Текст книги "Добро пожаловать в бакалею «Надежда»"

29

Вчера Вильгельмина навела шороху своим появлением. Это она предупредила Малушу и Тимофея об исходящей от Безыменя опасности.

При жизни Мина могла бы служить образцом безупречного вкуса, не будь она крашенной блондинкой. Темперамент у неё был страстный во всех проявлениях – этакий жгучий перец вперемешку с чесноком. С таким характером просились черные волосы, стрелки на глазах и золотые браслеты, но Мина носила узкие юбки, свитера с высоким воротом и поделочные камни в оправе из серебра. Пережжённые перекисью, безжизненные волосы квадратила чёлкой над густыми накладными ресницами. Очень хотела производить впечатление элегантной дамы. Только вот женщины, которым она стремилась подражать, не бегают до старости вприпрыжку и не ругаются, как сапожники.

В призрачном теле натура Вильгельмины проступила вперед искусственного образа. Наверно, именно такой она была в молодости. Черноволосой, в струящемся до пола платье. Это в неё Сударь пошел высоким ростом и тонкой костью. Сейчас бабка злилась на Тимофея, хотя он её не видел. Вильгельмина отчаянно жестикулировала, зависнув рядом с внуком. В своей экспрессии превзошла даже Болтуна и вызвала спонтанное включение кино, музыки и игр на ноутбуке. Так Малуша узнала, что Тимофей играет в гонки, слушает джаз и смотрит документалку, а Сударь сразу поверил, что с того света вернулась его старшая родственница.

– Мина что-то из вещей забыла? – задал он не вполне разумный вопрос, на который Малуша отвечать не стала. Закрыла киоск на внутреннюю щеколду, повернув табличку стороной «Закрыто на обед», и обратилась к призраку умоляющим голосом:

– Вильгельминочка, дорогая, мне страшно. Одно дело, когда приходят чужие, и очень жутко, когда знакомые. Пока ты злишься, я все равно думать не могу. Можно, ты сядешь чинно и дашь мне время перевести дух?

Какое там!

Крыша бакалеи затрещала, стеклянные стены зазвенели, стеллажи закачались, осыпаясь консервными банками, как яблони спелыми плодами в сезон уборки урожая. Тимофей окончательно уверовал в призраков. Велел строго в пустое для себя пространство:

– Бабуля, угомонись! Не то я попрошу Малушу выставить тебя вон.

От Мины ему прилетела корзинка для вязания, которую забыла жалобщица. Разноцветные клубки рассыпались по пути к великой радости кошки, а сама плетёнка нацелилась прямо Сударю в лоб. Она его только мазнула, потому что Малуша отбила угрозу в паре сантиметров от лица её драгоценного начальника. И ничего, что при этом сама она потеряла равновесие и свалила Тимофея на самодельный столик, который перевернулся вместе с ноутбуком и телефоном. Малуша упала мягко – на живое, а вот внуку Мины не повезло с приземлением на дощатый пол. Вдобавок от удара в телефоне включилась аудиокнига и заголосила хорошо поставленным театральным голосом: «Окаянные! Доколе будете вы глухи к тем, кто ищет в вас поддержку…».

На этих словах Малуша захохотала так, как ни разу в жизни не смеялась. Сударь мог бы слушать этот смех часами, пусть даже острый локоток работницы давил ему прямо на печень. Вставая, Малуша вдобавок больно оперлась на бицепс Тимофея. Села рядом на пол и вытерла смешные слёзы. Только потом спросила у неподвижного начальника:

– Тимоша, ты живой?

– Живой, – отозвался Сударь, – А ты как, хорошо повеселилась? Теперь поднимай меня.

Он полежал немного в ожидании помощи, но Малуша не торопилась. Вместо этого она пристально разглядывала изнанку перевернувшегося столика. Похлопала ладонью по Сударю, привлекая его внимание. Попала по лицу, которое недавно так ревностно охраняла. Тимофей повернул голову и с удивлением обнаружил, что всё деревянное днище столешницы испещрено символами. Буквами, если быть точнее.

