Текст книги "В поисках Белой ведьмы"

– Гайст, пускай все уйдут. Раз уж я должен это сделать, я не хочу никаких свидетелей.

Гайст вывел людей из пещеры. Я слышал, что он рассказывает им на ходу сочиненные небылицы о том, что я учился в Золотом Бар-Айбитни у известного доктора или еще что-то в этом роде. Увели и всхлипывающего мальчика, и я остался наедине с корчившимся и стонущим от боли раненым.

Я его вылечил. Я не испытывал ни гордости, ни удивления, ни презрения, ни удовольствия, и моя бесчувственность меня нисколько не волновала. Я просто вылечил его. Я просто сделал свое дело, и мне не нужны были звуки фанфар.

Вскоре он пришел в себя. К тому времени я успел перевязать его руку обрывком ткани, чтобы никто не видел, что рана исчезла.

Глядя на меня горящими глазами, он сказал, что боль прошла и что он может пошевелить пальцами и кистью. Я ответил, что если он в течение семи дней не будет снимать повязку и смотреть на рану, то полностью излечится. Он, вытаращив глаза, принялся убеждать меня, что рана исчезла, что это волшебство. Я очень близко наклонился к нему и пообещал, что если он еще раз, в глаза или за глаза назовет меня волшебником, я нашлю на него вурдалака, чтоб тот изгрыз его печень.

Мы расстались в недружелюбном молчании.

Я сидел на камне, немного поодаль от лагеря. Оттуда до меня доносился лай собак и крики людей. Красно-лиловый цвет неба постепенно менялся на фиолетовый, и над Пустыней поднялась серебристая луна. Где-то едва слышно возились крысы. На таких пустынных пространствах каждый звук, как в оболочку, попадает в звенящую пустоту и, каким бы громким он ни был, кажется едва различимым. Крики разбойников, шорохи животных как бы заключены в невидимые пузырьки, символизирующие их недолговечность. Бессмертна только пустыня.

Долго я так сидел. Время от времени я видел, как вспыхивает огонь в кузнице, и думал: «Ну вот, Гайст заполучил свою кузницу». Но, в основном, мысли мои были заняты другим. Я пытался осмыслить свою жизнь. Нельзя сказать, чтобы я обрел покой, скорее, покой показался мне и обдал меня своим холодным дыханием. Когда признаешь свое поражение, тоже становится легче. Я все время старался сдвинуть гору, стоящую у меня на пути и, наконец поняв, что мне это не удается, прилег, благодарный, отдохнуть в тени у подножия горы.

Прошло, наверное, часов пять. Луна прошла зенит и двинулась на запад.

Я снова взглянул на расплывшиеся по лагерю пятна костров, собираясь уже вернуться туда. Внезапно я увидел перед собой человека, слезающего с черного коня. Я обратил внимание на то, что конь этот гораздо благороднее тех лошадей, на которых обычно ездят разбойники. Человек обернулся. Его вьющиеся волосы были подстрижены гораздо короче моих, и одет он был довольно ярко, но, тем не менее, он все же чем-то походил на меня. Я заметил, что с ним была женщина верхом на муле; он обернулся, чтобы заговорить с ней. Они произносили довольно банальные фразы, но чувствовалось, что между ними существует какая-то связь, обмен энергией. На женщине была черная одежда, похожая на ту, что носят в племени. По плечам не ко времени выпавшим снегом рассыпались белые волосы.

Видение исчезло так же быстро, как и появилось. Оно походило не на кошмар, а просто на сон.

Рядом со мной стоял Гайст. Мягким голосом он произнес:

– Что тебе привиделось?

– Моя мать – ответил я. – Моя мать и с ней еще кто то, но не мой отец.

– И в тебе больше нет гнева? – спросил он полуутвердительно.

– Нет, гнева я больше не чувствую. Однажды, в приступе отчаяния вспомнив о моем отце, я поклялся убить ее.

Он попросил разрешения присесть рядом.

– Ты никогда не найдешь покоя, пока не настигнешь ее, – продолжал он.

– Нет, нет, я уже обрел покой. Настолько, насколько его вообще возможно обрести.

– Однажды ты проник в мой мозг, чтобы прочесть мысли. Но при этом и я смог прочесть твои. Ты кое-что узнал обо мне, а я – о тебе. Что ты на это скажешь?

