Текст книги "Добро пожаловать в бакалею «Надежда»"

46

Из сугроба Лже-Леонтий вылез сердитый и краснолицый. Смахнул с бровей и ресниц налипшее, выплюнул ледяную крошку, которая попала в рот, утерся изнанкой куртки от мокреди на лице. Посетовал:

– В Одали вам подобная крамола с рук бы не сошла.

От него, раздосадованного, досталось призракам. Прежде Феникс пару минут настраивал фокус, закрыв глаза и сосредоточившись на другом видении. Охнул, когда сумел разглядеть поляну через другой фильтр, и даже пожалел Малушу:

– Ничего себе! Как же ты справлялась с ними со всеми?

Потом скомандовал:

– Так, гости дорогие! Те, что из Одали, сделали шаг влево, а местные – вправо. Ты, с половинкой лица, иди сюда, думаешь я тебя за спинами Птах не замечу? Пожиратель грехов тоже становись влево.

Призрак, внутри толстого живота которого перекатывалось множество сфер, неохотно поплелся в команду тех, кто отбывал с Фениксом. Малуша переспросила:

– Пожиратель грехов?

– Ты не слышала о такой профессии? Она раньше была распространена среди нищих. Если бродяга во время траурной церемонии перед похоронами съедал ритуальную еду с груди покойного, то считалось, что он тем самым забирал его грехи и позволял его душе попасть на небеса. Видишь шарики внутри? Это съеденные им мыслеобразы других людей.

Скоро одна, малая, группа призраков собралась возле санок с Веней, а другая, побольше, столпилась возле Качурок.

Последним к Фениксу присоединился Болтун, но сначала он долго стоял перед Малушей и смотрел ей в лицо. Любовался напоследок. Потом исхитрился вытащить из крыла Бажены синее пуховое перышко, использовав натренированную на кассовых чеках силу. Та ойкнула от короткого щипка, но ругаться не стала, когда от неё к Малуше по воздуху поплыло лазоревое пятнышко, особенно яркое на фоне первого снега. Малуша, приняв подарок в ковшик из ладоней, тоже поступила несвойственным для себя образом – разрыдалась.

Её слёзы запустили не только общий плач девчонок и шмыргание носом парней, но и песнь Бажены. В тот момент, когда Птахи, обнявшись сначала по очереди, собрались едино, из середины их круга тихонько полилась трель. Малуша ушам не поверила, насколько тонко, по птичьи, пела Бажена. Поразилась кротости, что проявилась на лице соседки. Транс, в котором та искала нить мелодии был переменчивым. Птаха сначала нащупала мотив, подобрала нужный темп, ритм, вплела в мелодию незнакомую речь и только тогда включила громкость. Голос её множился, распадался звуком на уровни слышимые и неслышимые. Те, что были вне обычного слуха, достигли края опушки. Иней с деревьев опал за одно мгновение. Собравшись завертышами понизу, он сотней шуршащих струек уплыл в лес, а там – с ближайшего перекрестка лесных дорог – необозримо высоким столбом поднялся в небо.

Феникс, разглядывая дивное природное явление, принял его за знак:

– Нам пора. Теперь Ведуньи знают, что мы в пути, и встретят нас на той стороне.

«Значит, голос Бажены достиг края», – подумала Малуша. Совсем иным образом она теперь воспринимала свою соседку. Жалела, что только в пении своем могла Баженка ярко выразиться, тогда как в обыденности, просто из человека, казалась тусклой. Не петь же Птахе в самом деле беспрерывно, чтобы подтвердить, что ей не зря выданы такие красивые крылья и ворожейные трели? Или все-таки надо стараться и по будням, и с каждым, и в любой момент, и без повода, и без небесного голоса…

Из этих размышлений Малушу вывели слова Феникса, завершившего процедуру прощального рукопожатия:

– Мне осталось только назначить себе преемника. Был бы жив Ибис, то по умолчанию сошел бы за главного. Борода тоже достойный кандидат, но он уходит со мной. Среди оставшихся выбор невелик, поэтому, – Феникс ткнул пальцем в Тимофея. – Им будешь ты.

