быть, с виду взрослая, а самой не больше пятнадцати. Цветочек! Может, сорванный; может, нетронутый… Ну, тем заманчивей!

Второй носильщик. Верно, верно! Даже подавальщицы на постоялых дворах с нами неласковы, а тут такая девица подвернулась. Совсем свеженькая, да еще несоленая!

Третий носильщик. В другой раз нам не выпадет такая удача. Тащите ее в храм!

Девушка (она вся сжалась в комочек, от страха у нее стучат зубы). Послушайте, может быть, есть среди вас хоть один добрый человек? Я встану на колени! Кто-нибудь, спасите меня!

 
Росинки слез блеснули жемчугами –
То лунный луч пронзил густую пелену,
Все небо затянувшую, и тотчас
Поля пустынные и тропки землепашца
Предстали перед взором: ни жилья,
Ни человека рядом нет,
Лишь старый храм…
Какое зловещее место!
 

Первый носильщик. Нет уж, барышня, тебе становиться на колени ни к чему. Здесь, в чистом поле, никто твоих молитв не услышит. Это мы поклоны будем бить… Положись на нас, мы мигом! Маленько глазки закрой, а потом мы тебя сразу отпустим.

Второй носильщик. Точно. К тому же это совсем не так противно…

Девушка пытается убежать, рвется во все стороны, но ее крепко держат за рукава.

Девушка. Пожалуйста, отпустите меня! Я дам вам пять золотых. Ойран Коноито подарила мне пять золотых рё… Я дам вам их и мое кимоно в придачу. Я все отдам! Оставьте мне только нижнюю одежду – вот эту, цвета олененка, подарок ойран… Все остальное можете забрать. Но только не трогайте меня, молю вас именами всех святых! Только не это!

 
Не вырваться из тесного кольца –
Кругом злодеи путь ей преградили.
И вот уж руки ей скрутили. Волокут
В разрушенное временем строенье.
Сквозь щели месяц смотрит, как ватага
Орущих и гогочущих мужланов,
Стыда не ведая,
                    ввалилась в старый храм.
 

Так кто же эта девушка? Это О-Тё, дочь бывших владельцев веселого дома «Каракотоя». Вы спрашиваете: как она сюда попала? План принадлежал ойран Коноито. А причиной послужило то, что управляющий дома «Каракотоя», по имени Кихэй, возомнил, что ему полагается награда за опеку над разорившимся заведением, и измучил О-Тё навязчивыми ухаживаниями. Ойран Коноито, рассудившая, что предел этому положить уже нельзя, и желающая избавить О-Тё от посягательств Кихэя, написала письмо бывшему управляющему Тобэю, который, как ей стало известно, вел теперь торговлю в Канадзаве. Написала она и своим родственникам, также проживающим в Канадзаве. И вот, снабдив О-Тё этими письмами и воспользовавшись тем, что как раз наступило время паломничества в храм преподобного Нитирэна, по дороге она устроила побег О-Тё. Устроить-то устроила, но о необходимых в пути предосторожностях не позаботилась, ведь, при всей изобретательности ума, опыт ее ограничивался стенами веселых домов, где она выросла. Она плохо представляла себе, что значит путешествовать в одиночку. Такая наивность вовсе не редка среди обитательниц квартала страсти. Добавьте к этому неискушенность девичьего сердца О-Тё и не судите их слишком строго.

 
Бьют первую стражу,
И быстрое эхо
Уносит в поля перезвон.
Пустынны те нивы далеких селений,
Заброшен людьми старый храм.
В него и несут лиходеи бедняжку,
Как ястреб добычу в когтях.
Чье сердце не сжалось бы
                    от состраданья?
Но вот уже скрипнула дверь,
Под мрачными сводами
                    старой молельни
О-Тё распростерта лежит…
 

Носильщики. Эй, вперед не лезь! По жребию!

И вот она уже у края адских мук, и первым будет тот, кто вытянул соломинку длиннее… Но слышит вдруг О-Тё: из темноты доносится как будто женский голос и будто он к себе ее зовет. О-Тё тихонько отползает, в сторонку прячется… Того не замечая, разбойники дерутся меж собой, оспаривая жребий. Внезапно, как из-под земли, вдруг вырастает шестерка молодцов. Их палицы нещадно разбойникам удары раздают, их голоса полны негодованья:

 
Ах вы, гнусные похитители детей!
Держи их, вяжи!
От нас не уйдет ни один!
 

Носильщики паланкина в страхе разбегаются.

 
Вот он, героев предводитель,
Он руку подает О-Тё,
И лик его смущает взор,
Пленяет совершенством черт.
Да ведь это женщина!
И ей уже немало лет!
 
 
Без следа пудры и румян
Ее прекрасное лицо,
И гребень, словно лунный луч,
Пронзил волну ее волос.
 

Простой гребешок из благородного кипариса, такие делают в Нодзиро. Верно, модные шпильки из черепахи не по ней. Но как изящен ее простой дорожный наряд!

Женщина. Друзья мои, остудите свой пыл! Ведь негодяи уже разбежались.

Шестеро спасителей О-Тё. Ишь, недотепы! Мы – жители восточной столицы[21]21
  Восточная столица – так называли город Эдо, в отличие от императорской столицы Киото, находившейся в западном направлении от Эдо.


[Закрыть], и с нами шутки плохи! Подонки сбежали без следа. Жалкие трусы! Нечестивцы! Да они не знают, с кем имеют дело! Пусть же хорошенько прочистят уши и усвоят себе: мы братья почтенной госпожи O-Ёси из Коумэ.

