Текст книги "Самый ветреный на свете ОСТРОВ"

Молодой ученый. Задолго до того самого лета

В советских шпионских фильмах иностранные разведки вербуют наших специалистов, ученых, чиновников – да кого угодно! – то на конференции, то в зарубежной поездке, то прямо по месту работы или жительства. А его где вербовать? Работает на секретном предприятии, куда мышь не проскочит. На конференции и в зарубежные поездки – исключено. По месту жительства? Живет в закрытом поселке. Въезд под шлагбаум по спецпропускам.

В шпионских романах зарубежных авторов связь держат – ну например! – через газетные объявления. Пишешь зашифрованный текст, ничего не говорящий праздному читателю, помещаешь в второй колонке на восьмой странице… Ой, да о чем это. Какая восьмая страница? В газете «Правда» их всего четыре, огромных, как простыня. Да и не берут туда объявления.

И что писать? Молодой талантливый ученый желает быть завербованным. Обращаться по адресу – дальше «почтовый ящик», где первым возьмет конверт в руки особист.

И что делать?

Он стал думать об этом каждый день.

Пойти в посольство. Какое? Ну, первое что приходит в голову – американское. Они наши лучшие заклятые друзья. Враг моего врага – мой друг. Если кто-то желает удрать из Союза, Штаты только за. Особенно если это перспективный ученый.

Посольство ФРГ. Немецкие химики – хорошие химики. Но в Германии жить неохота. Вот что значит изучать в школе и институте язык потенциального врага! Германию мы победили, точка. Потом принялись обгонять Америку – стало быть, английский!

Значит все-таки Америка или Англия. Ну не в Китай же бежать!

Предприятие, на котором трудится молодой ученый, хоть и закрытое, но головное начальство в Москве. Некоторые сотрудники бывают в командировках. У него в Москве особых дел нет, но и прямого запрета посещать столицу нашей родины нет. Молодой ученый хочет в Третьяковку! И в Колонный зал Дома Союзов! В конце концов, он ученый, человек глубоко интеллигентный. Ему свою интеллигентность подпитывать нужно.

Размышлять об этом стало ежедневной привычкой.

Дед. Остров. Задолго до того самого лета

Дед и бабка с весны до осени всеми способами добывали рыбу из великой русской реки Волга. С годами настолько все славно устроилось, что у деда и свое место промысла было, и свои точки сбыта, и отношения с рыбнадзором сложились вполне себе (типа, дед большого урона реке Волге не нанесет никоим образом, а посидеть-поговорить за жизнь, да с беленькой, да под закусочку, да в тихом месте без посторонних глаз, этого ничем не заменишь, рыбнадзор в лице Сан Саныча это очень даже ценил), и бабка всегда под боком (что б он без нее вообще делал!), и внучка всегда под присмотром (ее родители как бы на заработках, а на самом деле где заработали, там и потратили, другими словами, просто живут в другом месте и никто им не нужен – ни родители, ни дети. Так что была дочка, теперь внучка).

Промышлять пристроился дед на островке, он его давно приметил. Весной весь под воду уходит, деревья по пояс в воде, потом вода падает и – до следующей весны. Так что никаких сараев, будок, шалашей и прочих строений на острове не наблюдалось. Первый раз остановился, как только вода сошла, не успел обосноваться – с правого берега катер откуда ни возьмись. Кто такой, откуда, что собираешься делать, зачем палатка и столько барахла. Ах надолго? Не-е, надолго нельзя. И переночевать нельзя. Если мотор отказал или горючка кончилась – остановился, починил-поправил-зарядил – и в путь. А почему? А по кочану. Люди приедут, отдыхать будут.

Дед не стал собачиться, стал искать подходы. Аргумент, что для «людей» тут неподалеку как раз целая база отдыха, вполне «закрытая», это всем известно на много километров вверх и вниз по течению – не сработал. Зашел с другой стороны.

– Вот ты меня увидел и сразу прилетел, не успел я и разгрузиться как следует. А кабы в это время сплав был? Как бы ты поперек фарватера? По бревнышкам бы побежал?

– А не твоя забота. Переждал бы. Никуда б не делись. Как успели бы палатку поставить, так бы и сняли.

– А кабы я с другой стороны причалил?

– А с другой стороны берег неудобный, да и палатку не поставишь. А отдыхать все норовят на белом песочке, как ни крути – на косу выйдут.

– Сдается мне, шугать тех, кто случайно забрел на остров, это не основная и не главная твоя работа, а как бы сопутствующая.

– А не твое дело!

