Текст книги "Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей"

5.
Зарождение систем верований
(1000–350 гг. до н. э.)

Принято считать, что любые два человека на Земле разделены не более чем шестью уровнями связей. Иными словами, каждый из нас знает кого-то, кто знает кого-то, кто знает – и так еще четыре раза – папу римского, актера Кевина Бейкона или любого из непойманных серийных убийц. Я допускаю, что это возможно. Однако есть глубоко укоренившийся паттерн взаимодействия между людьми, который идет вразрез с теорией шести рукопожатий. Назовем его эффектом узких групп. Люди, живущие в одинаковых условиях, будут чаще иметь дело друг с другом, чем с теми, кто живет в ином окружении.

В древние времена, к примеру, жители одной речной долины, которые вместе работали на каком-нибудь масштабном инфраструктурном проекте, были узлами сети личных связей – по сути, единой коммуникационной зоны. Передаваемые из уст в уста истории, как правило, циркулировали в пределах такой зоны. Отдельному человеку не обязательно было общаться со всеми членами его сети и даже иметь знакомство с большинством из них – он знал людей, которые знали других людей, и через них имел связь со всеми остальными. Один сказал – все узнали.

Конечно, приходили вести и со стороны. Обрывки сплетен приносили торговцы-путешественники, возвращались домой искатели приключений, забредали в города случайные странники – тем не менее сведения из далеких мест оставались фрагментарными. А вот истории, которые ходили в границах коммуникационной зоны, были законченными, связанными друг с другом и самоподдерживающимися. Постепенно они перерастали в мифы, когда каждый, кто пересказывал историю, опускал несущественные, по его мнению, моменты и уделял больше внимания деталям, которые считал значительными. Четыре цивилизации речных долин – очевидный пример таких коммуникационных зон. Но и обширные торговые сети тоже были коммуникационными зонами, поскольку люди, путешествовавшие по их дорогам, встречались в городах (таких как Гекатомпил, Петра, Кносс или Карфаген) с другими бывалыми странниками, представителями самых разных культур, и обменивались с ними слухами и сплетнями. В Средневосточном мире родился свой характерный корпус мифов, как и в Средиземноморском мире – свой. Каждый из них стал гигантским социальным созвездием, скрепленным бесчисленным количеством нарративных нитей.

В любой группе людей множество нарративных нитей будет переплетаться до тех пор, пока не сформируется нечто большее и цельное – назовем его ключевым нарративом, сложной общностью историй и идей. Ключевой нарратив – это не просто перечисление событий. Чтобы тронуть людей, сказание должно разворачиваться в мире, который кажется реальным, заслуживающим доверия. Поэтому ключевой нарратив включает в себя понятия времени и пространства, повествует о значимых для истории людях и вещах, о жизненных ценностях, о том, как все началось, откуда и куда движется вселенная. По сути, ключевой нарратив – это модель мироустройства, воображаемого единства, которую мы сообща создали и в которой живет каждый из нас. Без нее невозможно взаимодействие между людьми, если эти люди – части социального созвездия, а не просто индивидуумы.

Ключевые нарративы первобытных людей зародились в разрозненных местах их обитания. Они были сформированы географией, этой непреодолимой силой. Однако как только ключевой нарратив обретает законченную форму, он может разорвать связь с географией и начать жить своей жизнью, поскольку он позволяет отделить правду от лжи и отбросить все несущественное. Информация, которая соответствует всему, что мы знаем, кажется нам правдоподобной. Точно так же, как сказания перерастают в мифы, ключевые нарративы приобретают большую ясность и четкость по мере своего развития. Люди из общества, где такой нарратив передается из уст в уста, отторгают информацию, которая противоречит ему, и открыто воспринимают ту, что подтверждает его. Нарратив укрепляется и становится все более отчетливым. Он превращается в структуру, в рамках которой человек может вести осмысленное существование. И неведомый нам, ведущим осмысленное существование, наш ключевой нарратив служат механизмом, позволяющим социальному созвездию воспроизводить себя снова и снова.

