Текст книги "Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей"

Кроме того, кушаны покровительствовали межрегиональной торговле. Через их империю двигались потоки торговцев, которые выбирали те же маршруты, что и буддийские миссионеры. Эти два потока пересекались, люди встречались и разговаривали. В результате путешествующие по Центральной Азии торговцы начали переходить в буддизм, а буддизм приобрел еще более выраженный коммерческий дух.

Тенденция к коммерциализации совпала в буддизме с другими интересными новшествами. В тот период возникла новая версия веры, построенная вокруг идеи бодхисатвы, – буддизм Махаяны, или «буддизм Великой колесницы». Последователи этой школы утверждали, что достижение нирваны не обязательно должно быть одиночным путешествием, которое под силу лишь избранным человеческим душам. Можно направиться туда и группой, во главе с просветленным бодхисатвой, который управляет большой колесницей, полной пассажиров – обычных людей.

Буддизм Махаяны открыл дверь революционной идее о том, что человек вовсе не должен жить абсолютно праведной жизнью и усердно заниматься медитацией и прочими духовными практиками, чтобы достичь нирваны. Горстка избранных монахов способна проделать бóльшую часть трудной работы за них. Другими словами, ревностные подвижники могут посвятить всю свою жизнь пути к нирване, тогда как обычные люди, ведущие обычный образ жизни, будут маленькими шагами приближаться к этой цели, просто помогая монахам и поддерживая их материально.

Доктрина Махаяны привела к расцвету монастырей – отныне они служили не только прибежищами для монахов, но и институтами для сбора пожертвований от людей, которые исповедовали буддизм, но не могли себе позволить (или не могли себя заставить) посвящать много времени буддийским практикам. Вскоре монастыри сосредоточили в своих руках огромные земельные владения и запасы золота. Поскольку это богатство нельзя было направить на потребление (к сожалению, религия запрещала роскошь), монастыри стали инвестировать свой капитал в крупные предприятия, профинансировать которые было не по карману ни одному отдельно взятому человеку.

В то время и в том месте под «крупными предприятиями» обычно понимали дальние торговые экспедиции с участием больших караванов, организацию сети промежуточных дорожных станций, а также создание финансовых механизмов для облегчения деловых операций. Все эти вещи идеально сочетались, поскольку торговцы все больше становились буддистами, а буддисты – торговцами. Что же касается обычных людей, то, жертвуя деньги монастырям, они инвестировали не только в свое спасение, но и косвенным образом в развитие торговли.

Потоки товаров направлялись через кушанский мир на восток и на запад, но буддизм тек только на восток. Почему? Дело в том, что, продвигаясь на запад, буддисты-путешественники попадали на все менее благоприятную для их веры культурную почву. Ключевые нарративы Ирана и Месопотамии рисовали вселенную как апокалиптическую драму, имеющую начало и конец, с богами в качестве главных героев и людьми на второстепенных ролях. Буддисты же рассматривали вселенную как обездушенное пространство, лишенное всяких самостоятельных сущностей, в котором ничего не происходит, кроме бесконечно разворачивающейся череды циклов, и считали, что каждая человеческая душа стремится к вечной, бесформенной, обезличенной нирване. Два созвездия идей оказались несовместимы, и не существовало общей структуры, вмещающей в себя идеи Будды и Заратустры или же Будды и еврейских пророков; создать такую структуру искусственно тоже не представлялось возможным. Буддизму не за что было зацепиться в этих культурах, чтобы прижиться здесь или как-то срастись с местными религиями.

А вот на востоке буддийские идеи попали на более плодородную почву. Нельзя сказать, чтобы доминирующая китайская парадигма так легко абсорбировала новое религиозное учение. Будда и Конфуций были подобны маслу и воде. Они предлагали совместимые по существу, но совершенно разные концептуальные гештальты. Будда показывал путь для отдельной человеческой души; Конфуций – социальный контекст для индивида. Будда говорил о космосе; Конфуций – о семье и империи. Будда призывал абстрагироваться от материального мира; Конфуций – вести себя в нем достойно. Будда был нацелен на слияние с вечным; Конфуций – на то, чтобы правильно вести себя здесь и сейчас.

