Текст книги "Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей"

На гладиаторских аренах сталкивались не просто беззащитные люди и свирепые звери – там сталкивались два нарратива. Применяя насилие, римское государство говорило: «Мы можем убить вас самыми ужасными способами». Христианские же мученики, демонстрируя ледяное спокойствие перед лицом смерти, утверждали: «Смерть – всего лишь врата в вечную жизнь для христиан». Государство могло давать основания для ужасающих рассказов, но не способно было контролировать то, как люди их интерпретируют. Когда христианский мученик восславлял Иисуса, в то время как львы раздирали его на части, это только придавало христианскому нарративу еще больше правдоподобия и убедительности. Звучащий на фоне кровавых расправ, христианский нарратив лишь сильнее воздействовал на человеческое сознание. Другими словами, те самые меры, которые римское государство предпринимало для борьбы с христианством, наоборот, подпитывали его рост. Один нарратив побеждает другой не физической силой, а своей способностью создавать смысл.

По мере того как римское общество все больше заплывало жиром, пользуясь плодами рабства и неравенства, оно теряло свою связность, а его бюрократический аппарат – эффективность. Между тем христианская сеть продолжала развиваться. Христиане взяли заботу о себе в свои руки. Они наладили эффективную коммуникацию и организованно решали проблемы, с которыми сталкивались их общины. Постепенно христианская сеть взяла на себя некоторые функции правительства для своих последователей. Языческий Рим гнил изнутри, и освобождающееся пространство занимала христианская религия.

К IV в. христианство стало чем-то вроде теневого государства, отражающего светское римское государство в том виде, в каком оно существовало на тот момент. Римом правил император. Государство было поделено на провинции, которыми руководили губернаторы, и каждая из них имела административный аппарат, отвечавший за управление районами. Во всех провинциях чиновники опирались на единый официальный письменный свод законов, который определял нормы поведения и взаимодействия людей.

Альтернативное христианское государство также было разделено на административно-территориальные единицы, которые назывались епархиями. Во главе их стояли епископы. Епископов крупных городов называли митрополитами, и они пользовались большей властью, чем сельские епископы, у которых были более малочисленные, территориально рассредоточенные приходы. Все эти епископы опирались на письменное каноническое право – единый свод декретов и правил, которые выводились на основе Евангелий точно так же, как римское право базировалось на принципах Законов двенадцати таблиц. Главным среди епископов, которому подчинялись все остальные, был, как нетрудно догадаться, епископ Рима. Позже этот человек унаследовал титул Pontifex maximus – Великого понтифика, который в дохристианские времена носил верховный жрец Рима, отвечавший за отправление языческих культов. Еще позже глава христианского Рима стал называться папой.

В IV в. римский император Константин Великий наконец-то признал ту реальность, что с помощью выстроенного христианами административного аппарата он может управлять своей обширной империей гораздо эффективнее, чем с помощью проржавевшей машины, оставшейся от Древнего Рима. В 320 г. накануне одного из важных сражений он якобы увидел в небе крест. Вдохновленный виде́нием, он отправил войска в бой под христианскими знаменами и, разумеется, одержал победу. После этого он легализовал христианство, перенес столицу империи в Константинополь и начал преобразовывать ее в христианское царство. Лишившись государственной поддержки, языческий нарратив стал угасать. В 395 г. император Феодосий сделал последний шаг, объявив язычество вне закона, а христианство провозгласив официальной религией Римской империи – единственной, которая поддерживалась государством[15]15
  Иудаизм оставался легальной религией, но римские законы дискриминировали евреев. Например, они не могли на законных основаниях владеть землей на территории империи.


[Закрыть]. Так римский нарратив, позаимствованный у Греции, и иудейский нарратив, пришедший из Леванта, теперь полностью и окончательно «слидинились» в единый гештальт.

Приняв крещение, Константин не только превратил христианскую сеть в государственный бюрократический аппарат, но и фактически взял на себя роль главы Церкви. В 325 г., когда доктринальные споры угрожали единству христианского мира, император сам созвал Вселенский собор епископов и обязал их окончательно определиться с тем, во что и как должны верить христиане. На этом соборе был принят никейский Символ веры, установивший догмат о Троице. Так римские христиане стали верить в то, что Бог – это единственное божество, которое, однако, предстает в трех лицах: Бога Отца, Бога Сына (Иисуса Христа) и духовной силы, называемой Святым Духом. Все эти три сущности триедины, то есть являются одним целым.

