Текст книги "Золотая ловушка"

Они продирались по склону вниз с полчаса, получая чувствительные удары бамбуковыми розгами, особенно когда не удавалось отпустить раздвинутые «удочки» медленно.

– Мария, позвольте, я пойду впереди! – прокричал сквозь вой тайфуна Андреас, заметив, что Маше все труднее раздвигать бамбук.

Она нехотя остановилась, потом все же пропустила его вперед – сил действительно почти не осталось. Берг пошел впереди, неудобно выворачивая руки назад – старался не дать бамбучинам схлестнуться перед Машей. Она хотела было крикнуть, чтобы он не валял дурака, не делал лишних движений, но сил не было даже на это…

Наконец через пару часов бамбучник кончился, сменившись высокой травой и кустами. Почти одновременно с этим закончился и ливень. В кроссовках хлюпала глиняная жижа, ладони саднило от жесткого бамбука и колючек, но Маша понимала, что обращать на это внимание нельзя – надо идти. Она знала, что дойдет, но немного беспокоилась за Берга – похоже, предел сил цивилизованного горожанина уже наступил: он шел все медленнее, чаще спотыкался, шумно соскальзывал в раскисавшую все больше колею, поднимая тучи брызг…

Спуск наконец закончился, они вышли на равнину, над которой рваными клочьями быстро неслись антрацитовые тучи. Приземистые березки и огромные кусты шиповника, усыпанные крупными красно-оранжевыми ягодами, становились реже. Между ними стояла вода – почти по колено.

Вдруг Маша увидела на низкой ветке березы серебристое веретено – обвисшее тело кеты. Не успела она изумленно окликнуть Берга, как он сам позвал ее, указывая рукой на рыбину, застрявшую среди куста шиповника. Он вынул из футляра камеру и, словно не было этих часов изнуряющего пути, забегал вокруг кустов, ища точный ракурс.

– Слушай, если рыба здесь, значит, река близко! – сообразила Маша. – Когда вода поднялась, рыбу и вынесло в лес. А раз река, значит, и поселок рыбозавода рядом! Мы пришли, Андрей, ура! – Она обессиленно повисла на Берговом плече.

Он обнял ее одной рукой, второй все еще нажимая спуск камеры.

Сил словно прибавилось, они пошли вперед быстрее. Тучи прямо на глазах поднимались выше, разносимые сильным ветром, который, казалось, дул отовсюду сразу. И вдруг взгляду открылась большая водная гладь и за ней – дома, взбирающиеся на склон сопки. Над ними кружили огромные странные птицы.

Приглядевшись, Маша поняла: это вовсе не птицы, а куски шифера и листы оцинкованного железа, сорванные с крыш и попавшие в воздушный вихрь. На здании погранзаставы торчали оголившиеся стропила, с одного конца свисала завернутая в трубу металлическая крыша. Мост через Курилку снесло с родных быков, и он косо перекрыл русло ниже по течению, у берега виден был огромный затор из вырванных с корнем деревьев…

Андреас, мгновенно оценив фантастичность открывшейся картины, снова схватил фотокамеру и начал бешено, пулеметными очередями, щелкать. Маша сняла с уставшей спины рюкзак и, волоча его по воде – все равно он был уже насквозь мокрым, – пошла вправо, в сторону рыбозавода. Андреас, поминутно останавливаясь, чтобы сделать еще один кадр, побрел за ней.

Весь низкий берег Курилки был одной ровной водной поверхностью. И только когда нога вдруг провалилась в какую-то бездонную яму, Маша мгновенно вспомнила, что здесь были прорыты специальные канальчики для прохода нерестящейся рыбы в затоны рыбозавода и спуска мальков в реку. Узкие и глубокие, каналы изнутри были обиты досками, и между досками ее правая нога как раз и провалилась. Потеряв равновесие, Маша упала и ударилась левой ногой о ребро доски – острая боль пронзила ногу от колена вверх. «Сломала!» – иглой пронеслось в голове, и Маша судорожно забила руками по воде, пытаясь выбраться из канала на твердь.

– Мария! – Андреас бросился ей на помощь, подхватив под мышки, выдернул из глубины канала, поставил на ноги.

На провалившуюся ногу Маша встать не могла – видимо, вывихнула или сломала. На колене второй под мокрой штаниной черным проступала кровь, но стоять на ней было можно.

