Текст книги "Самый ветреный на свете ОСТРОВ"

Дылда. Дед. Маруся. Бабка

Весть о смерти Юрка разнеслась быстро. Дылда не сразу, но сопоставил и смекнул: что-то тут не так. Все с острова съехали – так? Так. Юрок один остался? Так да не так. Маруська ведь там же обреталась. Да еще и Мажор к ней мотался – на его же, Дылды, катере под его же, Дылдиным, управлением. А об этом никто не гугу. Все одно твердят: остался один, выпил, да на жаре и прихватило сердечко-то.

А когда Дылда за Мажором приехал, тот весь дерганый был и не больно разговорчивый, а Маруська – та вообще волком смотрела. Не больно похоже на счастливое свидание.

Решил Мажора прощупать. Так-то Дылда в основном возле катера своего крутился, пока клиентов не было – там и дремал под тентом, покачиваясь на воде. Или шел в тенечек повыше, где кусты и деревья начинались. А сейчас решил дойти до домиков, где отдыхающие располагались. А Мажора-то и нет! И Профессора тоже. Стал узнавать – оказалось, уехали. Спешно – какие-то дела срочные у Профессора в Москве, даже не дождался окончания срока своего, хоть все и оплачено заранее. Видать, важные дела. Но это профессорские дела, а Мажор-то что? Ну ладно, не решился Профессор племянничка одного оставить, лоботряса известного.

Та-ак. День прошел, другой. Не успокаивался Дылда, что-то свербело в голове. Ага, срочные дела у Профессора. Но телеграммы никакой не было – телеграмму привезли бы на грузовике с продуктами, он каждый день на базу доставляет все, что нужно. По телефону звонка не было – телефон стоит один у коменданта, а комендант – он же дядька Дылды, материн брательник, он же его на базу и устроил. Ну как устроил – Дылда ведь был не на зарплате, а так, на подхвате. Отдыхающие довольны, можно его нанять на рыбалку или просто прошвырнуться с ветерком, походить между островками в протоках, высадиться в укромном месте и купаться-загорать всласть. Дылда с его катером был нарасхват. Дядьку расспросил – не было звонка, никто профессора к телефону не спрашивал. Тогда – как?

Стал вычислять: в какой день Мажор с Профессором слиняли? Оказалось, в аккурат после свидания с Маруськой, буквально на следующее утро, так в грузовик и напросились, шофер взял их в обратный рейс, Профессора в кабину, Мажора с чемоданом и рюкзаком в кузов.

Что ж получается, и правда дело темное? Ну Профессора, да и Мажора, теперь не достанешь – далеко столица нашей Родины.

А Маруська вот она.

Встал недалеко от острова, дождался, когда Дед отчалит на промысел, встал со стороны протоки, свистнул, когда Маруська была неподалеку. Не тут-то было, не подошла. Глянула сквозь него, развернулась и удалилась, принцесса недоделанная.

Спрыгнул с лодки, догнал.

– Чё, Марусь, не узнаешь своих-то?

– Узнаю. Чего надо?

– Ничего не надо, кроме шоколада, – и засмеялся над собственной шуткой.

Маруся и бровью не повела.

– Я вот чё, спросить хотел. Помнишь, Мажора к тебе привозил? Да чё ты куксишься, забыла, что ли? А ведь всего ничего времени прошло, не забы-ыла, нет, вижу. Так вот, я Мажора забрал, ты тут одна осталась. А вернее, не совсем одна – Юрок-то тоже здесь был, помнишь? Во-он там сидел, один-одинешенек. И ты одна. Получается – вдвоем. А все говорят, один Юрок оставался. Так как?

– А никак! – и Маруся быстрым шагом пошла к палатке, у которой копошилась по хозяйству Бабка.

– Мы не закончили! – крикнул Дылда вслед, злой от бессилия.

Бабка обернулась на его крик, он сплюнул и нырнул в кусты.