Между тем столкновение конфликтующих нарративов порождало трения в разных местах империи. К северу от Рима проживало множество германских племен, с которыми римляне воевали со времен Юлия Цезаря. Следует заметить, что никто из них не говорил про себя «германцы». Они называли себя конкретными именами – готы, вандалы, свевы и т. д. Каждое племя говорило на своем языке, который был похож на языки соседей, но не идентичен им. Того немецкого языка, что используется в современной Германии, еще не существовало.

Таким образом, германцами их прозвали римляне – собирательно они понимали под этим «банды хулиганов на севере, которые доставляют массу хлопот». Они были для римлян тем же, чем хунну для китайцев. Но, в отличие от хунну, германские племена Северной Европы не кочевали с места на место. Они пытались жить земледелием, однако территории, которые они населяли, покрывали густые леса, и освобождаемые почвы были очень плотными, влажными и трудными для обработки – особенно для людей, у которых нет стальных плугов. Другими словами, окружающие условия не позволяли этим бедным земледельцам вести оседлый образ жизни, и им приходилось постоянно мигрировать с места на место в поисках лучшей земли и лучших условий, а эти поиски неумолимо вели их на юг.

Где бы германцы ни пересекались с римлянами, два несовместимых мировых исторических нарратива приходили в жесткое столкновение. Германские племена не знали ни городов, ни городской жизни. Их военные вожди правили своими небольшими владениями из деревянных крепостей, которые обычно строились на вершинах холмов и в которых жили не только их родственники, но и дружина: группа людей, связанных между собой клятвами взаимной верности. Германцы очень серьезно отнеслись к таким клятвам.

Простые люди жили в деревнях вокруг крепостей и занимались тяжелым земледельческим трудом, подчиняясь власти местного военного вождя. Еще одной важной фигурой в этом мире был судья – человек, занимавшийся разрешением споров. Судьи не избирались и не назначались. Ими становились люди, которые пользовались в своих общинах таким высоким уважением и авторитетом, что соплеменники сами обращались к ним по спорным вопросам. Поскольку у германских племен не было писаного права, эти судьи основывали свои суждения на племенных традициях, а также по возможности – на прецедентах: если когда-то в прошлом уже решили, что нужно поступить так, а не иначе, значит, сейчас следует поступить точно так же. Таким образом, судьи должны были иметь большой жизненный опыт, превосходную память и глубоко знать народные традиции.

Судьи не могли передать свой статус сыновьям, а военные вожди не могли завещать сыновьям свои дружины. Клятвы верности связывали конкретных людей: когда одна сторона умирала, клятва становилась недействительной. Таким образом, сыновьям влиятельных людей приходилось самостоятельно зарабатывать себе авторитет и добиваться преданности соплеменников. Германский мир строился на личных взаимоотношениях: на личных сетях, личных договоренностях и личных обещаниях.

Примерно через два века после наступления нашей эры германские племена усилили напор: те из них, что жили в пограничной зоне, все агрессивнее вторгались на территорию Римской империи, будучи сами теснимы новыми волнами мигрантов. Эти новые мигранты приходили из Центральной Азии. Римляне называли их скифами, что означало «воинственные варвары, но не германцы».

Скифы были западной оконечностью миграционного цунами, которое брало начало на Дальнем Востоке. Они вели происхождение от кочевников хунну, которые с незапамятных времен совершали набеги на Китай. Но затем китайцы построили Великую Китайскую стену, а за ней – могучую и сплоченную Ханьскую империю и положили конец вторжениям надоедливых северных соседей. Но для степных кочевых племен набеги были таким же важным источником средств к существованию, как и скотоводство. Лишившись возможности грабить Китай, они стали искать другие жертвы. Но кто подходил на эту роль? В азиатских степях обитало множество других скотоводческих племен, но от набегов на таких же кочевников было мало проку. На самом деле молодые мужчины из этих племен, вместо того чтобы давать отпор нападающим, зачастую охотно присоединялись к более сильным вождям. Лучше всего для разграбления подходили богатые земли с крупными поселениями. Поэтому одна волна кочевников, гунны-эфталиты, направилась на юго-восток, в сторону Индии. По пути они наткнулись на кушанов, вытеснили их, захватили города – и через какое-то время сами превратились в оседлых городских жителей.