Но в Китае уже несколько столетий распространялась и другая система идей. Разработанное мудрецом Лао-цзы философское учение уходило корнями в то же поле культурных идей и традиций, что и конфуцианство, но обращалось к несколько иным вопросам. Лао-цзы сосредоточился на том, как человеку справиться с неопределенностью и невзгодами этого мира. Не нужно, говорил он, позволять себе попасть в ловушку иллюзии, будто вы что-то контролируете; единственное, что вы можете сделать, – это отказаться от контроля, познать Великий Путь (дао) и подчиниться его течению. Человек, вдохновленный идеями Лао-цзы, был склонен искать уединения на лоне природы, практиковать добродетель созерцания и стремиться к внутреннему спокойствию и умиротворению. Даосизм был таким же родным для китайской цивилизации, как и конфуцианство: он воплощал в себе иные, но в той же мере аутентичные аспекты китайского мировоззрения, порожденного этой землей. Когда буддисты оказались в Китае, они нашли в лице даосов до некоторой степени родственные души.

Более того, в отличие от западных традиций, в китайской не было ревнивых богов, которые требовали поклоняться только им. В Китае человек мог одновременно практиковать даосские ритуалы, чтить конфуцианские ценности и сжигать благовония, чтобы задобрить многочисленных божеств и духов рангом пониже, – ему не приходилось выбирать. В период расцвета Ханьской империи конфуцианство официально поддерживалось государством и стало идеологией одной из основных групп китайского общества – чиновничества, для которого знание конфуцианской классики открывало дверь в профессию. Но среди простого народа был больше популярен даосизм, который постепенно превратился в своего рода религию крестьян и городской рабочей бедноты. Конфуцианцы смотрели на торговлю свысока, как на недостойное занятие, потому торговцы занимали такое же низкое социальное положение, как крестьяне и рабочие, и тесно соприкасались с этими группами. А поскольку в те времена именно торговцы чаще всего обращались в буддизм, даосы и буддисты в Китае дышали одним воздухом.

Пока ханьские императоры держали власть твердой рукой, буддизм медленно просачивался в социальную реальность Китая. Но в III в. Ханьскую династию постигла участь, которая, согласно воззрениям китайских мудрецов, рано или поздно ожидает любую династию. Императоры начали творить невесть что, пока не потеряли свой мандат власти, и Поднебесная в конце концов развалилась на части. После 400 лет единства наступил очередной период Сражающихся царств, он продлился более трех столетий, на протяжении которых простые люди никогда не знали, кто сейчас главный и что принесет завтрашний день. В этих условиях аудитория даосизма становилась все больше, а с расцветом даосизма в Китае расширялось культурное пространство и для буддизма.

Между тем по персидскому миру продолжал распространяться культ Митры. Парфянская империя продвигала границы на запад, в то время как римляне шли на восток – и в конце концов они встретились в Малой Азии. В этой промежуточной зоне римские солдаты познакомились с культом Митры.

Культ имел ряд общих черт с мистериальными культами, которые на протяжении столетий были очень популярны в греко-римском мире. Такие культы строились вокруг некоего набора тайных знаний. Приверженцы постепенно посвящались во все более сокровенные знания, пока не достигали такой степени посвящения, что могли напрямую или через провидца, действующего от их имени, контактировать со сверхъестественным. Поскольку в митраизме были аналогичные темы, он нашел живой отклик у римских солдат и спустя какое-то время в несколько измененном виде пришел в Рим.

Центральный персонаж этого культа, известного как мистерии Митры, был рожден от девственницы по имени Анахита в период зимнего солнцестояния, то есть примерно 25 декабря. Пока Митра ходил по миру смертных, у него было 12 последователей по числу знаков зодиака. Непорочное зачатие, спаситель человечества, рожденный 25 декабря, 12 учеников… Вам это ничего не напоминает?

Митраизм начал набирать популярность в Римской империи незадолго до появления христианства, и пару столетий эти два религиозных течения на равных конкурировали за души греко-римского мира. Но в конце концов христианство победило, и в IV в. митраизм сошел на нет, однако же успев оставить частицы себя в христианском нарративе.

