Текст книги "В поисках Белой ведьмы"

Мертвые лежали повсюду. Один Лайо остался жив, но он удрал. Я не мог его за это винить.

Я быстро осмотрел людей в черных плащах. Я даже нашел мешок «золота», проверил его и обнаружил, что он был полон камешков и медяшек, с которыми играют дети.

Внезапно ночь стала тихой, даже море сдержало свое дыхание. Затем к востоку и к западу от нас снова запели соловьи, четыре или пять из них, безразличные к битвам людей и имеющие на это полное право.

Сорем немного пришел в себя и с усилием сел, прислонившись спиной к можжевеловому дереву. Я не знал, каких возможностей они достигали после жреческой подготовки в храмах на южной окраине города. Мог ли он залечить свои собственные раны? Рана на руке, которую я ему нанес, еще кровоточила, рукав был алым от крови. Поразив последнего из носивших черные плащи своей силой, он и сам упал полумертвым. С некоторым удивлением я осознал, что не чувствую слабости, как раньше, когда я пользовался Силой для того, чтобы разоружать своих противников, а не для того, чтобы убивать их. Кажется, в гуманности я превзошел сам себя.

Я подошел к Сорему, а он сказал:

– Должно быть, какой-нибудь бог над нами смеется.

– Какой-нибудь бог всегда смеется. Одного того, что ты в них веришь, достаточно, чтобы они смеялись.

– Что теперь? – спросил он.

– Если можешь, залечи свою рану, если нет, то давай я это сделаю.

– Сможешь? – спросил он и чуть улыбнулся. Я видел, что он не может сам себе помочь, и, положив свою ладонь на его руку, стал смотреть, как затягивается и обновляется кожа, пока под ржавым от крови рукавом остался только крошечный голубоватый шрамик. Некоторое время он смотрел на него, а затем сказал:

– Признаю, что я только ученик, а Вазкор – мэтр среди магов. Но ты озадачил меня. Почему же ты не убил меня за такое количество золота? Конечно, им нельзя было доверять, но с такими талантами тебе нечего опасаться черных убийц. Спасибо за то, что помог, но почему ты это сделал? – Почему бы и нет? – спросил я. – Я не хочу твоей смерти. Не следовало и оценивать меня столь поспешно, как быка на рынке, и уж тем более фальшивыми деньгами.

– За мной могут охотиться и другие. Я задолжал Баснурмону свою жизнь.

Если не хочешь впутываться в придворные дела, лучше уйди и оставь меня.

– Считай, что я впутался. Сам ты едва ли сможешь отбиться от этих стервятников. А жрецы не научили тебя лечить раны?

– Кое-чему, – и он прикрыл глаза, затуманенные от слабости. – Но другому легче научиться. Ты же знаешь, что проще наносить вред, чем лечить.

Я положил руки ему на плечи и наполнил его целительной силой, чувствуя, как она изливается, не ослабляя меня.

Отношения между нами переменились. Он, как и я, увидел, что вражда двух коршунов, которые встретились в небе и считали, что их главное дело – борьба, обернулась дымом, который уже рассеялся.

Я показал ему мешок с фальшивым золотом.

– Ну, а теперь расскажи мне, кто такой этот подлец Баснурмон, почему он охотится за тобой и хочет сделать меня бесплатным простофилей?

– Да, – сказал он медленно, – это я должен тебе рассказать. – Чувствуя, как силы возвращаются к нему и немного удивляясь такому быстрому выздоровлению, он не сразу собрался с мыслями. Оплывающие факелы освещали опустевшее место дуэли и разбросанные трупы. Он посмотрел на них и сказал:

– Ты знаешь, что мой отец – император из династии Храгонов. Я зачат от его семени и ношу его титул, но нас ничего, кроме этого, не связывает. Он женился на моей матери, когда она была совсем юной. Она была его первой женой. Они состояли в двоюродном родстве, и оба принадлежали к династии Храгонов, но она была так же горда, как и он, а ему не нравилась ее гордость. Не нравится она ему и сейчас. После меня у них не было детей. Я думаю, это она позаботилась, чтобы не было. Потом он удалил ее и выбрал себе другую жену, чтобы сделать ее Императрицей Лилий. Она принадлежит не к королевскому роду, а к одному из жреческих семейств. Эта сука родила ему трех мальчиков. Сейчас он и с ней не живет, но она по-прежнему остается при нем, действуя как сводня, подбирая ему мальчиков и девочек, которые едва научились ходить. Из двух императриц моя мать – изгнанная жена – считается второй. Меня он лишил прав в пользу первого сына от своей второй жены, этот сын Баснурмон и считается наследником. Вот и камень преткновения. Весь город знает, что с обеих сторон – и по мужской и по женской линии – я чистокровный потомок Храгона, масрийского завоевателя. Баснурмон только по отцу считается Храгоном, его мать из семьи священников – не в счет. Он этим озабочен. Всю мою жизнь вокруг меня плетутся заговоры. В Цитадели среди джердов я в большей безопасности, чем в императорском Малиновом дворце. Предполагаю, что, услышав о нашей дуэли, Баснурмон тоже захотел сказать свое слово. Он думал, что сегодня ночью ему удастся навсегда от меня избавиться. Поле Льва – хорошо известное место дуэлей, и для его собак не составило труда найти меня здесь. А я был так глуп, что об этом даже не подумал.

– А если он узнает, что не избавился от тебя?

– Я не знаю, Вазкор. Он никогда не действовал столь открыто. Сегодня он многим рискнул, и ему не понравится, что он проиграл. А что касается императора, он опять посмотрит на это сквозь пальцы.

За нашими спинами послышалось бренчание сбруи и кольчуг, и между деревьев показались наездники с закрытыми масрийскими фонарями. Сорем улыбнулся.

– Судя по звуку, это Яшлом и еще кто-нибудь из моего джерда. Они опоздали на пару минут, если, конечно, это не за тобой. Как бы то ни было, нас в безопасности доставят в Цитадель.

Группа солдат натянула поводья, и первый из них позвал Сорема. Даже за шпионами следят шпионы, и эти солдаты должны были помешать людям Баснурмона, хотя, как заметил Сорем, они явились слишком поздно. Они осмотрели мертвых и подобрали своих. Капитан Яшлом привел белую лошадь Сорема, и он, вежливый и полный благодарности, предложил ее мне.

Я поблагодарил его и сказал, что не хочу нарушать масрийские законы и ездить на белой лошади, и добавил, что я вполне могу сам добраться до города и, как он мог заметить, в силах себя защитить. Мне к тому же не очень хотелось возвращаться домой в сопровождении военного эскорта, я слишком увяз в интригах и заговорах Небесного города, и мне это не понравилось.

Сорем кивнул, видимо, поняв мое решение. Он отвел меня с сторону и сказал:

– Я жив благодаря тебе. Мы встретились, как враги, но с этим покончено. Я не забуду, что ты сделал этой ночью. – Он протянул руку, которую я пожал на масрийский манер. Затем он вскочил на лошадь и уехал со своими людьми в Цитадель, к сомнительной безопасности. Завтра она услышит, эта синеглазая императрица, что он выжил благодаря мне.

Я не боялся, что из темноты появятся еще какие-нибудь враги, и, поднявшись вверх по склону к святилищу неизвестной богини, сел там, чтобы подумать. Мои мысли были достаточно бессвязны. Казалось, этот южный город вознамерился поймать меня и держать подальше от моей цели. Женщины, заговоры… С какой-то жестокой горечью я вспомнил верность людей Сорема, четверых погибших за него на поле, других, которые налетели на нас с напряженными, злыми лицами, готовые защищать его. Я вспомнил воинов из племени, даже тех, вместе с которыми я сражался на развалинах Эшкира и которые так быстро забыли меня. Я очень часто сознавал, что у меня не было человека, которому я мог бы довериться, да и сейчас нет. Акула Чарпон и Длинный Глаз мертвы, и даже Лайо, мой раб, сбежал.

Затем, посмотрев туда, где за полосой обрыва тонкой линией виднелся океан, я отложил свои размышления: там появился зеленый огонек, и вокруг него двигались тени. Ко мне кто-то шел.

Сила, мое оружие, наполняла меня. Я подобрал также короткий кинжал одного из убийц в черных плащах, и приготовил его. Вскоре я разглядел того, кто карабкался ко мне впереди всех, – это был Лайо.

Он поднял руку и крикнул мне на симейзском:

– Повелитель! Подождите, господин Вазкор! – Последние несколько ярдов он пробежал и бросился передо мной на землю. – Ваша Сила, – сказал он, – я испугался вашей Силы и убежал.