* * *

Разговор у Маруси с Бабкой получился очень даже хороший. У Маруси поджилки тряслись, когда она повернулась спиной к Дылде и гордо удалилась. Он что-то еще вслед крикнул, но она продолжала шагать с гордо поднятой головой. Зато Бабка бросила свои дела и встала лицом к Марусе. Когда Маруся подошла, Бабка молча обняла ее за плечи и повела к лавочке за обеденным столом. Сели. Бабка все так же молчала, поглаживая Марусю по плечу. А когда Маруся все выложила как на духу, Бабка как-то неожиданно легко сказала:

– Ну и славно. Дылду вообще в расчет не бери, вонючка он. А насчет Мажора этого – ох, я б ему в ноги поклонилась! Спасибо, мелкий пакостник, за науку! Ты подумай, Марусь, ну кто он тебе? Первый встречный. Был бы чуть терпеливее – испортил бы мне девку, гнида поганая. Ты в возраст вошла, к тебе еще и не такие подкатывать будут, и которые поумнее, и которые не такие торопкие, и может даже хорошие парни, и не очень хорошие – всякие. Ты не торопись, кровинушка моя! Кого выберешь-такая судьба. Сейчас говорят – да подумаешь, коли ошиблись, так и разбежаться можно. Оно-то можно, а след останется. Рубцом на сердце. И дети могут быть, а представь себе, как дитю жить, если он – ошибка! Так что – не торопись.

Марусе так полегчало, хоть пой. Надо же, как Бабка повернула – все что ни делается, все к лучшему. И вот этого всего с Мажором нисколечко не жалко – ну, что не сидели под луной, взявшись за руки. Вот еще! Нисколечко не жалко, что не сидели. Не нужен он ей! И что только в голову взбрело! И что Дылда сейчас приехал – хорошо, все карты выложил.

Вот только Дед…

– А про Деда не беспокойся, – Бабка будто мысли прочитала. – Я сама с ним поговорю. Дылду забудь. С остальными про это вообще не говори, спрашивать будут любопытные – плечами пожимай, ничего не знаю, с дедом-бабкой была, приехали – а тут такое, в глазах потемнело и не помню ничего. И в милиции то же самое тверди.

Маруся помедлила, потом все-таки решилась:

– Бабуль, а как у вас с дедом было?

Бабка сначала даже не поняла, потом задумалась. Затем немного улыбнулась – как будто самой себе, слабой такой, внутренней улыбкой.

– С дедом? Я смолоду видная была, парни засматривались, заговаривали, в кино приглашали, на танцы. А Дед – он какой-то неприметный был. – Она рассмеялась, – неприметный, да приметливый. Все запоминал: что меня смешит, от чего грустно, от чего и рассердиться могу. Такой понятливый. И как-то так получилось, что он уж наперед знал, чего мне надо.

Бабка задумалась ненадолго.

– В армию уходил – никаких клятв друг другу не давали. Да и не было меж нами ничего. Ничего такого, чтобы… Да что уж там. Кажется, мы и не поцеловались ни разу до армии-то. Когда вдвоем оставались, уж так хорошо мне с ним было. Иной раз говорим, не остановиться. А другой раз просто сидим на лавочке, или на траве на берегу, или на обрыве – сидим молча и только смотрим на Волгу. Хорошо. И ничего говорить не надо. Обнимались, да.

Помолчала.

– Письма из армии писал. И я ему. А в письмах уже все и сказал. Что любит. Скучает. Что вернется – свататься будет. И я ждала-ждала, скорей бы.

Бабка обняла Марусю.

– Так что есть у нас с тобой Дед, и мы за ним, как за каменной стеной. Ничего не бойся!

* * *

Дед появился на базе на следующий день. Неторопливо спрыгнул на гальку, подтянул катер повыше на берег, воткнул кол, огляделся. Поблизости никого. Неспешным шагом подошел к Дылде, поигрывая свинцовым грузилом в руке.

– Говорят, память у тебя хорошая? – начал он с улыбкой, которая не предвещала ничего хорошего. – Так вот запомни. Наша Маруся съехала с острова пополнить запасы вместе с нами, и вернулась вместе с нами. Запомнил? А если что перепутаешь, то… да что я тебе говорю, ты и сам знаешь. Волга река непростая. Опасная река. И на топляк можно напороться, и в сеть мотором угодить – некоторые несознательные браконьеры норовят сетки ставить, где ни попадя, не углядишь. Да можно и просто утонуть, не дай господи, то водоворот, то стремнина, то башкой стукнешься об свой же катер… Да-а, опасная река, будь осторожен. Про Марусю забудь. Слух пойдет – буду знать, откуда.