Дорога специй

На юге Индии сеть Великого шелкового пути пересекалась с еще одной важнейшей системой Древнего мира, отчасти порожденной природным явлением – муссонным климатом. Ключевым ее узлом был Аравийский полуостров, огромная пустыня, окруженная с трех сторон морскими водами и усеянная оазисами. Вокруг полуострова находилось несколько других полузасушливых территорий: Африканский Рог (полуостров Сомали), Иранское нагорье и окраины левантийских равнин. Эти земли населяли разные народы, говорившие на родственных языках – иврите, арабском, финикийском, шумерском, аккадском, набатейском, – которые принадлежали к семитской языковой семье. Их тесное соседство в регионе между Средиземным морем и Персидским заливом говорит о том, что на протяжении долгого времени история этих древних народов тесно переплеталась независимо от того, кем они были изначально и откуда пришли[13]13
  Народы, говорящие на одном языке, не обязательно имеют общее происхождение. История знает случаи, когда соседи, побежденные и даже победители иногда перенимали чужой язык, отказываясь от собственного. Сегодня мы видим это на примере иммигрантов в США: каким бы ни был их родной язык, через несколько поколений все они говорят на английском. Такой переход невозможен без тесного смешения и взаимодействия в реальном мире.


[Закрыть]. И в этой засушливой местности начинался самый таинственный и чарующий путь Древнего мира – Дорога специй.

Сегодня мы называем специями добавки, которые придают еде особый выразительный вкус и аромат. Но в древности по Дороге специй везли не только пряности, такие как шафран, перец, корица и т. п., но и мирру, ладан, алойное дерево и другую ароматическую древесину, драгоценные камни, эфирные масла, краски, лекарства, перья экзотических птиц, лечебные мази, косметику, афродизиаки, волшебные зелья, мистические предметы и прочие несъедобные вещи. В этом контексте специями (или пряностями) обобщенно назывались все товары, которые были редкими, компактными, легкоперевозимыми, пользующимися спросом и более-менее непортящимися. К этой категории относились даже бриллианты. Короче говоря, словом «специи» обозначали все то, что не было людям жизненно необходимо, но чего они хотели – что потакало человеческому стремлению к удовольствиям, роскоши, развлечениям, экстазу и сладострастию. В этом широком смысле специи были доминирующим фактором в мировой экономике тысячи лет назад и остаются таковыми сегодня (вы только подумайте о торговле наркотиками).

Местами производства одного из древнейших видов специй были Аравийский полуостров и его окрестности. В этой пустынной местности менее одной сотой доли процента земли годится для возделывания, а в центре региона растительность такая скудная, что люди не могут прожить даже животноводством. Тем не менее в области, которую римский ученый Плиний Старший прозвал Аравией Плодородной, произрастало неприхотливое дерево с редкими свойствами. Его листья можно было собрать, высушить, растереть в порошок, смешать с жиром и, подсушив, получить ароматические лепешки, которые назывались ладаном.

Но кому жители пустыни могли продать свой ладан? Друг другу? Нет. Чтобы наслаждаться специями, сначала нужно чем-то набить живот и удовлетворить другие базовые потребности, а товары первой необходимости можно было купить только у городских аграрных цивилизаций в долинах великих рек или в торговых перевалочных пунктах между ними. Поэтому обитатели пустыни шли со своими благовониями туда, где жили богатые люди.

Для перевозки специй использовался характерный для засушливой местности транспорт – верблюды, уникальные животные, одомашненные около 3500 лет назад. Эти «корабли пустыни» были способны прожить без воды много дней и выдерживать огромные перепады температур. За неделю верблюд мог пересечь, например, пустыню Гоби с дневными температурами выше + 43 ℃ и преодолеть горные перевалы, где лежат вечные снега.

Верблюды поднимали бóльшие грузы, чем лошади или мулы, и к тому же отличались милым и добродушным нравом. Шутка. Я вырос бок о бок с этими животными (недалеко от нашего дома находилась верблюжья стоянка) и никогда в жизни не видел более агрессивных и капризных созданий. Обращение с верблюдами требует особых умений, но торговцы специями владели тайным искусством.