– Я думал, ты испугался четырнадцати человек с ножами.

– Нет, повелитель, – он поднял голову и посмотрел на меня. – Я видел, как вы убили их.

– Кого ты привел с собой?

– Хессеков, – сказал он. – Господин Вазкор, они были в зарослях и смотрели, что вы делаете. Они там сидели, пока не ушли джердиеры.

– Еще шпионы, – сказал я.

– Нет, повелитель, – сказал он.

Мне показалось, что он выглядел напуганным, но не мной и не наблюдателями, которые шли сейчас сюда вместе с ним, а чем-то менее материальным и более грозным, чем люди.

Остальные поднялись; их оказалось пятеро, с лампой, которая светила позади них, на что я не обратил внимания.

На алтарном камне лежали высохшие цветы, черные опиумные маки – их утащили с поля какого-нибудь купца. Энергией из пальцев я зажег это приношение, чтобы оглядеться.

Хессеки сразу остановились. Между ними пробежал быстрый шепоток, как шуршание листьев под дуновением ветра. Они не говорили ни на масрийском, ни на симейзском, ни на арго Бар-Айбитни, которым пользуются многие; они говорили на старом хессекском. Мне не нужен был и свет, чтобы увидеть, что это не рабы и не свободные уборщики мусора с причалов, это были полуизгнанники, обитатели Бит-Хесси на болоте.

Драные грязные одеяния, которые когда-то были зеленоватыми туниками немасрийского стиля, оставляли руки открытыми и на боках были зашнурованы веревками. На ржавых поясах с позеленевшими медными заклепками не было ножей – в соответствии с Законом, – зато на них висели странные смертоносные игрушки: рогатки, маленькие веревки с узелками, трубки и мешочки с камнями. Кроме того, на них не было никаких украшений, даже хессекских молельных четок из красных бусин, которые часто можно видеть в доках. Их длинные свалявшиеся волосы могли бы сломать деревянный гребень, если бы он когда-нибудь туда попал, что казалось очень смелым предположением. Их кожа была белого цвета, как у всех чистокровных хессеков, даже охотясь на болоте, они не загорали.

Я никогда не встречался с подобными им в городе – даже такой одежды я не видел. Одного из них я определенно встречал раньше, сначала в одежде матроса, а потом в ливрее моих слуг. Его я сразу узнал: Кай, человек, который видел, как я ходил по морю, который исчез из моего дома вместе с Лели, который оставил у моей двери окровавленную мертвую ворону.

Он подошел ко мне, встал на колени и коснулся лбом земли. В таком положении он спросил:

– Хозяин, вы помните Кая? Я был первым вашим свидетелем, и мне не поверили.

Было смешно слушать такую речь от человека, лежащего лицом вниз с задранным кверху задом. Я велел ему подняться и спросил, чего он хочет. – Служить вам. Позвольте служить вам. Вам грозит опасность. Если вы ищете укромное место, чтобы спрятаться, мы знаем такое.

Ему не надо было говорить мне где.

Запах опасности и беззакония исходил от этих людей, запах тревоги и религиозных предрассудков. Кай распространял обо мне легенды среди своего народа и прихватил с собой Лели как доказательство моей магической силы. Его раса, как и раса Длинного Глаза, привыкла к богам и, возможно, всегда ждала их.

Тогда я сделал то, о чем уже в течение некоторого времени думал, но отчего содрогнулся. Чтобы проверить его, я намеренно заглянул в его мысли. Я ненадолго заглядывал в мозг Лели, но тогда я был вооружен высокомерием, контакт был случайным и туманным. Теперь я лишь скользнул по поверхности внутреннего мира Кая, и этот чуждый мир обдал меня холодом. Проникновение в чужой мозг – не то путешествие, которое можно предпринимать часто или с большой охотой. Однако сделав это, я кое-что узнал.

На мгновение я стал Каем, я смотрел его глазами, и он видел во мне бога – бога, который был темнее темноты.

События выбили меня из колеи. Теперь ко мне подкралось чувство ужаса, которое я должен был как-то объяснить.

Я кивнул хессекам.

– Бит-Хесси, – сказал я. – Давайте посетим этот ваш город вне закона.