Андреас решительно сбросил свой рюкзак, подхватил Машу на руки.

– Сейчас, Мария, мы придем, и тебе окажут медицинскую помощь, не вольнуйся!

Он не заметил, как тоже перешел на «ты», акцент в его речи стал слышнее, но Маше он уже не казался смешным. Она закусила губу от пульсирующей боли в ноге и обняла его за шею.

– Осторожней, Андрюш, – прошептала она. – Тут этих каналов много, сам не провались, а то нам конец…

– Нам не конец, я буду осторожно, не беспокойся, Мария, – строго ответил Берг, бережно прижимая Машу к себе и медленно нащупывая в воде путь. – Я уже вижу дом.

– Это Раи Венцель дом, он с краю стоит, – с трудом проговорила Маша. Хотелось завыть от боли, но она только кусала губу, отрывисто выговаривая короткие фразы: – Иди туда. Рая нас пустит. У нее телефон…

Опустив Машу на крылечко, тоже залитое водой, Берг деликатно постучал в раму. Раиса выскочила тут же, словно караулила за дверью.

– Господи, вы откуда? – вскрикнула она, узнавая Машу и Берга. – Что с тобой, Маш? В дом, давайте ее в дом!

Берг внес Машу на застекленную веранду и бережно уложил на узкую тахту. Пока Раиса переодевала Машу в свое сухое, широкое для нее платье, перевязывала разбитое колено, давала таблетку баралгина и поила горячим чаем, Берг стоял в изножье и смотрел, неловко опустив перед собой руки.

Маше даже не было стыдно, когда Рая стаскивала с нее мокрую майку и штаны, так болела вывернутая нога. Щиколотка опухла и посинела, боль в ней остро пульсировала. Рая, осторожно ощупав ее кончиками пальцев, покачала головой: нужен врач. Она попыталась позвонить в больницу, но телефон не работал.

– Я мальчишек послала за вашими рюкзаками, сейчас принесут, – сказала она, накидывая брезентовый дождевик с капюшоном. – Пойду дойду до конторы. Там рация, дозвонюсь, может, врач на лодке приплывет. А вы тоже переоденьтесь. – Она сунула в руки Андреасу спортивные штаны и большую клетчатую рубашку мужа и вышла за дверь.

Берг вышел в темный коридорчик, переоделся, выжал на крыльце насквозь мокрые джинсы и джемпер, аккуратно развесил на веревке. Когда он вернулся на веранду, Маша спала, уткнувшись носом в подушку. Светлые волосы топорщились на затылке спутанными завитками. Андреас бережно поправил съехавший плед, прикрыв ее босые ноги, и сел на стул рядом. Стул скрипнул, Маша открыла сонные глаза, потянула Берга за руку:

– Иди сюда, ты же тоже умираешь от усталости, – пробормотала она, пододвигаясь на узкой тахте. Ладонь была горячая и сухая.

Берг, сначала опешив, осторожно сел с краю, потом лег, вытянувшись рядом с Машей. Она уткнулась в его плечо, обхватив поперек груди горячей тонкой рукой. Берг лежал, боясь дышать и шевелиться. Сердце колотилось в ребра, и ему казалось, что она тоже слышит этот гулкий стук. Наконец он медленно скосил глаза – Маша спала. Подождав пять минут, он осторожно высвободился из-под ее руки, снова сел на стул.

Он не мог находиться в такой близости от нее – и так с трудом сдерживался, чтобы не обнять, не прижать ее к себе. Ему было до слез жалко Машу, словно она была его собственным ребенком, больным и измученным. Но желание от этого не становилось меньше, а, наоборот, только усиливалось.

Вдруг он подумал, что уже несколько часов не вспоминал своего мальчика, и остро устыдился этого. Как будто мысли о Маше заняли законное место Константина в его голове. Интересно, живы ли телефон и ноутбук там, в воде? Удастся ли сегодня дозвониться до сына, ведь он наверняка ждет привычного разговора с отцом…

Мальчишки пришли, шумно топая по крыльцу, внесли на веранду рюкзаки, кофр и куртку Берга. Андреас достал ноутбук и телефон и ушел в дом, чтобы не мешать Маше. Но попытки дозвониться до сына не удавались – связь, видимо, нарушил тайфун.

