Текст книги "В поисках Белой ведьмы"

Заметив в дверях маму, я пошел к ней. Ее лицо было закрыто маской из золота и зеленых драгоценных камней. Я никогда не видел ее без маски. Тем не менее, несмотря ни на что, она была моим прибежищем, а я – ее, если такое доступно пониманию пятилетнего ребенка. Свет, льющийся из окна особняка, разбудил меня, а ласка ее рук во сне была похожа на прикосновение Рессаверн.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КОЛДУНЬЯ

Утро застало меня идущим через лесистую долину к подножию горы. Вилла, спрятанная среди деревьев, осталась далеко позади. Вспугнутая мной птица с длинной шеей взвилась из воды, поднимая крыльями ветерок. Она пила у кромки разбитого льда, не обращая внимания на весь мир, никакие бедствия или мечты не беспокоили ее.

Рессаверн не оставила ни следов на снегу, ни вообще каких-либо отпечатков проворных и красивых обнаженных ног. Она левитировала, чтобы обмануть меня, как обманула меня в тусклом свете свечей и заставила забыть, что она ведьма, а уже потом женщина. Я не был готов к бешеной атаке ее Силы, с которой она очаровала меня. Но ужас заставил ее предать меня, и он же доказал, что она не верила мне, когда ставила мою Силу, по крайней мере, рядом с Силой Карраказ.

Однако ей стоило бы еще поучиться. Мне не нужны были ее следы, я был независим. Я вспомнил о мраморном городе на горном склоне, о котором она случайно обмолвилась. Представив его на мгновение, я понял, что этот город был убежищем колдуньи.

Я шел по земле, пробираясь между деревьями. Ничто меня не тревожило: меня можно было увидеть только с высоты птичьего полета, да и то вряд ли. Во мне все еще оставалось достаточно от лесного человека, чтобы подойти к горе, хотя я был убежден, что она наблюдает за мной.

Свою сумку я оставил на вилле открытой, так чтобы была видна маска и чтобы всякому было понятно, что происходит.

Теперь я опять вспомнил свой сон – изображение моего отца, которое никогда не было отчетливым. Однако это было не так уж странно. Ни один мужчина, ни одна женщина, знавшие его и встреченные мной, не сказали о нем доброго слова. Они боялись и ненавидели его. В Эшкореке я сам успел убедиться в этом: страх и ненависть они выплескивали на меня только потому, что я его семя. Так много яда не может попасть кому-либо в уши без того, чтобы не оставить следа. В самом деле, было бы странно, если бы где-то в глубине души я не заинтересовался, был ли он на самом деле царственным отцом, как я воображал и каким, в конце концов, увидел его во сне. Огорчения, возникающие в результате воспоминаний о нем, больше не тревожили меня. Я перестал считать его кумиром моей жизни. Я поклялся убить ее, однако, эта страсть недолго пылала во мне, чтобы претворить ее в жизнь, и мне совсем не хотелось упрекать мою поникшую месть. Умерли ли эти чувства вместе с моей юностью в Бар-Айбитни, уничтоженные чумой, террором и воскрешением из мертвых? Или просто потому, что я стал думать о своем отце меньше?

И вновь вернулась мысль: не был ли этот сон делом рук ведьмы?

Я сам наколдовал его ложные образы – тень, что поднялась от костра, моего призрачного проводника в эшкорекской крепости, и силу, толкнувшую меня в битву Эттука – все это перегибы моего собственного воображения. И в Бит-Хесси, в кругу зверей, его тень вызвали буйные приступы окружавших меня людей.

Идя по долине, я досконально изучал то, что осталось у меня в памяти, ища Вазкора из Эзланна внутри себя. Но его там больше не было. Его некий ментальный огонь оставался во мне, чтобы обмануть меня однажды, но теперь он тоже потух.