Их зеленый фонарь освещал обрыв у моря, в воду сбегали крутые ступеньки. Здесь стояли остатки сторожевой башни, но ее маяк давно уже не горел, а к полусгнившему пирсу были причалены две призрачные лодки, хессекские суда без парусов, сплетенные из толстых стеблей высоких болотных тростников. Весла отдыхали в уключинах из зазубренного черного дерева, их лопасти были обернуты тряпками.

Трое из пяти хессеков забрались в ближайшую лодку, Кай и еще один человек взяли весла в другой и предложили мне пассажирское место. После этого Лайо кинулся бежать вверх по склону. Я велел им его не трогать, и они послушались. Его присутствие не было необходимым, его трусость выводила меня из себя.

Через несколько секунд папирусная лодка отошла на веслах от берега в черноту океана.

На протяжении трех четвертей мили хессеки держали курс прямо в море.

Луны не было, и жидкая чернота была почти абсолютной, если не считать сияния серебряного тумана сзади слева, там, где остался на берегу город и порт. На нашем пути не лежало ничего, кроме двух галер, стоявших на якоре за пределами порта. Они, наверное, не успели войти в порт до захода солнца, а на закате таможенные ворота закрывались. Они были мертвенно тихи, как все корабли по ночам, только красные сигнальные огни плясали на палубе и отражались в море. Хессекские лодки прошли между ними, и никто нас не окликнул. Чужие в своей родной стране, хессеки научились крайней осторожности.

Дальше к западу береговая линия пряталась в складках туманной ночи, а огоньки, разбросанные там, поредели, и было непонятно, чьи они. Наконец, вокруг нас ничего не стало видно, кроме слабо светящегося моря, которое с одной стороны поглощалось бесформенным берегом.

Потом океанский соленый запах сменился чем-то еще более соленым и менее приятным – вонью болота.

Лодки разом повернули к берегу. Вода стала густой и соскальзывала с весел в суп из водорослей. Вскоре перед нами открылись заросли тростника, неестественно освещенные фосфорическим сиянием почвы. Течение поворачивало в сторону, ведя море и хессекскую лодку в извилистую дельту, которая медленно сужалась в черные-черные каналы. По обеим сторонам протянулось болото Бит-Хесси, которое, по сути, было продуктом чего-то более старого – пережиток, оставшийся на земле от молодости нашего мира.

Скорее трясина, чем болото, лишенное звуков, обычно издаваемых ночными птицами и мелкой водяной живностью, оно, однако, непрерывно шуршало. Это осторожное бумажное шуршание, напомнившее мне о движении огромных крыльев рептилий в воздухе и царапаниях рептилий снизу, было, без сомнения, не чем иным, как шелестом огромных тростников и покрытых колючками листьев. Там, однако, были и насекомые, производившие несмолкаемый шум. С глиняных отмелей, где росли деревья, внезапно послышалось липкое бульканье больших пузырей.

Сначала я решил, что эти деревья – пальмы, но они больше были похожи на доисторические папоротники. В слабом фосфорическом мерцании их волокнистые стебли возносили в невидимую высь огромные зонтики листвы.

– Кай, – сказал я.

Он взглянул на меня поверх весел.

– Повелитель?

– Птиц нет, Кай. А я слышал, что Бит-Хесси охотится здесь для пропитания.

– Птицы дальше к востоку, повелитель. Ближе к Новому городу. Когда надо, хессек охотится там.

Что-то плюхнулось в воду впереди нас и проплыло вдоль борта – по воде пошли густые, как в патоке, волны. Сразу под поверхностью воды, тускло сияя собственным светом, проплыло ящерообразное чудовище, то ли аллигатор, то ли дурной сон.

– Это болото старое, – сказал я.

Кай улыбнулся чарующей улыбкой, слегка угрожающей, в соответствии с обстоятельствами.

– Старое, как хессек.

– А это насколько старо?

– Старое, как тьма, – сказал он.

Другой человек, прислушиваясь к нашему разговору, смотрел на меня пустыми яркими глазами.

– Кай, – сказал я.

– Да, повелитель.

– Назови меня моим настоящим именем. Он посмотрел на меня и сказал:

– Мы осторожны с именами.