Другая волна кочевников двинулась на запад, но в этом направлении им нужно было преодолеть гораздо большее расстояние, чтобы добраться до густонаселенных территорий с богатыми городами. По пути в их поток вливались все новые кочевые племена, и к тому времени, когда они добрались до Европы, они превратились в грозную разношерстную орду. Их-то римляне и называли скифами. Поскольку в их рядах присутствовали уроженцы самых разных мест, через которые прокатилась орда, скифов невозможно было отнести к какой-либо конкретной этнической или языковой группе. Даже гунны, возглавлявшие эту толпу, были довольно пестрым сборищем, хотя их ядро составлял народ, говоривший на одном из алтайских языков – как монголы, как современные турки и как некогда досаждавшие Китаю хунну. Фактически гунны и были теми самыми хунну. Когда они хлынули в Европу, то начали вытеснять с более-менее насиженных мест жившие там германские племена. Вот так строительство Великой Китайской стены способствовало падению Рима.

Но давайте не будем называть произошедшее «падением» Рима. Эта фраза вызывает в воображении толпы орущих дикарей, которые штурмуют оборонительные стены, прорываются внутрь и обрушиваются на великий и прекрасный город, чтобы грабить, убивать и насиловать. На самом деле все было совсем не так – вернее, не совсем так. Начнем с того, что римляне не строили никаких оборонительных сооружений, похожих на Великую Китайскую стену (если не считать несколько десятков километров каменной кладки в провинции Британия). Пограничную полосу империи усеивали военные гарнизоны, задачей которых было не пустить германцев на имперскую территорию и не дать им обосноваться. Между римлянами и германцами регулярно происходили мелкие стычки и столкновения покрупнее, но они не превратились в полноценную войну. Бóльшую часть времени противники поддерживали довольно мирные отношения: кричали друг другу издалека оскорбления, обменивались короткими приветствиями на более близком расстоянии, меняли мясо на хлеб, флиртовали с чужими женщинами и даже мирно попивали пиво в перерывах между кулачными боями.

Со временем германцы, жившие в этой размытой пограничной зоне, научились немного говорить на латыни и торговаться с римскими солдатами. Особенно высоко у них ценилась римская одежда, которая была гораздо красивее, чем неприхотливая одежда собственного пошива. Иногда римляне попадали в плен и становились рабами у германцев, а иногда германцы попадали в плен и становились рабами у римлян. Когда тем или другим удавалось бежать, они приносили с собой домой кусочки чужой культуры.

Человек по имени Вульфила построил мост между этими двумя мирами. Ассимилированный гот, он вырос христианином и стал епископом. Примерно в 350 г. епископ Вульфила перевел на готский язык Библию, для чего ему пришлось сначала создать готский алфавит. Но в языке готов не было эквивалентов для многих латинских и греческих слов, потому что их словарь формировался совершенно в других условиях, чем словарь ранних христиан на Святой земле. Вульфиле пришлось использовать существующие готские слова для выражения христианских идей, так что созданная им версия Библии слегка отличалась от той, что использовалась церквями Рима и Константинополя. Но как только готская Библия появилась, германские племена начали обращаться в христианство – в собственную разновидность христианства.

Вульфила отверг никейский Символ веры – догмат о Троице – в пользу учения, продвигаемого склонным к полемике епископом Арием из Северной Африки, который утверждал, что есть только один Бог – Бог Отец. Иисус же Христос хоть и подобен Богу, хоть он и самое славное творение Господа, но его нельзя называть единосущным с Богом. Германцы больше тяготели к арианскому, чем к никейскому Символу веры, скорее всего, потому что в их мире, когда сын становился равным отцу, между ними неизбежно разворачивалась борьба за власть, грозящая перерасти в хаос. Арианское вероучение было для них психологически более комфортным. Тем не менее обращение в христианство, независимо от его версии, способствовало дальнейшему размыванию различий между германским и римским миром. Отныне их конфликтующие мировоззренческие системы стали двумя звездами в более крупном созвездии под названием «христианство».

