Текст книги "Самый ветреный на свете ОСТРОВ"

Последний разговор

Ни Маруся, ни Мажор, ни тем более Дылда не могли слышать последний разговор Юрка с незнакомцем. А он протекал примерно так: Незнакомец сообщил Юрку, что он ему не враг. Юрок сообщил незнакомцу, что он ему не друг. Еще Юрок сказал, что не надо было трогать Алку и устраивать провокацию, чтобы подобраться к нему. И не надо было пытаться посеять семя раздора между ним и Шуриком. Все, что надо, можно было спросить или стребовать с него, Юрка, в официальном порядке. Если пошли другим путем, значит требуется что-то не совсем законное. Или совсем не законное. А если за дело взялся человек такого высокого уровня – да-да, высокого, если майор, как савраска, свесив язык, выполняет такие странные поручения, как провокация с ампулами, причем без протокола, – значит предстоит афера с высокими ставками. Вывод сам напрашивается: секретность снята, значит дело времени, когда особистская власть ваша, почти неограниченная, лопнет, как мыльный пузырь. Время поставить точки над i: Юрок ни на какие предложения не согласен, и не надо сейчас объяснять подробности. Он не будет ни стучать, ни снабжать сведениями, ни выносить пробы того или иного вещества – ни-че-го. Не трогайте меня, мою семью и моих друзей. А вас я теперь знаю в лицо, накладные усы и прочая мимикрия не в счет, вы сами знаете, что значение имеет костное строение, у меня в институте все отлично было с анатомией, нам полагалось по программе, если вы упустили. Так вот, я вас запомнил, но вы меня больше не интересуете. До свидания.

Незнакомец не спорил. Прощальное рукопожатие. Старый добрый способ: легкий, почти неощутимый укол, вызывающий совершенно безболезненную остановку сердца через считанные минуты. Думаете, мы без ваших бинарных вариантов не обойдемся? Ладно, эти варианты отложим на будущее, а пока по старинке. Больно ты умный оказался, чудик в ватнике. Не ожидал незнакомец. Но был готов.

Так, еще минуточку. Куда пристроить ампулу? Вещдок будет. А вот сюда. Будет расследование, пойдут по пути профессиональной деятельности.

И все-таки лодка «Сокол»

После слов «я установил лодку «Сокол»» Особист ожидал чего угодно, но ни такого самоуверенного молчания генерала, ни последующей реакции. Однако быстро сориентировался. Генерал за дурака его держит? Будет вам дурак, товарищ генерал.

– Либих – немецкая фамилия. Значит он из немцев.

Съел генерал. И даже посмаковал, издеваться стал. Ладно. Это только подтверждает наметившуюся догадку. Не хочет генерал брать майора в союзники, гусь свинье не товарищ. Ничего, майор Калякин такой гусь, что как бы не пришлось генералу пожалеть.

Однако как дальше действовать? Генерал очень сильный противник, у Особиста одни догадки, пусть и подтвержденные свидетелями, а у генерала власть, которая эти догадки вместе со свидетелями сметет со своего пути одним махом. Так что? Тягаться с генералом или уйти в сторону? Не далеко ли он, Калякин, зашел? Получится ли уйти в сторону без потерь?

Свидетели: Мажор – очень ненадежный. К тому же, он действительно ничего не видел. Слышал, что какой-то катер мимо протарахтел. После этого – после не значит вследствие этого! – видел мертвого Юркова.

Внучка рыбака: Мажор говорит, что они были вместе в палатке, стало быть внучка тоже ничего видеть не могла. (Так думал Особист, но информация у него была от Мажора, а тот, хоть и струхнул, но Деда боялся больше, чем Особиста, потому не вдавался в подробности и приплетать Марусю категорически не хотел!).

Главный свидетель: рыбак из села Волково, владелец лодки «Сокол». В описываемые времена он сильно подвернул ногу, в местном медпункте даже заковали ее в гипс по подозрению на закрытый перелом – а что, до рентгена путь не близкий, а если зафиксировать, то вреда не будет. Соответствующая запись в медпункте имеется. Лодка была на приколе, но племяш иной раз выпрашивал на денек. Возвращал в целости-сохранности, так что никаких происшествий с ним наверняка не приключалось.