– Все-таки, – сказал я. – Вы воображаете, что я – ваш черный не-бог древней веры. – Мне не хотелось опять проникать ни в череп Кая, ни в любой другой, но после последнего контакта мой мозг был еще очень чувствителен, а образы, всплывшие на поверхность, необычайно яркими. – Вы называете его Пастырем Мух, не так ли? – Кай опустил глаза, второй мужчина смотрел не отрываясь; оба продолжали грести, как будто их руки двигались независимо от них. – Он повелитель мух, крадущихся созданий и крылатых ползающих созданий, могильной темноты и червей. Вот кому вы поклоняетесь в своем болоте.

– Там всегда темно, – пробормотал Кай ритуальную фразу.

– Шайтхун, – сказал я наугад, и лица застыли над напряженно работающими руками. – Шайтхун, Пастырь Мух.

Они молчали. Огромные деревья скользили мимо нас, жужжали и кусались насекомые. Заросли тростников, каждый из них толщиной в руку человека или даже толще, росли прямо в протоке, и лодке приходилось проталкиваться сквозь них, и метелки из зеленой бронзы, которые здесь считались камышами, гремели, как ржавое железо.

– Если я Шайтхун, конечно, мне позволено произносить свое собственное имя. Но почему я должен быть Шайтхуном? Если я бог, то почему не Масри? – сказал я Каю, вспоминая, что он назвал меня, когда увидел, как я в языках пламени иду по океану, Масри, Масримасом, богом завоевателей.

– Ты зажигаешь огонь и оставляешь его без прикрытия.

Я подумал: «Это правда». Ни один масриец не зажжет лампу без колпака и даже костер в поле без какого-нибудь прикрытия и обращения к богу, не говоря уже о том, чтобы зажечь приношение с алтаря какой-то цветочной богини. Может, это глупо, но люди думают, что их Масримас этого бы не сделал.

– Тогда почему не Хессу, – спросил я Кая, – ваш морской бог?

– Хессу нет больше. Его вышиб Масримас.

– У тебя на все есть ответы, – сказал я Каю. – Значит, я Шайтхун?

– Это должно быть доказано.

Внезапно камыши расступились. Впереди лежала открытая протока, расширяющаяся в лагуну неправильной формы, с трех сторон ее окружали топи, а на западе, примерно в четверти мили от нас, стоял над соленым озером мыс какого-то серовато-белого цвета – остатки верфи и причалов старого города. Когда мы приблизились к берегу, за изогнутой косой появился остов корабля; судно, не похожее на галеры завоевателей, узкое, напоминающее змею, а сейчас позеленевшее и тонущее в иле. Позади мертвого корабля протянулась улица рухляди, шпангоуты и косы от бесчисленных корпусов старых гниющих кораблей, над ними звенели плакучие ивы. Казалось, здесь была хорошая торговля до того, как порт затянуло илом. С этого морского кладбища на землю вели ступени, забитые скользкими водорослями.

Зеленый фонарь, все это время погашенный, был снова зажжен. Лодки причалили к ступеням, их втащили на берег и спрятали в густой поросли. Кай с лампой вел меня вверх по ступеням.

Свет лампы выхватывал из темноты полуразрушенные черные булыжные стены со слепыми проемами окон. В амбразурах под разбитыми островерхими крышами мелькали летучие мыши.

Среди руин тропа ныряла вниз, и к вони болота начал неожиданно примешиваться запах угольного дыма. Извилистая улица с домами, верхние этажи которых соединялись над головой, оказалась тоннелем, и мы вошли в его непроглядную грязь.

Внезапно лампа осветила белую крысу, которая, застыв, глядела на нас, и я вспомнил прозвище, которое Бар-Айбитни дал этому месту: Крысиная нора.

Место, по которому мы шли, походило на большую запущенную кроличью нору. Местами зловоние напоминало лисье логово. То тут, то там тоннель выходил под открытое небо и над ним нависали руины опустевшего города или перекрученные стволы гигантских деревьев; чаще дорога ныряла под кирпичные перекрытия или в подземные ходы – этот кишечник большого города, где продырявленные глинистые стены были заделаны камнями. В темноте вились каналы со стоячей соленой водой и повсюду торчали корни растений. И в этом невообразимо гнусном месте жили люди.

На грязных стенах толпились тени и проваливались в открытые рты узких входов; виднелись пещеры – бывшие погреба, и комнаты, вырытые в топкой почве болота. Не кролики и не лисы. Скорее, термиты. Термиты, которые умели добывать огонь и оставляли его гореть открытым в глиняных горшках у «дверей» своих мрачных лачуг. Я никогда не видел такой деградации или такой мрачной эксцентричности. Хессеки действительно забрались в землю, как преследуемые звери.

