Текст книги "Самый ветреный на свете ОСТРОВ"

Генеральское наследство

Старый Генерал оставил Шелесту бесценное наследство.

Как это было. Когда Генерала стали усиленно подвигать к решению уйти на пенсию, а он не собирался этого делать и не скрывал своего настроя, некоторые заинтересованные коллеги стали втыкать ему палки в колеса. Он в конце концов понял, что ему не устоять. И стал готовиться к пенсии: собирать материалы. Компрометирующие материалы. А не обижайте старого аналитика! Так что было ему чем заняться сразу после выхода на заслуженный отдых. Он и занимался. Рассортировал, систематизировал, сложил – и спрятал. Искали – не нашли? Ни у него дома, ни у дочери, ни у младшего коллеги? А потому что трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет.

Помните Викину подружку Катю? Вика после замужества гораздо реже стала встречаться с Катей, хотя дружба между ними вовсе не угасла. Генерал договорился с Катей, причем так, что ни Вика, ни Кира Семеновна об этом не знали, и спрятал свой архив на старой даче, которая досталась Кате от ее родителей. После его смерти Катя – не сразу, но через некоторое время – сообщила об этом Кире Семеновне и передала его распоряжения для экстренного случая. Отдельно в сумке с архивом лежали письма: жене, дочери и Василию. Весь архив по распоряжению Генерала переходил Василию.

Знание – сила. И это знание, эта сила, это оружие находилось теперь в руках Василия. Теперь главное суметь этим распорядиться с умом.

Тася. Вот и все, пожалуй

Да, собственно, конец истории.

Год прошел, или десять – целая жизнь прошла. Или так: история про остров закончилась, а жизнь продолжается.

Что стало с нашими островитянами? Либихи переехали в Москву, Нина организовала маленькое производство пищевых добавок для здоровья и красоты, Оля и Аля обеспечили ее грамотной рекламой, и дело пошло. Во всяком случае, было на что жить, пока Волька хандрил. Работу он себе не искал, к нему пытались пробиться прежние начальники, но он лежал на диване и никого не хотел видеть. Потом вмешался в то, что делала Нина – она, дескать все делала не так, а надо вот как. И не то чтобы втянулся, но пошел другим путем, и в результате стал придумывать лекарства.

«Понимаешь, Тася, – писал он в письме, – первую половину жизни я думал, как бы половчее отнять у человека жизнь, а теперь изобретаю способы ее продлить и обеспечить качество жизни».

За долгие годы ему удалось многое. Фантастические достижения! Ну вот одно: представьте себе открытый перелом или открытое повреждение легочной ткани. Не перевязать! На месте вообще ничего не сделать, рану в легких затыкают куском ткани (рубашкой, курткой и чем попало), открытый перелом с раздробившимися костями – что с ним делать, пока не доехали до операционной? А у Вольки есть такой типа пульверизатор, в нем вещество, которое содержит обезболивающее и – главное! – обеспечивает образование непроницаемой пленки по всей поверхности. Это останавливает кровь и препятствует проникновению загрязняющих веществ и всякой бяки. Тот же принцип – когда надо остановить внутреннее кровотечение (при язве желудка, например). Ну да куда там мне, не специалисту все это толково описать. Молодец Волька!

Но рано радоваться. Всякое лекарство должно пройти испытания, сертификации и я еще не знаю что. На это нужно время и силы. Волька человек уже не молодой, а бюрократия всегда была сильнее прогресса. И еще лобби, или как это еще называется, когда бизнесмены от фармацевтики препятствуют проникновению на рынок новых препаратов взамен тех, поставки которых уже давно налажены и вся цепочка уже давно проплачена.

Ну ладно, это отдельная история. Главное, Волька все еще при деле, мозги у него в полном порядке и все время в работе; Нина, наконец, по-настоящему на пенсии; Оля стала профессором, но настолько искрится оптимизмом и радостью, что от студентов ее до сих пор трудно отличить.

Аля стала училкой, хоть и не собиралась. Из нее вышел Учитель с большой буквы – кумир учеников, их родителей, ее начальства и начальства ее начальства. Аля не только преподает, но ведет музыкальную студию, выпускники которой далеко не все стали артистами или певцами, но все – хорошими людьми. Дети от нее без ума, она днюет и ночует в школе, муж с этим смирился и взял на себя кухню. Готовит – пальчики оближешь!