Около 2500 лет назад несколько харизматичных личностей выделили из нарративов, существовавших в их довольно непохожих друг на друга социальных контекстах, конкретные системы верований. Я не решаюсь использовать здесь термин «религия». Религия имеет столь особенное значение для большинства из нас, что мы склонны воспринимать другие религии только через призму собственной. Но поскольку каждая религия – это отдельная система координат, когда мы помещаем одну систему внутрь другой, мы неизбежно искажаем обе. Я предпочитаю использовать термин «система верований», пусть он и не очень конкретный.

Китай

Вероятно, еще на заре своей истории китайцы представляли мир в виде концентрических кругов, а историю считали циклической. Сердцем мира была империя; со всех сторон ее окружали данники – покорные ей государства, искавшие у нее защиты. Дальше лежали земли варваров, а то, что располагалось за ними, не заслуживало внимания.

Империей управляла династия, которая проходила через заранее известный цикл событий. Сперва она получала мандат на правление от бесконечной, безликой, сверхъестественной силы, которую китайцы называют Тянь. Когда мандат действовал, в мире царили порядок и гармония. Но со временем из-за ошибок династия теряла его, и империя рушилась. Порядок сменялся хаосом, и так было до тех пор, пока мандат на управление «поднебесным миром» не получал кто-нибудь другой. Он основывал еще одну правящую династию, и в мире опять наступал период порядка и гармонии. Так продолжалось раз за разом.

Важно понимать, что в этой схеме «империя» не означает «наша империя» как противопоставление другим империям. Речь шла не об одной из многих, а о единой и единственной империи, метафизическом факте этого мира. Варвары всегда стремились проникнуть в империю, и иногда им удавалось продвинуться вглубь, но только потому, что империя переживала период раздробленности. Варваров китайцы никогда не считали настоящей проблемой – проблема была сугубо внутренней. Победы варваров, равно как засухи, голод, наводнения, мятежи, преступность и другие подобные трудности, всего лишь свидетельствовали о том, что правящая династия теряет свой мандат. Они были знаком того, что не все хорошо в сердце мира и что энтропия увеличивается.

Династия теряла мандат, когда не справлялась с управлением и с проведением церемоний, сохранявших гармонию в империи. В этой картине мира все материальное подчинялось основополагающему порядку, объединяющему все наблюдаемые явления. Всюду были тайные послания: в цветах, временах года, числах, днях недели, направлениях, в пище и в настроениях – все содержало смысл. Имели значение совпадения. Удача была неслучайной. Связи и послания, вплетенные в ткань материального мира, складывались в паттерны, увидеть и прочитать которые могли только знающие люди. Будешь следовать тайным знакам – будешь удачлив; пойдешь им наперекор – жди беды. Это как пересечь минное поле: если есть карта, на которой отмечены мины, – можешь пройти безопасно, но если побежишь вслепую – взлетишь на воздух.

Империя была промежуточным звеном между смертными и бесконечной, всеобъемлющей, сверхъестественной силой Тянь. Зачастую это понятие переводят как «рай», однако Тянь не была местом, куда хорошие люди отправляются после смерти. Она вообще не была местом. Нельзя назвать Тянь и китайским миром богов, поскольку она не выражала сверхъестественной воли и какой-либо воли вообще – китайцы не персонифицировали Тянь. Она была безликим отражением паттерна всеобъемлющей реальности хаотичной вселенной.

Около 500 лет до н. э. человек по имени Кун Фу-цзы (более известный как Конфуций) объединил ритуалы и церемонии китайской культуры в систему верований, которая одновременно объясняла жизнь и наставляла, как нужно править. Конфуций не претендовал на пророческую оригинальность, он был всего лишь ученым. Он изучил древние пророчества и прочие классические китайские тексты и доступно пересказал, о чем там говорилось. Основное внимание он уделил ежедневному распорядку, особенно внутри семьи. Он указал, что члены семьи играют разные роли, поэтому должны подчиняться разным правилам. Детям надлежит слушаться взрослых, а взрослые обязаны относиться к детям с любовью и теплотой. Семья подчиняется отцу, а отец должен заботиться о семье. Все имеют обязательства друг перед другом. Жизнь вообще представляет собой сеть социальных обязательств.