А потом началось «слидинение». Римляне не считали германские племена серьезной проблемой, как, например, персов на своей восточной границе. Германцы были просто неорганизованными бандами, которые представляли угрозу общественному порядку лишь в силу своей варварской сущности. В то же время в армию римляне предпочитали нанимать самых крутых парней, которых только могли найти, а германские громилы как нельзя лучше подходили на эту роль. Нищих германцев не надо было долго уговаривать: для них служба в римской армии означала три сытных кормежки в день и крышу над головой. Они охотно пополняли ряды римских легионов, ни в коей мере не воспринимая это как предательство – они не считали себя «германцами» и воевали с другими «варварскими» племенами точно так же, как с Римом.

Римская военная традиция требовала, чтобы полководцы делились трофеями со своими войсками. В пограничной зоне римские военачальники (среди которых было все больше германцев) сражались с вторгающимися бандами (которые состояли в основном из германцев) и раздавали добычу своим солдатам (среди которых насчитывалось немало германцев). Так как столица находилась довольно далеко от места событий, правительству зачастую было удобнее назначить военачальников гражданскими администраторами, чтобы те обеспечивали порядок на вверенных территориях. Этих людей называли на латыни comes, что впоследствии трансформировалось в английский титул count («граф»). Случалось и по-другому: когда германский вождь вторгался на имперскую территорию и захватывал значительный ее кусок, римской власти было проще объявить того губернатором контролируемой им области, а требуемую им дань назвать жалованьем. Таких подконтрольных царьков называли dux – от этого слова произошел английский титул duke («герцог»).

Несложно представить, к чему привело такое развитие событий. Римский и германский миры все больше перемешивались. Все более романизированные германцы стали человеческим капиталом для все более германизированного римского мира. Германцы не пытались разрушить Рим. Они пытались стать римлянами.

Безродному чужаку было почти невозможно подняться по социальной лестнице в высокомерном гражданском обществе Рима, но вполне реально внутри армии. Хороший воин мог в конце концов оказаться в преторианской гвардии – элитных войсках, отвечавших за охрану императора. В конце концов эти телохранители осознали свою силу и начали устраивать государственные перевороты, убивая неугодных им императоров и возводя на престол новых по своему усмотрению. А поскольку большинство преторианцев были германцами, иногда они сажали на трон своих соплеменников.

В IV в. Римской империи пришлось вступить в эпическое противостояние с могущественным королем вестготов Аларихом. У Рима имелся блестящий главнокомандующий по имени Стилихон, который успешно сдерживал натиск Алариха и раз за разом спасал империю. Но в конце концов Стилихон погиб, и два года спустя (в 410 г.) Аларих взял Рим. Иногда историки называют это событие падением Рима.

Но не стоит торопиться. Начнем с того, что Аларих был сыном готского короля, который в свое время заключил с Римом договор о дружбе. Чтобы скрепить этот договор, отец отправил восьмилетнего сына в Константинополь, восточную столицу Римской империи. Таким образом, Аларих с детства чувствовал себя римлянином: он привык к римскому образу жизни, получил римское образование, научился бегло говорить, читать и писать на латыни и греческом – короче говоря, он как нельзя меньше соответствовал образу «орущего варвара с топором».

А как насчет Стилихона, защитника Рима? Тот происходил из вандалов. Это была еще одна группа германских племен, живших к северу от Рима. В юности Стилихон вступил в римскую кавалерию и успешно продвигался по служебной лестнице, пока не оказался достаточно высоко, чтобы заключить брак с представительницей высшей римской знати. Он никак не тянул на образ имперского аристократа ни внешним видом, ни происхождением. Более того, в молодости Аларих и Стилихон вместе служили в римской армии. Они были товарищами по оружию, почти друзьями!