Я вспомнил пещеру и ту ночь, когда выслеживал эшкирских всадников. Тогда мне приснились смертоносная вода и лезвия ножей, и, проснувшись, я сказал: «Я убью ее». Это была его последняя мысль, бесполезная, запутанная, неважная. То, что он оставил мне в наследство, было мечом, который он уже не мог поднять, а я не имел права направить его на него. Кого бы я ни убил или ни пощадил за время моего пребывания на этой земле, это мое дело и ничье больше. Говорят, что плакать у моря – неудачное решение: океан и без того достаточно соленый. Несомненно, у каждого хватает своих проблем, чтобы взваливать себе на плечи еще и чужие. Так послание, или, иными словами, видение моего железного отца привело меня к истине.

В пути мне никто не встретился. Один раз на снегу попались следы лисицы. Там, где среди деревьев начинался безлесый подъем Белой горы, я нашел серебряный женский браслет, висящий на кусте, как насмешка, а может он был просто случайно обронен.

Вверх по этой стороне горы вела тропинка. Я решил следовать по ней, потому что она казалась протоптанной множеством ног и без сомнения ведет прямо к убежищу колдуньи. Около часа я упорно карабкался вверх по гладкому склону, пробираясь между деревьями. Наконец, я понял, что карабкаюсь слишком долго, а ландшафт не меняется.

И здесь не обошлось без волшебства. Я отбросил посторонние мысли и внимательно посмотрел вокруг: я все еще находился у подножия горы. Ярдов через двадцать тропа повела меня по кругу, или вверх и вниз, что в принципе одно и то же. Они хотели направить меня по ложному пути, как какого-нибудь крестьянина, и запутали, потому что я был слишком самоуверен и невнимателен. Но больше этого не будет. Сойдя с тропы, я пошел прямо через скалы. Спустя несколько минут я выбрался из лесов и попал на высокогорную равнину. Оглянувшись, я окинул взглядом долину, со всех сторон окруженную острыми скалами, сверкающую бледность моря, серебристые облака, поднимающиеся над ними, как пар над кипящим котлом.

Я держался настороже. Раз я заметил символ, нарисованный палкой на снегу: это был колдовской знак, предназначенный для помрачения сознания. Я смешал снег с грязью, прежде чем отправиться дальше.

В конце концов я приблизился к стене из синевато-серого камня. Железная дверь в стене была инкрустирована полудрагоценными камнями. Дверь выглядела довольно нелепо, чтобы я принял ее за проход. Еще одна причуда Сгинувшей Расы: дверь из железа, и ни петель, ни засова, ни кольца, ни ручки, чтобы ухватиться.

Этим путем бежала от меня Рессаверн?

Внутренним взором я увидел, как ее белая рука с нефритовым браслетом ложится на кварцевую панель на двери. Когда я поместил свои пальцы туда, дверь заскользила в сторону, в каменную стену.

За этой дверью была другая – из черной сосны, а за ней – горный город богини.

На мгновение мне показали какие-то развалины: упавшие колонны, разбитая черепица, пустые дворы руин. Но я неумолимо отодвинул в сторону эту иллюзию, и мираж расплылся в воздухе как туман, открывая за собой реальность.

В городе была одна центральная улица сорока футов шириной, прямая как линейка. Она бежала около полумили вверх по склону горы и представляла собой восхитительное зрелище: дорога была вымощена зеленоватыми и черными плитами, расположенными в шахматном порядке. Снег с этой мостовой был счищен, а может, ему просто не позволено было ложиться на нее. Вдали дорога сходилась в точку – идеальное воплощение математической перспективы, – и над этой точкой возвышался дворец, состоящий из ступенек и колонн и множества крыш, поднимавшихся одна над другой. В какой-нибудь масрийской пьесе в момент, когда я увидел это, забили бы в барабаны: здесь была цитадель Карраказ.

На другой стороне улицы с нефритово-черной мостовой поднимались по-королевски роскошные особняки, иной раз наклоняясь под любыми доставляющими удовольствие углами, словно это был макет города, сделанный для забавы королевского ребенка.