– Лели выскребла мой мозг, как кухонный горшок ножом. – Да, за удовольствие надо платить. – И что же ты обо мне знаешь?

– Достаточно, чтобы указать тебе дорогу, – сказал он.

Внутри меня как будто зашевелилась змея. Я пробуждался. Пробуждались мои мечты и видения, сознание и чувства, и звали меня обратно в водоворот жизни, куда мне, вероятно, не очень хотелось возвращаться.

– Гайст, – заговорил я, – я все уже давно взвесил. Если я найду ее, я ее убью. Это точно. Во мне уже нет ненависти, но у него есть причина ненавидеть ее, и я создан его существом, его волей. Ах, Гайст, если бы я знал своего отца!

– Сияющая темнота, – произнес Гайст, – отблеск света на стене:

Огненная тень. Вазкор, в тебе слишком много от него и так же много от нее. Ты не должен сходить с этого пути. Ты должен встретить их обоих, чтобы принять решение. Итак, допустим, ты вознамерился пуститься за ней в погоню, с чего ты начнешь?

– Я должен буду воспользоваться своей Силой, а этого я поклялся больше не делать. Ну, хорошо, чтобы вылечить кого-то – ладно. Но не для этого.

– Итак, сила сосредоточения, – сказал он. – Мы, шрийцы, тоже практикуем такое. Маленькая сила в большой концентрации. Чтобы выследить человека, нужно взять какую-нибудь принадлежавшую ему вещь – из одежды или украшений, желательно то, что он часто носил. Если у тебя ничего такого нет, надо как можно точнее воссоздать что-нибудь похожее. Когда ты о ней думаешь, в твоем мозгу возникает некий образ. Кошка Уастис, белая рысь. Посмотри.

Он отвернул плащ и вытащил серебряную маску, которую я искал в эттукской сокровищнице; маску, которого носила Демиздор; маску, которой так боялась Тафра; маску, которую принес эшкирский раб. Маску моей матери-ведьмы, Уастис, Карракет. Серебряная морда рыси с черными дырами для глаз, с висящими сзади желтыми подвесками, похожими на лучи солнца на камне, на каждой из которых – цветок из янтаря.

У меня вырвалось громкое проклятие. Кровь хлынула к сердцу и разбудила во мне давно забытые чувства.

Гайст продолжал. Он был спокоен, и спокойствие его передалось мне.

– Серебро – низшей пробы, а цветы сделаны из желтого стекла, но сходство достигнуто максимальное. Слепок сделал Ошрак под моим руководством, а все остальное – мастерство кузнеца Дарга Сая. Он был ювелиром в Бар-Айбитни, пока не убил человека и ему не пришлось бежать сюда.

– Зачем ты сделал это?

– Чтобы помочь тебе.

– Зачем тебе мне помогать?

– Так повелел мне мой бог или, если тебе так больше нравится, я делаю это без видимой причины.

Я взял в руки маску. Я ожидал, что, когда я дотронусь до нее, по мне пройдет такая же дрожь, как тогда, в сокровищнице. Но ничего подобного не произошло. Маска была тяжелее на вес, а драгоценности – легче. Гайст прав, тут необходимо воображение. Глядя в пустые глазницы маски, я не мог представить себе ведьмины глаза, через земли, годы и моря смотрящие на меня.

– Нет, – сказал я. – Я с этим покончил.

– Но это с тобой не покончило, – возразил он.

Да, он был прав. Я снова увидел ее, верхом на муле, беловолосую. Да, ни с чем еще не покончено.

Я поднялся с камня, держа маску в руке, и пошел прочь от лагеря, пока крики людей не затихли, а костры не скрылись из виду.

В четверти мили от лагеря я набрел на причудливое сооружение, похожее на храм с колоннами, выдолбленное ветром в скале – тем самым ветром, который теперь, звеня, гулял в пустоте. Под ногами клубилась пыль. За горизонт уходила коричневая луна.

Держа маску в руках, я, как каплями крови, выжатыми из души, наполнил ее своей Силой.

Проснулся я на рассвете. Нескончаемая равнина озарялась утренним светом. Этот час, первый час дня, царство зари, – один из двух самых красивых в пустыне. Второй – это царство заката. Я сидел и смотрел, пока солнце не взошло, и тайна не исчезла. Тогда я встал и пошел обратно, в лагерь Дарга Сая.