– Я же не Птах! – воскликнул крайне удивленный таким решением Сударь.

Феникс хорошо выбрал пластичный момент, ведь песнь Бажены произвела на начальника Малуши расширяющее личные границы впечатление. Никогда ещё глаза Тимофея не были так широко распахнуты, так открыт высокий лоб, так разведены густые брови. Он расстегнул верхние пуговицы тесно скроенного пальто, засунул руки в карманы и с нескрываемым любопытством наблюдал за происходящим. Он в нём даже участвовал, пусть хоть на уровне простой вовлеченности. Потому не отринул категорично странный вызов от Феникса, а лишь изумился, что тот был адресован ему.

– Прошу тебя, Тимофей, пригляди за Птахами, – упрашивал Феникс с позиции опекуна нерадивых чад, – Они плохо для этого мира приспособлены, их надо направлять и оберегать.

– Они же взрослые! Кроме того, у тебя в запасе есть Мирон. Крылья у него в комплекте, лицом и сообразительностью тоже вышел, – попытался отвести от себя лишнюю заботу Сударь.

– Он пока не определился, на чьей стороне. Тебя же Вильгельмина воспитала хорошим человеком.

– А я, значит, не хороший, – глухо проворчал Мирон.

– Ты просто не подходишь для такой задачи. За тобой самим нужен догляд. А вот Тимофею подобную просьбу слышать не впервой, – настаивал на своем Феникс.

Сударь, за неимением других аргументов, зацепился за последнюю фразу:

– Вот именно. На мне что, написано, что я нянька? Что за моду взяли – возлагать на меня особые надежды. Мне ваш курятник совсем не нужен.

Феникс похлопал его по плечу:

– Ты с Птахами ты не случайно пересекся. Тем более, что это временное назначение. За то время, что мы будем в Одали, я подготовлю на это место Бороду.

Тимофей, уставший отнекиваться, предпринял последний, как ему казалось, беспроигрышный ход:

– Давайте голосовать. Уверен, что никому не нравиться моя кандидатура.

Все Птахи подняли руки и крылья. Даже Мирон.

Новое для Сударя назначение прозвучало кратко:

– Решено. С этого момента ты «работаешь» Ибисом.

47

Для переговоров Тимофей и Феникс отошли в сторонку. Пуговицы сударева пальто снова оказались застегнуты до самой шеи, шарф аккуратно заправлен за обшлаг воротника, перчатки обтянули пальцы, а не торчали из кармана. Сначала он слушал небожителя, а потом сам ему что-то выговаривал, а тот, заложив руки за спину, лишь кивал. К концу беседы устный договор был скреплен быстрым рукопожатием.

Феникс впрягся в санки рядом с Бородой, и они повезли своего чахлого пассажира в сторону столба снежной пыли, гудящего примерно в пятистах метрах от кромки леса. Его «у-у-у…» было хорошо слышно, оттого что провожающие молчали. Ждали, не зная чего. Примерно через полчаса колонна снежной пыли дрогнула, накренилась, показала, что имеет оконечность, изогнулась, развернулась к бакалее фронтом, стремительно помчалась к опушке сквозь раскачивающиеся кроны сосен (было страшно!) и рассыпалась там нежнейшим серебряным дождем. Слюдяные искры кружились вокруг Птах, пока не легли ровно-ровно на все пространство поляны.

Хуже всех отбытие друзей в дальние края перенесла Бажена. Она разревелась в голос, стоило только природе угомониться. Рыдала навзрыд, с большим чувством, совсем как в тот день, когда узнала о трагичной судьбе Болтуна. В ответ на вопросы призналась:

– Нельзя было Никиту отпускать! Почему я так поздно поняла, что тоже испытываю к нему чувства?!

Мирон растерялся больше всех:

– Стоп. Ты ничего не путаешь? Ты ведь меня любишь.

Бажена не удержала в себе обидные слова:

– Больше не люблю. Ты бесчувственный, эгоистичный тип! А-а-а, что же мне делать?! Отправьте меня в Одаль!