После того самого лета

Семья Таси уехала с острова, а через день у волжан началась другая жизнь – после того, как на острове обнаружили Юрия Юркова. Мертвого. Обнаружил его Дед, который сразу отправился на базу отдыха, ближайшее место, где было средство связи – телефон. Вызвали милицию. Милиция еще до выезда на место оповестила о случившемся администрацию завода, вызван был особист, тот, не мешкая поехал прямо на базу – сушей, через полигон. А из райцентра туда же отправилась двумя катерами милицейская группа с криминалистом.

К этому времени на остров уже успели подъехать Николай, Волька и Шурик – тоже на двух катерах, как и планировалось. Они собирались вчетвером порыбачить напоследок, по два рыбака на катер, если больше, то уже толкучка, неудобно делать заброс. Да и оставшееся барахло вывозить – место надо.

После рыбалки – по плану – переночевать, собрать оставшиеся пожитки, закопать «мебель» в погреб, чтобы по весне не унесло с паводком и не пришлось заново искать материал для стола, лавок и прочего. Предстояло много дел по хозяйству.

Получилось, что после отъезда Деда на базу Юрок опять остался один. Так и сидел в своем кресле, неподвижно глядя на лагуну.

Друзья увидели его издали, но внимания не обратили ни на то, что он сидит на солнцепеке, что на нем ватник, что он не помахал им рукой. Вернее, всё увидели, но не осознали, не придали значения, не сказали друг другу ни слова по этому поводу.

– Возьми правее, я тут как-то задел… – это Волька на самом входе в лагуну начал было, но не успел договорить, как Шурик вмешался:

– Ты не находишь, что советы в данном случае излишни? Николай и катер свой лучше знает, и лагуну, и уж слава богу не первый раз за штурвалом.

Спор разгореться не успел, катер почти уткнулся носом в песок. Юрок, понятное дело, не реагировал, и только тут парни заподозрили неладное.

Обошлось без лишних эмоций. Они досконально осмотрели все вокруг, переговариваясь в полголоса. Ничего необычного. Все затоптано – немудрено, они же сами перед отъездом позавчера весь песок и затоптали. Продуктовая палатка закрыта на молнию, в ней ничего не тронуто. На столе пара увядших огурцов, один надкушенный. Расплавленный на солнце помидор в собственной лужице. Два мутных стакана. Два? Из одного пил, из другого запивал? Ведро с застоявшейся водой стоит у плиты, рукой не дотянуться. Стаканы пустые.

В Юркиной палатке полный порядок. Или спать не ложился, или вдруг аккуратист в нем прорезался. А сидит он в своем ватнике давненько. И даже не с прошлого вечера. Алка в палатке прибралась перед отъездом. Это значит позавчера. Юрок наряжается в свой ватник обычно к вечеру – не от холода, от комаров. Привычка.

Николай протянул руку за стаканом, Шурик воскликнул:

– Не трогай!

– Я понюхать.

– Наклонись и понюхай. Лучше ничего не трогать. И вообще, пора уже что-то делать. В смысле, надо сообщить. Давай, Николай, дуй на базу. А мы тут с Волькой посторожим.

– Что тут сторожить, – возразил Волька. – Я с Николаем. Пока он будет швартоваться, я добегу до телефона.

Ясное дело, Волька не мог позволить, чтобы кто-то за него что-то решал. И особенно Шурик.

Итак, Шурик остался сторожить, а Волька и Сошкин отправились на базу. На базе они и встретились с милицейской группой, вскоре туда же подъехал особист. И вот уже тогда тремя катерами все направились к месту происшествия.

* * *

Всю зиму друзей таскали на допросы. Нет, не допросы – на беседы. Причем не милиция. Милиции все было ясно: выпил, сомлел на жаре, сердце прихватило. Даже дела не завели. Несчастный случай.