Мне почему-то казалось, что я очень долго спал. Мне не снились сны, не являлись откровения. И все-таки я теперь знал, куда мне надо идти. Идти, чтобы найти ее. Я должен сделать нечто, на что решится только сумасшедший: свернуть перед Сима-Сэминайо, добраться до побережья юго-западного океана, затем, подкупив капитана какого-нибудь корабля, доплыть через океан до этой неведомой земли – которую я никогда не видел, которая казалась мне чем-то, что я в темноте потрогал рукой, одетой в перчатку, – и там найти ее. Птицы, наверное, уже улетели оттуда вслед за солнцем, и там, возможно, уже идет снег. Что ж, подходящее место для женщины с белыми волосами.

И опять она встала у меня перед глазами. Костлявая колдунья с Выкрашенным в красный цвет телом, с руками из огня и кошачьей головой. Я сам страха не чувствовал, но она казалось источала страх, окутывая им весь мир. Что это – колдовские чары? Что произойдет, когда я подойду к ней на какой-нибудь улице западного города или в заснеженном саду, освещенном бледным зимним солнцем? Я твой сын, Уастис из Эзланна, которого ты оставила среди дикарей и никогда больше не чаяла встретить. Я сын Вазкора, твоего мужа, перед тенью которого я поклялся убить тебя, Уастис, и бросить твои бессмертные кости на съедение собакам, и сжечь твою бессмертную плоть, чтобы ты уже больше не воскресла. От тебя не останется ничего, что могло бы воскреснуть, Уастис, – ни зернышка, ни волосинки. Я убью тебя, дочь Сгинувшей Расы, убью настоящей смертью.

Конечно, мои планы о том, как ее убить, несколько изменились. Я решил прибегнуть к помощи огня, который уничтожит ее так, что она уже не сможет возродиться. Под влиянием эшкорекской легенды о том, что она раз или два встала из могилы и, зная по собственному опыту, что такое вполне возможно, я подсознательно изменил свои намерения. И мне открылось еще кое-что.

С тех пор как я понял, что обладаю чудодейственной Силой, я всегда считал, что она досталась мне от отца, который тоже был волшебником. Но отец мой был мертв. И, хотя тело его найти не удалось, оно лежит где-то там, в разрушенной башне. Если бы он был жив, то за эти двадцать лет он как-нибудь дал бы о себе знать; прошли бы какие-нибудь слухи о нем. Нет, он был мертв, и из этого я сделал вывод – это она бессмертна. Она и я. Это ее кровь сделала меня не таким, как все остальные.

В лагере все храпели: и разбойники, и их жены, и собаки. Труп тигра лежал там же, где я видел его накануне, от него уже изрядно пахло. Над ним кружили грифы, не решаясь приступить к трапезе, пока кругом было так много живых людей.

Затем, взглянув на растущую рядом с источником кривую пальму, я увидел, что там сидят Дарг Сай с Гайстом и играют прямо на песке в шашки – изящными фигурками из красного мыльного камня и зеленого нефрита, наверняка у кого-то украденными.

Зрелище это было довольно нелепое. Предводитель разбойников раздумывал, какой ему сделать ход. При этом он, что-то бормоча, теребил усы и стучал шашкой по зубам, как будто это помогало ему найти верное решение.

Внезапно, сделав ход, Дарг Сай выиграл партию. Он крикнул, чтобы ему принесли выпить, и из ближайшей палатки выбежал мальчик, поднося бутылку, накануне привезенную Гайстом. Дарг жестом подозвал меня к себе, обнял и предложил вина. Мы выпили, и Гайст, подняв с лица красное покрывало, тоже выпил. Дарг, толкая меня в бок, с детским изумлением смотрел на него. На лице Гайста не отражалось ничего. Выпив, он протянул бутылку Даргу.

– Значит, ты, братишка, отправляешься на юг, а потом сядешь на корабль? – обратился ко мне Дарг. – Дарг тоже умеет читать чужие мысли?

– Нет, это мне Гайст рассказал, – ответил он. – Зачем тебе нужен этот вонючий корабль? Оставайся здесь, у меня, будем вместе на тигров охотиться, а, братишка?

– Он должен найти свою родню, – сказал Гайст.