И молчаливым город был тоже как макет. Можно было подумать, что он мертв, как Каиниум, но я чувствовал здесь тайное присутствие лекторрас, их любопытство и даже нечто большее – какой-то неясный и непризнанный испуг. Футах в двух от дороги располагался сухой фонтан – ревущий дракон с открытой пастью. Когда я ступил на мостовую, ледяной намордник дракона треснул, и зеленая вода хлынула в бассейн. В следующую секунду вода приобрела цвет крови. Выходит, они еще не сдались. Я прошел мимо и направился вверх по улице, ни разу больше не взглянув на фонтан, потому что за всем этим чувствовались лекторрас, а этот трюк превращения воды в кровь был очень старым.

Дальше мне попались змеи, ползающие по мостовой, огненное озеро и непроходимая пропасть, зиявшая на мили вниз – все эти иллюзии я перешагивал, не обращая на них внимание, ибо они были неизобретательны. Но когда в высокой башни сорвался орел, чтобы ударить прямо мне в глаза, признаюсь, я наклонил голову. Тогда я произнес, растворяя в воздухе бьющие перья и нацеленный в лицо клюв: «Этот удар ваш, дети мои».

Где-то на середине пути от одного из дворцовых порогов сорвался снежный лев с серым замшелым телом, черной гривой и глазами, горящими так, будто вопреки холоду в нем пылал летний жар. Он был самым настоящим в этом месте пространства, хотя, возможно, и каким-то более причудливым по замыслу Потерянной Расы, чем естественный обитатель западных земель. После столетия или двух скитания в этом изменчивом климате, он приобрел зимний мех, как лисица или ласка.

Для меня было странным противостоять ему. Любое его нападение будет отскакивать от моих невидимых доспехов. В дни моей юности, проведенной в крарле, я считал льва ценной добычей, и с большим желанием охотился на него. Чтобы доказать ему и себе, кто из нас лучше, я не раз втыкал копье или нож в его голову и носил его шкуру как накидку поверх своей одежды. Теперь потребности, защита, соперничество больше ничего не значили. Я задержал на нем взгляд, любуясь им скорее таким, какой он есть сам по себе, а не чем мог бы стать для меня.

Он хлестал хвостом бока, а ноздри и глаза говорили ему, что я не был ни его врагом, ни легкой добычей. Когда я приблизился, он перегородил мне путь, вытянув переднюю лапу, словно останавливая. Я повернулся и посмотрел ему в глаза, и он убрал лапу, которая выглядела достаточно тяжелой, чтобы размозжить человеческий череп. Он ушел с дороги и с минуту смотрел мне вслед, затем я оглянулся через плечо, и он исчез.

После того никаких миражей или зверей больше не было. Последний дворец светился передо мной. Круглые столбы были опоясаны бронзовыми обручами, а когда я подошел ближе, то увидел розовые кусты на клумбе перед лестницей. Вся клумба цвела. Темно-красные цветы и темно-зеленые листья и шипы были неподвластны времени, как апельсиновые фрукты и цветы в той комнате, где я отдыхал с Рессаверн.

Рессаверн, та, что бежала от меня, страшась колдуньи и думая, что я слабее Силой и не смогу защитить ее от гнева какой-то сучки.

Ну, что ж, посмотрим и выясним, мы трое.

Но сначала было трое других. Я не сразу увидел их на ступенях: белое на белом, мрамор, тела, волосы и белые бархатные одежды. Но я уловил внезапный блеск мечей.

Ближайшим был Мазлек, мой проводник до Каиниума, перешедший широкую реку, опираясь на мое плечо. Двое других были молодой человек восемнадцати лет и девушка в мужской тунике, брюках и обуви и, как воин, с мужским мечом наготове. Белый котенок резвился среди роз, что-то пробуждая в моей памяти. Эту девушку я встретил в старом городе, а котенок сидел у нее на плече. Сейчас она была само спокойствие и уверенно окликнула меня:

– Поворачивай назад, Зерван. Разве лев не был достаточным предупреждением?

Мазлек сошел со ступени на мостовую. Небрежно играя мечом, он произнес:

– Мечи – это только символы. Но мы используем все средства, чтобы заставить тебя уйти. Мы – Динал, Солор и я.

– Конечно, – сказал я, – вы же охрана богини.