Раиса вернулась через час. Докричаться до больницы по рации получилось, но врача обещали только наутро. Рая шепотом рассказала об этом Бергу, который тихо сидел на стуле рядом с Машей. Та крепко спала, едва слышно постанывая во сне. Решили оставить ее здесь, на веранде, чтобы не беспокоить лишний раз. Бергу Раиса постелила в комнате мальчиков.

Маша проснулась резко, вздрогнув всем телом. Бессмысленно вглядывалась несколько минут в шевелящиеся тени от деревьев на низком потолке, в лунные блики на полу. Наконец вспомнила, где она. Хотела было подняться, но тут услышала шепот – на крыльце стоял кто-то большой и темный на фоне луны.

– Ну что тебе тут, поедем, ты же знаешь, мне без тебя не жить. – Горячий шепот мужчины прервал звук поцелуя. – Все брошу тут, начнем все сначала, с нуля, лишь бы с тобой…

– Ты же знаешь, он не отдаст мальчиков, а куда я без них? – с болью отвечала женщина, и Маша узнала срывающийся, тихий голос Раисы. – Я без них не смогу.

– Мы их потом заберем, отсудим, матери не могут не отдать, – умоляюще шептал мужчина, и было ясно, что он сам не верит в свои слова, но готов говорить что угодно, лишь бы убедить, уговорить ее…

– Потом не бывает, Коль, – горько проронила Раиса и заплакала.

Ее руки взметнулись над темной тенью мужчины. Тот повернулся, приник к ней – Маша узнала высокий, чуть сутулый силуэт. Директор завода Спасов… Вот оно как, у них, оказывается, любовь.

– Ты без мальчиков не можешь, а я без тебя умру, не смогу, – глухо проговорил Николай Николаевич, уже не стараясь приглушать голос. – Вся жизнь псу под хвост, если бы не ты… Как я один уеду?

– А ты не уезжай, пусть будет как будет… – с тоской проговорила Раиса. – Семь бед – один ответ.

– Ну да, ты хочешь, чтобы Сергей меня пристрелил… Или тебя? У него ума хватит, – обреченно проронил Спасов.

– Никого он не тронет, он все с самого начала знал, захотел бы – давно пристрелил бы, – устало проговорила Раиса.

Маше казалось, что ей снится и эта залитая лунным светом веранда, и сцена на крыльце – настолько все было нереальным: страсть в словах любовников, реплики, которые словно произносили герои какого-нибудь фильма. Она боялась шевельнуться, чтобы не выдать себя. Сердце билось в горле, словно она не чужое объяснение слышала, а сама участвовала в нем. Но Маше ни разу не доводилось слышать ничего подобного в жизни. Ей казалось, что она сгорит со стыда, если Раиса и Спасов поймут, что она невольно подслушала их ночной разговор.

Она постаралась неслышно лечь, укрылась с головой. Но тут же почувствовала, что кто-то сел на край тахты. Откинула одеяло – на нее смотрела блестящими глазами Раиса.

– Слышала? – почти безразлично спросила она.

– Слышала… – не стала лгать Маша.

– А слышала, так скажи: как жить? – Раиса взялась длинными сильными пальцами за горло. – Люблю его, сил нет, а мужа не люблю и никогда не любила. А как уйти – детей не отдаст.

– А как же вы замуж пошли, если не любили? – пискнула Маша сорвавшимся голосом.

– Пошла… Молодая была, дура, нравился он мне, – усмехнулась та. – Ухаживал, никого ко мне не подпускал, измором взял. Думала, полюблю, он красивый, сильный… Откуда же я знала, какая она, эта любовь, бывает. Двоих детей родила, а полюбила только в тридцать лет. Вот и мучаюсь уже четыре года – и уйти некуда, и расстаться с ним не могу… Мужа жалко, его жалко, а детей жальче всех…

Маша не знала, что сказать. Ее собственная история, тоже горькая, трудная, сейчас казалась ей придуманной – в ней никто не страдал, кроме нее самой.

– Ладно, спи, – устало проговорила Раиса. – Я завтра рано уйду, у нас беда на заводе – надо лотки с икрой промывать. Их грязью, илом забило, а икра уже живая, наклюнулась. Вся работа за лето псу под хвост, если не спасем. Тридцать миллионов икринок, представляешь? Я дверь захлопну. Врач приедет, постучит, немец твой небось сообразит открыть?