– И меня отправьте, – присоединился к её печали Феникс, появившись из-за угла бакалеи.

За те полчаса, что Птахи его не видели, он странным образом набрал лишний вес. Стал рыхлее, бледнее кожей. Огненно-рыжий оттенок лохматой шевелюры сменился ржавчиной. Был одет не по погоде в холщевые брюки и сетчатую ветровку. Вместо тёмных очков на его носу бликовали линзы в роговой оправе.

– Ты чего вернулся?! – воскликнули Птахи хором.

Странный Феникс даже поперхнулся от негодования:

– Я не вернулся. Меня вернули. Самым жестоким и насильственным образом. Я ведь не просил. Мне при бабушках хорошо жилось, припеваючи. Я к цветовой гамме привык, акклиматизировался, а меня раз – и снова в эту жестокую реальность закинули.

Смола догадался первым:

– Точно, мы совсем забыли про настоящего Леонтия. Этого парня вернули назад по обмену, раз Феникс теперь дома.

Бажена даже плакать перестала, слушая как хорошо было мужу подруги на чужбине:

– Там такие райские кущи, такие сказочные существа! Мне работать не приходилось, обо мне заботились, мозг никто не выносил. И что теперь прикажете – снова принять кабалу брака и социальной ответственности? Снова ходить в директорах и зарабатывать язву желудка?

Мирон похлопал Леонтия по плечу:

– Не переживай. Не придется. Супруга тебя бросила, а с работы выгнали.

Бажена открестилась сразу:

– Сами передавайте его Полине. Я за него ответственность не возьму.

– А если жена его назад не пустит? – засомневалась близняшки. – Он теперь безработный.

Леонтий склонил голову и снова заплакал, но не как Бажена – на весь лес, а тихо. Его слёзы падали на стекла очков, словно в блюдца. Только странно: ещё минуту назад на дворе можно было стоять без шапок и рукавиц, а теперь слёзы Леонтия прямо на глазах мутнели до хрупких льдинок. На поляне повеяло таким студенцом, что даже призраки потянулись в бакалею, спасаясь от мгновенно наступившей стыти.

Пока остальные делились с продрогшим до кости Леонтием носками и свитерами, Бажена разбила сначала кружку, потом десертную тарелку. Что бы не брала в руки – все летело на пол, а она стояла, отпустив безвольно плечи (руки, перья) и наблюдала как по полу разлетается в крошку любимый фаянс Малуши.

Тимофей проникся её состоянием и озвучил то, что изначально собирался оставить при себе:

– Я тут с Фениксом оговорил даты моего назначения этим… как вы там его все называете…

– Ибисом, – подсказали Птахи.

– Точно. Кстати, не вздумайте меня так называть даже за глаза. Для вас я «начальник». И по срокам… мы с Фениксом договорились о трех месяцах. К весне он вернет Вениамина и Никиту назад.

Птахи шумно порадовались. Возликовал и настоящий Леонтий:

– Я скоро снова увижу бабушек!!!

После такого ободряющего известия Качурки, у которых через час начиналась смена в реанимации, вызвали такси. В свете задних фар извоза Малуше было хорошо видно, что за желтым кузовом тянется мутно-киселевый хвост из пары дюжин летящих призраков. Остальные уехали на машине Мирона.

Малушу, Бажену и одетого, как капуста, в чужие одежки Леонтия в город повез Тимофей. Автомобиль стремительно мчался в сгущающихся сумерках, когда Бажена сказала вслух, ни к кому не обращаясь:

– Феникс держал руки за спиной. Он всегда так делает, когда скрещивает пальцы. Это совсем по-детски. Он думает, что таким образом может нарушить любое данное им обещание.

48

Новости принесла Моргафья. Позвонила рано утром и радостно доложила:

– Представляешь, сестра, покупатели отменили сделку!

– Какую?

– На приобретение дома.

– Какого?

– Ты спишь что ли?!

– Представь себе!

– А пора бы уже вставать. Я тебе про дом Вильгельмины толкую.