– О, – произнес он, – признаюсь, самозваная. Она в нас не нуждается, но это стало своего рода обычаем среди нас еще с тех пор, когда мы были совсем юнцами. Так же как мы переняли от нее моду на нефритовый камешек во лбу, а наши младшие, в свою очередь, скопировали это с нас. А как еще мы могли показать, что почитаем богиню, которая отказывается от почитания? Игра в ее охрану казалась нам хорошей затеей. Мы предлагали себя в качестве оружия, хотя и хлипкого. И мы взяли себе имена трех капитанов Эзланна, однажды служивших ей, более старые варианты их имен, как их звал бы ее народ.

– Был ли один из трех охранников тоже женщиной?

– Конечно, нет. Но Солор, поверь мне на слово, ни в чем не уступит нам. Не надо недооценивать ее.

Я сказал:

– Я мог бы убить вас троих за три секунды.

Он поднял брови:

– Почему так долго?

– У тебя хорошее чувство юмора, – сказал я. – Живи и наслаждайся им.

Уйди с моего пути.

Но эта девушка, Солор, опять обратилась ко мне.

– Тогда убей нас. Давай, ну же.

Она была красива. Не такая, как Рессаверн, но все же достаточно красива. Я вспомнил, как вглядывался в это лицо в разрушенном городе и не предполагал, что встречу еще прекраснее.

Я не хотел причинять им вреда, а уж тем более убивать их.

Они знали это.

Мазлек сказал:

– Мы только символы, как и наши мечи, и лев. Короче говоря, Карраказ умоляет тебя уйти отсюда. Оставить ее в покое. И самому успокоиться. – Умоляет? Что-то новое, я раньше этого не слышал. Карраказ умоляет меня – колдунья, богиня, Джавховтрикс. Может быть, на коленях? Тогда пусть выйдет и опуститься передо мной на колени, чтобы я мог увидеть, как она это делает.

Синяя тучка сама поднялась над горой, накрывая тенью улицу.

Я направился к Мазлеку, его меч сразу же взлетел, и молния сверкнула с его острия. Меч со свистом распорол воздух, пройдя мимо меня, и ударился о мой невидимый щит, о котором теперь мне не надо было заботиться – он мгновенно отвечал за меня сам.

Мазлек отпрыгнул назад, его меч описал яркую металлическую дугу. Больше он не целился в меня, но и не выглядел ни испуганным, ни даже удивленным. Он знал, что он мне не ровня, и от этого их заслон превращался в дурацкую затею.

Я понимал, что меня не достать ни ему, ни другим, но тем не менее он был передо мной. Даже девушка была решительно настроена, судя по ее сжатым губам и гибкости ее запястья. Я собирался не разделываться с ними, только успокоить.

Я послал в Мазлека разряд, развернувший его и опрокинувший на спину.

Двое других выбросили электрические лучи, но я отвел их в сторону и уложил своих противников. Котенок выглянул поверх розовых лепестков и зашипел на меня, но девушка Солор совсем не пострадала. Эти трое казались скорее спящими, чем поверженными воинами. Затем я представил ход ее рассуждений, ход рассуждений ведьмы. Она послала их, чтобы испытать, насколько велика моя обида. Я вывел из строя ее охрану, но не убил их, это успокоит ее. Наверно.

Я поднял глаза и увидел Рессаверн, стоящую выше на ступеньках.

На ней также было надето мужское платье, как и на девушке с котенком, но оно было из черной шерсти, и в руках не было меча.

Она встретила меня холодно, словно между нами никогда ничего не было, даже ни единого слова.

– Теперь между тобой и Карраказ только я, – произнесла она.

– Опасная преграда, – сказал я, не приняв ее всерьез. «Она помнит все, – думал я, – и не станет вмешиваться».

– Нет, – сказала она, – я здесь, чтобы помешать тебе, и намерена это сделать. Я более одаренная, чем другие.

– Как же она ценит тебя, эта вонючая кошка, – сказал я, – если высылает тебя против меня.

Это было последнее мгновение, когда она была моей Рессаверн. Затем она вспыхнула, как свеча. Огонь Силы отделился от нее, как стая горящих птиц, и, прорвав мой щит, ударил.