Беседовал со всеми особист. И что ему было надо – непонятно. Никого ни в чем прямо не обвинял. Но все что-то крутил, намекал, сомневался, качал головой. Издалека, по касательной, давал знать, что кто-то из компании что-то такое ему шепнул, из чего можно сделать вывод… но до вывода разговор так и не доходил. В каждого он старался заронить сомнение: не про него ли кто-то из друзей что-то сболтнул? Кто?! – неважно. – Что?! – а сами не понимаете?

А тут еще и начались проблемы на производстве. Чтобы вести дальнейшие исследования, нужны были деньги, а с этим вдруг ни с того ни с сего начались перебои, надо было без конца мотаться в Москву и все утрясать. Прежние планы, которые, казалось, были высечены из гранита, вдруг стали подвергаться сомнению, пересмотру, уточнению, урезанию. В Министерстве обороны, которое и было главным заказчиком исследований и производства, бурлило и кипело, эта пресловутая гласность доводила военачальников всех родов войск до белого каления. Если что могло катиться по прежней колее, оно и катилось, но внезапно утыкалось в тупик.

Настроение у всех было не очень – кроме девчонок, которые готовились поступать. Они были полны ожиданий, предвкушений, впереди была новая, совершенно не похожая на прежнюю, жизнь. Огромный город, знаменитые высотки, студенты со всей страны, даже иностранцы, театры, о которых они только слышали и читали в новостях, актеры, которых они видели только по телевизору.

Оля и Аля просто даже не замечали, что родители чем-то озабочены, о чем-то негромко переговариваются на кухне. Ходить в гости стали реже. Раньше на праздники взрослые устраивали капустники, на дни рождения сочиняли поздравления, готовили альбомы именинникам. Теперь как-то оно все скукожилось. Стало не до того.

Алка сильно сдала. Она была как будто сонная все время. Иногда пугалась неизвестно чего – особенно, когда на работе ее звали к телефону. Приходила домой и ложилась на диван, даже не включая телевизор. Валюшка ее будил, и она переходила в кровать.

Валюшка напротив, вел себя так, будто ничего не изменилось. Почти. Он еще лучше стал учиться, но старался реже выходить из дома. Друзья понимали: надо присмотреть за матерью.

Получилось, что и хозяйство свалилось на него. Он ходил в магазин, закупал продукты, варил борщ дней на пять. При хорошем, наваристом, густом борще и второго не надо. Правда, с продуктами стало похуже. Алка, перестала приносить с работы колбасу, тушёнку и прочие дары профсоюза, как бывало раньше.

Девчонки поступали

Много воды утекло с того дня, как Тася стояла на обрыве и прощалась с островом. Думала, до следующего лета. Оказалось дольше.

Следующим летом девчонки поступали. Олю Либих взяли без экзаменов, она еще и выбирала, куда податься. Если и физика блестяще, и математика, то путь один – на физмат, чтобы и то, и другое. А какой вуз? Где общежитие дадут. Для простого обывателя, коим Тася и является, самый крутой ВУЗ – это Московский государственный университет. Но Оля выбрала Московский физико-технический институт. Она говорила – самый крутой у тех, кто понимает! Он хоть и московский, но в поселке Долгопрудный, под Москвой. Москва нынче такая большая, что в Москве не помещается.

Аля поступила в МГПИ – Московский государственный педагогический институт, чуть было не подала документы на музыкальную специальность – ведь среди выпускников были такие известные барды, как Юлий Ким, Ада Якушева, Юрий Визбор. А еще журналисты, писатели, режиссеры. Целая плеяда времен Оттепели. Оттепель была уже в прошлом, но в сознании многих из тех, кто взрослел как раз в это десятилетие (до 1964 года), она оставила глубокий, у кого-то – неизгладимый след. Это как раз поколение родителей Али и Оли, ученых-химиков, которые трудились с полной самоотдачей – почти как «все для фронта, все для победы». И если надо чем-то жертвовать – они жертвовали особо не задумываясь. Родина ждет!

От музыкального факультета родителям Алю удалось отговорить (Ты что, мечтаешь стать учительницей пения в средней школе? Или разучивать «Жили у бабуси» в детском садике? А играть на гитаре и петь тебе никто не запрещает при любой специальности). Аля вспомнила уроки пения в школе, бедную училку, которая не могла обеспечить дисциплину на уроках, и с легкостью переметнулась на литературу. Ну, филологию. Экзамены сдала с легкостью, конкурс прошла со скрипом, но прошла. Пройти конкурс – это же от нее не зависело, это комиссия рассматривала, кто да что да откуда. На общежитие велено было не надеяться, но родители сказали – не тушуйся, потянем и съемную комнату, только учись.