Мгновенно проснувшись, Малуша села на кровати:

– Почему они отказались?

– Потому что я кое-кому рассказала кое-что об этом доме, а потом этот кое-кто по секрету передал ещё кое-кому и ещё кое-кому…

– А что, если своими стараниями ты навредила Тимофею?

– Я ему родовое гнездо сохранила для будущих потомков. И хорошую репутацию. Вот увидишь, он обрадуется.

Малуша не могла столь же уверенно, как сестра, прогнозировать реакцию Тимофея на сорвавшуюся продажу недвижимости. Бродила по квартире в ожидании его звонка, оправдывая этим нежелание искать вакансии на рынке труда. Она ещё не привыкла к тишине и пустоте вокруг себя. Никто не летал под потолком, не пытался испугать её внезапным появлением или порченным ликом.

В новостной ленте Малуша наткнулась на два занятных ролика, заснятых очевидцами с камер телефонов. Переливчатый столб инея Малуша видела накануне своими глазами, а странное бирюзовое свечение, которое прошлой ночью разлилось над центральной реанимацией города, подтверждало, что с помощью Качурок все местные призраки отбыли к месту назначения. Только Русалка и Прядуха пока не нашли успокоения, но Малуша над этим работала.

Тимофей своим звонком застал её жующей холодные вареники, по привычке сваренные Баженой в промышленных масштабах. Только вот Феникса на них не было…

Спросил после приветствия:

– Сильно устала?

– Для тебя – нет.

Тимофей запнулся за её провокационный ответ, поэтому попросил с заминкой:

– Поможешь мне с переездом?

В своей реакции на новость, Малуше пришлось придать голосу новизну от услышанного:

– Неужели?! И как ты к этому относишься?

– Это знак, – интерпретировал Сударь тайное для него пособничество Моргафьи. – Теперь я собираюсь жить в бабулином особняке. Можешь проверить все уровни постройки на паранормальное? Мне нужно убедиться, что там не спрятался какой-нибудь ушлый призрак.

Малуша не стала объяснять Тимофею, что ни один прозрачный не посмеет переступить порог дома Вильгельмины. Собралась быстро и даже застала его друзей на погрузочно-разгрузочных работах. Тимофея представил их по именам, те неуклюже раскланялись с тяжелыми коробками в руках. Чтобы не мешаться, Малуша встала возле елки, не подозревая, что со стороны выглядит Снегурочкой в длинной шерстяной юбке и в полушубке из искусственного меха – из такого ещё шьют игрушечных зайцев.

Проводив помощников, Тимофей пожаловался Малуше:

– Мне с утра уже четырежды позвонили Птахи.

– Что хотели?

– Бажене нужен был совет, как правильно перенести очередной отпуск на другую дату, Арсений пригласил в свою кофейню на дегустацию нового рецепта кофе, что он изобрел на днях, а Качурки попросили починить им компьютер.

– А ты?

– Баженке выслал ссылку на статью юриста, близняшкам дал номер телефона мастера, а Смоле просто отказал, пожаловавшись на слабый желудок.

– Он у тебя слабый?

– Нет. Просто мне нужна была причина, чтобы не пить то, чем можно отравиться. Скажи, Птахи всегда такие беспокойные?

– Ага. У них стайный инстинкт. Они ищут любой повод, чтобы собраться вместе и пообщаться.

– А зачем мне звонить? Я же не часть Стаи.

– Тебе придется участвовать во всех междусобойчиках – теперь ты Ибис.

– Я же просил меня так не называть.

Принимая от Малуши шубейку, Тимофей непроизвольно смял в руках приятный ворс. Петлистый мохер кофточки тоже просился под руку, но Сударь удержался оттого, чтобы его погладить. Малуша пахла простыми духами. Была отдохнувшей, приятной для глаза. Весело предложила:

– Что ж, показывай фронт работ.