– Да я и сама открою, – пробормотала Маша.

– Ну смотри. Спокойной ночи.

Раиса ушла в дом, Маша еще долго лежала без сна и думала разные невеселые мысли. «Немец твой», – вспомнились слова Раисы. «Вот еще глупости, какой он мой», – рассердилась сама на себя Маша. Но заснула с улыбкой на обветренных губах.

Берг встал рано, еще не было семи. Он слышал, как ушла Раиса, да и спал плохо, поминутно просыпаясь. Вышел на веранду – за стеклянными стенами стоял плотный сизый туман. Ма ша спала, свернувшись калачиком и почти с головой укрывшись. Берг тихонько потоптался в ногах, но не рискнул будить ее. Вышел на крыльцо – и как раз вовремя. Из тумана вынырнула рыхлая фигура в белом и с чемоданчиком в руке.

– У вас тут травма? – неожиданно высоким, бабьим голосом громко спросил врач. – Показывайте!

– Да-да, пожалюста, – распахнул дверь Берг. – У нас травма, да!

Маша уже сидела, непонимающе озираясь со сна по сторонам. Врач деловито присел на край тахты.

– Ну, показывайте свою ножку, барышня, – располагающе предложил он.

Осмотр занял не больше пяти минут, причем врач не только мял и осматривал ногу, но зачем-то попросил открыть рот, высунуть язык, а потом поочередно дотронуться указательными пальцами до кончика носа.

– Перелома и вывиха нет, – заключил он. – Сильный ушиб и растяжение связок. Надо бы рентген сделать, конечно, но аппарат у нас все равно не работает, вчера кабель сгорел. Так что сделаю давящую повязку, покой и холод на щиколотку – это пока все. Через пару дней приезжайте, может, кабель заменят. А так, – он зорко просверлил Машино лицо, – не ходить, не бегать, есть побольше. И все.

Берг, сложив руки домиком, на каждое слово кивал послушно – ну, точь-в-точь мама, когда Маша заболевала и к ней приходила старенькая врачиха Анна Африкановна.

– Вы кто, муж? – спросил врач и, не дождавшись ответа, строго приказал: – Вы ей вставать не разрешайте, а то я знаю этих барышень – все им побыстрее надо. Спешка тут не нужна, ноге покой требуется, ясно?

– Да-да, конечно, я понимаю, – закивал с удвоенной энергией Берг, так что Маша даже захихикала: ну просто добрая нянюшка!

День тянулся как резиновый, туман все никак не хотел подниматься. Ребята куда-то убежали, Берг слонялся из комнаты на крыльцо и обратно, виновато поглядывая на Машу. А та вертелась на кушетке, неловко поворачивая больную ногу, пыталась заснуть, но ничего не получалось. Наконец Маша не выдержала:

– Андреас, пошли на завод сходим, а то от тоски можно помереть!

– Как сходим? – оторопел Берг. – Мария, доктор сказал, что тебе нужен покой, ходить нельзя.

– А я потихоньку, палочку возьму, как-нибудь доковыляю, – лисьим, умильным голоском пропела Маша. – Ну пошли, а? Ты мне поможешь, я же одна не дойду. Только посмотрим – и обратно, а?

– Нет, Мария, – неуверенно возразил Берг. – Это нельзя, невозможно. Твоя нога пострадает. Я не должен.

Но Маша уже поняла, что он сам ни минуты не сидел бы в доме Раисы, если бы не она со своей ногой.

– Пойдем-пойдем, ты мне только штаны принеси и майку, – скомандовала она уверенно. – Я же себе не враг, если будет больно, вернусь.

Напялив еще непросохшие вещи, они вышли из дома. В густом молочном тумане медленно добрели до здания рыборазводного: Маша опиралась одной рукой на Берга, другой – на кривую сучковатую палку, выломанную из придорожного куста. В здании слышен был шум воды, гулко раздавались женские голоса.