Сошкины-родители так и остались в поселке, Никита при них, выучился на автомеханика и открыл мастерскую в райцентре. Маруся, кстати, вышла за него замуж.

С Марусей такая история: после разговора с Тасей тем последним летом Дед счел за благо отправить внучку куда подальше, а это значит к родителям. Забрал документы из школы, всем рассказал о своих планах, но Маруся встала на дыбы, даром что послушная девочка. Судили-рядили так и этак, да и воспользовались неразберихой, которая царила на всех уровнях. Секретность сняли, значит можно девчонку пристроить в поселковую школу в Куханах. От дома недалеко, однако же каждое утро не наездишься, да и транспортное сообщение не такое, как в столицах и больших городах. Но! Либихи строили планы уехать в Москву, квартиру оставить не на кого. Решили: пусть Маруся пока поживет с ними, Оля все равно в Москве, а когда все-таки и они уедут, Маруся останется на хозяйстве. И квартира под присмотром, не брошена, не будет искушения у бедствующих жителей поселка поживиться, и Маруся пойдет в хорошую школу. А что школа хорошая, сомнений нет, выпускники так хорошо подготовлены, что поступают в любой вуз, какой захотят. Это касается, конечно, тех, кто имеет цель идти дальше учиться. Немало учителей в школе – жены и дочери ученых-химиков, которые трудятся на заводе, образование у них дай бог каждому. Две учительницы – кандидаты наук, одна математик, другая филолог. Недаром наши девчонки, Оля и Аля, имеют такую подготовку, которая позволила им поступить в столичные вузы. Кто хочет-учится, условия есть.

Алка с Валюшкой осели в Питере. Алка вышла замуж. Валюшка стал директором школы. Ой как пригодилась страсть к психологии! Хочешь быть психологом – будь им! И Валюшка заочно закончил факультет психологии Петербургского университета.

У нас еще один герой был, министр иностранных дел, который в 90-м громко хлопнул дверью и ушел в отставку «в знак протеста против надвигающейся диктатуры», что не помешало ему всего через год, в ноябре 1991 года опять возглавить то же ведомство.

Через месяц эта должность была упразднена. Через месяц! Вот кому-то же это было надо! Зато у бывшего министра были заготовлены планы на будущее: он сумел себя определенным образом зарекомендовать (Берингов пролив, переговоры по Берлинской стене и др. и пр.), вполне устраивал западных лидеров, и закономерно занял место президента в своей республике.

Петрова тоже переехала в Питер и живет в родительской квартире. К ней часто заходят Алка с новым мужем и Валюшка с женой.

Лиз и Рикардо живут в Шотландии. Их дети – дети мира! Живут то в Лондоне, то в Испании, а то и в Чили, на родине отца. Говорят по-английски, по-испански, по-русски – ведь несколько школьных лет они провели в Москве и учились в обыкновенной советской школе.

Ах, вернисаж!

Я прекрасно знаю дорогу к Лиз и Рикардо, бывала у них и раньше, это очень просто: автобус идет прямо из аэропорта до автобусной станции их городка. Тем не менее меня встретили прямо в аэропорту, это был молодой человек, который держал перед собой табличку с моим именем. Он легко подхватил мой небольшой багаж одной рукой, а другой бережно взял под руку: еще бы, старушка преодолела такой путь! Да еще одна! Да еще на своих двоих способна передвигаться! Хорошо еще не подкатил с инвалидным креслом. Что ему про меня наговорили? Гипс с правой ноги уже давно сняли, и я почти совсем не хромаю. Да, мне под восемьдесят, но возраст – это не болезнь.

Лиз несколько лет преподавала в университете в Эдинбурге, потом они с Рикардо перебрались в совсем маленький живописный городок и живут размеренной жизнью пенсионеров. Рикардо все так же потихоньку занимается переводами, Лиз активно участвует в местной светской жизни – устраивает литературные чтения, приглашает писателей и журналистов; в содружестве с местным музеем организует выставки и встречи с художниками в помещениях то ли средневекового замка, то ли аббатства неподалеку. В Шотландии полно средневековых замков и аббатств, некоторые уже давно превратились в руины, другие стремятся как-то выжить, преобразовавшись в музеи. Некоторые процветают. Но не все могут стать музеями – одни не так уж бесценны с точки зрения архитектуры и возраста, другим просто нечего демонстрировать. И они находят выход в том, чтобы отдавать свои помещения под изысканные культурные мероприятия – выставки, презентации, собрания, фуршеты. Наш случай.