Последователи Конфуция составили книгу «Аналекты», включив в нее лаконичные комментарии учителя, а также собственные наблюдения за тем, что делал мастер каждый день. К примеру, они отметили, что Конфуций всегда расправлял циновку, прежде чем сесть. Деталь кажется незначительной до тех пор, пока вы не увидите в этом действии одну из бессчетного множества нитей. Конфуций много говорил об этикете и социальных ритуалах, но он не выстраивал клетку из бессмысленных правил. Он говорил, что люди смогут развить нравственную интуицию, если будут вежливы в любых обстоятельствах, и обучал такому поведению. Гармонично вливаясь в великий общественный проект, люди сумеют достичь осмысленной и целеустремленной жизни. Его рекомендации дополняли рецепт идеального общества, в котором империя и семья были отражениями друг друга. Отец – это император в семье; император, которого называли Сыном Небес, – это отец империи. Когда все работает так, как должно, империя и семья составляют единое гармоничное целое.

Конфуций ничего не говорил о богах, но его система взглядов имела силу религии. Даже мыслители, предлагавшие альтернативу конфуцианству (а таких было много), строили аргументацию на его же системе взглядов. Единственным исключением можно назвать Лао-цзы, автора трактата «Дао дэ цзин», – этот человек не стал спорить с Конфуцием, а просто начал новый разговор. Он сформировал параллельную конфуцианству философскую систему на основе того же ключевого нарратива. Лао-цзы не был публичной фигурой, поэтому никто точно не знает, когда именно он жил, известно только, что его книга активно распространялась в IV в. до н. э. Он ухватился за китайскую идею основополагающего паттерна вселенной, который он назвал дао («путь»). Лао-цзы говорил, что человеческие страсти – источник всех проблем. Он учил людей не сопротивляться невзгодам, освободиться от всякого рода занятий, отказаться от планов и позволить себе плыть по течению. Только отпустив все, можно следовать дао.

Индия

В 3000 км к юго-западу от Китая обретал форму иной ключевой нарратив. Здесь не считали, что мир однополярен: местная история не могла сформировать подобное представление. Индия была страной деревень, раскиданных по бескрайним просторам. Там и сям возникали государства, но ни одно из них не имело метафизического значения. Жившие здесь люди представляли мир не как несколько концентрических кругов; для них он был многослойным. В каждой деревне сформировались одни и те же четыре сословия, которые произошли от древних видов деятельности. Эти сословия назывались варнами, а позже – кастами. Существовала варна брахманов, в которую входили жрецы, варна воинов и царей, варна земледельцев и торговцев и, наконец, варна ремесленников и рабочих. На самой нижней ступени иерархии, под всеми четырьмя сословиями, находились люди, выполнявшие самую черную работу, к которой никто другой не хотел притрагиваться, вроде омовения покойников.

Эти сословия определялись не социальными, а политическими границами. География также не имела на них влияния. К примеру, вступить в брак людям из разных сословий было сложно, даже если они жили в одной деревне. А вот брак между людьми из разных поселений не представлял проблемы, если только жених и невеста принадлежали к одной касте. Города формировались на субконтинентах, но расслоение жизни там проявлялось точно так же, как и в деревнях.

Для индийцев время не было циклично, оно было иллюзорно. Одни события сменяли другие, но в конечном счете во многом все оставалось неизменно. Менялась только внешняя сторона жизни, а сама жизнь всегда проходила через одни и те же четыре стадии (снова многослойная структура): люди рождались, взрослели, старели и умирали. Это происходило и с нищими, и с царями. Какие бы события ни происходили в обществе, самую важную драму каждому человеку предстояло прожить лично: рождение, взросление, старческую немощь и смерть.

Боги в Индии были многочисленны, однако они не выступали отражением неких абстракций. Они являли собой изменяющиеся силы, они обладали лицами, телами и собственными историями, и жили они сразу на множестве уровней. Некоторые выступали инкарнациями высших богов на более низком уровне. Другие воплощались непосредственно в материальном мире и какое-то время оставались людьми. Материальный уровень, наиболее открытый для непосредственного восприятия, вместе с тем считался и наиболее иллюзорным. Индийцы полагали, что чем выше уровень, тем более он настоящий и на самом верху все многообразие растворяется в единой, безвременной, неопределимой и непреходящей реальности.