В конце концов, дали-таки и общежитие. Это все Петрова: писала какие-то письма куда-то, Алю вызвали в деканат буквально в первых числах сентября. Секретарша внимательно оглядела Алю с ног до головы:

– Это ты Алевтина Сошкина? Из поселка, – она заглянула в газетную вырезку, пришпиленную к письму, – Куханы? Того самого?

– Какого того самого? – не поняла Аля.

– Ну, где химический завод?

– A-а, это. Ну да, из того самого.

Секретарша глубоко и протяжно вздохнула.

– Химия. Н-да-а.

Что она при этом имела в виду, было непонятно.

– Поедешь по этому адресу, тут написано, отдашь этот конверт коменданту общежития. Тут все, что надо. Я уже позвонила. Дадут койку. Сможешь заплатить сразу за два месяца? Чтоб у коменданта назад пути не было? Чтоб койка не ушла?

– А сколько это?

Секретарша опять вздохнула.

– Если сегодня не сможешь, постарайся добыть деньги до завтра. Постарайся!

А Анютка не поступила. Вот так. Сдала все экзамены, но не прошла по конкурсу. Все потому, что мама дура. Как уже было упомянуто выше, для Таси самый крутой вуз – это МГУ. Валера говорил – не стоит! У Анютки отчетливая склонность к математике, да она вообще отличница, до медали самый чуток не хватило, пусть идет в Таллиннский политехнический институт на какую-нибудь специальность, можно же выбрать подходящую. Жить будет дома, и все друзья здесь.

А Тася: надо хотеть по максимуму, нельзя снижать планку, нужно стремиться к лучшему. Ведь это так прекрасно, от этого аж дух захватывает – психологический факультет МГУ!

Поехали вместе – дочка-умница и мама-дура. Подавать документы – не хватает справки медицинской. Так ведь вот она, форма 286! Нет, сюда нужна особая, в том числе отдельно от окулиста – девочка в очках! А еще надо это и это… Ладно, успели обзавестись всеми мыслимыми и немыслимыми справками, приняли у них документы. А дальше: первый экзамен – сочинение, явитесь по такому-то адресу. Явились. А там! Там вся стена в огромных плакатах: номера с такого-то по такой-то (счет идет на тысячи!) – пишут по такому-то адресу, следующие – по такому…

Словом, Анютка сдавала сочинение (требования – как к филологам), математику (как математик), биологию (будто шла в биологи), английский… И таких, как она, было не счесть.

Все сдала. Не прошла по конкурсу.

Вернулись домой. Валера устроил оператором… нет, не машинного доения, а оператором ЭВМ, электронно-вычислительной машины на развивающееся предприятие. На следующий год Анютка поступила в Таллинне на какую-то мудреную специальность (сплошь математика) и – забегая вперед! – в конце концов стала компьютерщиком.

А пока были в Москве, Тася и Анютка встретились с волжанами. Оказалось, Мажор-то на первом курсе сидел два года, второгодник, стало быть. А Тася-то чуть не подумала, что он медалист. Нет, далеко не медалист. За хвосты должны были выгнать, да дядя сумел договориться. Или мама? У него вроде мама какая-то крутая, чуть ли не круче дяди-профессора.

Вспомнили Юру Юркова: выпил водки и скончался от сердечного приступа на жаре. Жалко. Грустно. А еще ужасно обидно, что именно так. И Валюшку с Алкой жалко.

Часть вторая

Два генерала. 1962

Терпи, солдат, генералом станешь.

Он и терпел. С детства. Или ему сейчас так кажется, что с детства? Ведь оно было вполне благополучным. Родился в кубанской станице, мама всегда вкусненького подсовывала, отец гордился успехами сына в школе. Да ведь только благодаря отцу он и стал генералом. Или по воле случая?