В главном цехе в беспорядке стояли поднятые из воды стойки с икрой. Сетчатые рамки в них были забиты слоем грязи, которую взбаламутила поднявшаяся от сумасшедшего ливня речная вода. Женщины в высоких резиновых сапогах стояли прямо в проточной воде и поочередно промывали рамочки, осторожно покачивая и поливая их из шлангов с насадками вроде душевых рассекателей. Между ними металась лохматая больше обычного Галина Афанасьевна. На лице ее было выражение, какое бывает у матерей тяжелобольных детишек, – страдание и безумная надежда.

– О, вы как здесь оказались? – увидела их Раиса. – Тебе ж лежать надо! – Она с трудом разогнула уставшую спину, вытерла мокрое лицо белой косынкой.

– Доктор был, сказал, ничего страшного, повязку вот сделал, – благонравно ответила Маша, исподтишка показывая кулак Бергу, который хотел что-то возразить. – А мне можно с вами?

– Да как же ты на одной ноге? – засомневалась Раиса.

– А я вот на ящик сяду и буду промывать, вам же тут работы еще на сутки, – настаивала Маша.

– Ну ладно, – неуверенно согласилась Раиса. – Ир, дай ей сапоги какие-нибудь побольше. Работы и впрямь до ужаса. Если за ночь не успеем, икра погибнет, она ведь уже живая, наклюнулась… Вся работа наша за путину.

Маша села рядом с цепочкой женщин, взяла из кассеты первую рамочку. Вода была ледяной, пальцы сразу загорелись, но она старательно подражала движениям женщин. Толстая корка ила на рамочке постепенно таяла, размываясь водой, проступали оранжевые икринки с белыми точками внутри.

Ведь это же будущие рыбки, думала Маша с нежностью. Она старалась, чтобы ни одна икринка не падала с рамки, но это не всегда удавалось, и ей было жаль эту маленькую рыбью жизнь – как она там, в стылой темной воде?

Берг поначалу помогал, подвозил грязные стойки, оттаскивал промытые. Но потом не выдержал – достал камеру и принялся снимать аврал. Женщины смеялись, отмахивались от него, но потом привыкли, и он часа полтора щелкал фотоаппаратом, меняя оптику.

У Маши быстро устала спина, заледенели и руки, и ноги в резиновых сапогах, но она смотрела, как не разгибаясь работают женщины, и ей было совестно уйти.

Наконец часа через три Раиса выпрямилась, махнула рукой:

– Стоп, девчата, надо хоть чаю попить, погреться, а то свалимся завтра все. А вы идите домой, – кивнула она Маше и Бергу. – Нечего тут трудовые подвиги устраивать, а то мне потом вас же и лечить!

Галина Афанасьевна с видимым сожалением прекратила работу, трагическим взором окидывая еще непромытые стойки, но ничего не сказала: женщины и впрямь работали без пере рыва с раннего утра.

Попили чаю из большого чайника, в котором прямо и заварили. Поели большими ломтями нарезанного хлеба с помидорами и брусками сыра. Маше показалось, что ничего вкуснее она в жизни не ела. Руки отогрелись о большую фаянсовую кружку. Берг, сидя рядом с Машей, тоже пил «артельный» чай, молча жевал хлеб с сыром. Вот и поди скажи, что немец, что совсем из другого мира человек, думала Маша, косясь на его осунувшееся лицо. Он тоже искоса поглядывал на нее, порывался что-то сказать, но так и не сказал.

К Раисиному дому они брели тем же порядком: Берг поддерживал Машу, она опиралась на свою сучковатую палицу.

– Мария, я не должен сказать, что…

– Говорить, – поправила его Маша.

– Говорить? – недоумевающе переспросил Берг.

– Не должен говорить или должен сказать, – объяснила Маша. – Ну, тут тонкость русского языка.

– Ах да, – смешался Берг. – Я не должен говорить, что ваши женщины совсем другие. Но это так.

– Ну конечно, – засмеялась Маша. – Наши другие, и ваши другие, и американки, и китаянки – все другие.

– Нет, я хочу говорить… сказать, что вы как-то иначе относитесь ко всему. К жизни, к мужчинам, к детям.

– Загадка русской души? – засмеялась Маша. – Ну вот и ты туда же, чем же это мы другие?

– Немецкая женщина всегда точно знает, точно подсчитает, чего хочет, особенно когда выходит замуж, – почему-то грустно сказал Берг. – А вы думаете сердцем.