Племянник рыбака. Парень поначалу завел «а что я такого сделал? Ну дал мужику прокатиться, а что, нельзя?». Потом, будучи прижатым, чисто физически, к ближайшему крепкому стволу дерева, поведал, что мужик просто спросил, где можно арендовать катер на пару дней, посулил хороших денег, и правда заплатил, хотя катером пользовался всего-то каких-нибудь пару часов, а остальное время – не пропадать же горючке! – племяш потратил на то, чтобы сгонять на базу отдыха, там у него кореш подрабатывает, иной раз и ему дает заработать, если дядька лодку одолжит.

Что за мужик? Мужик как мужик. Не высокий, не низкий, машину тут недалеко оставил, велел приглядеть. Машина как машина, сероватая. Или бежевая. Грязная, видать, издалека приехал. Марка? Да вроде жигуль какой-то, самый обыкновенный. Одет? Да одет как одет. Неприметно. Особые приметы? Да не заметил ничего такого. Голос? А голос как у артиста в кино. Ну, такой низкий, басовитый.

Особист не поленился, приехал еще раз, показал пацану несколько фото. Тот долго их рассматривал, отрицательно качал головой, на одно показал: этот чуток похож. С усами.

Что ж, среди снимков разных людей было и несколько фото генерала: с усами и без, с бородой, в очках. И что теперь с этим делать?

Берингов пролив (дек. 90)

В начале зимы позвонила Лиз.

– Ты в Москву не собираешься?

– Да вроде нет. А что?

– Помнишь, я тебе в Италию фотоаппарат давала с пленкой? Я не сменила пленку, потому что на ней были мои кадры, но оставалось еще место. Ты поснимала свое, а потом вернула мою пленку. Я распечатала. Можешь приехать забрать свою Италию. И вообще.

Нам скоро уезжать, так что неплохо бы повидаться перед отъездом. Когда еще встретимся.

Аргумент. Надо ехать. Интересно, что распечатала только сейчас. Хотя, вероятно, она вспомнила только сейчас, вот и решила отдать памятные мне снимки, ведь скоро они уезжают из страны. Действительно, когда еще увидимся.

Лиз внимательно следила за моей реакцией, когда я разглядывала снимки. Живо интересовалась: а это кто? А это?

Да там ничего особенного и не было. Я настолько была очарована новыми впечатлениями, что начала снимать еще в аэропорту. Некоторые снимки были размазаны – снимала на ходу. Другие не представляли интереса – просто случайные кадры. Ради этих снимков не стоило и ехать. Другое дело – повидаться.

– А этого человека ты знаешь?

Я внимательно вгляделась. Одутловатое бледное лицо нездорового пожилого мужчины.

– Вроде нет.

– А почему он тогда у тебя на пленке?

– Дай подумать. A-а, ну конечно. Он с нами ехал из аэропорта до гостиницы. То есть, прилетел с нами, а потом куда-то пропал.

– Куда пропал?

Я подробно рассказала то же самое, что в свое время рассказала Профессору на острове. Приехал с нами, а наутро не явился в автобус. Наш переводчик всех опросил, отлучился (видимо, доложил о результатах куда следует), а потом велел все выбросить из головы. Я и выбросила.

Лиз торжествующе хлопнула в ладоши.

– Так и есть. Ты поняла кто он такой?

Я недоуменно уставилась на нее. Кто? Да я же сказала: не знаю. Был вместе с теткой из Грузии. Значит, и он из Грузии. А подробностей не знаю. Нас в автобусе знакомили, но я же не могу помнить всех, кто был там в тот момент! Других запомнила, потому что мы были вместе целых десять дней, общались, рассказывали о себе. Та же тетка из Грузии – она из какого-то литературного журнала, спрашивала про эстонских писателей. А про спутника своего ничего не говорила. Так что информации – ноль.