К отцу приехал фронтовой друг-так, был на курорте и решил заехать. Одет он был в гражданское, но была в нем какая-то внутренняя сила, будто сейчас будет командовать парадом, и солдаты всех родов войск вытянутся перед ним, четко печатая шаг. Как в кадрах военной хроники, что показывали в клубе на Девятое мая.

Гость уезжал на следующий день вместе с Василием. Мать тихонько причитала, но тот был неумолим.

– Что тут рассусоливать, парень школу закончил, надо учиться. В этом году поздновато, а на будущий год поступит. А пока поживет у меня, подготовится, ему пообтесаться не мешает.

Так Василий оказался в Москве. Квартира у генерала была просторная, три комнаты и кухня. Встретили их генеральша и генеральская дочь – как оказалось, на год старше Василия и уже студентка. Разглядывали с любопытством, но без враждебности. Оказывается, генерал успел дать им телеграмму, так что появление парня не было для них большой неожиданностью.

Василию отвели крохотную комнатку при кухне – это, как он потом понял, изначально была комната для прислуги, дом-то был дореволюционной постройки. Но прислуги у генерала не было, и комната использовалась как чулан, там хранились чемоданы, летом зимние вещи, зимой наоборот, ну и прочая дребедень. Теперь это все было распихано по квартире, и генерал, натыкаясь на какую-нибудь коробку, чертыхался, а генеральша язвительноласково интересовалась:

– Ой, не пройти, не проехать? Тесно?

Подтекст был понятен: привез гостя, так терпи!

Терпел на самом деле Василий. Он чувствовал себя здесь лишним, хотя никто ему дурного слова не сказал.

Генерал пристроил Василия кем-то типа курьера к себе в ведомство. Это было большое строгое здание на Лубянской площади. Василий сидел в вестибюле в уголке, смотрел, как проходят люди по пропускам – кто в форме, кто без, но пропуск проверяют у каждого! Время от времени один из караульных подзывал Василия к себе и отправлял в какой-нибудь кабинет на одном из многочисленных этажей, там ему давали поручение, и он отправлялся его выполнять.

Генеральша тоже ходила на работу каждый день, но возвращалась гораздо раньше генерала, какой-то график у нее был «щадящий», как она говорила. Дома ей тоже дел хватало. Правда, с мамой все равно не сравнить: ни коровы, ни курей… Надо говорить не курей, а кур. И вообще – надо внимательно следить за тем, как говоришь и что, не гэкать, как дома у себя на юге. Впрочем, про дом Василий вспоминал все реже и реже.

Генеральская дочь Виктория, Вика училась в институте, по утрам бежала на лекции, почти каждый вечер уходила то к одной подружке, то к другой – заниматься. Пока генерал не позвал их обоих, Вику и Василия, к себе:

– Значит так. Вика! Василий в будущем году будет поступать. Я обещал его родителям, и так будет. Его надо как-то… подготовить, что ли. Он парень из деревни, в этом нет ничего плохого. Но теперь он живет в Москве, учиться будет в Москве, а дальше он должен быть готов ко всему. Поэтому. Пожалуйста. Введи его в свой круг молодежи, пусть общается, пусть смотрит, наблюдает, привыкает, перенимает. А ты, Василий, будь добр, присматривайся и учись. За этот год ты должен стать москвичом.

Вика отнеслась к поручению отца без энтузиазма, но ни словом, ни взглядом не возразила.

Через пару дней, когда Василий пришел с работы, она сказала:

– Наконец-то, ешь скорее и пойдем.

Когда отошли от дома, она внесла ясность:

– Ты же не думаешь, что я буду тебя всюду за собой таскать? Сделаем так: идем сегодня к Катьке, мы с ней уйдем, ты посидишь там. У нее никого дома нет. Домой вернемся вместе. Годится?

Катя оказалось симпатичной улыбчивой толстушкой. Когда в следующий раз они к ней опять пришли, чтобы провернуть аферу для генерала, Катя предложила Вике:

– А может все-таки пусть идет с нами?

Вика покачала головой, и Вася опять остался в одиночестве.

Как-то раз – в субботу – Вика послала Васю в Русский музей, сама испарилась. Домой пришли, как всегда, вместе.

Генерал дремал на диване, встрепенулся.

– Где сегодня были?

– В Русском музее, – живо ответила Вика.

– Что видели?