После Алариха пришли гунны, которые на протяжении поколения опустошали окраины римского мира. В конце концов они во главе с великим вождем Аттилой двинулись на столицу, и римляне не смогли их остановить. Значит, тогда-то и произошло падение Рима? Нет. Аттила умер до того, как гунны достигли города, а без его руководства войско быстро распалось.

Вскоре Рим разграбили вандалы (из-за чего они вошли в историю как олицетворение дикого, бессмысленного разрушения). Было ли это настоящим падением? Тоже нет. Вандалы грабили Рим в течение трех дней, но сдержали данное папе римскому обещание не убивать людей и не рушить здания. Через три дня вандалы оставили город и вернулись домой в Карфаген, куда к тому времени они успели переселиться из Европы. Они превратили этот восстановленный римлянами город в свою столицу и управляли оттуда своим североафриканским королевством в более-менее римском стиле. Вандалы ввели похожую налоговую систему, строили театры, ипподромы и библиотеки, наслаждались выступлениями певцов и мимов, любили гулять в ухоженных парках и, можно держать пари, ели очищенный виноград, лежа в ароматических ваннах и предаваясь сексуальным удовольствиям.

Иными словами, не было никакого «падения» Рима. Поначалу существовал небольшой латинский мир. Расширяясь, он впитал элементы греческого мира. Затем эта греко-латинская смесь христианизировалась. И в конце концов христианизированный греко-римский мир германизировался. Жившие в ту эпоху люди не видели никакого эпического «падения» – Рим просто постепенно менялся на их глазах. Германцы превратились из чужаков в своих, и по мере проникновения в римский мир они растворяли ткань древней империи, превращая ее в скопище полунезависимых крепостей и деревень, маленьких герцогств и еще более крошечных графств. Люди, переживавшие эти изменения, не обязательно рассматривали происходящее как упадок. Если на то пошло, среди них было немало потомков древних германцев. На протяжении многих веков их племена мечтали найти пригодные для земледелия плодородные территории – и вот наконец-то они сумели обосноваться на отличной земле! Так какой же это был упадок?

Еще в IV в. римский император Диоклетиан запретил свободным крестьянам покидать участки земли, к которым те были прикреплены, и менять свой род занятий. Эти законы фактически превратили европейских крестьян в крепостных. Крепостные не считались рабами. Они были имуществом, неотделимым от земли, как деревья и водоемы, полезные ископаемые и дикие животные. Приобретая земельный участок, новый землевладелец получал вместе с ним и крестьян. Крепостное право в Европе придумали не германцы – они унаследовали его из римского прошлого и развили этот институт, потому что тот хорошо вписывался в их мир, состоящий из самодостаточных аграрных единиц под управлением местных вождей. И – да, все это происходило в рамках всеобъемлющей христианской структуры, уходящей корнями в политическую структуру Древнего Рима.

Восточная часть Римской империи сохранила свою целостность, трансформировавшись в Византийскую империю (которая продолжала называть себя Римской). Поскольку здесь сохранилось мощное государство, христианам было у кого искать защиты. В результате восточное христианство стало государственной церковью.

Но на западе государство исчезло, поэтому епископу Рима пришлось самому защищать свой народ, взяв на себя обязанности, которые традиционно лежали на правительствах. Чтобы спасти римлян от голода, он раздавал им зерно, собранное в его владениях. Нанимал солдат, чтобы поддерживать общественный порядок. Примирял многочисленных мелких царьков, герцогов и графов, которые отныне правили раздробленным светским миром. Заключал договоры с вождями воинственных лангобардов[16]16
  Лангобарды считали, что великий бог Водин предпочитает мужчин с длинными бородами. Согласно их преданию, однажды лангобарды обманом заставили Водина помочь им выиграть битву: они переодели своих женщин в мужскую одежду и завязали их волосы на подбородках так, что те стали похожи на очень длинные бороды. Название этого племени дословно означает «длиннобородые».


[Закрыть], последнего из германских племен, которое пришло с севера и захватило значительную часть Италии (тут можно вспомнить название современной области Ломбардия).