Я не ожидал от нее такой Силы, несмотря на ее хитрость, несмотря на ее внешность, которая могла бы и насторожить меня.

Удар был достаточно сильным, чтобы пошатнуть меня, воздух затрещал от этого разряда. Я понял, что эта леди знает свое дело и может уложить меня, если я не уложу ее первым. Но мне не хотелось возвращать ей удар. Хотя ни она, ни я, потомки Карраказ, не могли умереть, и каждый из нас знал об этом.

Еще раз огонь, шипя, вырвался от нее. Я блокировал его и послал свой собственный разряд, перебежав под его прикрытием вверх по лестнице ближе к ней. Как ее Сила ослабляла мою, так моя должна была ослабить ее. Казалось, что она почувствовала этот удар, я даже не сомневался, и пока она не оправилась, я схватил ее и прижал к себе. Хотя ее психическая сила могла успешно соперничать с моей, физически она была совсем не ровня мне. Я искал ее глаза, в которых то вздымалась, то опадала ее Сила.

– Рессаверн, – сказал я, – вспомни меня. Рессаверн, прекрати биться со мной.

– А ты прекрати биться со мной, – ответила она. Ее голос был холоднейшим, какой я когда-либо слышал, и самым безутешным.

– Ты не можешь убить меня, – сказал я, – а я не могу убить тебя. Даже если бы мы оба захотели этого. А если ты увидишь меня мертвым хотя бы на час, возрадуешься ли ты? Тогда сделай это.

– Ты прав, я не смогла. Но я прошу тебя…

– Я пойду к ней, – сказал я, – и ни угрозы, ни твои мольбы не остановят меня.

Она улыбнулась и сказала, как однажды сказала мне другая женщина:

– Я так мало значу для тебя.

– Ты для меня конец света и сердце моей жизни. Но это началось еще до меня, еще тогда, когда я был в ее чреве.

Она освободилась от меня.

– Тогда, вот там – дверь, – сказала она мне. – Если я не могу помешать тебе, значит, не могу.

Я отвернулся от нее и посмотрел на верх лестницы, где находился украшенный колоннадой портик. Ее сопротивление внезапно испарилось, как это иногда случается в трудной битве, когда она уже проиграна. Я больше не думал об этом.

Я не лгал. Я любил ее и решил твердо, что она будет моей, но в этот момент только эта лестница и эта дверь имели для меня значение. Слабый толчок в мой бок напомнил мне, что я не один, и холод зимы вдруг проник в мои внутренности.

– Рессаверн, – сказал я, хотя, помню, и не взглянул на нее: мой взгляд был прикован к двери, – если у тебя есть какие-либо дела, ради которых ты должна позабыть обо мне, то не стесняйся. Надеюсь, ты оставишь меня на некоторое время. И еще, верь в меня.

Она не ответила, и я, не взглянув на нее, пошел вверх по лестнице, стараясь соразмерить шаг с биением сердца. Затем я вошел в портик.

Я плыл сквозь тяжелое море ужаса, но ничто не могло вытолкнуть меня из него.

Зал был очень высокий и мрачный. Я не особо смотрел по сторонам: на его размеры, форму или обстановку. Только один трон из слоновой кости и нефрита был поставлен так, что противостоял каждому, кто, как и я, входил через эту дверь.

Я остановился и посмотрел на трон, и страх пронзил меня до мозга костей, как побитого трехили четырехлетнего мальчишку, которого притащили к жрецу племени для дальнейшего наказания. Затем все прошло, и во мне осталась только пустая неподвижность и тишина.

Та, что, окутанная вуалью, неподвижно сидела на тропе из слоновой кости, непосредственная как земля, как воздух, как мое будущее, была колдунья. Была Карраказ, моя мать.

Я не мог разглядеть ее лица.

Я пришел издалека и прошел через многое, но до сих пор еще не смог увидеть Ее.

Я стоял так, приросший к полу, и глазел на то, чего не мог увидеть.

Она заговорила со мной.

– Последний долг, Зерван. Не подходи ближе.

– Я тебе ничем не обязан, – сказал я. Затем, собравшись с духом, я произнес:

– Ничем, матушка.