– Ну вот, глупости какие, у нас тоже всякие есть, – не согласилась Маша. – Такие есть стервочки, куда там вашим немкам!

– Нет, я знаю, наши женщины умные, трезвые, – не сдавался Берг. – Если мужчина не соответствует требованиям, не выполняет их, она выберет другого.

– Ну а если любовь, неужели так все трезво, расчетливо? – не поверила Маша.

– Любовь – это секс, если он хороший, все в порядке, но не он главный в браке, – уныло продолжал Берг. – Главное – ответственность за семью, способность ее содержать…

– Секс – это же не вся любовь, – покачала головой Маша, ей было интересно, что Берг впервые так откровенен с ней, она пыталась понять, с чего это он разговорился. – Бывает любовь безответная, когда секса вообще нет, а жить без этого человека не можешь.

– Любовь, да, это как в русских книгах, – покачал головой Берг. – У нас это тоже бывает, конечно, но брак – это совсем другое. Я хотел спросить, Мария, почему у вас женщины мирятся с тем, что мужья не соответствуют их требованиям? Я видел много мужчин пьяных, ленивых… Это есть любовь?

– Ну, не знаю… – Маше вдруг стало грустно. – Любишь человека, многое ему прощаешь, а он садится тебе на голову…

– Садится на голову? – с изумлением переспросил Берг.

– Ну не в прямом смысле, конечно, – засмеялась Маша. – Так говорят, идиома, понимаешь? Ну, в общем, мужчина теряет чувство реальности, а может, и любовь… И все проходит.

Они подошли к калитке, у которой, как намокшие воробьи на жердочке, сидели на лавке оба Раисиных сына, ждали мать.

На следующий день Спасов дал лодку с мотористом, чтобы переправить Машу и Берга в поселок. От раскисшего, заваленного хламом берега они медленно поднимались к гостинице. Из ресторана вывалился навстречу хмельной Нефедов, растопырил руки:

– Машка! Поздравь, Лирка-то родила – в самый тайфун, прикинь! – Он ухватил Машу длинными руками, поднял в воздух. – Пошли ко мне, дочку обмывать! И ты, Андрюха, давай ко мне, я уже третий день отмечаю, все, слава богу, обошлось.

– Слав, поздравляю! – искренне поцеловала небритую щеку Маша. – Но мы устали, грязные, перемерзли, я вот, видишь, с травмой – давай завтра, а?

– Так в чем проблема? – не унимался веселый Нефедыч. – У меня помоетесь, поспите квартира пустая, а в гостинице все равно горячей воды нет. А у меня же фуро, я ж себе из Саппоро фуро привез, не знала? Тем более надо посмотреть, я вам сейчас воды нагрею – это ж рай на земле, а не баня!

Маша бросила нерешительный взгляд на Берга, тот смотрел как-то странно: не то с любопытством, не то с сомнением…

– Черт, какой соблазн, я уже забыла, когда горячей водой мылась. Пошли, Андреас, а?

Показалось Маше или Берг на самом деле обрадовался, она так и не поняла.

Квартира Нефедова была похожа на все курильские квартиры, которые они уже повидали: большой японский телевизор, музыкальный центр, но мебель случайная, частью самодельная, посуда – с бору по сосенке, рядом с золочеными японскими суевериями – щербатые столовские кружки.

Небольшую темную комнатку Нефедов превратил в ванную. По соседству с обычной дровяной водогрейной колонкой и самодельной душевой кабинкой здесь стояло чудо – сияющая янтарем огромная деревянная бочка-фу-ро. Со специальной лесенкой сбоку, термометром, вделанным в одну из планок, и каким-то ящичком с кнопками и световыми индика торами, приделанным снизу. Тен с термостатом, поддерживает заданную температуру воды, пояснил Нефедыч. Он засуетился, затопил колонку.

Пока вода грелась, они успели махнуть по рюмке водки, заесть свежепросольной рыбой с хлебом и сахарными помидорами. Впрочем, одной рюмкой ограничилась лишь Маша, мужчины продолжили. Сначала обсудили впе чатления от тайфуна, потом – отношения между Россией и Японией, а потом, как положено, перешли на мировой масштаб. Допить бутылку помешала Маша – колонка уже гудела вовсю.