– А, – произнес Дарг, – родню. Не то, что мы, шрийцы. Мы даже не знаем, кто наш отец.

– Почему ты решил, что я отправлюсь туда? – спросил я Гайста.

– Это не я решил. Ты сам когда-то думал, что тебя отвезет туда корабль.

– Тогда я ошибался.

– Но теперь – нет.

– Теперь – нет, – сказал я.

Мы выпили еще, и мальчик принес нам на блюде холодного мяса и инжира.

В ушах его были золотые сережки. Я не мог понять, кем он приходится Даргу – сыном или возлюбленным.

– Если ты собираешься сесть на корабль, тебе нужно добраться до Семзамского порта. Корабли там, – нож, которым Дарг подцепил кусок мяса, вероятно, несколько дней назад перерезал чью-нибудь глотку. – Если ты отправишься в Семзам, я дам тебе трех – нет, четырех моих людей. Тогда у тебя не будет неприятностей в дороге, – улыбнулся он нам, – и неприятностей с семзамцами, а то эти собаки режут младенцев и едят их на ужин.

Я поблагодарил его за щедрость.

Когда через час мы покидали лагерь, сопровождаемые охраной из четырех разбойников, Дарг Сай расплакался и поклялся, что будет молиться за меня своим богам. Никогда, ни до ни после того, я не завоевывал такой искренней и полной привязанности за такое короткое время.

Мое прощание с Гайстом шесть дней спустя было более сдержанным. Я думал, что больше его уже не увижу. Жизнь человеческая коротка, мне никогда не доводилось больше увидеть тех, с кем я прощался. Удивительно – знакомство наше не было ни долгим, ни близким, мы общались как собратья по ремеслу, волшебники, и я был могущественнее его. Я ни разу не видел его лица. И не узнал ничего ни о его прошлом, ни о том, к чему он стремился (если он вообще стремился к чему-нибудь; думаю, он был вполне доволен тем, что он просто существует). У меня никогда не было отца, как у большинства нормальных людей, его мне заменяла непонятная легенда, рассказанная мне врагами и незнакомыми. Даже если бы Гайст был моим отцом, шрийские нравы таковы, что в этом нельзя быть уверенным. И все-таки, из тех, кого я знаю, он был мне ближе всех. А может, мне так казалось под наплывом эмоций. Я твердо знал только одно: мне всегда будет не хватать его дружбы, его глубокой мудрости, его спокойной уравновешенности, дарованной ему его богами.

Все четыре шрийские женщины поцеловали меня, а белая собака лизала мне руку. Они дали мне в дорогу еды, а Оссиф протянул мне медный амулет, снятый с повозки. Они почитают эти амулеты за игрушки, так как полагают, что их бог и так о них заботится, но, по слабости человеческой, желают иметь наглядные доказательства этой заботы.

Четверо волосатых разбойников были, судя по всему, очень рады, что им выпало меня сопровождать. Интересно, почему? Может быть, они хотели убить меня или продать в рабство? Чем мне тогда от них защищаться – Силой или ножом, который я выменял в лагере Дарга? Оказалось, что мои опасения беспочвенны – разбойники просто радовались смене обстановки.

Юго-западную дорогу искать не пришлось, так как в начале ее стоит заброшенный жертвенник, когда-то поставленный хессеками своему божеству. У божества этого обломанные крылья и тигриная голова. Рядом валяется покрытый ржавчиной железный колокол без языка. Когда-то за жертвенником присматривал жрец, но он исчез, и святыня поросла быльем.

До побережья было шестнадцать дней пути, если быстро скакать – то чуть меньше.

Мы с Гайстом больше ни словом не обмолвились о том, куда и зачем я ехал. Мною управляла воля богов или воля судьбы – каждый называет это по-своему. В жизни наступает час, когда перестаешь бороться и доверяешь себя своей судьбе.

Не помню, о чем мы говорили, прощаясь. Вероятно, это были обычные банальности – пожелания счастливого пути и хорошей погоды. Больше ничего в голову не приходило.

Сев верхом на лошадь, я поблагодарил его, не уточняя, за что.

– У тебя есть время. Не торопись, – сказал он.

Я понял, что он хочет сказать, и ответил:

– И все-таки я поклялся ему, и я это сделаю. Не обязательно быть разгневанным, чтобы убивать. Так даже лучше.