* * *

Из окон Белой гостиной старинного строения в парке Чателуэй Кантри открывался чудесный вид на долину с того холма, на котором когда-то предки нынешних жителей и построили этот замок. Окна зала выходили на две стороны. С одной открывался вид на зеленые пригорки с белыми овечками, ручей между склонами с редкими перелесками, ближайший городок на горизонте слева, транспортную развязку вдалеке справа. А под самыми окнами с другой стороны виден был сквер во французском стиле, с затейливо стрижеными лабиринтами из самшита и пирамидальными туями, которые, отступив от параллельного ряда шаровидных туй, вместе обрамляли периметр и центральную аллею.

Белая гостиная полностью отвечала своему названию: над окнами и под потолком в изобилии были представлены причудливые белые лепные украшения – гербы, щиты и просто завитки; на белом потолке – фрески в пастельных тонах с ангелочками и амурами, тематика и стиль явно не времён средневековья, но зато нарядненько и жизнеутверждающе. Здесь же, на сверкающем чистотой полу из белых мраморных плит с черными вставками-квадратиками, по центру стояли накрытые белыми скатертями столы, уставленные напитками и закусками, а в простенках между окнами красовалось то, ради чего мы все здесь и собрались: высокохудожественные фотографии. Но не все, а только часть из них – остальные выставлены в соседних залах. В ближайшем зале расставлены диваны и кресла, где можно отдохнуть от стоячего гурманства Белой гостиной.

Вот так, красиво и респектабельно местный клуб фотомастеров принимал своих коллег из клуба английского городка Солсбери.

Тут надо сказать, что в Британии фотоклуб – это, как и любой настоящий традиционный клуб, не просто кружок фотолюбителей, но клуб в полном английском понимании этого слова: элитарное сообщество, куда не имеет смысла соваться без достойных рекомендаций акцептированных членов.

Про клуб Солсбери не знаю, а вот про местный слышала от Лиз: она хоть и не член клуба (с некоторых пор в отдельные клубы стали принимать – хоть и не без скрипа – представительниц прекрасного пола), но изучила вопрос в ходе подготовки к мероприятию. Здесь идет вполне благопристойная, но беспощадная борьба за «чистоту жанра», то есть – против применения современных способов обработки фотографий. Ладно еще согласились отойти от пленочных технологий, но дальше – целый набор тонкостей и запретов на разнообразные фильтры и еще всякое, что недоступно моему пониманию, и потому пересказать не могу. В клубе, однако, не произошло полного раскола – было бы неразумно в небольшой по численности населения местности плодить клубы, исходя из тонкостей ремесла, которые, к тому же, не так легко четко сформулировать. Вот и сосуществуют в одном клубе те, кто строго отметает прогресс, с теми, кто идет на уступки, а также с теми, кто вовсю применяет достижения дигитального фотоискусства.

С клубом Солсбери велись длительные переговоры, и, наконец, стороны пришли к соглашению, что на нынешней выставке будет представлено все многообразие произведений мастеров всех направлений – не каждый день приходится ехать через всю страну с юга на север, дабы устроить выездную экспозицию.

Несмотря на всю предполагаемую элитарность мероприятия, публика собралась разномастная: демократия в действии. Дресс-код объявлен не был, так что одеты были кто как счел возможным. Мужчины, что постарше, в пиджаках, но уже не все с галстуками, молодежь обоих полов – в джинсах и… и в каких-то одеждах, в названиях которых я путаюсь. Худи? Толстовки? Футболки? Две-три дамы в так называемых платьях для коктейля, одна вообще в вечернем, со сверкающими украшениями – а и то, куда еще наденешь? Праздник так праздник, на полную катушку.

На вернисаж были разосланы приглашения, списки местных гостей и списки приезжих, распечатанные крупным шрифтом на красивых бумажках, лежали у входа, при желании можно было ознакомиться. У меня такого желания не возникло: я же все равно никого не знаю.

После бокала шампанского я отправилась знакомиться с экспозицией. В Белой гостиной в простенках висели в основном городские виды – как бы не самые важные работы, потому что рассматривать их в настоящее время было затруднительно – мешал яркий дневной свет, льющийся в окна. Впрочем, это ненадолго, скоро стемнеет, и продуманное электрическое освещение представит работы в наиболее выгодном свете.