Около 900 г. до н. э. в долине реки Ганг появилось несколько мыслителей, которых называли «садху». Эти люди оставили свои семьи и родные места и уединились в лесу, чтобы посвятить себя размышлениям и медитации. Из ведийского нарратива они выделили зерна новой системы верований, известной сегодня как индуизм. В священных песнях Упанишадах они завершили формирование идеи о мире как иллюзии и о реальности как едином и неделимом целом. Они пели о том, что у людей нет души, но люди и есть сама душа. Они пели, что все души страстно желают подняться на самый вверх, но не могут, поскольку заточены в своих телах, и что, когда те умирают, души переходят в новые тела.

В Упанишадах впервые появилось понятие кармы как непреложного закона вселенной: каждое действие имеет свои последствия. Если вы сеете добро, то вам воздастся добром. Если же вы навредили кому-то, вас тоже кто-то заставит страдать. Не обязательно это случится в той же жизни. Карма следует за душой в процессе реинкарнаций, определяя, переместится ли она на уровень вверх или вниз при каждом следующем перерождении. Души, которые накопили достаточно хорошей кармы, смогут вырваться из круговорота перерождений, пройдя через уровни этой многоярусной вселенной, и освободятся наконец от бесконечно повторяющейся печальной истории – той самой, которая начинается радостью рождения и заканчивается мраком немощи и смерти.

Как и в Китае, некоторые мыслители здесь вывели несколько различающихся философских систем из одного и того же ключевого нарратива. Махавира – исторический основатель джайнизма – утверждал, что люди могут прервать цепь реинкарнаций, если откажутся от секса, насилия и имущества. Другой плодовитый мыслитель, Сиддхартха Гаутама, больше известный как Будда («пробудившийся»), предложил не столько новую философию, сколько практический способ разорвать бесконечный цикл в течение всего одной жизни. Будда не призывал своих последователей отрекаться от мира и спать на гвоздях; он говорил, что нужно ступать по миру легко, соблюдать умеренность и следовать определенной технике медитации. Эта практика ослабит хватку желаний, причину всех страданий, и откроет путь к нирване, просветлению, то есть к освобождению. Подобно Конфуцию, Будда не рассуждал о богах. Когда ученики спрашивали его о сверхъестественных вещах, он отвечал, что этот вопрос не имеет отношения к просветлению и не способствует ему. Он уподоблял себя врачу: мир был полон страданий, он же предлагал лекарство.

Персия

На пике развития Хараппской цивилизации племена пастухов и земледельцев жили на лугах к северу от реки Амударья – этот регион известен как Трансоксания. Сами себя они называли ариями, что на их языке означало «знатные». Около 4000 лет назад началась миграция жителей Трансоксании на юг и запад. Те, кто отправился на юг, вошли в долину реки Инд. Они поглотили остатки Хараппской цивилизации и основали ведийскую цивилизацию. Те же, кто отправился на запад, мигрировали на территорию современного Ирана – название этой страны очень похоже на слово «арии». Как только ведийская цивилизация и иранцы географически дистанцировались друг от друга, между ними началось и культурное расхождение. На юге языком этих людей стал санскрит, а на западе – авестийский. Гимны, которые они пели, превратились в Индии в Веды, а в Иране – в Авесту[6]6
  До наших времен сохранилось лишь небольшое количество авестийских гимнов, и они практически идентичны определенным гимнам из гораздо более обширного ведийского канона.


[Закрыть]. В ритуалах ведийской цивилизации использовалось ныне неизвестное растение под названием «сома». У авестийцев были свои похожие ритуалы, в которых важную роль играло неизвестное растение хаома. В ведийской цивилизации ритуалы проводили религиозные специалисты, которых называли брахманами. У авестийцев за ритуалы отвечал свои религиозные специалисты – маги[7]7
  От этого слова образовалось и современное слово со значением «волшебник» (англ. magician). Те трое волхвов, что принесли, если следовать христианскому нарративу, дары новорожденному Иисусу, были авестийскими жрецами-магами.


[Закрыть]. В пантеон ведийских богов входила группа существ, которых называли дэвами, и другая – асуры. Дэвы имели ангельскую сущность, а асуры – демоническую. Авестийцы также различали две группы божеств, которых они называли дэвами и ахурами. Несомненно, в самом начале это были одни и те же божества. Однако, как ни странно, в авестийской культуре их воспринимали иначе: дэвы там стали демоническими созданиями, а ахуры – ангельскими.