– А! – с трудом вернулся к обыденности Нефедов. – Так ты иди мойся, фуро-то тоже поди нагрелась, только сразу не лезь, постой под горячим душем. А то с непривычки обваришься. Ты в фуро когда парилась?

– Нет, – призналась Маша. – В Москве фуро только в дорогих борделях ставят, а в Японии я еще не была.

– А ты, Андрюха? – Нефедов упер указательный палец в Берга.

– Да-да, мне приходилось в Японии бывать в сенко, это есть баня, я знаю.

– Значит, так, Манюня, – наставительно произнес Нефедыч. – Моешься под душем, потом обливаешься совсем горячим, потом лезешь в бочку – по грудь. Сначала горячо будет, но потом обвыкнешь. Ноги подтяни к подбородку и виси так в воде минут пятнадцать. На голову если хочешь, косынку, только смочи ее холодной водой. Я температуру поставил на сорок восемь, хотя положено париться при шестидесяти. Но нам тяжко без привычки. А японцы этим кипятком и от холода спасаются, и от простуды, и от летней влажности. Вот увидишь, как заново на свет народишься. Я уже привык, не могу без нее. Все люди как люди, из Японии «тойоты» везут или «ниссаны», а я, как балбес, волок бочку эту. Хорошо, ездил за грузовиком для редакции, на нем и доставил. А по-другому и на паром не пустили бы… А пробку потом не открывай, после тебя мы с Андрюхой попаримся.

– Как, в той же воде? – удивилась Маша.

– Так и что, ты же чистая будешь! – засмеялся Нефедов. – Япошки всей семьей так греются, правда, первым всегда хозяин. Ну или гость, если он есть. Не боись, гостья, не ошпаришься, ныряй давай.

Маша с наслаждением вымыла голову, тщательно помылась сама, постояла пару минут под самой горячей водой, которую могла терпеть. Но все равно с сомнением подошла к огромной бочке, от которой шел приятный запах кедровой смолы: а ну как и правда ошпаришься? Сначала ноги едва терпели, но она заставила себя выполнить все инструкции Нефедова, подобрала ноги, удерживаясь руками за бортики фуро. Через минуту тело обвыкло, и на Машу действительно снизошло блаженное расслабление. Она не чувствовала своего веса, лишь ощущала, что каждая клетка согрелась, расправилась и даже как будто запела: я жи-ву-у-у, я зде-е-есь… Казалось ей или действительно снизу шли мелкие пузырьки, которые наполняли кожу легкостью. Она закрыла глаза… Запах кедра усилился, напоминая солнечный полдень в тайге, расплавленные блики на речной мелкой волне…

– Эй, подруга, не заснула? Пятнадцать минут прошло, – вернул ее к действительности голос Нефедова. – Вылезай, а то перепаришься.

Маша не торопясь вылезла из бочки, завернулась в махровую простыню. И вдруг подумала, что сейчас в эту же воду влезет Берг, широкий, со своей крепкой шеей и толстыми медвежьими руками, представила себя рядом… Думать об этом было даже приятно, но она тут же осекла себя: ты что, подруга, размечталась! Кто он тебе и кто ты ему? И постаралась представить другие, более пристойные картины… Как кинулась тащить его из фумаролы, и каким обескураженным было его лицо, когда он выполз, вырвался из горячей глины. Как уютно, легко, будто без всякого усилия, он нес ее на своих толстых руках до Раисиного дома, как ей было хорошо, хотя нестерпимо болела подвернутая нога…

Она умылась холодной водой, глубоко подышала, расслабляясь. И вышла из ванной. Мужики сидели раскрасневшиеся, расслабленные. Дискуссия по общемировым проблемам продолжалась.

Маша выпила чаю, поела неизменной рыбы, поболтала с Нефедовым о Лире и малышке, а Берг все не выходил из ванной. Наконец вывалился, распаренный, как вареный рак. Мокрые волосы всклокочены, на лице блаженная улыбка. Нефедов решительно налил ему стопку: «После баньки умри, но выпей!»

Пока мужчины добивали вторую бутылку, Маша, укрывшись пледом, подремала под их трепотню о геополитике, об интересах России и Японии на Курилах.