Я немного посидела на диванчике в соседнем зале, ко мне подсел Рикардо – он тоже немного устал. Поговорили о детях и внуках (да простят нас фотомастера, не о выставке! Да они и не догадывались).

Далее мы отправились наугад в один из залов – оказалось, здесь выставлены черно-белые снимки, как бы ретро. Это было очень интересно! Некоторые смотрелись, как талантливая графика, другие и не претендовали ни на что иное – фото и фото, но потрясающее фото!

А вот это… что это? Пейзаж. За утренней гладью воды, за песчаным пляжиком, на краю лесочка – палатка. У входа что-то такое… как бы флаг? Или стяг, что одно и то же? Словом, полотнище, кусок ткани, на которой… на котором…

Я поправила очки и приблизила лицо к фотоснимку.

– Что с тобой? – это Рикардо.

Ответить я не смогла. Неопределенно махнула рукой и направилась к диванчику в соседнем зале. Села. Пришла в себя.

– Не волнуйся, со мной все в порядке. Опять захотелось посидеть – коленка, знаешь ли.

Рикардо присел было рядом, но кто-то подошел и увлек его в сторону.

Я не знаю этого снимка. Никогда раньше не видела. Я знаю эту палатку. Я знаю это полотнище. Много лет назад я всю ночь сидела за швейной машинкой, чтобы нашить на кусок ткани аппликацию – пишущую ручку, зажатую между большим и вторым пальцем левой ступни, повернутой к зрителю. Как говаривал редактор: «Да это левой ногой написано!». Я сшила это полотнище перед выездным слетом журналистов – шутливый стяг редакции. Эта тряпочка понравилась нашему сыну Косте, мы брали ее с собой на Волгу, и Котя (так его звали все на острове) прикреплял ее к палатке: фирменный знак!

Я ничегошеньки не понимала. Просто сильно колотилось сердце.

Через некоторое время я все-таки вернулась в тот зал. Рядом со снимком значилось имя автора: Алекс Питерс, гость из Солсбери.

Генерал Шелест (зима 91)

Что-то скис наш Особист с завода в Куханах. Подал рапорт о переводе по состоянию здоровья. Приложил невразумительную справку из заводского медпункта – видимо, воспользовался служебным положением и выдавил бумажку, в которой и сам толком разобраться не смог.

Генерал задумался. С чего это он? Новую игру затеял? Или, наоборот, хочет выйти из игры, которую было затеял осенью? И что делать? Отпустить? И жить на пороховой бочке? Да какая там бочка, у него же ничего нет, генерал еще раз внимательно прослушал запись их разговора в скверике. Наоборот, надо его использовать по полной, а там видно будет.

А как использовать? Информация вся как на ладони, ничего нового он дать не может. А в остальном: хочешь сделать хорошо, сделай сам.

Что было? После смерти Юркова генерал велел ему тщательно обыскать весь остров. Ничего! А ведь должно было быть! Если бы Особист что-то обнаружил, он бы уже давно или доложил, или по меньше мере намекнул – как с лодкой «Сокол». Ничего. Значит, не нашел. Что тщательно искал – сомневаться не приходится.

Варианты?

Вначале генерал не придал этому особого значения – ну, планировалось одно, а получилось другое, причем получилось еще даже лучше: как бы несчастный случай, дело закрыто. Не пригодился вещдок, который направил бы следствие по профессиональной линии. Не понадобилось следствие.

Но вот это «даже лучше» не давало покоя. Все-таки, лучшее – враг хорошего. Как оно получилось, что – лучше? Получается, кто-то руку приложил?

Теперь генерал вернулся к инциденту. Кто был на острове?

Профессорский племянник с внучкой рыбака, которые ничего не видели. Стоп: а почему тогда племянник с Профессором так срочно съехали с базы? Подумать. Еще раз проверить.

Кто еще? Тело обнаружил дед-рыбак. Стоп: он везде твердит, что внучка была с ним, не оставалась на острове. В протоколе обнаружения тела так и записано. Врет? Почему? Ну, тут можно понять: чтобы внучку не затаскали, ясное дело. И все-таки: проверить еще раз. Но как теперь проверишь? Внучку отправили к ее родителям куда-то к черту на рога – это сведения из ее школы, она не явилась в новом учебном году и была отчислена, ее документы забрал Дед. Ищи-свищи. Да ладно, уехала и уехала, она если и видела что, то поди сама трясется, как бы в свидетели на угодить. Может, и к лучшему, что уехала к родителям. Все-таки непрост этот Дед, ох как непрост. Все правильно рассудил, предусмотрел, предпринял. Ему оно не надо, геморрой этот. Вот он и сделал все, чтобы его избежать. Молодец. С этой стороны неприятностей не будет.