– А не мое, правда твоя. Мое дело – рыбку ловить. Люди твои палатки ставят наверняка вон там. Там деревья пореже и от воды как бы отступили, и берег дугой, и коса как на ладони, и большая Волга видна. А напротив косы, с другой стороны лагуны, совсем тонкая полоска суши, но не пляж – все поросло деревцами да кустами. Вот я бы там и пристроился со своим хозяйством. И «людям» бы не мешал, и чужих спроваживал. Тебе легче, и мне хорошо. Нас-то всего трое.

Задумался стражник. Велел дать документы. Все переписал в книжку.

– Ладно, сегодня можете переночевать. Завтра будем решать. И не особо тут располагайтесь, легче сниматься будет.

Дед покивал головой. Бабка заулыбалась заискивающе, но стражник на нее и не взглянул; в катер – и был таков.

Вот с той поры эти трое тут каждое лето. Вернее, с весны до осени. Видать, проверили и деда, и бабку до седьмого колена, ничего подозрительного не обнаружили и сделали послабление на постой вблизи режимного объекта.

Режимный объект, из-за которого чужаков гоняют, это испытательный полигон на правом берегу. Выше и ниже по течению на много километров высокие крутые обрывистые берега. Что там наверху испытывают – снизу не видать. Но даже прогулочные, или, как их еще называют, круизные пароходы по искусно сделанному расписанию проходят мимо полигона только по ночам. Иной раз прямо вереницей, один за другим. Музыка на палубах гремит, народ гуляет, а наши островитяне сидят у костра, смотрят вслед, и кое-кто так мечтательно: вот бы!..

А ему:

– Да брось ты! Сейчас на палубе кто-нибудь держится за поручни и мечтает: вот бы! На остров! Да у костра! Да в палатку! А утром с удочкой!

Дед, как правило, приезжает раньше всех, еще до окончания учебного года. Бабка с внучкой – как только каникулы начинаются. А островитяне массово подтягиваются летом.

Вернее, так. В мае – большой пикник в честь их профессионального праздника. День химика! Потом в какие-то выходные приезжают, обустраивают лагерь. Первым делом подальше от мест для палаток копают яму под уборную, накрывают ее досками или стволами, сверху сооружают какой-нибудь короб, чтобы можно было сесть. Сквозное отверстие – вуаля! Вот разве что унитаз с собой не привозят!

По углам ставят столбы, с трех сторон натягивают брезент или ткань. К толчку прокладывают тропинку, на приличном расстоянии от уборной ставят еще два столбика, на них жердочка – шлагбаум! Закрыто – не ходи. Открыто – добро пожаловать. Не забывай только, уходя или приходя, правильно расположить перекладину.

Еще роют глубокую яму для мусора. Консервные банки обязательно прокаливают на костре, прежде чем бросить в помойку. Стеклянные банки не бьют, забирают с собой – под осенние заготовки.

Роют землянку, накрывают стволами, ветками, присыпают землей. Это погреб для продуктов, которые нужно хранить в холоде.

А еще ставят продуктовую палатку – там крупы, макароны, овощи, конфеты, хлеб, мука и все-все-все.

Деду с бабкой, опытным волжским промысловикам, конечно, еще поучиться у этих «ботанов». Во всяком случае, дед теперь обустраивает сортир – не так круто, как соседи, но все-таки теперь не опасно отойти от палатки даже среди ночи. И помойка обустроена. Рыбные отходы, конечно, как и прежде идут прямиком в Волгу-матушку, но остальное теперь тоже закапывается. Подальше от греха. Место хорошее, с соседями портить отношения не резон. А они не слепые.

И с внучкой стало полегче: ей теперь есть с кем вечером, после трудов, отдохнуть, развлечься, поговорить, посмеяться. А то у нее каждое лето – одно и то же. У всех каникулы, а она, как проклятая, на рыбопромысле – иначе это не назовешь.

Ирка. Остров. То самое лето

Как я уже говорила, на острове все оказалось почти так, как они рассказывали.

Быт оказался совсем не страшным. Работу по кухне делали все по очереди, по графику. Весь день, например, с раннего утра кашеварит одна женщина. Ее задача: приготовить завтрак, обед и ужин. В помощь ей назначается помощник – таскает воду, разжигает огонь, готовит посуду, накрывает на стол и так далее. Посуду после еды моют все дети – они уже между собой разбираются, кто, что и сколько.

Остальные – свободны! Другое дело, как распорядиться этой свободой. Я там никого не знала, но встретили меня по-родственному, будто ждали всю жизнь. На кухню назначили в последнюю очередь, и все толклись рядом, готовые броситься на помощь по первому намеку. Очень быстро я освоилась и стала полноправным членом компании.