– Я поняла, почему Болтун всё время обнимал столешницу! Это же спиритическая доска. И как я сама не догадалась, что для общения с призраками можно использовать этот вид связи! – Малуша с досады обвинила в своей неудаче Тимофея. – Ты зачем такой ценный предмет используешь не по назначению?

Тимофей, потирая множественные ушибленные места, поднялся на ноги и оправдался как мог:

– Я понятия не имел, из чего Августа сколотила этот стол. Попросил её найти что-нибудь под ноутбук, а она притащила самоделку. Ещё и хвасталась, что не пришлось покупать в магазине – все расходники оказались под рукой. Кстати, а где сейчас моя любезная бабуля? Кажется, она успокоилась.

– Сидит на подоконнике рядом с Болтуном и Русалкой. Ох, сдается мне, что нас сейчас печатно отругают.

Малуша не ошиблась. Первое, что сказала Вильгельмина через спиритическую доску было: «Тимоша, ты дурак!».

Внук обиделся. Собрал ножки столика, которые только что отгвоздил от столешницы, консервные банки, распутал узелки разноцветной пряжи на кошке, протер рукавом чудом не пострадавший ноутбук. Малуша все это время по слогам читала, что пишет Вильгельмина с той стороны завесы. Бабуля возмущалась тем, что Тимофей не нашел в себе нужной силы духа, чтобы напрямую предложить сестрам своё покровительство. Вместо этого он привлек к Малуше внимание призраков и иномирного злодея, который во сто крат хуже всех местных обитателей и, самое главное, теперь бродит вокруг киоска.

– Ещё она пишет, что все магические предметы стоили дороже, чем ты их продал.

– Вот спасибо тебе, бабуленька, что ты не поленилась явиться с того света, чтобы меня отругать! – высказался Сударь на последнюю паветку, – Теперь, если выговорилась, не могла бы ты вернуться туда, откуда тебя принесло.

– Не дерзи! – Малуша ойкнула. – Это не я сказала, а Мина. Вот она дальше пишет: «Луша, ты тоже идиотка». Смотри, Тёма, не только тебя отругали.

Сударь на некоторое время забыл, что ссориться с другой:

– Можно узнать, с каких пор я стал для тебя Тёмой?

Малуша растерялась:

– Не знаю. Не отследила момент. А что, нельзя?

– Можно. Можно ругать меня, ронять, бить корзинками, помыкать мной и давать мне странные поручения, лежа на смертном одре, – ворчал Тимофей, опуская жалюзи на завершающийся рдяным закатом день. – Что эта старушенция там строчит, как сумасшедшая? – кивнул он на быстро перемещающуюся палочку от мороженого, которую они приспособили вместо аутентичного бегунка.

– Это она для меня пишет.

– Читай вслух!

– Хорошо. Мина пишет: «Тёма отходчив. Дай ему про…» не пойму слово. «Пробудиться»? Нет, не так. «Проговориться?». Мина, можно последнее слово ещё раз? Так. Поняла, – обрадовалась Малуша. – «Пробубниться».

Наверное, не стоило ей дословно передавать, всё, что писала Вильгельмина, потому что Тимофей стал категоричен:

– Разговоры на сегодня окончены! Малуша – за мной, если не хочешь идти домой пешком, – скомандовал начальник, наматывая вокруг шеи бесконечный шарф, подаренный ему жалобщицей. Обернувшись у входа, пригрозил. – Узнаю, что кто-то поехал с нами – доску сожгу!

Сударь хлопнул дверью так, что входной колокольчик захлебнулся звонкими эмоциями.

Прежде чем сесть в машину, Малуша посочувствовала Болтуну, который тоскливо проводил взглядом бывшую столешницу, уплывающую от него под локтем Тимофея словно доска для серфинга.