Эти люди были большей частью посредниками, которые перепродавали чужие товары. Они опасались, как бы производители и потребители не начали торговать друг с другом напрямую, а потому держали свои источники товаров, маршруты и пункты назначения в строжайшем секрете. Эту атмосферу таинственности дополняли будоражащие вымышленные истории о трудностях и смертельных опасностях, с которыми сопряжена добыча и доставка драгоценных товаров. Так, греческий историк Геродот писал, что ладан ценен потому, что дающие его деревья охраняются крылатыми змеями. Чтобы собрать ладан, арабы сжигают особую смолу, привозимую из далекой страны, дым которой на время прогоняет змей. Когда те улетают, люди бросаются к деревьям и собирают ладан, пока не вернулись охранники. Тех, кто не успевает убежать, крылатые змеи безжалостно убивают. И так много добытчиков погибает, чтобы драгоценная смола попала на рынок! Неудивительно, что она такая дорогая. Геродот, вероятно, получил сведения из надежного источника – от какого-нибудь ушлого торговца специями.

Поскольку все это были компактные и очень ценные товары, торговцы могли доставлять их на большие расстояния, особенно когда пустынные маршруты соединились с сетью Муссонного мира на востоке и с сетью Средиземноморского мира на западе. Ведя, по сути, кочевой образ жизни, торговцы специями постепенно развили свою специфическую культуру, отличную от культур оседлых народов, с которыми они имели дело. Они предпочитали богов, которых можно носить с собой, то есть связанных больше с идеями, чем с местами, и были склонны к полиглоссии и космополитическим взглядам. В конце концов они организовались в гильдии и сети, пересекавшие все культурные и политические границы. Эти созвездия существовали скорее в социальном, чем в географическом пространстве и обладали собственной внутренней связностью. Они образовывали своего рода альтернативную теневую вселенную, которая простиралась поверх более материальной вселенной государств.

Даже когда сформировались отдельные, отчетливо различимые «культурные моря», идеи все еще просачивались между ними туда-сюда через капилляры – такие как Дорога специй и Великий шелковый путь, – а также через промежуточные зоны, где разные миры накладывались друг на друга и созвездия идей сталкивались, перемешивались, обменивались своими элементами и порой давали начало совершенно новым концептуальным созвездиям.

9.
Когда миры перемешиваются
(1–650 гг.)

На протяжении тысячелетий человечество превращалось во все более взаимосвязанный организм, но этот процесс никогда не был стабильным и ровным, подобным перемешиванию сахара с песком. Он продвигался рывками, временами приостанавливался или надолго замирал, откатывался и снова делал скачок вперед. Социальные созвездия формировались, расширялись и в конечном итоге наслаивались друг на друга, и эти наслоения порождали трения, сумятицу и драмы до тех пор, пока достаточное количество идей из разных миров не переплеталось между собой и не формировало более связное целое – новый гештальт, куда входили одни идеи из разных миров и не входили другие, противоречащие новой реальности.

В научно-фантастическом романе «Больше, чем люди»[14]14
  Старджон Т. Больше, чем люди. – М.: АСТ, 2017.


[Закрыть] (1953) Теодор Старджон объединил слова «сливаться» и «соединяться» и создал новый термин «слидиняться». Он использовал его для описания того, что произошло с шестью персонажами его истории – людьми с различными ментальными странностями, которые ссорились и ругались, пока не обнаружили, что являются взаимодополняющими частями единого нового организма Homo Gestalt. Термин «слидиняться» как нельзя лучше подходит и для описания человеческой истории, на протяжении которой обширные созвездия идей и великие нарративы непрерывно сливались и смешивались в новые, более масштабные мировые гештальты. В первые 800 лет нашей эры такие «слидинения» происходили по всему миру.

Рим

Давайте посмотрим, что происходило, например, в Римской империи. Историки часто описывают ее упадок и крушение как одни из поворотных событий в мировой истории. Этот период обычно датируют V в. н. э., когда варвары наносили Риму добивающие удары один за другим, пока очередной вождь не сверг последнего императора и не основал на исконно римских землях свое варварское королевство. Точная дата падения Рима зависит от того, какой именно удар считать смертельным, – это может быть и 410, и 455, и 476, и 492 год. Некоторые исследователи полагают, что Рим пал еще в 395 г., когда империя распалась на две части, а другие – что это случилось еще раньше, в 378 г., когда армия варваров впервые разгромила римлян в крупном сражении, в котором погиб сам император.