Он тихо произнес:

– Я вижу бегущего шакала. Его имя – Я Помню.

У меня по спине пробежал холодок. Мне казалось, что я уже на это не способен. Я поднял руку, помахал ему на прощание и, повернув коня, поскакал по хессекской дороге к Семзаму, сопровождаемый четырьмя разбойниками.

Глава 3

Семзам тускло светился за дождем. Это место представляло собой лагерь ветхих странствующих кибиток и лабиринт улочек, битком набитых импровизированными постоялыми дворами, которые каким-то образом, вопреки всем ударам судьбы, выдержали испытания временем. Около берега захиревшие особняки древних хессеков балансировали на мраморных ходулях, как ужасные старые умирающие птицы. Дождь, начавшийся на побережье три дня назад, кажется, был намерен смыть всю гнусную грязь из порта. Там не было ни стен, ни стражи, это был центр, куда стекались толпы разбойников, бродяг и тинзенских контрабандистов, привозивших товары с запада и внешних островов на юге. В доках каноэ чернокожих из джунглей стояли бок о бок с высокими кораблями рабовладельцев и однопалубными галерами симейзских пиратов. Трехэтажный хессекский дворец, бывший пятиэтажным до того как рухнули два верхних этажа, был переделан в «Гостиницу Танцующего Тамариска». Здесь, как следы былого невероятного блеска хессеков, остались серебряная клетка для сверчков с отбитым кусочком стенки около дверцы, круглые фонарики и великолепный, но потертый порнографический ковер на стене: нарисованные обнаженные мальчики сидели в ряд на низкой галерее, глядя сквозь кружевные веера в ожидании, когда кто-нибудь из посетителей заинтересуется ими. Между тем дождь через щели потрескавшихся рам зеленого хрусталя капал с потолка.

Мои четыре бандита были хорошей охраной. Скромный Дарг не рассказал мне, что Семзам платит ему дань. Как друга и кровного брата повелителя бандитов и в придачу шрийского волшебника, меня накормили и приютили, не спросив с меня денег за ночлег, и пообещали подыскать корабль, куда бы я ни захотел отправиться.

Вскоре мы надели пропитанные маслом акульи шкуры и направились к докам.

Море, покрытое рябью, изумрудно переливалось в золотисто-каштановой дали. На западе, за вершинами скалистых бухточек, на серебряных проволочках своих лучей снижалось солнце. Мой проводник, морщинистый хессекский головорез, у которого недоставало некоторых частей тела, указал пальцем на корабль.

– Там, лоу-йесс. «Тигр» или «Южная белая роза», оба торгуют с внешними островами.

– Господин хочет ехать дальше на юг за острова, – резко сказал один из моих бандитов на изобретательном хессекском языке.

Отставной головорез уставился на меня, потирая свой сломанный нос левой рукой, на которой остался только большой палец.

– Лоу-йесс желает отправиться на юго-запад, значит, к большой земле, земле с белыми горными вершинами. Господин, это путешествие на много месяцев или больше. Говорят, там золото, драгоценные камни… Только один корабль добрался туда и вернулся назад богатым.

– Какой это корабль? – спросил я его.

– Корабль теперь мертв и команда… – сказал он, сделав жест, означавший «тюрьма» или «веревка», или, другими словами, масрийский суд. – Однако, – добавил он, – Ланко мог бы отважиться на такое путешествие: у него нелады с масрийским законом, и он был бы не прочь отделиться от него океаном. И если вы можете платить…

– Платить? – рявкнул разговорчивый бандит. – Кровный брат Дарга Сая и платить?

На самом деле я вернулся из могилы, имея при себе кое-какие деньги: не то чтобы я хотел разбогатеть, просто они там были. Когда я пытался расплатиться за кров и еду со шрийцами, то обнаружил, что монеты возвращаются прямо в кошелек в моем кармане на следующий день, и на следующий день, и все те дни, пока я доверял их щедрости. Однако смогу ли я заплатить пиратскому капитану за многомесячное плавание в неизведанное, это еще бабушка надвое сказала.

– Отведи меня к Ланко, и мы обсудим с ним условия.