Это была увлекательнейшая для обоих экскурсия. Никогда ещё фамильный особняк не открывался перед ними всеми без исключения своими кладовками, дверями, шкафами. Хозяин и гостья в равной степени были заинтересованы в каждой мелочи, что находили при неспешном осмотре теперь уже сударевых владений. Малуша предложила начать с кухни. Вареники давно забылись, поэтому она надеялась, что в пузатом холодильнике года выпуска до её собственного рождения найдется хоть какая-нибудь еда. Тимофей позвонил Августе и узнал, что сладкий маковый рулет и бутылку молока экономка предусмотрительно купила на такой голодный случай. Они не стали пачкать тарелки и нож, поделив выпечку руками. Тимофей отлил Малуше молока в кружку, а сам прихлебывал прямо из бутылки. Выяснилось, что оба они в детстве боялись дверок в торце кухни, закрытых на навесной замок, потому что там начинался пологий спуск в погреб цокольного этажа. В подвал не полезли, но тщательно осветили все его углы мощным переносным фонарем.

В коридорной нише, прямо под лестницей, ведущей на мансарду, Вильгельмина хранила постельное белье. Только сейчас Малуша с Тимофеем догадались, почему нижняя, в метровую высоту полка с левой стороны всегда была пустой, при том, что справа она была набита до отказа запасными подушками и одеялами. Куда бы они тогда прятались, как не за решетчатые створки, через которые в теплый и мягкий схрон падал свет из шумной гостиной?

– Я иногда находила между одеялами мятные карамельки, – вспомнила Малуша приятную мелочь.

На мансарде, в своей подростковой вотчине, Малуша показала Тимофею вид из полукруглого окна на площадь с фонтаном, где городские службы сейчас мастерили ледяные скульптуры вокруг каркаса искусственной ели. Рассекретила тайник, в котором когда-то прятала свои дневники. Под огромной кроватью нашла чемодан с новогодними игрушками и ещё один – с открытками со всего света, что приходили Вильгельмине на каждый праздник.

– Посмотрим их потом вместе? – предложил Тимофей.

– Позовешь меня, когда будешь украшать ёлку? – попросила Малуша.

Тимофей охотно рассказывал Малуше, какие детали интерьера хочет оставить, а какие будет переделывать на свой вкус. Иногда он спрашивал: «А здесь призраков нет?», но чаще забывал, зачем, собственно, они обходят дом. Малуша тоже помалкивала о том, что вокруг участка вкопаны сторожевые вешки, чтобы это не положило конец их малому путешествию.

Они поднялись до узкого пространства между мансардой и крышей, на перекрытиях которого до сих пор сушились травы, собранные когда-то Вильгельминой. В гостиной долго спорили, надо ли менять обивку диванов на синюю. «Этот рыжий цвет напоминает мне о Фениксе» – признался Тимофей. В кабинете Малуша вздохнула, оглядев ломящиеся от книг полки. Со временем, возможно, она смогла бы, пусть не прочитать все эти тома, то хотя бы подержать в их руках. «Будет ли у меня такой шанс?» – подумала Малуша перед тем, как честно доложить:

– Здесь нет призраков. Их нигде нет.

– Знаю, – ответил Сударь. – Я лукавил, приглашая тебя на обход. Призраки сюда не вхожи, чтобы не мешать медиумам подглядывать за пространством.

– Тогда зачем позвал меня?

– Потому что нам надо поговорить.

Малушу от серьезности его тона промурашило от головы до кончиков пальцев.

49

– Помнишь байку о том, что в моем семействе иногда рождается Дока? Тип с особой склонностью к магии.

Малуша вместо ответа моргнула, но и этого было достаточно для заявления, которое сделал Тимофей:

– Так вот. Я – это не он. Я – не Дока. Ты своими глазами видела, как меня протестировал Феникс и признал отсутствие во мне магических способностей.

– Ага. Ещё я видела, как ты озадачил его наличием какой-то другой силы, – возразила Малуша и тут же поспешно добавила. – Но мне нет до этого никакого дела. Чтобы он там в тебе не нашел, пусть это останется для меня тайной.