Но не для Лиз. У нее свои источники, это раз. Вернее, это два. А раз – как раз в том, что и является кардинальным отличием журналиста-международника от переводчицы в провинциальной газете. Ну, не провинциальной, конечно, наша газета – республиканского масштаба! Но если взять земной шар в целом… А отличие – в умении видеть картину мира в целом и место важных деталей в нем.

Лиз узнала это лицо. Не сразу, но когда сложила два и два и как следует поискала. Нашла.

Толчком послужило подписание в самом начале лета нашим советским министром иностранных дел соглашения со Штатами о Беринговом проливе. Соглашения со всей очевидностью невыгодного СССР: по сложившейся международной традиции линия должна была пройти по центру акватории, но в результате нового разграничения Штаты получили больше морской территории (со всеми богатствами океана) и, следовательно, больше морского дна (с возможными ископаемыми). Министр не счел нужным это согласовывать и просто поставил всех перед фактом. Причем заметили это именно западные эксперты, а наши смолчали.

Что могло сподвигнуть министра на такой шаг? Личная выгода? Только не в денежном эквиваленте, это было бы примитивно. Тогда что? И почему вдруг именно сейчас он подал в отставку, да еще с такой помпой? В знак протеста против надвигающейся диктатуры! Никудышный дипломат, но опытный царедворец, он чуял малейшее дуновение политических ветров. Что, «что день грядущий мне готовит»?

– А что все-таки с фотографией? – осмелилась я поинтересоваться. Лиз рассмеялась.

– Этот человек много лет работал с вашим министром иностранных дел. Теперь уже бывшим. Кладезь информации!

Ну да, я же сама Профессору на острове этак умно вещала: помощники очень много знают о своем – и не только своем – начальстве.

– Получается что? Возможен шантаж?

– Получается, что нам пора идти пить кофе. Или ты предпочитаешь чай?

34-й скорый (дек. 90). Тася

На Ленинградский вокзал я приехала в самый раз: знаменитый 34-й скорый уже был подан на перрон. На этом поезде отправлялись на отдых и возвращались домой многие отпускники из Эстонии (удобная пересадка в Москве по пути на море или куда угодно), многочисленные командированные (все было завязано на Москву, все министерства там, все начальство там, все согласования и разрешения – там). К услугам пассажиров – вагон-ресторан с отличной кухней. Гвоздем программы – фирменным блюдом – был, помнится, бифштекс с яйцом, а еще к нему полагалась килечка пряного посола. Фирменное блюдо 34-го!

Сейчас отпускников в поезде не было, не сезон. А для командированных любое время сезон. Вагон-ресторан тоже претерпел изменения, обусловленные обстоятельствами и дефицитом. С какого-то времени с глазуньи на бифштексе исчезла килька, а со временем и сама глазунья. Бифштекс тоже претерпел изменения, превратившись в банальную котлету. Зато в ресторанном буфете было много алкоголя, в основном дорогого. Высокая цена, однако, никоим образом не гарантировала высокого качества.

Впрочем, меня в данном случае вагон-ресторан совсем не интересовал. Я провела чудесный день у Лиз, вкусно позавтракала и сытно пообедала, приехала утром, уезжаю вечером – да здравствует классное расписание, удобное как для отпускников, так и для командированных!

Народу в вагоне, похоже, было мало: я оставалась одна в купе даже когда поезд уже тронулся. За окном уже было темно, быстро проносились мимо фонари, потом фонари вдоль путей кончились, вдалеке вырисовывались многоэтажки с освещенными окнами, машины с горящими подфарниками: у нас положено в темноте включать ближний свет фар, а здесь – подфарники.

Я не закрывала дверь – вот-вот подойдет проводница проверить билеты, взять деньги за белье. Но вошел мужчина. Невысокий, в темной зимней куртке, с какой-то шапкой в одной руке и небольшим портфелем в другой. Командированный? Домой?

Оказалось, да, командированный, нет, не домой, а из дома. Москвич, стало быть. Какие дела – не личные, а как предмет командировки – могут быть у москвича в Таллинне? Ну да мало ли.