Бледный огонь освещал бледные лица. К мужчинам, которых я там видел, я бы ни за что не повернулся спиной, а что касается женщин, то я бы лучше лег с волчицей, чем с какой-нибудь из них.

На выступе стены я заметил ребенка, одна нога которого была поражена гангреной, но он не плакал и не жаловался, а только смотрел на меня с ненавистью, которую, должно быть, всосал с молоком матери. Наверное, сюда приводили пленных масрийцев; в конце концов дети и меня могли посчитать пленным, да я некоторым образом и был пленником. Я шагнул к ребенку, охваченный порывом вылечить его, несмотря на все отвращение к этой дыре. На секунду я подумал было, что он как-то странно улыбается, но тут же желтые зубы сомкнулись на моем запястье.

Закричал Кай – и другие четверо хессеков тоже заорали.

Ребенок скалился на меня, как хорек, и я подумал, что он пьет мою кровь. Я трижды ударил его по голове, прежде чем он выпустил мою руку и упал, вытаращив глаза; его рот был в крови. Затем я положил ладонь на его ногу, выше гноящейся раны, но целительной силы во мне не было.

Очевидно отвращение вытеснило милосердную часть моих колдовских сил, но не для меня, так как я тотчас же вылечился от раны, нанесенной мне ребенком, а для других. Я мог бы убить бедного звереныша.

Хессеки погрузились в молчание. Я махнул Каю рукой, чтобы он шел дальше, но спросил, куда он меня ведет.

– Недалеко, – ответил он. – В место, священное для нас. Ребенку предстоит умереть, повелитель?

– Он и так уже почти мертв. Объясни, что это за святое место?

– Могила, – сказал он так естественно, как другой сказал бы: «Дом моего соседа».

Больше я не заглядывал в его мысли; его смятение уменьшилось до простой нерешительности, и хотя раньше я не чувствовал беспокойства, будучи, как мне казалось, непобедимым, темнота, вонь и несчастный вид здешних мест вдруг страшно опротивели мне.

Минуты три спустя мы добрались до нужного места.

Тропа выходила к хессекскому кладбищу, когда-то единственному в старом городе. Ворота из украшенного орнаментом ржавого металла открывали вход в каменный коридор, местами освещенный незакрытыми факелами, горящими бледно-желтым пламенем. Конец коридора был перекрыт двойными дверями из меди, рассыпавшейся от старости в голубоватую пыль, за ними – прямоугольный ритуальный зал для похорон, завешанный драпировками из древнего паутинного шелка. У дальней стены этого уютного гнездышка стояли три скамьи из камня, украшенного завитками, на них в живописном беспорядке лежали позеленевшие человеческие кости.

В благоуханном доме смерти появляться обычно не очень весело.

– Кай, – сказал я, – это не похоже на укромное место, где я хотел бы поселиться.

– Прошу терпения, мой повелитель, – сказал Кай.

Он раздвинул хрупкие занавеси, за ними открылась еще одна комната, тоже освещенная факелами, но совершенно пустая.

Я прошел в эту комнату, и занавеси сдвинулись за моей спиной, оставив меня одного.

Одновременно в дальнем конце комнаты открылась потайная дверь. Эшкорекская уловка. Но в дверях появилось нечто, заставившее меня забыть об Эшкореке.

Первой двигалась фигура в черном – человек на четвереньках, – его голова была, как у зверя, опущена вниз, на шее – ошейник. За ним, держа поводок, шел другой, тоже в черном, но во весь рост; его лицо было украшено узорами, как мне показалось, из граненых изумрудных бусин. Последней шла женщина.

В ее волнистых волосах извивались гадюки – украшение из полированной бронзы, имевшее достаточно натуральный вид, а в дрожащем свете – и слишком натуральный. Казалось, змеи шевелятся. На женщине было платье из очень тонкого льняного полотна, свет факелов проникал сквозь пего, как сквозь воду, освещая ее серебристое тело. Пояс на талии, украшенный зелеными и алыми драгоценными камнями.

Она остановилась, закрыла лицо руками и склонилась передо мной. На ней не было ни покрывала, ни косметики. Когда она подняла глаза, я узнал ее.

Это была Лели.