30

Малуша пришла к Тимофею без предупреждения. Адрес узнала у Августы. Он открыл ей дверь в пижамных штанах и футболке. Был тёплый, сонный. Поджал пальцы на босых ногах, когда по низу в коридор ворвался сквозняк. Удивился:

– Ты чего в такую рань? Отдыхала бы после новоселья. Вчера же за полночь разошлись.

Малуша сняла шапку с большим помпоном и обстучала сапоги о порожек:

– Мне Мина не дает спать. Похоже, ей пора назад, но она ещё не все сказала. Отдай, пожалуйста, доску.

Сударь вытащил из-за косяка злополучную столешницу:

– Забирай, – и попытался закрыть дверь, но нога Малуши ему помешала:

– Мина хочет с тобой поговорить.

– Зато я не хочу.

– Потом пожалеешь.

Сударь подумал немного и отправился в ванную. Малуша сама пристроила пальто на вешалку и обошла его съемную квартиру с беглым осмотром.

Стандартный серо-бело-коричневый интерьер был скучноват, но Тимофей разбавил его яркими деталями – зелёненькой пальмой, постером с обложкой журнала образца тридцатилетней давности и бархатной диванной подушкой синего цвета. Само-собой, отдельным бытием жил компьютер с триптихом больших экранов и аквариумным электронным мозгом. На постере океанская волна качала лодку, на подушке желтые и зеленые попугайчики скакали с ветки на ветку, а экраны светились звездной ватой туманностей. Тимоша оказался романтиком.

Он вышел из ванной комнаты с мокрыми волосами. Сменил футболку на джемпер, а пижамные штаны на джинсы. Долго копался в шкафу, пока не выудил оттуда две новые упаковки с махровыми носками. Бросил Малуше черную пару:

– Одевай. Пол холодный.

– Я хочу белые.

– Я тоже хочу белые, – и прошел мимо Малуши на кухню. Из батона и арахисовой пасты слепил им по бутерброду. Когда достал сковородку, работница предупредила:

– Мина смотрит на твой компьютер. Взгляд у неё недобрый, с плохими намерениями.

Сударь побелел, отставил посуду в сторону, преувеличенно медленно сжевал свой бутерброд и только тогда протянул Малуше аутентичный доске ползунок. Он отличался по цвету от столешницы, был темнее и глаже. Тимофей объяснил различие:

– Я думал, что это подставка для ложек.

Они сели на диван, а доску пристроили на табуретку перед собой. Ползунок сначала сделал тык-мык, словно ещё не расписанный стержень шариковой ручки, а потом бегло заскользил по буквам – растительное масло пошло ему впрок.

«Не злись, мальчишка!».

Всё, что Тимофей носил в себе не выговоренное, выплеснулось бурным монологом:

– Не злиться предлагаешь, бабуленька?! А тебе не кажется, что у меня есть повод? Это, между прочим, очень неприятно, когда твой обожаемый родственник, о котором ты хранишь светлую память, спустя год возвращается с того света призраком. Тебя что, не пустили… в это… куда там всех забирают? Это потому, что ты была медиумом? Или потому, что ругалась, пила коньяк и курила трубку? Или это из-за твоего третьего замуже…

«Время течет нелинейно. Я ещё не прошла Врата, когда узнала о злодее. Смогла вернутся, чтобы предупредить, что Безымень ищет Пропуск на Побочень».

Тимофей не унимался:

– Могла бы передать свое послание через кого-нибудь другого. Не обязательно было лично являться и наносить мне душевную травму. Я теперь буду переживать, что ты неприкаянно болтаешься в космосе. Наверняка обманываешь меня, чтобы я не расстраивался. Тебя точно возьмут в это… как его… Светлое место?

«Да. За мной пришла коллективная энергия предков».

– И как тебе там? Нравиться хоть? Ты в порядке?

Сударь наклонился вперед, не отводя глаз от бегунка. Он так взыскательно задавал свои вопросы, что Мина отшутилась:

«Твоя прабабка читает мне здесь нотации».

Никакие другие заверения не смогли бы успокоить Тимофея лучше. Он отвел взгляд от доски и с заметным облегчением откинулся на диванную подушку.