Пригласил в ресторан. Я отказалась: не голодна. Он пошел один. Ненадолго. Вернулся с бутылкой красного вина.

– Я не спросил, что вы предпочитаете. Взял наугад.

– Предпочитаю не пить, – я смягчила отказ улыбкой.

– Так что если для меня, то напрасно.

– Ну и ладно, – легко согласился попутчик и убрал бутылку в свой портфель. – Не пить же одному. Я ведь тоже не большой охотник до выпивки. А вот чай мне бы не помешал!

Действительно, голос у него был простуженный, хриплый. Сходил к проводнице. Она принесла два стакана крепкого чая и печенье. А потом еще аспирин и открытую баночку меда: берите, говорит, сколько вам надо, подлечитесь.

– Отчая вы, надеюсь, не откажетесь?

– Не откажусь.

Разговор получился неожиданно приятный. Собеседник был не навязчив, легко шутил, вопросы задавал вполне уместные для случайных попутчиков на один вечер. Мед оказал на него волшебное воздействие: наутро хрипота почти пропала, и он, хотя и покашливая, заговорил низким бархатным голосом.

34-й скорый (дек. 90). Шелест

Генерал Шелест остался доволен визитом в Таллинн и особенно встречей в поезде. Встреча была не случайной: он лично выкупил три места в купе, в котором ехала переводчица, дабы не пустить планируемый разговор на самотек. Когда Тася отказалась идти в ресторан, он мысленно немного поморщился – усложняет, мадам. Когда отказалась пить красное вино – даже немного напрягся: он точно знал, что она любит именно красное, и показал бутылку этикеткой вперед – французское, не абы какое, но мадам даже не взглянула.

Зато потом все сложилось как нельзя лучше. Переводчица никоим образом не закрывалась, была вполне общительна, а когда он направил разговор на семью – на мужа и детей, – то просто завалила его всякими историями из жизни, в том числе из жизни на острове: и какой муж удачливый рыбак, и какой сынок ловкий и быстрый, и какая умница дочь, и какие кругом замечательные отзывчивые друзья. Он убедился: ничего не знает, ничего не подозревает, занята только собой и своим мирком.

В местном КГБ на нее ничего не было, ничем не примечательная сотрудница местной популярной газеты.

* * *

Но время наступает на пятки, если позволительно так выразиться. Похоже, пора подстелить соломки. Он чувствовал перемены, как лиса чует зайца – а так можно выразиться? Шелест никогда не охотился в обычном смысле этого понятия – не охотился на зверей. Не довелось. Не учили. Однако учили рассматривать факты и делать прогноз развития событий. Плюс жизненный опыт.

А жизненный опыт не давал забыть старого генерала, который вытащил его из станицы и дал отличные условия для старта. Да, генерал сыграл главную роль в его судьбе, не очень, однако, афишируя свое участие. Очень дальновидно! Когда старого генерала «ушли» на пенсию, потому что «наверху» кабинетов было меньше, чем генералов, претендентов на них, а этот человек старой формации уже не устраивал молодых и голодных волков, вот тогда очень кстати оказалось, что ихтесная связь известна не очень-то широкому кругу. Впрочем, обыск у Шелеста все-таки тоже был.

Дело было так. Генерала проводили с почестями и памятными подарками, от которых он плевался, когда остался наедине с семьей. Он не стал мизантропом, не маялся от безделья и ненужности, как очень многие пенсионеры, которые не умели делать ничего, кроме того, что делали много лет до этого; он целыми днями продолжал работать: приводил в порядок архив, сортировал какие-то свои бумаги – был занят. Потом стал больше отдыхать, подолгу гулял в ближайшем парке, играл в шахматы с такими же (или, скажем прямо, не совсем такими или совсем не такими) пенсионерами, даже повеселел. Но в один прекрасный день – да нет, не такой уж и прекрасный, просто так говорится – он остался сидеть на лавочке до позднего вечера, пока встревоженная Кира Семеновна не пошла его искать и не обнаружила неподвижным и холодным. Генерал был в принципе здоровым человеком, но сердечный приступ может настичь человека неожиданно, тем более в пожилом возрасте.