В XVIII в. английский историк Эдуард Гиббон назвал главной причиной «упадка и крушения» Римской империи не некое событие, а конкретную религию – христианство. Но в последние десятилетия в исторической науке начинает обретать плоть и кровь другое объяснение произошедшего.

Будучи республикой, Рим расширил свой контроль на побережье Восточного Средиземноморья, Малую Азию, на побережье Северной Африки, начиная от Египта и дальше, а также на северо-восток до реки Дунай, на северо-запад, включив всю территорию современной Франции, и на запад от нее вплоть до Атлантического океана. Эта масштабная экспансия почти полностью пришлась на период между 500 г. до н. э. и началом нашей эры.

Если сравнить государство с биологической клеткой, то его границы выполняют функцию мембраны. Они отделяют то, что внутри, от того, что снаружи. В самой клетке обменные процессы протекают гораздо легче и интенсивнее, чем между любыми соседними клетками. То же самое происходит и с информационными потоками внутри государства. Как только Рим завоевал Плодородный полумесяц, все нарративы, все системы верований последнего – от месопотамского политеизма до единого бога евреев и египетских божеств с головами животных – оказались внутри римского государства, влившись в многообразие других потоков, проходящих через этот греко-римский мир.

Одной из таких систем был иудаизм. Он разделял с другими месопотамскими культами идею племенного бога, в том числе непременное условие: «Мой бог лучше твоего».

Но только иудаизм сформулировал фундаментальную концепцию, что Бог может быть только один.

Когда населенная евреями территория оказалась внутри римского государства и вошла в общее информационное пространство, еврейские общины стали постоянно сталкиваться со светско-языческими идеями греко-римского мира. С другой стороны, идеи иудаизма также попали в общий имперский кровоток и распространились на другие земли, находящиеся под контролем Рима, в том числе на те, где до сих пор доминировал светско-языческий нарратив.

Иудаистская система идей не растворилась и не исчезла в этих потоках, поскольку еврейский нарратив обладал мощной внутренней силой, которая сопротивлялась любой попытке разбить его на части, – во многом подобно ведийской культуре Древней Индии. Евреи ощущали себя пленниками внутри империи, и выражение племенного национализма было для них неотъемлемо от выражения своей веры. Их вера требовала создания собственного национального государства, потому что иудаизм не признавал разделения между Божьими и человеческими делами. Божьи законы прописывали все сферы человеческих взаимодействий, которые обычно регулируются светским правом, такие как договоры, наследование, наказания за преступления и многое другое, из чего следовало, что исповедующие иудаизм племена могли жить только под властью собственного правительства, но никак не под властью Рима или любых других неиудеев.

Едва оказавшись под пятой римлян, евреи начали роптать. В их религиозном нарративе появилась идея земного мессии – харизматичной фигуры, уполномоченной Богом привести еврейский народ к свободе. В этом состоянии брожения умов, заквашенном на идеях такого рода, еврейский мир в изобилии порождал пламенных агитаторов, которые хулили Рим и проповедовали религиозное возрождение, как некогда пророки прошлого. И евреи психологически были готовы к тому, что любой из этих проповедников может оказаться мессией.

Среди них особенно выделялся человек по имени Иоанн, который посвящал своих последователей во внутренний круг избранных посредством обряда, называемого крещением. Иоанн Креститель был евреем, однако ритуалы инициации повсеместно практиковались в мистических культах, столь распространенных в греко-римском мире того времени: в митраистских мистериях, элевсинских мистериях, орфических мистериях и многих других имелась какая-либо церемония посвящения, которая превращала человека из чужака в своего. Эти мистериальные культы обычно обещали посвященным членам доступ к тайным знаниям, которые должны были возвысить их духовно и подарить им счастливое будущее, возможно, даже бессмертие (разумеется, ни один из культов не считал себя «типичным» – каждый мнил себя уникальным и единственно верным).