– Ну что, пап, ну картины.

– Какие? – не унимался генерал.

– Ну Репина, например!

Василий пытался влезть в разговор, но генерал сделал жест рукой: молчать!

– Картины Репина. Какие именно?

Василий все-таки взлез:

– Да там такое название, что целый вечер заучивать наизусть надо, и то не запомнишь. Картина большая, на всю стенку.

– Явление Христа народу?

– Да, – поторопилась выпалить Вика.

– Ну надо же! – издевательски протянул генерал. – Явление Христа народу! Начнем с того, что это не Репин, а во-вторых, «Явление Христа народу» живет в Третьяковке!

– А в Русском музее огромный эскиз этой картины Иванова, – все-таки вставил Василий (он как раз прочитал про это в пояснении к эскизу в музее). – А картина Репина тоже огромная, вот Вика и перепутала.

– Ну что ты привязался, – вступилась за Вику генеральша. – Репин, Иванов, ты что, экзамен принимаешь?

– За мной, – генерал пошел на кухню. Все, в том числе генеральша, потянулись за ним.

Генерал достал из шкафчика початую бутылку с пятью звездочками на этикетке, плеснул в рюмку, вопросительно глянул на жену, та кивнула, он достал еще рюмку и налил ей тоже. Буркнул:

– А молодежь обойдется. Привыкать не стоит.

Помолчал.

– Наверно, я неясно объяснил. Начну сначала. С отцом Василия мы через многое прошли. В конце концов все то, что у нас сейчас есть, вот все это, – он сделал широкий жест рукой, – и вообще, что мы вообще живы… то есть, я жив, это и благодаря Васиному отцу тоже. За жизнь можно заплатить только жизнью. Жизнь за жизнь. Я говорю сейчас о жизни Василия. Я забрал его из родного дома, от отца с матерью, чтобы у него было будущее. Чтобы он получил такие возможности, каких там, в станице, у него не было. Я рассчитывал, что моя семья мне поможет. Не думай, Вика, что я его приставил за тобой шпионить. Я на твою свободу не посягаю. Я просто прошу вас, дорогие мои женщины, помочь человеку. В будущем году он поступит в военное училище. А до той поры – учиться. Всему! Как вилку держать, как галстук завязывать… И ничего смешного не вижу, дорогая моя супруга!

– Так ты и сам не умеешь галстук завязывать! – давясь от смеха, едва сумела выговорить генеральша. И все вначале потихоньку захихикали, а потом, уже не сдерживаясь, хохотали так, что у Вики тушь потекла с ресниц, а у генерала слезы выступили.

С этого времени генеральша для Василия стала Кирой Семеновной, авторитетным наставником по всем вопросам: какие книжки читать, какие фильмы смотреть, как вести себя за столом, кто первым протягивает руку при встрече, как вежливо прервать разговор, как сделать комплимент даме, куда ставить зонтик в гостях и так далее и тому подобное.

Вика тоже переменилась. Они с Кирой Семеновной серьезно подошли к вопросу трансформации Василия. Обсуждение будущего гардероба вылилось в бурные дебаты. Эмоции перехлёстывали через край у обеих дам. Кира Семеновна решительно отвергла брюки-дудочки, Вика сардонически хохотала над перспективой облачить Василия в пиджачную пару. Кира Семеновна подытожила:

– Ничего ультрамодного. Василий не будет менять гардероб каждый сезон. Ладно, для костюма с галстуком он пока не готов, не будем делать из него английского тори, но плащ-болонья и нейтральные темные брюки будут вполне уместны.

Следующей осенью Василий по рекомендации Генерала поступил в особую группу подготовки. К этому времени он перезнакомился со всем Викиным окружением и вообще значительно расширил круг своих знакомств. Генеральским гостям на редкие семейные праздники был представлен дальним родственником со стороны Киры Семеновны. Он научился быть необременительным гостем в любой компании: был незаметен, как серое небо в пасмурный день, но всегда мог поддержать разговор хоть с подростком, хоть с большим начальником, хоть со стареющей гранд-дамой. При незаметной внешности он обладал не громким, но глубоким, звучным голосом необыкновенного тембра.

В конце концов карьера сложилась наилучшим образом. Василий стал генералом.