Малуша продолжила читать вслух вместо него:

«Повторяю наказ защищать сестер. Запрети Луше видеть призраков».

Прокомментировала с досадой:

– Вас, старшие родственники, не поймешь – то видь призраков, то не видь. Вы уж определитесь как-нибудь. А Тёма пусть живет, как хочет. Мы и сами с сестрой прекрасно справляемся.

Потом добавила много мягче:

– Хотя я тебе, Вильгельминочка, от всего сердца признательна, за то, что поручила меня Тимоше.

Сударь повернулся к Малуше так резко, что несколько крошечных капель с его мокрых волос попали на её пунцовые щеки. Взгляды встретились, обожглись почти осязаемой электрической искрой и так же стремительно отпрянули в опасении узнать лишнего.

Вильгельмина начала зыбко колыхаться, исчезать и снова появляться. Ей было трудно удерживать свою призрачную форму, не то, что двигать кусочком дерева:

«Его можно поймать шкатул…».

Тимофей, с тревогой наблюдая, как тягуче-медленно стал перемещаться по доске бегунок – словно засыпал на ходу, буквально выкрикнул последний вопрос:

– Есть инструкция?

Мина не ответила. Силы покинули её, и последнее, что она успела написать было:

«Ты…».

– Она точно ушла? – Сударь вздохнул. – Надо было спросить, куда она положила договор помолвки. На том свете, поди, вспомнила, где он.

…Малуша знала, что сейчас чувствует Тимофей, но не была уверена, что ей стоит предпринять. Взять его за руку? Сказать что-нибудь ободряющее? Или лучше подобрать утешительные слова? Пока Малуша тревожно прикидывала варианты, как ей лучше поступить, Тимофей одел шапку, куртку, взял из прихожей ботинки. Сказал Малуше уже возле балконной двери:

– Подожди минутку. Я скоро вернусь.

– Ты куда?

– Подышу немного.

– На улице холодно. Дыши здесь.

Тимофей объяснил предельно прозрачно:

– Мне нужно ненадолго выйти из себя, чтобы потом зайти нормально.

Плотная штора, которой он задернул за собой выход на балкон, скрыла весь уличный обзор.

Терпение было не самой сильной чертой характера Малуши, поэтому она сидела спокойно только десять минут. Потом тоже одела куртку и шапку, взяла плед с дивана, обулась на порожке балкона в сапоги и боком протиснулась через узкую дверь.

Обмерла.

Балкон был пуст.

31

Сигналом к тому, что её кровь закипела в венах, стало колкое щипание и давление в носу, обычно предшествующее носовому кровотечению. Трепет нервов одновременно оглушил и сделал невероятно чувствительным всё тело Малуши. Она задержала дыхание, словно это помогло бы ей физически отгородиться от страха.

Испугалась до морока.

Даже подумала, что что её подводит память. Скорее всего Тимофей ушел на улицу через входную дверь. Её просто померещилось, что он вышел на балкон. Так ведь будет лучше думать, чем представлять его лежащим на асфальте. Малуша боялась подойти к перилам и посмотреть вниз. Вместо этого тихонько взвыла от ужаса, который её обуял. Теперь она запросто могла бы вытерпеть сотню ужасных ликов всех на свете Медузов Горгонов вместе взятых, только не леденящий душу вид этого пустого балкона.

С крыши раздался хриплый, не проговорённый голос:

– Луша, это ты что ли голосишь?

Она всхлипнула и спросила с опаской:

– Тёма, ты где?

– На крыше. Поднимайся сюда.

Ещё отупленная недавним страхом Малуша двинулась к перилам, да, к счастью, Сударь объяснил:

– Справа от тебя в стене железная дверь.