Дом старого генерала наводнили его коллеги под предлогом того, что надо помочь вдове с организацией похорон, а заодно как бы походя, но тщательно и подробно обшарили всю квартиру. Еще они посетили дом Вики и ее мужа – пока одни коллеги выражали соболезнования, другие внимательно осматривались. Побывали у Шелеста в его отсутствие. Что искали, спрашивается?

Это выяснилось чуть ли не год спустя. Все это время Шелест не забывал Киру Семеновну, регулярно звонил, спрашивал, чем помочь. Однажды она пригласила его в оперу, как в стародавние времена, когда она открывала ему мир. В первом антракте они не пошли в буфет, а присели на бархатную танкетку, и она сказала ему всего несколько фраз. Речь шла о генеральском «наследстве». Генерал еще раз перевернул ему жизнь!

Шурик?! (91)

В самом начале лета пришло письмо от Вольки.

Друзья, как и каждый год, отпраздновали День химика на острове в конце мая, в июне готовились начать летний сезон. У Шурика барахлил мотор на катере, он договорился с Дылдой отвезти кое-что на остров, заранее приехал на базу с продуктовым грузовиком, а уж оттуда они и отправились. На острове они задержались, комендант решил, что они остались там ночевать. Не появились они и на следующий день. Комендант забеспокоился (племянник хоть и непутевый, да все же родная кровь), отправился сам на остров. Там никого не застал. Только через неделю много ниже по течению был обнаружен искореженный катер с пробоиной в днище и Дылдой, застрявшим в носовом отсеке – может, полез за чем-то, чтобы заделать пробоину, а выбраться не сумел.

Тело Шурика так и не было обнаружено. Задержались на острове допоздна? Отправились на базу в темноте? Напоролись на лесосплав? Или на топляк?

Это не укладывалось в голове. Вначале Юрок. Теперь Шурик.

А Дылду звали Дима

И фамилия у него была: Бережной. В учительской судачили: и фамилия какая-то выдуманная, и папу никто не видел. Не активно судачили – тема не очень злободневная, мало ли матерей-одиночек на свете. Да и завуч как-то раз заметила:

– От тюрьмы да от сумы… нет, не то хотела сказать. Ну вы поняли: ни от чего не зарекайтесь, неизвестно, кого и когда судьба за жабры возьмет. А у Димы Бережного семья хоть и без отца, но хорошая, дружная, любящая.

Это правда. У Диминых дедушки и бабушки был сын, а когда ему уже 14 исполнилось, то – Бог дал? В капусте нашли? Аист принес? Затрудняюсь ответить – появилась у него младшая сестричка. Все ее любили, холили и лелеяли, назвали Милой. Она росла ласковой, сообразительной и доверчивой. Школу закончила с хорошими оценками, поехала в Саратов и поступила в педагогический, во как.

Брат к этому времени уже был женат, и было у него две дочки. Жили все вместе. В тесноте, да не в обиде. Свое хозяйство, что уж там, райцентр – это не то чтобы город, это большая деревня.

После первого курса записалась наша Мила в строительный отряд. Там если даже и не умеешь ничего по строительному делу, тебя научат, подскажут, помогут. Мила с удовольствием осваивала профессию каменщика. Нелегко, да, кирпич еле в руку помещается, но наловчилась. И отвесом научилась пользоваться, и уровнем-ватерпасом, и раствор месить.

Зато после работы вкусный ужин – да-да, наработаешься так, что любая еда вкусной покажется, тем более что Мила в еде была непривередлива. А после ужина посиделки, разговоры, песни под гитару, парни и девчонки интересные, некоторые даже из Москвы и Питера. По субботам танцы под магнитофон, прогулки под луной, парочки на скамейках.

Иногда пускали кружку по кругу, содержимое не уточнялось. То водка, то самогон, то дешевый портвейн. Мила кружку сразу передавала, не пробовала даже. Первый-то раз она взяла кружку, поднесла к губам, сделала малюсенький глоток, ее аж передернуло, а парень рядом шепнул:

– Не надо, не пей, не твое это. Не обязательно быть как все. Будь сама по себе.