Арии, отправившиеся на юг, оказались в местах, изобилующих природными богатствами. Их боги распались на тысячи индивидуальностей, что соответствовало растущей остроте и проницательности мышления индуистов. Если попытаться описать индуистский пантеон одним словом, то это будет «многообразие».

В Иране, наоборот, первоначальные арийские боги объединялись и трансформировались совершенно противоположным образом, пока не осталось всего две группы. Каждый бог относился либо к ахурам, либо к дэвам, то есть был либо ангелом, либо демоном. Когда иранцы смотрели вокруг, они не видели многообразия – они видели противоположности. Их мир был миром света и тьмы, жизни и смерти, правды и лжи, добра и зла.

Некоторые из древних арийских богов потеряли свою значимость в Индии, но обрели вес в Иране, и иногда этот вес был огромным. К примеру, Агни, арийский бог огня, стал авестийским Ахурамаздой – творцом, богом света и жизни. А еще можно вспомнить Митру: в ведийской культуре он едва дотягивал до статуса младшего дэвы; в Иране же он уступал в величии и силе только Ахурамазде.

Каким богом был Митра? Он был богом договоров. На первый взгляд это кажется странным. Как можно какие-то договоры ставить наравне с творением и разрушением и возводить в разряд вселенских принципов? Мне кажется, ответ нужно искать в контексте. Для цивилизации, основой жизни которой была межрегиональная торговля, бог договоров имел ту же значимость, что и бог плодородия для мира земледельцев. Здесь, на Иранском нагорье, где города связывали друг с другом караванные пути, общество сохраняло целостность благодаря запутанному клубку договоренностей с чужаками. Люди постоянно заключали сделки с теми, кого они могли больше никогда не увидеть. Все было хорошо, когда обе стороны говорили правду и держали данные обещания. Ложь и клятвопреступление угрожали порядку во вселенной в той же мере, в какой засуха и неурожай подрывали мир земледельцев. Нет ничего удивительного в том, что появился бог, который следил за правдой и соблюдением обещаний, и что его почитали как одного из величайших.

Как только авестийские боги разделились на два противопоставленных друг другу союза, в этом социальном созвездии для объяснения мироустройства появилась грандиозная история. В ней дэвы стали богами-прародителями. Они дали жизнь ахурам, но затем почувствовали угрозу со стороны собственных детей и попытались их убить. Ахуры воспротивились, и началась эпическая битва. Смысл жизни скрыт в этой борьбе. Мир иранцев не был бесстрастной системой концентрических кругов, не был он и упорядоченной многослойной структурой. В основе своей он содержал драму. Мир представлялся древним иранцам сценой, на которой разворачивалось апокалиптическое действо. Время не было ни циклическим, ни иллюзорным – оно было линейным. Как у любой истории, у времени есть начало, середина и конец. Прямо сейчас мы находимся в середине истории, но конец близок. Да, он уже близок.

Пророк по имени Заратустра сложил эти мысли в систему – так же, как сделали Конфуций в Китае, а садху в Индии. Никому не известно, когда жил Заратустра. Может, за 1200 лет до н. э., а может, за 600 лет. Легенды о нем гласят, что до 30 лет он был сапожником, или кузнецом, или кем-то еще, никто точно не знает. Однажды сверхъестественная сила призвала его взойти на гору для встречи с богом огня и созидания. Там Ахурамазда передал Заратустре послание, чтобы тот сообщил его человечеству. Он должен был рассказать каждому, что Ахурамазда так высоко вознесся над всеми остальными богами, что отныне только он один заслуживает поклонения и почитания. Однако он увяз в бесконечной борьбе с почти столь же могущественным богом тьмы Ахриманом. Человечество находилось на линии столкновения сил добра и зла в этой вселенской битве. Каждый поступок человека помогал одной или другой стороне. Каждое решение имело последствия огромного масштаба.

Важнее всего, однако, было то, что люди обладали свободой воли. Они могли делать моральный выбор, и именно в таком выборе и заключался смысл жизни. В конце времен, когда Ахурамазда одержит решающую победу, каждый, кто принял его сторону, обретет вечную загробную жизнь в цветущем оазисе вроде тех, что изредка встречались в Средневосточном мире и высоко ценились на пустынной земле. По-авестийски тот сад назывался pairidaeza (что значит «огражденное место» или «парк»). От этого слова происходит современное персидское «аль-фирдаус» и английское paradise – «рай».