Малуша побила бы Тимофея, не выстави он предусмотрительно вперед ногу и руку. Она долго трепыхалась, не дотягиваясь до Сударя, пока не почувствовала, какие у него стылые пальцы. Обхватила ладошками и подула на них своим горячим дыханием, завернула начальника в плед и пристроилась рядом. Не ожидала, что он, как крылом, накроет её ближней полой. Один конец полосатого шерстяного удава, что связала ему жалобщица, Тимофей намотал вокруг своей шеи, а второй – вокруг шеи Малуши. Объяснил коротко: «Надо укутать душу». Чью душу он имел в виду, не уточнил. Потом ещё и подвинул её к себе так рядом, чтобы они совпали краями. Оказалось, что Малуша хорошо заточена под углы Тимофея – она плавно вписалась плечом под его ключицу, своим боком под его ребра.

– Я испугалась, когда не нашла тебя на балконе.

Малуша рассказала Тимофею, почему не выгодно быть самоубийцей. Ведь время рождения и время смерти для каждого прописано вплоть до секунды. Если человек по собственной воле прерывает свою жизнь, то он никуда не уходит. Просто становится для всех невидимым. Бродит неприкаянно в мире, который хотел покинуть и ждет своего часа, который прописан по судьбе. Вроде все остается как прежде, только ещё хуже. Коматозники могут вернуться в свое тело, а самоубийцы – нет, потому что их земная оболочка уже разрушена.

– Помолчи, – попросил её Тимофей.

– Я это на всякий случай всем рассказываю, – уточнила Малуша и аккуратно положила голову ему на плечо.

Под тесное соседство огляделась. Они сидели на малом пространстве крыши. Сюда вели девять ступенек, что начинались за дверью, замаскированной под кирпич в стене балкона Тимофея. Места хватило лишь на деревянную скамью с удобной спинкой и облезлый садовый столик с сетчатой столешницей на тонких, прутьевых ножках, изогнутых по низу в крендельки. У метровой балюстрады, за которой крыша тошнотворно резко шла на скос, в каменном горшке завершал свой короткий век побитый морозом куст белых хризантем. На устойчивый край вазона Тимофей сложил ноги, наслаждаясь открывающимся видом.

Глядеть было на что. Крыши домов всех цветов и форм, с трубами кирпичными, железными, с фрамугами и фронтонами, с антеннами и кованными решетками тянулись до края города. В промежутке между домами сама река не просматривалась, но до самого горизонта раскинулась её пойма, заросшая кустарником, поля и дали. Цветом от рыжего до сиреневого они манили куда-нибудь поехать, что-нибудь увидеть, с кем-нибудь познакомиться.

Только не Малушу в данный момент. Ей было хорошо и удобно. Равно до тех пор, пока не замерзли ноги. Потревожить Сударя и распутать шарф, что сейчас соединял их двумя колкими концами, она не решалась. Подумала, что лучше заболеет от переохлаждения, чем собственнолично нарушит близость к дорогому телу начальника.

Спасла её Баженка своим звонком, заставив Тимофея неохотно расцепить руки, которыми он держал в кольце притихшую работницу.

– У нас дома полтергейст, – сообщила Птаха таким деревянным голосом, что Малуша подскочила, чтобы бежать соседке на помощь. Тимофей забрал у нее телефон и велел Бажене:

– Приходи сюда. Я напишу адрес. Когда будешь выходить, скажи вслух, что идешь к Малуше, и что столешница у неё.

Предвосхищая вопросы своей работницы, объяснил, нажав на отбой:

– Мне надоело таскаться по городу с тяжелой доской.

Он не знал, что Бажена приведет за собой не только Болтуна.

32

Борода и Мирон пришли с разным настроем. Один был немного смущен, прятался за спиной у Бажены, а второй просто подтолкнул её вглубь коридора и зашел сам. Получается, без приглашения.

Тимофей не стал изображать радушного хозяина:

– А этих зачем привела?

Бажена ответила с присущей ей неделикатностью:

– Не знала, кого из двоих выбрать в борьбе с полтергейстом, вот и позвала обоих.

Мирон прошел по квартире, открывая все двери и заглядывая в комнаты. Перед спальней услышал предостережение Сударя:

– Не вздумай!