Примерно в 29 г. н. э. (или чуть раньше, или чуть позже) к Иоанну пришел человек по имени Иисус, сын плотника, и принял крещение. Иисус оказался самым харизматичным и популярным из всех потенциальных мессий – лидеров еврейского националистического движения того времени. Представители местной римской администрации арестовали его и задали прямой вопрос: «Ты мессия?» Для них этот вопрос означал: «Ты возглавляешь восстание против Рима?» Иисус ответил: «Да», и римские власти поступили с ним так же, как поступали со всеми мятежниками, – распяли его. Ничего личного, просто политика: тысячи мятежников были распяты до Иисуса, и еще тысячи распнут после него. Большинство граждан Римской империи никогда не слышали об Иисусе при его жизни. Но у Иисуса имелось несколько верных последователей, которые после его распятия принялись утверждать, что их учитель не умер. Они говорили, что видели его то здесь, то там, и по мере распространения этих слухов число последователей Иисуса начало стремительно расти, и в конце концов новое движение отделилось от основного потока иудаизма.

Иудаизм сам по себе не мог распространиться по римскому миру, так как эта мировоззренческая система была привязана к конкретной группе людей. В его основе лежал догмат о договоре (завете), который некогда заключили Бог и праотец Авраам. Если вы не происходили от Авраама, значит, вы не были и участником договора. Последователи Иисуса во главе с апостолом Павлом изменили этот центральный догмат. (Сам Павел никогда не встречался с Иисусом и поначалу даже был гонителем христиан, но однажды по пути в Дамаск пережил горький опыт и обратился в веру.) Павел заявил, что Иисус предложил новый договор – между Богом и всем человечеством, а не каким-либо конкретным племенем. Другими словами, любой человек отныне мог считать себя участником этого завета.

Сам Павел родился евреем и почитал Тору, потому что в те времена у последователей Христа не было никакого другого священного писания. Евангелия – письменные отчеты о том, что говорил и делал Иисус, – появились позже и вместе с некоторыми другими текстами были объединены христианами в Новый Завет, а Тору, соответственно, переименовали в Ветхий Завет. Но для евреев Тора так и осталась главной священной книгой.

Верные традиции, иудеи продолжали ждать мессию. Христиане же верили, что он уже пришел. Однако те и другие вкладывали в понятие «мессия» совершенно разный смысл. Иудеи считали наихудшей формой святотатства называть Богом кого-то, кто ходил по земле в человеческом теле. Для христиан же, напротив, это было центральным положением веры. Кроме того, согласно воззрению христиан, Бог обещал своему народу Божье царство, но оно находилось не на земле. Это было Царство Небесное, где христианам предстоит вечно жить после смерти, – что-то вроде загробного мира, каким его представляли себе древние египтяне. Чтобы стать участником иудейского завета, вы должны были родиться от двух евреев, жить по законам Торы и, если вы мужчина, сделать обрезание (ой!). Чтобы стать христианином, вам следовало пройти простой обряд крещения и уверовать в Иисуса. Короче говоря, присоединиться мог любой желающий.

В римском мире принятие идеи бога, который одновременно был человеком, не требовало большого концептуального скачка. Светско-языческий мир изобиловал подобными фигурами. Например, Геракл и Ахилл обладали сверхъестественными способностями, потому что были рождены человеческими матерями, забеременевшими от богов. В то самое время, когда Иисус взошел на Голгофу, римская элита провозгласила императора Августа богом. Таким образом, христианство не было фундаментальной и непримиримой противоположностью греко-римской культуры; оно лишь конкурировало с некоторыми проявлениями этой культуры. Римляне, которые отвергали христианство, соглашались, что человек может быть богом, но отказывались признавать существование только одного Бога. В то же время отвергавшие христианство евреи соглашались с тем, что есть только один Бог, но отказывались признавать, что им может быть человек (хоть Иисус, хоть кто угодно другой).

Христианство возникло в том месте, где столкнулись эти два явно противоречащих друг другу нарратива – греко-римский и иудейский. Оно родилось как синтез двух созвездий идей, который частично включил в себя элементы обоих, но не принял те, что не подходили. В 74 г. н. э. произошло важное для нового движения поворотное событие, когда около 900 еврейских повстанцев, осажденных римскими легионами в крепости Масада, предпочли покончить жизнь самоубийством, чем подчиниться власти Рима.