Ее голос был как туман. Он плыл скорее в моей голове, чем в комнате, где мои голос звучал, отдаваясь эхом.

– Чего ты хочешь от меня? – спросила она.

Я рассмеялся, если можно было назвать смехом какой то глупый шум, который ничего не значил.

– Да, допустим, что я должен кое-чего хотеть, или мне не следовало находиться здесь? Ты встревожена, матушка, что обнаружила меня здесь. Ты вообразила, что надежно оставила сына в северных землях, в той палатке Эттука.

– И однажды ты возжелал убить меня, – сказала она, – но, надеюсь, ты понял, что не можешь сделать этого. Что еще? Между нами нет ни любви, ни родственных чувств, ни притязаний.

Все правда. Я не мог убить ее, не мог отомстить за отца и больше не намерен был пытаться. Какие вопросы я мог бы задать ей, чтобы она с хитростью не уклонилась от ответов? Да и что я мог требовать от нее? Я врос в мою Силу и мог бы добыть себе, как сказала Рессаверн, и богатство и королевство. А что касается Рессаверн, я мог бы попытаться увести ее со мной, а если бы она не хотела, я не стал бы ее неволить. Она не была женщиной, которого я мог просто взять Силой. Она была такая же, как я. Так, чего же, в конце концов, я хочу здесь от этой ведьмы-богини? Однако, я не повернулся, чтобы уйти.

– Я требую, чтобы ты рассказала мне, – сказал я, – что произошло между тобой и моим отцом. Понимаешь, мне хотелось бы выяснить.

– Я охотно покажу тебе, в твоем уме, что произошло между Вазкором и Карраказ. Но ты не поверишь, что все так и было, как я показываю.

– Может быть, и нет. Но ближе к делу. Я буду судить вас, леди. Даже этот обман сумеет открыть мне те события, которые вы пытаетесь утаить от меня.

Я знал, что это означало, что я должен позволить ей проникнуть в мой мозг, но это как раз меньше всего беспокоило меня, да и контакт не казался отвратительным. Пусть войдет и посмотрит, каково жилище, посмотрит на все те хитрые приемы волшебства, которые могли стоять против нее, увидит, что теперь я настороже и готов сражаться. Пусть увидит, что я прекрасно обхожусь и без нее.

Она вошла туда. Она представила мне свою историю, свою жизнь с Вазкором, которая не была долгой, даже меньше года, но она носила шрам от этой жизни, шрам, оставленный отцом на ее чувствах, такой же, каким он отмечал у других тела.

Несмотря на мою собственную переоценку, увидеть истинное лицо Вазкора было для меня тяжелее, чем я думал. Он не был похож на моего бога или проводника. Полная противоположность мне самому. В нем не было пыла, жажды жизни, только безжалостное стремление обладать, которое не доставляло ему удовольствия в обладании. Он бы стал издеваться над моим образом жизни, он бы искорежил меня во мне, если бы смог. Она не лгала мне. Я понял это в какое-то мгновение, полное ее женской боли, и понял, что грубость и откровенность этой истории доказывают ее подлинность. Да, он был мужчиной, императором, волшебником. Его гений волновал меня и тогда, и сейчас. Хотел бы я через годы вернуться назад к нему, чтобы узнать его. Я жалею его, своего отца, зачавшего меня в хладнокровном сексе, без любви. Я жалею и уважаю его.