Плодородный полумесяц

Плодородным полумесяцем историки называют территорию, которая протянулась от Месопотамии до Египта, от долины Нила до рек Тигр и Евфрат, от одной из двух древнейших городских цивилизаций к другой. Земля между этими двумя коммуникационными зонами была пригодна как для земледелия, так и для кочевого скотоводства, поэтому здесь естественным образом сложилась плотная сеть торговых путей, по которым перевозилось огромное количество товаров. И в долине Нила, и в Месопотамии были свои нарративы, но благодаря интенсивной связи через земли Плодородного полумесяца возник третий нарратив, который вобрал себя ключевые идеи всех остальных.

Месопотамия

Месопотамия, как мы видели, была миром непрерывно соперничавших городов-государств, окруженных крепостными стенами. Державы переживали подъем и падение, формировались и распадались империи, кочевники вторгались в города и захватывали власть, а потом становились горожанами, чтобы впоследствии покориться новым волнам кочевых племен. Разве здесь прижилась бы индуистская идея о неизменности вселенной? Да здесь постоянно происходили большие перемены! Почти каждый мог по памяти пересказывать истории. Многие были вовлечены во всю эту суету.

Многочисленные семитские племена, населявшие месопотамскую долину, – шумеры, аккадцы, ассирийцы, халдеи и др. – пересекались и сталкивались друг с другом еще за тысячу лет до того, как династия Шан построила первую столицу в Китае. А между тем с территории Малой Азии и с восточных нагорий продолжали приходить люди, говорившие на разных несемитских языках: хетты, хурриты, семиты, касситы, эламиты.

Новые империи здесь формировались постоянно, одна больше другой, но они не походили на ту империю в Китае, которая возрождалась и разрушилась снова и снова, – по крайней мере, никто их так не воспринимал. Здесь, по всей видимости, центр власти постоянно перемещался. Сегодня на вершине оказывались одни, завтра другие. Посреди этой мешанины из городов и племен люди твердо держались генотеизма: они верили в существование множества богов, но считали своим только одного. Каждый город имел собственного бога-покровителя, и все они были личностями: обладали физической формой, намерениями, капризным характером и тайными планами. В каждом городе стоял центральный храм, в котором бог или богиня обитали в буквальном смысле слова внутри какого-нибудь изваяния или символа. Жрецы кормили, мыли и ублажали своего бога и в праздничные дни носили его по городу для общения с людьми.

Здесь тоже история в основе своей была драматичной, но мелкие мирские драмы лишь отражали те, в которых протагонистами и антагонистами выступали боги. Когда один город подчинял себе другой, считалось, что один бог одолел другого бога.

И где в этой системе находили себе место люди? Конечно, им отводилась роль слуг. Боги создали их, чтобы те приносили еду и выполняли поручения. Цель и смысл жизни каждого человека состояли в том, чтобы исполнять назначенную роль, но не в своих мелочных мирских драмах, а в драмах богов. Для этого нужно было, чтобы люди понимали, чего их боги хотят и в чем они нуждаются, – лишь тогда люди смогли бы сыграть свои роли хорошо. Доминирование одних городов над другими не противоречило идее о множестве богов и даже не дискредитировало ни одного из них. Этот факт лишь показывал, что некоторые боги больше и сильнее других – или что какие-то люди потеряли защиту своего бога, сделав или не сделав что-то.

Египет

На другом конце Плодородного полумесяца окружающая среда позволила развиться более или менее однородному миру взаимодействующих людей, расселившихся на сотни километров вдоль великой реки. Египтяне видели мир, который населяло множество богов, олицетворявших различные силы и концепции. Однако все эти божества были также связаны и друг с другом: они образовывали одну большую семью с нездоровыми отношениями.

Мировой порядок определялся суровой семейной драмой, разыгрывавшейся снова и снова. Где-то далеко был бог-прародитель, который неизменно противостоял хаосу. Он имел двоих сыновей и двух дочерей, которые образовали семейные пары, добрую и злую. Осирис, добродетельный сын, правил миром, но потом злой брат Сетх убил его, разрубил тело и разбросал части по всему Египту. Сестра и супруга Осириса Исида собрала разрубленное тело, на некоторое время воскресила мужа и зачала от него ребенка. Их сын Гор позже вселился в богоподобного фараона и стал поддерживать течение дающего жизнь Нила. Эта драма повторялась каждый год заново, по мере того как речные воды разливались и отступали.