Скучно там не было ни одной минуты, только смотри кругом. Возьмем Алку, это жена чудика в ватнике. Ведет себя так, будто она писаная красавица. А на самом деле ничего особенного из себя не представляет, просто чувырла. Она не бочонок, нет, не такая уж толстая. Да и совсем не толстая, если честно, просто цилиндрик с ручками и ножками, ни талии, ни бедер. Там, где у женщины грудь, у нее два прыщика. Ноги – да. Длинные и стройные, этого у нее не отнимешь.

Алка могла бы шикарно одеваться, оставляя на всеобщее обозрение только ноги. Да откуда мне знать, может, она так и одевается там, у себя на работе? Но мы на острове, где все с утра до вечера в купальниках, а к вечеру цепляем на себя что попало, лишь бы комары не заели.

Алка сумела себя поставить так, что ей все помогают, даром что кобыла выше меня ростом. Когда она дежурит по кухне, мужики иной раз даже на рыбалку не выходят, чтобы Алке рыбу чистить не пришлось. Или приносят уже выпотрошенную и очищенную от чешуи. Когда утром в день дежурства она выползает из палатки, ее ждет разведенный огонь и уже подогретая на плите вода. Кандидатскую ей пишут, по слухам, всем коллективом.

Алка вышла за Юрка в конце института. Он вроде как самородок. Наверно, думала, его при кафедре оставят. Но там у них все не как у людей. Самородка заслали в тьмутаракань здешнюю. Братец мне растолковал: дура ты, Ирка, тут самое что ни на есть крутое место, вроде как и научно-исследовательский институт, и завод в одном флаконе. Теоретики напридумывают, в лаборатории опытов понаделают, и тут же на заводе самородки-практики сделают экспериментальный продукт. И посылают сюда лучших из лучших.

Может и так, только сдается мне, Алке в Москве больше нравится. Говорят, то и дело туда мотается – согласовывать что-то в диссертации. Ну, типа, помощь ей нужна, совет вышестоящих товарищей. Хитрюга!

Другое дело Нина, жена Вольки. Говорят, она там у них большой начальник. Главнее Вольки! Но я ни разу не заметила, чтобы она командовала. Ее как бы и не видно совсем, но все будто само собой делается так, как она задумала. Без напряга. И как она умудряется с Волькой совладать? За ним глаз да глаз! Здесь-то, на острове, не разгуляешься, все как на ладони, но ведь он то на байдарках сплавляется по каким-то северным рекам, то на Домбай едет на горных лыжах кататься, то в Таллинн родителей навестить. Вольный Волька!

А еще Шурик. У меня поначалу язык не поворачивался его просто Шуриком называть. Он вообще не такой, как все. Все в нем говорит-вот самый настоящий доктор наук! Предупредительный, будто мы все не в купальниках, а в вечерних платьях. Вроде и ничего особенного, даже не могу объяснить, но хочется распрямить спину и поправить несуществующие локоны.

Вот уж у кого локоны, так это у Райки Сошкиной, недаром парикмахерша. И как это у нее получается? Говорят, она по образованию модельерша, о как! Кутюрье местного разлива. Образование чуть-чуть не законченное. Она вообще-то не Райка, даже не Раиса, а Раиля Миннехановна в девичестве Гибадуллина, татарка, училась в Казани на модельера, там познакомилась с Сошкиным, который учился на инженера-химика. Поженились перед его распределением, а дальше Райка решила: какая разница, будет у нее диплом модельера или не будет, все равно в поселке нет дома моделей. И вот она стрижет весь поселок, а своих еще и консультирует по поводу гардероба.

Сошкин же – вообще мечта любой женщины. Добрый, заботливый, неконфликтный, он с любым может договориться по-хорошему, какие уж тут скандалы, он лучше сам все сделает, чем будет кого-то заставлять. Да-а, живут же люди.

Маруся. Остров. То самое лето

Внучка у деда с бабкой красавицей выросла, да только сама пока не понимает, насколько она хороша. Волосы белые. Она и с рождения беленькой была, а на солнце волосы выгорали настолько, что любая платиновая блондинка удавится от зависти. Но Марусе все не так: меня, мол, в школе белобрысиной дразнят! И норовит бровки черным карандашиком подрисовать.