Мой проводник сказал, что не хотел бы идти со мной к Ланко, потому что у того мерзкий характер. Его судно находилось за ближайшим мысом, очевидно, скрываясь от масрийских соглядатаев. Под проливным дождем я со своим эскортом отправился, огибая мыс, через белые и черные пески вверх по узкой прибрежной полосе, к месту, по крайней мере, подтвердившему, что штурман корабля Ланко знает свое дело.

В скале была расщелина. Корабль с развернутыми парусами стоял на фоне серебристо-коричневого неба, черный в свете дождя. Казалось, он настороженно дремал, готовый отплыть в любую минуту. Если бы я нуждался в Знаке, то вот он. Этот корабль в точности, до последней детали совпадал с тем, видение которого посетило меня на острове Пейюана, и «Вайн-Ярд» не был на него похож. Этот корабль повезет меня к Уастис.

Как и «Иакинф Вайн-Ярд», это было двухмачтовое судно, но только с одним рядом весел. Острый нос был повернут к морю: казалось, корабль немедленно готов сняться с якоря.

На подходе к кораблю нас громко окликнул какой-то человек. Мои бандиты зашумели в ответ. Было такое впечатление, что Ланко отказался от присяги верности кому-либо, кроме себя. Я удержал своих спутников от перебранки, и мы поднялись на борт. На палубе стояли, дерзко таращась на нас, несколько матросов, по виду симейзцев. Я заметил, что некоторые из зевак обладали бросающимся в глаза массивным телосложением гребцов, хотя никто из них не был прикован и не выглядел рабом.

Окликнувший нас человек, вернувшись, сказал, что Ланко встретится со мной одним. Мои телохранители поспешно зарычали и зафыркали с яростью профессиональных злодеев. В конце концов, я один спустился в каюту, и дверь за мной закрыли.

Здесь не было ничего от роскоши Чарпона. Простая мебель, деревянный кувшин с какой-то жидкостью. Вид кувшина не вызывал желания пить из него. Сам Ланко был высоким непростых кровей симейзцем с сальным лицом и хитрыми глазками.

Он оглядел меня и произнес:

– Шриец, да? Только что из своей повозки, да? Волшебник?

Я подумал: «Я убил Чарпона за корабль, который мне не понадобился.

Это преступление для меня, как кость в горле, потому что оно бессмысленно. И вот новый Чарпон. Я должен завладеть его кораблем, но я не буду убивать его, ни я, ни кто-либо другой, кого я по малодушию пошлю вместо себя».

Я произнес на симейзском языке, которому Лайо нечаянно обучил меня:

– Я хочу воспользоваться твоим судном, Ланко. Сколько возьмешь?

– Ха! Ты, парень, кажется, говоришь по-симейзски? Ладно, думаю, что нисколько. Я не беру пассажиров. – Пассажир один, – сказал я.

– Куда, шриец?

– На юго-запад.

– Там нет земли, – сказал он.

– В трех или четырех месяцах плавания там есть земля.

– Ты говоришь о континенте, где на деревьях растут яблоки из золота и где рядом с судном плавают тюлени и впрыгивают прямо на палубу, а зимой девушки, высоко сидя на плавающих в воде ледяных столбах, показывают тебе свои прелести, – он раскупорил кувшин, выпил и заткнул его. – Больше кораблей уплыло туда, чем вернулось назад. Возвращается множество легенд, но не люди.

– Но один корабль разбогател там.

– Разбогател, а масрийцы все отняли.

– Я слышал, – сказал я, – что ты был бы рад отделиться морем от властей Бар-Айбитни.

– Неплохо бы, – сказал он. – Ты неглупый парень.

Он взял нож и собрался поучить меня с его помощью. Я почувствовал, как вся каюта внезапно наполнилась жаром. Меня всегда интересовало, что я стал бы делать в подобной ситуации, теперь я это выяснил: когда нож взметнулся вверх к моему лицу, я развернул его своей Силой, что было быстрее, чем если бы я действовал руками.

Ланко отбросило от меня, и его стул перевернулся. В его бегающих глазах светился скорее расчет, нежели тревога.

– Я же говорил, что ты неглуп, – сказал он, – теперь все, шутки в сторону.

– Я не балаганщик и не твой враг, – сказал я. – Назови свою цену или позволь мне отработать проезд. Если ты не пойдешь на запад, то отвези меня на какой-нибудь остров по пути, где я смог бы найти корабль.