В 590 г. епископом Рима был избран священнослужитель по имени Григорий, сын сенатора (да, сенат просуществовал в римском мире до первой половины VII в.). Новый папа объявил себя выше всех остальных епископов: он был не просто первым среди равных, а главой всего христианского мира. Западноевропейские епископы поддержали курс на централизацию высшей церковной власти, постепенно уступая духовный и доктринальный авторитет римскому коллеге. Ко времени своей смерти в 604 г. Григорий приобрел статус, сравнимый с тем, которым некогда пользовались римские императоры. «Слидинение» греческого, римского, левантийского и германского мировых исторических нарративов теперь было полностью завершено.

Исламский мир

Между тем примерно в 3200 км к юго-востоку от Константинополя, слишком далеко, чтобы это могло интересовать или волновать римлян, разворачивалась еще одна масштабная драма, очень непохожая на ту, что разыгрывалась в Европе. В центре этой драмы находился человек по имени Мухаммед ибн Абдулла, современник папы Григория. Григорий жил с 540 по 604 г., Мухаммед – с 540 по 632 г. Когда Мухаммед был уже в зрелом возрасте, он взял в привычку регулярно удаляться в пещеру в аравийской пустыне, чтобы предаваться там уединенным размышлениям, и в конце концов в 610 г. получил первое божественное откровение. Вернувшись в родную Мекку, небольшой, но оживленный торговый городок неподалеку от побережья Красного моря, он принялся проповедовать. При этом он не просто говорил, а декламировал проповеди поэтическим языком, напоминающем заклинания, который разительно отличался от обычной человеческой речи. Мухаммед утверждал, что передает послания от Бога.

Если бы сегодня вы встретили такого парня на улице, вы бы сочли его сумасшедшим. Но в той культурной среде поведение Мухаммеда считалось вполне нормальным, оно полностью соответствовало контексту времени и места. Аналогично тому как Иисус при жизни был одним из многих иудейских лидеров, несущих весть о грядущих переменах, Мухаммед представлял собой часть традиции, издревле существовавшей в этих землях. Процветавшие в доисламский период языческие культы с завидной регулярностью порождали разного рода «контактеров», обладавших сверхъестественной способностью разговаривать с божествами на непонятных обычным людям языках. Такой человек входил в транс, издавал таинственные звуки, после чего возвращался в нормальное состояние и рассказывал, что сообщило ему божество[17]17
  В эту же традицию вписывался и апостол Павел, обладавший даром «говорить языками».


[Закрыть].

Среди современников Мухаммеда были и другие самопровозглашенные посланники разных богов. Когда Мухаммед начал проповедовать, люди сразу поняли, на какую роль он претендует. В его поведении не было ничего необычного. Они лишь сомневались в подлинности того, о чем он говорит. Этот парень действительно общается с Богом? Кто угодно может объявить себя пророком. Жители Мекки сочли основное послание Мухаммеда подозрительно претенциозным, на грани самовозвеличивания. Он утверждал, что существует только один Бог, а сам Мухаммед – единственный посланник этого Бога. За десять лет проповедничества в Мекке Мухаммед собрал лишь горстку последователей. Тогда он решил перебраться на север, в поселение Ясриб, вскоре переименованное им в Медину (что означало «город»). Там Мухаммед из простого проповедника превратился в политического лидера местной общины, а свою горстку последователей расширил до массового движения.

Мухаммеда часто представляют простым неграмотным пастухом, жившим в глухом, удаленном от цивилизации уголке мира. Этот образ культивируется как мусульманами, так и немусульманами, поскольку он усиливает ощущение чудесности того, что произошло с этим человеком. На самом же деле во времена Мухаммеда Аравия представляла собой центр разветвленной, охватывающей почти полмира торговой сети, которая к VII в. функционировала уже несколько столетий, а сам пророк был вовсе не бедным пастухом, а «исполнительным директором» успешной торговой компании, принадлежавшей его жене. Аравийские караваны верблюдов, курсировавшие между всеми древними городскими цивилизациями региона, обслуживали интенсивные товарные потоки на перекрестке миров – от Египта до Месопотамии, от Леванта до Хиджаза, от Средиземного моря до Индийского океана, от Красного моря до Персидского залива. Не стоит заблуждаться: арабы были космополитами, которые сталкивались с широчайшим многообразием идей, информации и влияний.