Египтяне не считали смерть финалом. Они верили в загробное существование, право на которое могли заслужить очень и очень немногие. Египтяне думали, что жизнь после смерти несет больше наслаждения и радости, чем жизнь земная. Люди обладали телами и при жизни, и после смерти, однако египетский нарратив содержал концепцию о птицеподобных сущностях, называемых ка, которые жили внутри человеческого тела. Не обладая здоровым ка, никто не сможет преодолеть множество барьеров, отделяющих эту жизнь от следующей. Концепция ка напоминает современное представление о душе. Некоторые из этих идей близки и знакомы нам.

Может ли быть простым совпадением, что идея единого бога впервые возникла в этой монолитной культуре? Похоже, что около 1350 г. до н. э. фараон Аменхотеп решил, что Атон – бог, которого он почитал, – является единственным богом. Фараон сменил свое имя на Эхнатон (что значит «полезный для Атона») и закрыл все храмы других богов. Он отстранил от дел множество служителей веры, но, когда фараон умер, жрецы Египта восстановили традиционную систему, а культ Атона предали забвению.

Иудеи

Был еще третий цивилизационный нарратив, который возник на территории между великими речными культурами Нила и Месопотамии и вобрал в себя их концепции. История иудеев (позже их стали называть израэлитами) начинается на юге Месопотамии. Затем эти племена вслед за патриархом Авраамом мигрировали на север, к истокам рек, после чего повернули на запад и добрались до берегов Средиземного моря; оттуда они направились на юг вдоль побережья Леванта, некоторое время занимались земледелием в Ханаане и наконец оказались в Египте. С исторической точки зрения, возможно, это было не одним путешествием, полным приключений, а всего лишь последовательностью миграций полукочевого народа.

Иудеи стали полноценными участниками месопотамского нарратива. Они поклонялись Яхве, богу огня и плодородия. Яхве был их богом-покровителем, так же как Молох был богом-покровителем вавилонян. Отдельные иудейские семьи имели своих домашних богов, принимавших форму священных камней. Ведя полукочевой образ жизни, иудеи не строили храмов, потому они перевозили своего бога вместе с собой в передвижном вместилище, которое называлось ковчегом. Однако, в отличие от других месопотамских богов, Яхве был невидим – он не имел физической формы.

Подобно городским жителям Месопотамии, иудеи считали, что бог сотворил их для служения ему. В тяжелые времена они явились в Египет в поисках работы, но, как это было в истории со многими другими группами бедных иммигрантов, иудеи в итоге превратились в рабов. Они явились в Египет, когда еще и столетия не прошло со времени потрясения, вызванного насаждением культа Атона. Весьма вероятно, что идея единого бога все еще витала в культурном пространстве. Однако, согласно историям потомков народа Авраама, во время их бегства из Египта пророк Моисей, подобно Заратустре, взошел на гору для встречи с богом. Яхве тогда объявил себя единственным богом и сказал, что хочет от своего народа не кровавых жертвоприношений и не чувственных удовольствий – этого хотят другие, ложные боги. А он хочет от своего народа нравственного поведения. Моисей спустился с горы с лаконичным перечнем правил – Десятью заповедями.

Вернувшись в Левант, иудеи основали два небольших, но сильных царства – Израиль и Иудею. В Иерусалиме, столице Иудеи, они наконец построили собственный храм. Но они оказались зажаты между более могущественными империями, и в 587 г. до н. э. вавилоняне завоевали Иудею, сровняли с землей храм в Иерусалиме и насильно переселили большинство жителей иудеи в Вавилон, где их пленение продолжалось около 50 лет.

Этот период стал определяющим для ключевого нарратива. В Вавилоне плененные иудеи сохранили свои традиции, воспоминания и свитки. Так место храма заняло слово. С этого момента можно говорить о разных иудейских племенах как о еврейском народе. Пророки, такие как Иезекииль и Исаия, сформулировали нарратив, который объяснил страдания их народа: евреи нарушили свой договор с Яхве.