– Я и сам не хочу смотреть. Вдруг у тебя там все в розовом.

Мирон коротко подстригся, расставшись с хвостиком. До сих пор Малуша была уверена, что он смугл и тёмн, но сегодня при ярком свете дня увидела, что волосы его на коротком ёжике светло-русые и завиваются колечком на макушке. Густой летний загар человека, весь день проводящего на свежем воздухе, поблек. Мирон вернулся к природному молочному цвету кожи, на контрасте с которым радужка его глаз казалась почти черной. Глубокой, манящей. Малуша, не будь она увлечена Тимофеем, могла бы стать неродной сестре группой поддержки. Хорошо, что у неё был Сударь. Безответно любить начальника было безопасней, чем парня с крыльями летучей мыши.

Тимофей из вежливости спросил у Бажены, принимая от неё тяжелую овчинную шубейку:

– Как тебе с Малушей живется? Веселее стало?

Бажена снова выложила то, что лежало в голове первым:

– Вообще-то она на квартиру только спать приходит. Призраков вот ещё в дом натащила.

Малуша вздохнула. Из всех Птах самым воспитанным был Борода. Раскланялся с хозяином, ботинки поставил ровно, по квартире не пошел, а просто сел на диван. Болтун всё это время держался с ним рядом.

Малуша отругала призрака:

– Я же сказала тебе, что скоро принесу доску домой. Зачем людей пугаешь?

Болтун лишь острыми плечиками пожал. Совсем как шкодливое дитя.

Потом он заставил их плакать.

В своей короткой жизни Болтун хлебнул лиха. Родился он в дальних краях, ещё младенцем был случайно депортирован, на чужбине подвергся гонениям, умер молодым самой мучительной смертью, а после кончины стал призраком. Так вкратце звучала его история.

Никто из собравшейся компании сначала не поверил, что он призрак Птаха. Того самого, которого нашли с отрезанными крыльями. Шумно перебивали пишущего с ошибками на спиритической доске Болтуна, восклицали: «Да не может такого быть!». Ему пришлось привести веские доказательства, чтобы подтвердить свое с ними родство.

Болтун по праву рождения должен был стать Ибисом. В Одали его бы пестовали Ведуньи, готовя к важной роли. В этом мире он даже не знал, что он часть Стаи. Приемные родители заботились о Болтуне хорошо, в бассейн записали. Однако мальчишка не смог заставить себя погрузиться в мутную воду. Всем врал, что был на тренировке, а сам гулял по городу. Вот почему его крылья появились, как и положено – накануне четырнадцатилетия, в то время как у остальных Птах, наглотавшихся химикатов, они раскрылись с опозданием – только десять лет спустя. Не найдя вокруг себя аналогов, Болтун попал в больницу с диагнозом «устойчивые галлюцинации».

Когда Ведуньи разыскали его, было уже поздно. Юноша был убежден, что психически нездоров, ведь даже под воздействием препаратов его крылья никуда не исчезли. Болтуна выпустили спустя много лет по причине неизлечимости, и он бродил, оглушенный лекарствами, по окраинам города, выбирая места, где было меньше людей. Теми же дорогами плутал Безымень, разыскивающий пропуск на Побочень и сгубивший за эти годы немало невинных душ. Когда они встретились, Безымень легко одолел обессиленного Птаха. Только вот случилась незадача. У Болтуна крылья могли становиться невидимы, а у злодея получались только вещественными. Тот, недолго думая, подступился к обездвиженной жертве с пилой…

На этом предложении Малуша попросила сделать паузу. Хотела запереться в ванной, включить воду и порыдать. Болтун её не послушался. Писал лихорадочно, путая буквы:

«Когда меня выпустили из больницы, я испытывал мертвящую боль души. Глазам своим не поверил, увидев Птах. Я встретил их у диспансера. Мне оставалось только дорогу перейти, чтобы наконец обрести семью, да только Безымень помешал».

Ванную заняла Бажена.