Он поднялся из черни, Черный Волк Эзланна, побочный сын девушки из племени Темных людей и какого-то господина из города, и обманом пробрался в благородные ряды Золотых Масок при помощи предательства, жестокости и колдовства. Он, колдун-самоучка, задумал создать империю, достойную себя. Он убирал всех и вся, что стояло на его пути. И когда там появилась Карраказ, он решил сделать из нее богиню и использовать, как ширму, прикрывающую его властолюбие. Это получилось. Он научил ее страданию, цинизму и высокомерию. Она бы служила ему из любви, если бы он попросил об этом, но со временем у нее не осталось к нему никаких чувств, кроме неприязни. Он искорежил ее душу в попытках сокрушить ее личность. Под конец он уничтожил всех близких ей людей, не потому что они могли повлиять на нее, а просто так сложились обстоятельства. Все должно было служить ему. Меня он вложил в нее, как животное поставил в стойло, дабы оно не пустовало, чтобы приковать ее к себе и получить наследника своему королевству. Она была воительницей – он унизил ее до детородной машины; она была любовницей – он показал ей, что она – как одежда, висящая на стене, и хозяин пользуется ею редко и только тогда, когда сам захочет. Некоторые женщины такие и есть, но не Карраказ. Он зарвался с ней, как и со всем прочим. Вскоре удача изменила ему: империя рухнула, его армии разбежались, и шакалы завыли похоронную песню его могуществу. Затем наступил день, когда ее чаша терпения переполнилась. В отчаянии, она вдруг обнаружила, что может превзойти его. Она убила его Силой, как иногда это можно сделать, как, думаю, сделал бы и я, если бы жил как его сын, если бы он истязал меня морально и физически, как истязал других. В самом деле, я должен был ненавидеть Вазкора самой черной ненавистью, какую когда-либо испытывал. Если бы Карраказ сама подставила шею под такое ярмо – навечно принадлежать ему, – она не могла бы понравиться мне.

Колдовская Сила покинула Карраказ в момент его смерти. Она не думала, что вновь обретет ее. Она родила меня в палатке на Змеиной дороге, счастливая, что освобождается от последних уз, связывающих ее с Вазкором. Но ее радость не была продолжительной. Ее преследователи приближались. Ей не оставалось ничего другого, как отдать ребенка первому встречному, даже если она и хотела сохранить меня. Так я стал ее подарком Тафре, которая была моей матерью (я не мог называть ее по другому) и спасла ее от немилости, притеснения и, возможно, черной работы. Я был магом, который отводил несправедливости Эттука от Тафры в течение девятнадцати лет. Только ее боги знают, была ли в этом какая-то радость для нее, но я хочу надеяться, что была.

Когда я поднял голову, мои глаза горели, а разум смягчился. Я чувствовал себя опустошенным, словно стены крепости моей души рухнули. Ибо истины, которые я так бойко нарисовал себе, оказались намертво припертыми к стене.

– Благодарю, – сказал я, обращаясь к фигуре под вуалью, сидевшей передо мной тихо, как каменная. – Я приму решение, как мне отнестись ко всему этому, как-нибудь и другой раз, но допускаю, если ты ввела меня в заблуждение, то только потому, что сама заблуждалась. Между нами пустота, леди. Таков итог. – Тогда уйди отсюда без злобы. И без ненужной задержки. Уходи.

– Если вы так желаете. Но, леди, неужели вы никогда не интересовались, что стало со мной? Вы считали меня мертвым или что?

– С некоторых пор я чувствовала твое приближение к этому месту, ты искал меня. Я никогда не думала, что ты достигнешь такой Силы. В тебе есть все, что любая мать могла бы пожелать увидеть в своем сыне: принц среди людей. А что до колдуньи, что может быть лучше, чем сын – искуснейший колдун? Однако слишком поздно для родства.

Ее бесплотный голос меланхолично звучал в моем черепе. Я понял, что за все это время она ни слова не произнесла вслух.

Я громко сказал:

– Но я никогда не видел ваше лицо. Даже в тех психических видениях нашего прошлого, я никогда не видел его.

– Лели показала тебе мое лицо, – сказала она. Значит, она читала мои мысли, хотя я не пытался читать ее. Неважно. Я не чувствовал, чтобы от нее исходила угроза.

– Кошачью морду, маску старой кошки. Не вашу, конечно. Леди, – сказал я. У меня пересохло горло, и я с трудом прошамкал, как старик:

– Позвольте мне взглянуть на ваше лицо, и я с миром покину вас.

Она не отвечала. Я ждал. Она все еще не отвечала.

Это не было гневом бога или капризом избалованного ребенка, которому в чем-то отказали. Таково было мое воспитание в племени, которое не позволило мне продешевить в этой сделке.