Соседские дети приняли ее в свою компанию без проблем. Так и росли вместе каждое лето. Для Маруси лето стало теперь лучшим временем, а не трудовой повинностью. Да, работы много, но зато по вечерам настоящий рай! У соседей каждый вечер костер, интересные разговоры, детей никто не гонит, никто никогда не говорит «рано тебе еще», дети поют вместе со взрослыми, некоторые уже научились играть на гитаре. Дядя Волька всегда готов показать, как правильно держать гриф и ставить пальцы. Еще бы: про него рассказывают, что в молодости он играл в ансамбле и пел. И еще дядя Шурик играл, но Шурик не склонен учить подростков и кого бы то ни было чему бы то ни было. Он любит одиночество и свою фотокамеру, с которой почти не расстается.

А еще к соседям, бывает, приезжают гости – либо из поселка при заводе, либо с базы отдыха – «большие» люди из столицы, профессора-академики или чиновники высокого ранга.

Один профессор приехал как-то со своим племянником, так тот просто очумел, так ему здесь понравилось. На острове все для него «прикольно».

– Прямо в палатках спите? Прикольно. А в туалет как же? В кусты? Нет? Ух ты. Прикольно. А кто готовит? Ничё так, вкусно.

Напросился переночевать, а потом еще пару раз приезжал один, без дяди, без ночлега. Нельзя сказать, что он вписался в компанию, его не приняли, но и не гнали, за ним закрепилось прозвище Мажор. Привозил его парень из Марусиной школы по прозвищу Дылда. Он все лето работает на базе лодочником: возит отдыхающих то на рыбалку, то на прогулку. Про всех все знает. Все видит. Все слышит. Все замечает. Ничего не забывает.

Мажор у костра всегда садился рядом с Марусей, переговаривался шепотом. Марусе это льстило: городской парень, из самой Москвы, а обратил на нее внимание. Вот Никита, младший сын дяди Коли Сошкина, на нее не смотрит, будто и нет ее вовсе. Вернее, смотрит, но не видит. Не видит, что он ей нравится, очень нравится, что она лучше бы с ним на бревнышке сидела и перешептывалась, а не с Мажором. А Мажор между тем стал уговаривать Марусю решиться на авантюру: вот дед с бабкой уедут по делам, а она пусть останется, он к ней приедет – и они всю ночь будут любоваться звездами и держаться за руки.

Марусе было боязно, она отнекивалась, потом сказала: ну не знаю, как получится, так и получится.

И вот этот день настал!

Молодой ученый. То самое лето

Время меняется. Кто бы мог подумать? Кто мог предположить, что появится во главе государства человек, готовый к переменам? Перестройка, гласность. Гласность-это вообще что-то запредельное. Ну, нас-то это не особо касается, скорее совсем не касается. Однако в каких-то других областях – фантастика! Новые имена, новые лица, новые темы. Огромные газетные полосы сплошного текста, «без картинок», – и все читают взахлеб!

Он было совсем бросил мечтать о загранице. Но постепенно понял: будет ли что-то меняться, не будет, как будет меняться, к лучшему ли. В любом случае на это потребуются годы или даже десятилетия. А он живет сейчас!

Пока что жить становилось труднее. У них всегда было особое снабжение по сравнению с тем, что происходило вокруг, в соседних – открытых – поселках и городках, чтобы они особо не тратили время и силы на поиски еды, мебели, вообще всего, что нужно для жизни; чтобы не влезали в сомнительные отношения со всякими завмагами и завскладами, чтобы не были им должны хоть что-то.

Ну, например, копченая колбаса была у них своего рода валютой за пределами их закрытого поселка. Надо хранить свой катер на лодочной станции – пожалуйста, тебе всегда найдут место поближе к будке сторожа и будут за твоим катером приглядывать – мало ли что кому приглянется, весло или спасательный круг или просто захочет кто-то открутить что-нибудь полезное в лодочном хозяйстве.

В их квартирах стояла, казалось бы, вполне обыкновенная мебель, обычная на их взгляд, потому что они к ней привыкли. Но за пределами их ареала обитания (поселка?) эта мебель воспринималась совсем иначе. Престижная, импортная, простому смертному такую можно было достать только по большому блату и с большой переплатой.

Да что там, профсоюз распределял не только мебель и автомобили, но даже мечту каждой женщины – французские духи, названия которых уже сами по себе звучали как песня. Впрочем, причем тут название? Одно у них было название: французские духи! Все. Точка. Этим все сказано.

Однако теперь настали времена, когда и им доставалось далеко не все. Со смешными своими притязаниями на новую польскую палатку взамен прохудившейся или ультрамодные туфли на платформе для жены лучше было не вылезать. Зажрались! – такова была реакция ответственных товарищей. Палатку можно починить, а без туфель на платформе и раньше жили, и сейчас проживем.

Вернулся к мыслям о загранице. Тем более что и предложить сейчас он мог гораздо больше, чем раньше.