Если иудаизм и христианство походили на родителя и ребенка (первая религия дала начало второй), то иудаизм и ислам скорее двоюродные братья. Ислам не родился из иудаизма, обе религии происходили от одного предка – авраамического монотеизма. По духу они были гораздо ближе друг к другу, чем каждая из них – к христианству. Иудейские пророки не разделяли религиозное и светское; Мухаммед также неразрывно связал между собой эти сферы. Для иудеев их судьба в истории напрямую зависела от их способности жить по законам Бога; учение Мухаммеда основывалось на той же фундаментальной идее. Более того, Мухаммед заменил идею племени идеей общины – причем не простой, а религиозной (умма). Чтобы считаться членом племени, человек, как правило, должен был в нем родиться. Исламская община представляла собой что-то вроде сверхплемени, к которому мог присоединиться каждый, просто приняв его основную доктрину: нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его. В исламе нет даже обряда посвящения, такого, как крещение в христианстве. Если вы хотите принять ислам, все, что вам нужно сделать, – это произнести вышеприведенную фразу.

Евреи казались арабским мусульманам двоюродными братьями, христиане же – дальними родственниками. Да, у христиан тоже был свой великий пророк, но последователи Христа неверно истолковали переданное им послание и снова впали в своего рода язычество, ибо, если Бог имел сына, почему он также не мог иметь отца, мать, дядьев и теток, племянников и прочую многочисленную родню? Для мусульман «Бог Отец» и «Бог Сын» звучит почти так же, как «отец Зевс» и «его сын Персей». Для них, как и для евреев, монотеизм был аксиомой, которая не допускала никаких иных толкований: Бог один, единый, единственный – и точка.

Мусульмане изначально не отделяли религию от политики. Ислам формировал общину; ислам управлял этой общиной; и ислам служил ей законом. Когда Мухаммед перебрался со своей группой последователей в Медину, там он, если сравнивать его с дирижером, наконец-то обрел свой оркестр. Единственным способом для посланника Бога доказать, что Божьи заповеди действительно являются рецептом идеального общества, было возглавить общество. Если через пророка на самом деле говорит Бог, общину ждет процветание. Это была проверка теории на практике, подобная любому научному эксперименту, – и ее результаты оказались как нельзя более убедительными: еще до окончания жизни пророка Мухаммеда исламская община расширилась на весь Аравийский полуостров и, поглотив все враждующие арабские племена, превратила их в единый социально-политический организм. Три поколения спустя это сообщество и его созвездие идей растянулось от Гибралтарской скалы до предгорий Гималаев. Во главе его стоял халиф – это был титул не царя или пророка, а администратора, который управлял исламской общиной в соответствии с инструкциями, переданными Богом через своего посланника. Но реальная жизнь редко соответствует красивым теориям, и вскоре халифат раскололся на два, а затем на три, каждый из которых объявил себя единственным халифатом, так что вселенское исламское государство превратилось в умозрительный конструкт, мечту. Тем не менее термин «Дар аль-ислам» («Земля ислама») прижился, а это позволяет предположить, что, даже перестав быть единым государством, община мусульман определенно сохранила некоторое единство.

После смерти пророка Мухаммеда его последователи дистиллировали из его жизни формальную доктрину, сводящуюся к пяти пунктам – пяти «столпам ислама». Каждый правомерный мусульманин был обязан: засвидетельствовать свою веру в единого Бога и признать Мухаммеда его посланником; пять в раз в день выполнять предписанный молитвенный ритуал; жертвовать определенный процент своего дохода на благотворительность; поститься в течение одного месяца в году; и хотя бы раз в жизни совершить паломничество в Мекку, если он мог себе позволить такое путешествие (если не мог, Бог прощал ему это). Любой, кто выполнял пять требований, считался частью общины. Все было просто.

Но ядро вскоре обросло сложной надстройкой из правил, порожденных первым из пяти предписаний. Если вы признавали Мухаммеда посланником Бога, это означало, что ваше поведение должно было точно соответствовать его инструкциям и его поведению, потому что то и другое исходило от Бога и, как следствие, применялось даже к тем областям, которые в других обществах считались абсолютно светскими.