Она была богиня Карраказ, но в этот момент я опередил ее. Я послал свою Силу, как шквал зимнего ветра, чтобы сдернуть покров с ее тела и лица.

Карраказ сидела неподвижно, как каменная, и неудивительна: она была каменная. Сидящая женщина была создана из бледного полированного мрамора, одетого в женское платье, закамуфлированного и закрепленного на троне из слоновой кости. Все это время я говорил со статуей. То, что обманывало людей с континента, одурачило и меня.

Трудно сказать, что я почувствовал. Я был сердит, но не потерял хладнокровия, потому что источник голоса Карраказ, звучавший у меня в голове (а он не мог быть ничьим другим, кроме как ее), находился где-то рядом. Я не стал предпринимать ничего другого, а набрал полные легкие воздуха и закричал:

– Где она? Пусть она выйдет. Я устал от этих шуток! На эту гору опустится смерть, и она превратится в ад, если хоть кто-нибудь еще вздумает пошутить со мной. Где колдунья?

– Она здесь, – сказала женщина за моей спиной. Голос из плоти и крови произнес:

– Я не хотела возлагать эту тяжесть на тебя, Зерван. Я хотела только понять, что ты есть, подвести тебя, если смогу, к восприятию меня не как мифа или объекта мести, но как живого создания. Я любила тебя с самого начала. Да и как я могла не любить? Ты – образ Вазкора, Вазкора, которого я любила, а еще ты похож на другого мужчину, которого я знала как Дарака… по какой-то странной прихоти природы ты так же похож на него, славно его семя задержалось во мне, чтобы помочь слепить тебя. Более того, в тебе я вижу себя: не в лекторрас-альбиносах из западных земель, но в зрелом волшебнике, мужчине моей расы, возрожденной мною. Не знаю, что будет дальше, но это сама судьба. Ты достаточно жил и вел себя как смертный, и это встревожит тебя и испугает. Я пыталась, я всеми силами пыталась, вспомни, хитрость за хитростью уберечь тебя от этого знания. Если бы ты послушался только один-единственный раз! Ты мог бы уйти отсюда без этой тяжелой ноши на плечах.

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы узнать этот голос, но я обернулся и нашел ее совсем рядом, так близко, что можно было вновь обнять ее.

– Вначале, чтобы обмануть тебя, я воспользовалась именем моей матери. Младшие лекторрас знают меня только под этим именем, а у людей с континента я вычеркнула свой образ из памяти, чтобы они не грустили обо мне, когда я покину остров. Мазлек, Солор, Динал – они знают меня и знают, кто я, и служили бы тебе, как мне.

Я потянулся к ней, пристально глядя на нее, но пелена все больше застилала мне глаза.

Мне следовало подумать об этом раньше. О том, что самообновляющаяся плоть Потерянной Расы, на которой не оставалось ни пятен, ни шрамов, не имеет ни возраста, ни морщин. О том, что сорок лет или больше не испортят ее кожу и тело, и что она будет всегда выглядеть девятнадцатилетней, как она и выглядела. Я должен был бы прочитать в ее глазах сходство между нами, понять правду по тому, как она отстранялась от меня, по ее рыданиям. Моя Рессаверн не сестра мне. Эта женщина, которую я любил, с которой я переспал, была Карраказ. Моя мать.

Она в точности предвидела все, что случится. Я слишком долго находился среди людей, чтобы отречься от их морали. Даже любовь с единоутробной сестрой была бы меньшим грехом, чем это. Нравы, среди которых я вырос, оставили в моем сознании свой отпечаток. Змея укусила себя за хвост.

Мое мужское естество ссохлось. Тогда мне показалось, что никогда снова я не смогу лечь с женщиной без того, чтобы призрак случившегося не напоминал мне о моем позоре. И никогда снова я не смогу идти, как равный, среди мужчин, потому что на моем лбу будет гореть клеймо позора. Возможно, с самого начала я был отмечен этим, потому что мне вдруг вспомнилось, как Чула упрекала меня тем, что я лежал на Тафре, и, возможно, грязный рот Чулы в тот момент пророчествовал.