К тому времени основную массу христиан уже составляли обращенные язычники, а не евреи. Евреи восставали против Рима, потому что их религия требовала создания национального государства для своих племен. Но у новообращенных христиан ни было никакого интереса в этой борьбе. Им и без того хватало проблем с римскими властями, которым не нравилась новая вера. Почему христиане должны были терпеть репрессии из-за евреев, к которым не имели никакого отношения? В этом контексте совет Иисуса христианам «воздать кесарю кесарево» обретал новый смысл, подчеркивая растущее расхождение между христианами и евреями. Для греко-римских языческих гуманистов идея двух отдельных царств, светского и сверхъестественного, была хорошо знакома. Но в левантийском иудаизме само понятие «кесарево» звучало как нонсенс. Кесарю ничего не принадлежало. Все было Божьим.

Таким образом, иудаизм оставался неким пузырем в галактике социальных созвездий римского мира. Христианство же, наоборот, распространялось подобно эпидемии, что можно, вероятно, объяснить двумя основными причинами. Во-первых, оно достаточно хорошо вписывалось в греко-римское представление о светском и божественном как об отдельных, но сосуществующих сферах. Во-вторых, оно обращалось к огромной аудитории, поскольку резонировало с реальной жизнью большинства жителей империи. Когда мы слышим о величии Рима, мы представляем себе римские термы и многочасовые пиры с изобилием блюд, о которых до сих пор ходят легенды, но все это богатство не возникало само собой. Все древние общества считали рабство нормальным явлением, но римляне зависели от него в наибольшей степени. В их империи рабы были не только слугами и сексуальными игрушками, но и основной рабочей силой. Рабы добывали соль, трудились в каменоломнях, гребли на галерах и обрабатывали землю в огромных латифундиях. Свободный римлянин, который владел менее чем четырьмя рабами, считался живущим за чертой бедности. Состоятельным людям принадлежало по 50 000 рабов и больше. Рабство было неизбежным побочным продуктом римского милитаризма: на протяжении нескольких веков легионы завоевывали все новые и новые земли, обеспечивая метрополию устойчивым притоком невольников. На момент распятия Иисуса более 25 процентов населения Римской империи составляли рабы.

Кроме того, если вы были свободным, но бедным римлянином, как бы вы заработали себе на жизнь и на какую оплату могли бы рассчитывать, если большинство потенциальных работодателей получали все необходимое легко и бесплатно благодаря рабскому труду? В результате в Римской империи наряду с рабами существовало огромное количество нищих крестьян и безработных обитателей городских трущоб, которых государство утихомиривало зрелищами и раздачей бесплатного хлеба, что позволяло не умереть с голоду, но не более того.

Пока республика переживала золотой век, языческий нарратив звучал для римской элиты вполне убедительно, потому что прекрасно объяснял все то, что происходило вокруг каждый день. Знатные римляне поклонялись своим богам, совершали предписанные ритуалы – и победы следовали одна за другой, города процветали, богатство росло. Было легко поверить, что бедным предопределено оставаться бедными, а рабы получают лишь то, что заслужили проигравшие.

Но для римской бедноты и рабов языческий нарратив к началу нашей эры потерял всякую привлекательность: он описывал несправедливый, лишенный смысла мир. И вот пришло христианство, которое заявило, что этот мир всего лишь место испытания в преддверии того, что произойдет после смерти. Самые бедные, смиренные и угнетенные пройдут испытание и попадут в Царство Небесное, где их ждет вечное блаженство. А вот большинство представителей римской элиты провалили бы это испытание: для них попасть в рай было сложнее, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. В рамках такой мировоззренческой системы все в мире обретало смысл. Вот что значит хороший нарратив!

Языческое государство пыталось искоренить христианство, предавая его приверженцев леденящим кровь публичным казням – например, бросая на съедение диким животным. Наверное, такое происходило не часто, но частота не важна. Зрелище того, как львы рвут живого человека, производило на людей сильное впечатление и порождало будоражащие истории, которые распространялись в обществе подобно пожару. Это была разновидность государственного терроризма, а цель терроризма, как известно, состоит не столько в физическом уничтожении противника, сколько в том, чтобы воздействовать на его эмоции с помощью рассказываемых историй. Терроризм тоже задействует силу нарратива.