Дальше. Милиция приехала на остров… так-так-так. Милиция приехала на остров после того, как, кроме деда, вернее, уже после деда труп был обнаружен коллегами-химиками. С ними, химиками, милиция и приехала. И еще с дедом. Всей гурьбой.

Много народу, да. Но Особист утверждает, что все было у него на глазах, никто не разбредался, без спросу никуда не совался. Он сам лично сделал первичный осмотр – тоже у всех на глазах, – а уж потом допустил криминалистов. Ну да, он же отвечает за государственную безопасность, получается, всех главнее, а уж потом милиция со своими уголовными делами. И ни Особист, ни криминалисты не нашли ничего. Ни-че-го.

Оно и хорошо получилось, конечно. Однако: куда делась ампула?

После Деда – химики. Трое. Пока двое коллег-химиков ездили на базу, с трупом один на один оставался третий химик. Вот оно! Что ж ты, генерал, такую важную деталь упустил!

Срочно. К третьему химику.

* * *

Разговор вышел деловой. Генерал прямо спросил, где ампула, которая оставалась у Юркова. Петров не ответил. Просто молчал. Генерал почувствовал, что инициативу перехватил собеседник. Что делать? Повторить вопрос? Глупо.

Ну что, оставалось раскрыть карты: генерал признал, что он точно знает, что ампула была, что остров тщательно обыскали, но ампулу не нашли, вывод простой: ампулу мог взять только тот, кто оставался на острове наедине с телом.

Шурик, в свою очередь, признал, что взял ампулу, чтобы никто не был несправедливо обвинен в том, чего не делал. Юрковой ведь пытались «пришить» кражу ампулы из лаборатории, хотя она этого не делала. Откуда ампула у тела Юркова? Явно подбросили, как в свое время подбросили ампулы Алке. Кто? Вот этого не знаю. А вы, товарищ генерал?

А дальше генерал предложил два варианта: либо он обвинит Петрова в краже ампулы – а что, все факты налицо, да, генерал даже признает, что велась оперативная разработка, в ходе которой Юркову было предложено передать ампулу неустановленному лицу (а вдруг это и есть Петров, а?), но некто неизвестный ликвидировал Юркова, а Петров украл вещдок.

– Не получится, – усмехнулся Шурик. – Что за ампула? Первый раз слышу.

– Это у тебя не получится, – разозлился генерал. – Подробности придумаем, не проблема. И признания твои нам не понадобятся.

Он широко улыбнулся:

– А Петрова твоя пойдет как соучастница. Да-да, в тюрьму!

– Да причем здесь Петрова вообще? – возмутился Шурик. – Соучастница в чем? У нее и доступа в лабораторию нет, сидит в заводоуправлении, в администрации.

Генерал отмахнулся:

– Ну и ладно, это дело долгое – следствие, суд, можно быстрее, у нас это просто.

Он явно имел в виду случай с Юрковым, но имен не называл.

– Или давай по-другому. Я переправляю тебя за границу со всеми твоими мозгами и секретами, а ты взамен потом вытаскиваешь меня. Подробности потом.

Можно себе представить Петрова в такой ситуации! Он всю жизнь себя корил, что испортил Петровой жизнь этим вынужденным абортом и вынужденным замужеством, а теперь еще такая нешуточная угроза.

С другой стороны… с другой – разве не он – молодой ученый! – мечтал много лет о том, чтобы жить в человеческих условиях, как живут свободные люди в красивых городах с театрами и музеями! Разве не он придумывал, как исхитриться и продаться иностранной разведке. Это было да, наивно, умозрительно, абстрактно, несерьезно, понарошку, но это же было! Это была мечта! И вот она пришла к нему в таком безобразном виде. Этот человек на полном серьезе угрожает… даже не посадить – убить его Петрову! Они могут. Взять того же Юркова. Несчастный случай! И тут вскрываются какие-то непонятные подробности, ампула, вещественное доказательство…

Убить его Петрову. Или взамен – исполнение мечты.

– Я поеду с женой.

– Ну уж нет. Она будет гарантом.

Да, какой же он наивный. Конечно же они их не отпустят вдвоем!

– А что с ней будет?

– Ничего. Если ты будешь себя вести, как договоримся.