Какая там геополитика, сквозь дрему думала она, тут столько жизней человеческих положено, столько сил нечеловеческих потрачено, тут одна зима – сплошной подвиг, а они еще детей рожают – как это можно считать неважным, а геополитические смыслы – важными?

Потом перед глазами закрутилась цветная тайга, синее блюдечко озера, и невесть откуда послышался голос мамы: «Машунь, тебе с лимоном чай или с молоком? Ты бы уже вставала, а то проспишь!» Она резко села, откинув плед. Берг внимательно смотрел на нее круглыми глазами с зелеными крапинками. И долго он так смотрит? – мелькнуло в голове.

– Ну, располагайтесь, – полусонно предложил клевавший носом Нефедыч. – Ты, Маш, иди в спальню, Андрюху мы на диван, а я на раскладушке устроюсь.

– Нет, – решительно отказалась Маша. – Спасибо тебе, Слав, но мы пойдем в гостиницу, а то тебе завтра на работу, надо выспаться, мы-то люди неслуживые, когда захотим, тогда и встанем.

– Да ладно, я вас и будить не буду, – слабо запротестовал Нефедов.

Берг выжидательно смотрел на Машу, готовый принять любой вариант развития со бы тий.

– Нет, Славочка, спасибо, – решительно поднялась она. – Намылись чудесно, отогрелись, пойдем.

Вечер принял их в душные объятия, мелкий дождичек, как добрый пес, облизал лицо мокрым языком. Маша запрокинула голову: сквозь клочья облаков, несущихся по низкому небу, проглядывали звезды. В окнах мелькали цветные тени японской жизни, гремела музыка.

Шли молча, Маше казалось, что Берг собирается с духом что-то спросить или сказать, и почему-то боялась этого, поэтому изображала глубокую задумчивость.

– Мария, – наконец выговорил он, – я хотел спросить… Ты… свободна? Я имел в виду, ты замужем?

– Я замужем, но муж от меня ушел. Недавно, четыре месяца и восемь дней назад, – скованно ответила Маша. – А что?

– Я хотел спросить, ты… выйдешь за меня замуж? – выдохнул Берг, как будто бросился с берега в холодную воду.

– Ты что… Ты с ума сошел, Андреас? – Маша не могла найти слов. – Тебе пить вредно, наверное. Ты ведь женат, насколько я понимаю. У тебя что, температура поднялась?

– Я не пьяный, Мария, и я хочу, чтобы ты мне ответила сейчас, – упрямо набычил лоб Берг. – Я женат, но я давно не нужен моей жене. Наш брак есть формальность. Процедура развода у нас очень долгая и сложная, придется ждать целый год, а может быть, и больше. Но я хочу узнавать прямо сейчас: ты выйдешь за меня?

– Черт, Андреас, ты, наверное, перепарился. – Маша судорожно пыталась перевести этот неожиданный разговор в шутку. – Сейчас поспишь, отдохнешь, и все придет в норму.

Сердце билось в висках, она не понимала, почему так волнуется – от его слишком серьезного голоса или от нелепости всей ситуации…

– Мария, я прошу тебя стать моей женой, – выговорил Берг и вдруг встал на колени прямо посреди улицы.

– Господи, да встань немедленно, ты что, совсем…

Маша тянула его за рукав куртки, пытаясь поднять. Они уже почти подошли к высоким ступенькам гостиницы, еще не хватало, чтобы эту картину, похожую на сцену из плохого спектакля, кто-нибудь увидел!

– Вставай сейчас же, ненормальный… – Договорить она не успела.

– Вот как прекрасно, что вы вернулись! – распахнула двери им навстречу бессменная Элеонора. Вместо «гробового» платья на этот раз на ней была зеленая блуза с крупными красными и желтыми цветами («А это что-то вроде погребального венка», – машинально отметила Маша). Глаза с наведенными бирюзовыми стрелками остренько перебегали с фигуры стоящего на коленях Берга на залившееся краской лицо Маши, на которую падал свет из распахнутой двери. – А то сегодня два раза из милиции за вами приходили! И велели, как появитесь, немедля к ним! – В ее голосе слышалось то ли мелкое злорадство, то ли удовольствие от исправно выполненной обязанности. – Я звонить, что вы вернулись, не буду, вы уж сами тогда!

Маша с досадой кивнула, Берг невозмутимо встал с колен, вежливо поздоровался.