Малушу знобило. Кабинет казался ей тесным оттого, что колени Сударя почти что касались её собственных. Он не сел за дубовый стол, а расположил два кресла чуть наискосок друг к другу, так, что собеседников ничто не разделяло, но они могли, при желании, не смотреть в лицо напротив. Малуша, желая миновать опасный разговор, предложила чуть поспешней и малодушней, чем требовала бы того эмпатия:

– Ты можешь мне ничего не рассказывать. Достаточно того, что я о тебе уже знаю.

– Так нельзя, – возразил Тимофей, – Правда обо мне может многое между нами изменить.

– Тогда давай после Нового года это обсудим? Тут осталось каких-то пять дней, – как могла, оттягивала Малуша момент откровения. Очень она не хотела получить доподлинное подтверждение того, о чём недавно догадалась сама: пока что-то не названо словами, оно вроде, как и не существует.

– Я больше не могу от тебя ничего скрывать, – настаивал на своем Сударь.

– Ну и подумаешь, что ты Чародей! – вырвалось из Малуши против воли. – Я вот в детстве до четырех лет молчала, но не докладываю же об этом всем своим знакомым.

Тимофей лицом стал соответствовать взрослым своим годам. Сжал рукоятки кресла так, что его пальцы аж побелели. Он весь побелел – наверно, кровь отхлынула к сердцу. Малуше, наоборот, ударило в голову, иначе зачем бы она продолжила разоблачения:

– Мне Мина в детстве рассказывала сказку о несчастном ребенке, улыбка которого всех завораживала. Этот мальчик мог очаровать кого угодно, получить, что угодно, вот только никогда не знал, любят ли его самого безусловно или под действием его чар. Ты об этом своем даре хотел мне рассказать?

Тимофей засопел, заразившись от Малуши духом противоречия. Не так он представлял себе свое признание. Подспудно желал, чтобы Малуша удивилась, ужаснулась на худой конец, а вместо этого она его сокровенную тайну выдала от себя, и, мало того – без должного сочувствия. Намного будничней, чем предполагало то мужество, которое он копил в течение нескольких дней, готовясь к этому разговору. Потому и сказал сухо:

– Я хотел, чтобы ты знала, что я умею изменять ситуацию через воздействие на отношение ко мне людей. Могу влиять на их точку зрения. Это называется психологическим манипулированием. Весьма сомнительный талант, которым можно и людям навредить, и самому погрязнуть в злоупотреблениях. Слово «дар» к моим способностям неприменимо. Это проклятие.

– Бабуля говорила, что во всем виновата какая-то «мана».

Пальцы Тимофея перестали ломать дерево, но все ещё плотно сжимали его:

– Да. Мне она тоже это объясняла. Говорила, что есть особое поле, которое окружает некоторых людей, талисманы и целые природные объекты, такие как море, горы. Оно есть даже у знаковых событий.

Малуша и в этом немного разбиралась:

– Я в одной книге прочитала, что «мана» иногда несет в себе сообщение, а иногда просто волнует…

Тимофей оставил в покое ручки кресла и подался вперед:

– Давно ты догадалась насчет меня?

– После того, как ты расправился с Безыменем.

– Расправился?! Серьезно?

– Конечно. Три раза пульнуть оружием без предупреждения – это ли не коварство?

Сударь забавно боролся с желанием рассмеяться. Проглотил смешинку с трудом. Снова стал почти её ровесником. Казалось, он полностью удовлетворен и малушиным объяснением его собственной сути, и её простым к этому отношением. Рассеянно скользнул взглядом по рябиновым веткам за окном, почти озвучил предложение прогуляться до ближайшей столовой…

«Вот уж нет!» – пронеслось в голове у Малуши. – «Раз начал сокровенные разговоры, втянув меня в них насильно, то будь добр идти до полной прозрачности». Вслух озвучила почти похожее на то, что думала:

– Будь у тебя неправильный прикус, то и «мана» бы не помогла. Просто у тебя кости и мышцы лица удачно скомпонованы. Такой уж ты уродился, и с этим ничего не поделаешь. Кстати, ты давно понял, что Чародей?

– Конечно. Я же не идиот. Если тебя с малолетства отучают улыбаться, ты когда-нибудь начнешь анализировать почему.