Пришел к мысли, что посольство – не выход. Засекут еще на подходе. Перестроечная пресса разглагольствует, что все разваливается. Это правда. Но он, например, не может работать хуже, чем умеет, под предлогом того, что его не снабдили новой палаткой. Он думает, ищет, находит, проверяет, радуется удаче или огорчается из-за ложного направления и начинает сначала. Нет основания полагать, что в спецслужбах принцип работы устроен как-то иначе. Профессионал есть профессионал. Надо отслеживать телодвижения носителей ценной информации – будут отслеживать, невзирая на ухудшение снабжения.

И все же он продолжал придумывать какие-то смешные способы связи с посольством. Запустить через забор бумажный самолетик с текстом? Или бросить камушек, обернутый бумажкой? Или выпустить стрелу через высокий забор?

Хорошо, а дальше? Что написать? Позвоните по такому-то номеру? Пусть даже кто-то позвонит– откуда ему, такому-сякому продажному ученому, знать, что это не провокация? Ведь такое вполне возможно: в посольствах работает всякий персонал, в том числе местный народ, так почему бы и не завербованный советскими спецслужбами?

Послать в посольство надежного человека? Придумать предлог, а там уже по обстоятельствам. Предлог: заграничная поездка, нужна виза. Куда, к кому, зачем? Сомнительно. Но надо подумать. И главная проблема: кто этот надежный человек. Смешно! Найти человека, который согласится помочь ему свалить за границу? Невозможно. Человек либо осудит и донесет, либо и сам пожелает свалить. Балласт.

Думать, думать.

Тася. Шурик и фото

Вчера Шурик с самого утра уехал домой, сказал: «По делам». Петрова каких-то поручений ему надавала, вроде «цветы полей, холодильник проверь, привези мне рубашку – не такую, а такую, и не перепутай».

Сегодня Шурик прибыл к обеду. И случился праздник! Он привез толстую пачку фотографий размером с открытку и еще альбом, где были снимки покрупнее.

Сбежались все от мала до велика. Прежде чем выпустить фото из рук, Шурик строго-настрого запретил что-то оставлять себе «на память».

– Никто не возьмет ни одной штучки, это понятно? Напоминаю, кому сильно захочется получить ту или иную картинку, просто подойти и показать. Я напечатаю.

Пачку разделили на части, и народ, сгруппировавшись кучками, просматривал снимки по очереди. Шутки (да ты тут прям русалка). Смех (ты только погляди, как в воду вошел! Не солдатиком, а бомбочкой). Умиление (ой, а Маруся-то какая красавица!). Недовольство (я тут толстая какая-то). Пачками обменивались, бегали от группы к группе, отзываясь на восклицания и хохот – что, что там? Покажи!

Снимки были замечательные. И портреты, и какие-то схваченные моменты нашей островной жизни. Вот дети посуду моют, и ведь что интересно – прямо видно, что препираются! Вот большой улов – рыбины разложены на берегу в ряд по величине. Смешно: лежит сомик на песке, а рядом наш Котя, и они одного роста. Или длины? Вот мальчишки сооружают помост, чтобы с косы прыгать в воду с глубокой стороны. И вот уже прыгают. Брызги, болельщицы на берегу, смех… да-да, такое чувство, что не только видишь, но слышишь эту картинку.

А вот совершенно замечательный снимок: все дети, включая Мажора, облепили выброшенное на берег иссохшее дерево. Получилось – древо жизни! Дети у нас разных возрастов. Старшие сами себя называют БД, что означает «бывшие дети». Да они и правда не дети уже, Оля и Аля в будущем году поступать будут, а Мажор, если не ошибаюсь, уже зачислен куда-то и осенью пойдет на первый курс. Странно, конечно, ведь вступительные экзамены начинаются только 1 августа, а он уже зачислен – в июле-то. Может, золотой медалист? Без экзаменов и без конкурса?

И напоследок – альбом. Его Шурик не отдал, положил на стол и руку сверху. И только когда все более или менее успокоились, сам открыл обложку.

А это уже было настоящее искусство. Неважно, что именно было на этих снимках, но глядя на них, ты будто погружался в другое пространство, в другую жизнь; знакомые пейзажи приобретали иную значимость, а знакомые лица заставляли по-новому всматриваться, пытаться проникнуть в тайну, которая скрывается за взглядом, за морщинкой на лбу, за едва обозначенной улыбкой или готовыми нахмуриться бровями.

– Шурик, ты… – я не могла подыскать подходящих слов. – Ты художник!

– Да ладно. Я просто вовремя нажимаю на кнопку.