Он подобрал нож с пола и воткнул его в стол, где уже были отметины, сделанные ножом раньше. Упавший стул его не беспокоил.

– А зачем плыть на запад к земле в четырех месяцах пути от Семзама?

– Это мое дело.

Он ухмыльнулся, глядя на нож, а я ни с того ни с сего подумал: «Я мог бы обойтись без всею этого, а просто обязать его оказать мне эту услугу, заставить и избить его, если он меня подведет». А где-то в самой глубине меня звучал голос: «Чарпон, Длинный Глаз, Лайо, Лели, Малмиранет».

– Ведь ты же хотел уплыть куда угодно, чтобы уйти от масрийского закона. Почему бы тебе не подобрать немного золота, если оно тебе попадется? К тому времени, когда ты вернешься назад, они перестанут охотиться за твоим кораблем, а если нет, то тогда ты сможешь купить их с потрохами.

– Тебе надо, чтобы это сработало со мной, не так ли, шриец? – произнес он и посмотрел на меня, ухмыляясь:

– Ты можешь грести?

Казалось, удача сама шла мне в руки.

– Я могу грести, но не как раб.

– Среди моих людей нет рабов. С тех пор, как вонючие солдаты стали охотиться за нами, это свободный корабль. Тогда вот мое условие – ты гребешь, а я везу тебя за работу. Когда доберемся до острова, там посмотрим. – Очень хорошо, – сказал я.

– Очень хорошо, – повторил он за мной. Выдернул нож и указал им на меня. – Что ты еще можешь делать, волшебник? Можешь наколдовать хорошую погоду для нас? Можешь вызвать нам на завтрак рыбу из моря?

Я подумал: «Я мог бы пойти на это: трехмесячная прогулка через лазурный океан, полеты на облаке, когда устану, объятия русалок, когда у меня возникнет желание». Моя Сила казалась нелепой и смешной. Она не выглядела такой раньше.

– Ты нанимаешь меня как гребца, и ничего больше.

На палубе я прочитал название корабля, написанное вдоль фальшборта:

«Чайка». Первый раз за долгое время я встретил корабль, имя которого подходит для моря.

За час до восхода солнца, когда «Чайка» выходила из бухты, все еще шел дождь.

Ее паруса были цвета тусклой серо-зеленой открытой осенней воды. Я находился внизу и не видел, ни как берега исчезали за завесой дождя, ни как взошло солнце.

На борту «Вайн-Ярда», корабля Чарпона, бывшего предтечей «Чайки», какую-то часть дня я греб веслом, которое было предвестником этого. Но сейчас не было никаких оков, никаких надсмотрщиков с нетерпеливыми цепами, а только трое мужчин, без сомнения сбежавших с других галер рабов-гребцов, по собственному желанию применявших свои навыки, которым их принудительно научили.

Я вспомнил, как на корабле Чарпона я играл в гребца, выжидая. Моя Сила была козырной картой в рукаве. Тогда я греб, развлекаясь, только ради игры, потому что знал, что в любой момент могу возобновить свою главную роль – роль бога-волшебника. Теперь я греб без надежды на это превращение. Моя Сила была как лев, посаженный на цепь. Я бы освободил ее, чтобы исцелить или защитить себя, это происходило непроизвольно. Я больше не собирался выпускать на свободу мои способности, господствовать над другими просто потому, что это было удобно мне и сохраняло мне монеты и труд. Если я чего-нибудь и боялся еще, то по-моему я боялся, что нарушу это решение. Тяжелая однообразная работа веслами натерла мне кровавые мозоли. В Бар-Айбитни я разнежился, и это горькое лекарство пойдет мне на пользу.

Мы покидали одну пустыню для другой, ибо море – это тоже пустыня. Кроме того, существуют пустыни души, даже более обширные, чем любое пространство мира с побелевшими костями. Я все еще находился в пустыне и буду оставаться в ней, пока не найду ответы на вопросы моей жизни, если вообще когда-нибудь они будут найдены. Величественный размах миндального ландшафта, свободного от комфорта, был совершенно пуст: колодцы дружбы, привязанности, любви, из которых пила человеческая душа, пересохли. Передо мной через весь простор маячила цель из белого камня: обиталище колдуньи – пусть даже в конце пустыни или просто на горизонте, с другой пустыней за ним, я не смогу рассмотреть ее, пока не дойду туда.