– Мог бы помешать родителям отправить тебя в интернат.

– Что ты! Они, как догадались, что ведомы своим ребенком, сразу от меня дистанцировались. Отослали подальше. Даже Вильгельмина разрешала мне улыбаться только в том случае, когда я реально чувствовал радость. Била меня по губам, если я пользовался своими способностями ради выгоды или чтобы понравиться другим людям. Представляешь, какая у меня тяжелая детская травма? – Тимофей хотел придать своим словам ироничный оттенок, но прозвучало скорее с горечью. – Позже я стал опытным путем исследовать свои возможности на одноклассниках и учителях. Сейчас у меня есть «Улыбка внушения», «Улыбка успокоения» и «Улыбка влюбления».

Их колени соприкоснулись в тот самый момент, когда Августе приспичило боком распахнуть дверь в кабинет, потому что руки у неё были заняты шваброй и ведром воды. Малуша и Сударь заторможенно кивнули головами в знак приветствия, не произнеся ни слова. Помощница тоже молча попятилась назад в гостиную и плотно закрыла за собой дверь. Коленки снова принадлежали каждая своему хозяину, но Малуша не собиралась сдаваться. Пусть, полчаса назад она категорично не желала говорить, зато теперь не могла молчать:

– Ты правда способен очаровать любого?

Тимофей подумал немного в какую форму облечь свой ответ, и выдал его без цензуры:

– Да. Поэтому я очень рад тому обстоятельству, что ты уже была по уши в меня влюблена до того, как я тебе первый раз улыбнулся.

– Так ты знал?!

– Да. Мне просто было удобно этого не замечать.

– Тогда почему Моргафья тобой не увлеклась при первой встрече?

– Я никогда не улыбался для твоей сестры осознанно. У меня есть и обычная реакция на смешное, которая в принципе безопасна для окружающих. В тот день у кофейни, предлагая твоей сестре продолжение знакомства, я вспомнил, как ты завалилась на меня на улице и нечаянно рассмеялся.

– Ладно. Пусть так, – Малуша почти удовлетворилась его ответами, но некая недосказанность лишала её покоя. – Почему ты, вообще, решил рассказать мне свой секрет?

– Потому что я отношусь к тебе иначе, чем к другим людям.

– Любишь, короче.

– Ага.

– Как это трудно! Ужас! – Малуша откинулась в изнеможении на спинку кресла и предложила. – Давай ты в следующий раз побыстрее признаешься, а то я в этот раз еле дождалась.

Тимофей тоже почувствовал облегчение:

– Оказывается, это легко! Я думал, что мне не хватит смелости, а ты сама за меня всё озвучила. Ещё свезло, что мне не пришлось с нуля объяснять. Спасибо бабуленьке за её сказки!

Они несколько минут сидели, просто отдыхая от разговора, пока Малуша не вспомнила:

– Точно. Мне ведь тоже следует тебе в кое-чем признаться.

– Я знаю, что ты Ангел, – отмахнулся Тимофей, беря её за руку.

– Да я не о том хотела сказать. Знаешь, мне кажется, что у меня выработался на тебя иммунитет. Когда ты практиковался с Безыменем, я под твои чары не попала. Поэтому ты должен знать, что твои улыбки больше не вводят меня в ступор или эйфорию.

– Ты уверена? – улыбнулся ей Тимофей самой своей злодейской улыбкой.

– Конечно. Сейчас ты лишь осветил то счастье, что уже есть внутри меня.

– Отличная новость! – Сударь завладел второй рукой Малуши. Она предупредила с намеренной острасткой, любуясь его ресничками, родинками, колючками щетины – всем тем, что раньше не позволяли разглядеть нормы приличия и степень отдаления:

– Больше не смей никому улыбаться кроме меня. Не хочу, чтобы у меня были соперницы.

– Что будет, если я не послушаюсь?

– Получишь по губам. И заверяю, что я со всем усердием не дам тебе подчинить под себя этот мир. Скрепим на мизинчиках?

– Нет. Лучше поцелуем. Так надежнее.