– Я – Рюкити Санта, Черный Дракон[22]22
  Рюкити Санта, Черный Дракон – так переводим «Курикара-но Рюкити Санта». Возможно, подразумевается, что у персонажа на спине татуировка курикара – черный дракон в огне (санскр. Kulika).


[Закрыть], и да не покажется вам это имя старомодным.

– Я тоже житель Коумэ. Всегда к вашим услугам. Пусть я продымлен копотью печей, в которых у нас издавна обжигают черепицу, но ведь и храм кавалера Нарихиры тоже находится в нашей округе. Как и этот святой, я любим женщинами, и меня, первого слугу госпожи О-Ёси, зовут Гомпати – это имя любому напомнит о нежных чувствах и девах в лиловом[23]23
  Гомпати – это имя любому напомнит о нежных чувствах и девах в лиловом. – Известного героя эдоской литературы звали Хираи Гомпати, а его возлюбленную – Комурасаки (Маленькая Мурасаки), что было аллюзией на роман XI века «Гэндзи моногатари», с его главной героиней Мурасаки. Слово мурасаки означает «лиловый цвет» и «фиалки».


[Закрыть].

Госпожа O-Ёси. Ну, довольно, довольно! Сейчас не время для столь театральных речей.

Шестеро. Что верно, то верно. Хотя схватка была достойна сцены.

Госпожа O-Ёси (обращается к О-Тё). Представляю, как тебе было страшно! Но теперь все хорошо, верно? А меня зовут О-Ёси, я живу в Коумэ, делаю женщинам прически и вечно суюсь не в свое дело. Каждый месяц я хожу в храм богини Бэнтэн, что на острове Эносима, а эти молодые люди находят для себя приятным сопровождать мою скромную персону. Они величают меня старшей сестрицей, и это мне приятно, хотя со стороны может показаться, что я слишком высокого о себе мнения. Впрочем, люди действительно знают меня как бойкую особу, умеющую за себя постоять и никому не дающую спуску. Тебе повезло, что на этот раз мы замешкались и в темноте сбились с пути. Шли через поля, по межевым тропкам, пробирались сквозь заросли и вот очутились возле этого заброшенного храма. Как раз вовремя! Мы лишь перекинулись словцом – и за дело! Ведь ты и правда была в опасности.

Слушая это, О-Тё мало-помалу начинает приходить в себя. Сердце ее перестало бешено колотиться, и из глаз полились счастливые слезы. Глотая их и захлебываясь, она не может даже вымолвить слова благодарности, но это так естественно в ее состоянии. Лишь через некоторое время она вновь обретает голос.

О-Тё. О, поистине, у меня такое чувство, будто я заново родилась. И теперь, хотя просить о таком одолжении нелегко, я осмеливаюсь…

O-Ёси. Ты про то, чтобы мы проводили тебя туда, куда ты направляешься?

О-Тё. Да… Пожалуйста, прошу вас!

О-Ёси. Непременно проводим. Можешь не беспокоиться. Вон сколько провожатых: куда скажешь, туда и доставят! А если там, куда ты идешь, тебя плохо примут, милости просим ко мне. Коли у тебя есть основания с кем-то не ладить (если только речь не идет о серьезных провинностях перед властями), положись на меня, я не дам тебя в обиду твоим гонителям. А теперь пора: уже ночь, совсем темно, да и ночлег еще сыскать предстоит. Ну-ка, ребята, встаньте по краям, чтобы девочка оказалась в серединке. Надо приготовиться к тому, что те захотят вернуться и отомстить.

Молодые парни. Ну, это едва ли… А сестренку мы можем нести на спине!

О-Ёси. Ни тебя, Канэ, ни Гэна мы не станем об этом просить. Кинта или Дзиро еще смогли бы, а прочим опасно доверить юную девушку.

Так они подшучивают друг над другом. А луна тем временем опять скрывается за тучами. Держась тесным кружком, они пробираются в кромешной тьме к ближайшему селенью.

* * *

Несколько гейш, и среди них Ёнэхати, сидят кружком в гостиной одного из увеселительных заведений района Фукагава.

Ёнэхати. Умэдзи, я непременно хочу сделать так, как тебе рассказывала.

Умэдзи. Конечно, так и делай. Никто тебя не осудит.

Сидящая рядом гейша Масадзи выщипывает себе брови.

Масадзи. Конечно, любой бы огорчился, оказавшись на его месте, но ведь иначе никак…

Ёнэхати. Раз все вы мне это советуете, так и сделаю. Я теперь настроена поскорее все ему сказать…

Умэдзи. «Настроена сказать»! Этого мало. Масадзи, ты помнишь, когда у меня так вышло с господином Ко?

Масадзи. А как же! Неловкое было положение, ничего не скажешь. Хорошо, что матушка, хозяйка «Оцуя», помогла тогда.

Ёнэхати тем временем завязала уже пояс оби на своем кимоно.

Ёнэхати. Умэдзи, налей-ка. (Протягивает чашку.)

Умэдзи. Тебе этого? (Берет в руки глиняный чайник, стоящий на полу возле жаровни.)

Ёнэхати. Какая ты непонятливая! Будь добра, из той…

Умэдзи. А-а!

Берет стоящую рядом бутылочку подогретого сакэ и наливает из нее в чайную чашку Ёнэхати. Ёнэхати залпом выпивает содержимое и хлопает себя рукой по груди. Несколько раз с отвращением выдохнув, она передергивается, скрипя зубами.

Ёнэхати. Ну, я пошла!

Масадзи и Умэдзи. Обязательно сегодня скажи ему. Удачи тебе!

Ёнэхати с улыбкой выходит из комнаты.