Она и не стала.

И все-таки ей хотелось быть, как все. Ладно, она деревенщина, но одета не хуже других, учится хорошо, говорит грамотно. Отчего бы и ей на скамеечке не посидеть? В обнимку?

Словом, как-то так получилось, что в один прекрасный вечер она, что называется, отдалась. Ощущения не сказать, чтобы счастье, но так бывает первый раз, она читала. Однако парень! Парень так ошарашенно извинялся, будто в чем-то ее обманул. Или как будто она несовершеннолетняя, и его сейчас арестуют. Прости, прости, ты не должна, нет, я не должен был, прости! И все! И больше на нее ноль внимания!

Вернулась домой, семья снабдила ее запасами на первое время, и она отправилась грызть гранит науки. Второй курс!

Успешно сдала все зачеты и экзамены за первый семестр второго курса, приехала на побывку домой.

Сюрприз-сюрприз. Она побаивалась, конечно, но когда обнаружила задержку, посоветоваться было не с кем, так и пустила все на волю судьбы. Так что по приезду домой Мила продемонстрировала семье небольшой, но отчетливый животик. Оссподи! А ведь всего разок и было! И вспомнить нечего!

Родила в конце апреля. К этому времени брат расстарался и нашел отца младенца. О, это целая история. Мила даже фамилию не знала своего… своего… в общем, не знала фамилию. Пришлось искать по имени и городу: Илья из Питера, который был в таком-то стройотряде. К счастью, в этом студенческом стройотряде был только один Илья. Брат Милы написал в институт письмо с просьбой откликнуться по важному делу. Илья откликнулся, дал свой домашний адрес для письма. Вот тогда-то брат, он же директор базы отдыха секретного предприятия, которого все звали Комендант, написал подробно что да как.

Просто изложил как все было. Информировал – дескать, может вам интересно. Ответа не получил. А когда Мила разродилась, дал телеграмму с уведомлением о вручении: «то что рассказывал произошло 26 апреля привет от Димы 3500 мой телефон…» – и номер телефона. Это он на всякий случай – вдруг у Ильи семья, мама-папа или жена-дети? Сам-то он поймет, а им отбрешется – мол, ненормальный какой-то пристал.

Телефон зазвонил на следующий же день. В конце апреля Комендант уже был, как и всегда в это время, на посту в полной готовности встречать дорогих гостей на базе.

– Простите, это вы посылали телеграмму Илье Бережному? – голос мужской, уверенный.

– Да.

– Что вы хотели этим сказать?

– А вы письмо мое получили?

– Какое письмо?

Пришлось заново пересказывать содержание письма. На другом конце провода его не перебивали, не задавали вопросов, не комментировали.

– Ну и вот, двадцать шестого, то есть позавчера, родился здоровый мальчик, вес 3500, рост 50 сантиметров – закончил свой рассказ Комендант.

Молчание.

– Илья, – продолжил Комендант, – поймите правильно. Нам от вас ничего не надо, мы его вырастим. Мы без претензий. Мила против была, чтобы я сообщал. Но я взрослый семейный мужчина, у меня у самого дети. Я считаю, что сообщить надо. Фамилия у мальчика будет наша, а отчество…

– Отчество у него будет Ильич. Фамилия Бережной. Но и вы меня поймите, сразу говорю: я не женюсь на Миле, простите. Алименты платить – буду.

Илья приехал, оформил отцовство, подписал все необходимые документы, Милу из роддома ждать не стал и уехал. Дамы в загсе просто обалдели от ситуации и все провернули за один день.

Стой поры на Диму регулярно приходили алименты, а с некоторых пор к ним прибавились и еще дополнительные суммы с припиской: «велосипед», «телевизор» или еще что. На 16-летие это был мотороллер, а на 17 лет и вообще – катер! С мотором! Не у каждого взрослого такой есть! Катер оформили на Коменданта, поскольку Дима был еще несовершеннолетний, и Дима пошел учиться, чтобы сдать на права по судовождению.

Вот и доездился.