Текст книги "Самый ветреный на свете ОСТРОВ"

Перелом

Август 1991 мы пережили относительно спокойно. Когда по телевизору стали крутить «Лебединое озеро», информацию получить было просто неоткуда, я забеспокоилась и позвонила Лиз.

– Что там у вас происходит?

– Осмелюсь уточнить, это у вас происходит. Как бы это назвать? Попытка повернуть назад. Все отменить и вернуться в прошлое. Да ты не волнуйся, это дня на три, не больше.

И вот откуда она это могла знать? Удивительно, но эти исторические события действительно уложились в три дня, причем на второй день Эстония, а потом и Латвия с Литвой успели абсолютно легально и законно оформить свою независимость. И при этом Эстония и Латвия свою независимость восстановили, а вот Литва пошла другим путем, она независимость не восстанавливала, а обретала, потому что если восстанавливать, то в каких границах? Без конца раздираемая, зависимая, делимая, обманутая в 1939 (Гитлер и Сталин поделили Польшу, и Сталин заткнул литовские притязания вожделенным Виленским краем с Вильнюсом, зато разместил в Литве свои военные базы) и поглощенная Советским Союзом в 1940. Если бы она декларировала свою правопреемственность (Литовская Республика существовала с 1918 по 1040 гг.), то лишилась бы значительной территории, в том числе столицы.

Трудные зимы

Первая же зима в Куханах после перелома выдалась трудной. А дальше того хуже.

Больше всего проблем свалилось на Нину Либих и Петрову. Нина – администрация, Петрова – представитель общественности. В связи со стремительно меняющейся международной обстановкой, громкими заявлениями о недопустимости разработки, производства и применения химического оружия завод был выведен из оборонного ведомства и лишился всех заказов оборонки. Нет продукции – нет денег. Нет денег – нет зарплаты. Спасти предприятие в таких условиях не представлялось возможным. Перепрофилирование? А что прикажете делать вместо оружия? Приходилось принимать полумеры: сокращать производственную базу и персонал. Другими словами, лечить припарками.

На Нину легла тяжелая ноша: составлять списки на сокращение. Ее проклинали, обвиняли во всех грехах, упрекали и ненавидели. К Петровой шли с расчетом на защиту. А как же, ведь это она была, так сказать, главным распорядителем и распределителем, без нее не решались вопросы предоставления жилья, продуктовых пакетов, мебели и всего того, к чему привыкли куханцы и без чего теперь приходилось обходиться.

Да ладно, не это самое страшное – обойтись без твердокопченой колбасы. Тут кое-что похуже: поселок вообще был переведен на региональное финансирование. Что это значит? Региональное начальство выкраивало средства на "свои кровные" местные городки и поселки, а тут на шею сели эти, которые всю жизнь как сыр в масле катались. Ясное дело, им – в последнюю очередь. Поживите теперь, как мы всегда жили.

Завод из оборонки вывели, а вот квартиры остались собственностью Минобороны. Трубы прорвало? Райцентр отвечает: мы ни при чем, пусть Минобороны голову ломает. Министерство в Москве, трубы в Куханах, люди в ужасе. Если даже хочешь уехать, то езжай с тем, что поместится в чемодан. Квартира не твоя. Ее нельзя ни продать, ни обменять.

И главное – на что жить? Завод сокращали, а НИИ стал совсем не нужен. Начальник одной лаборатории плюнул и пошел торговать на рынок – не в Куханах, а в райцентре, потому что в Куханах продавать было некому, не было у людей денег. У доктора наук был новенький "Жигуль", он выкинул из салона заднее сидение и приспособил салон для перевозки товара. Одна беда: горючка тоже была в дефиците, так что пришлось перебраться в райцентр жить. Ну, жить – громко сказано. Если точнее – ночевать.

Лучше всех устроились Сошкины – вот где пригодилось Райкино образование! Она сшила Але курточку, соседка увидела: и мне давай! И сестре!

Купить одежду можно было только на рынке из того, что привезут "челноки", а те тоже ведь не дураки, чтобы себе в убыток, так что норовят купить что подешевле, а продать подороже. И вещи все больше безвкусные и какие-то одинаковые, будто на них печать: это дешевка с рынка!

И стала Раиля шить под заказ. Не на заказ – что означает индивидуальный пошив, а под заказ: сшей такой-то фасон (из предлагаемых на выбор) такого-то размера.

Клиентура ширилась, Раиля приспособила некоторых знакомых женщин сесть за швейные машинки. Она ездила по области, а иной раз и в Москву, искала ткань, покупала рулонами, тщательно выбирала нитки – не только по цвету, но и с учетом долговечности, разрабатывала фасоны, делала лекала, кроила – женщины шили. Аля была строга: проверяла изнанку, выделку швов и т. д. Сошкин отвозил продукцию на рынок в киоск, с хозяином которого заключил договор. Все довольны!

А вот и не все. Две тетки из швейных мастериц подогревали друг друга разговорами о том, что Райке все легко дается, все у нее есть, и муж сокровище, и дочка образованная, и сын красавец-умница, и деньги льются рекой, когда другие перебиваются с хлеба на квас. А что она, в сущности, делает? Это они горбатятся за швейными машинками, глаза портят, пальцы исколоты, а достаются им сущие крохи от пирога.

И решили они испечь свой собственный пирог. А что, лекала есть, раскроить они худо-бедно и сами могут, а уж сшить-то и подавно. Сказано – сделано. Купили свою ткань, красивую, да подешевле. И нитки купили – нитки они и есть нитки, какие уж тут премудрости.

Разрезали, сшили. Красиво получилось, все-таки Райка молодец, хорошую модель разработала. Отвезли в тот самый киоск, сдали тому самому мужику, только уже от своего имени.

И надо же такому случиться, что после первого же дождя красивая, но дешевая ткань залиняла – ведь это был просто ситчик для декоративных поделок, – и рисунок превратился в картину Моне. Или Мане – да все равно, получились импрессионисты. Да нет, скорее акварельки размыто-пятнистые. Как-то даже близко к абстракционизму. Но покупателям эти стили живописи оказались чужды, и они пришли скандалить к продавцу-киоскеру. Тот перенаправил их… к Сошкину. Сошкин с Райкой обнаружили, что речь идет о подделке, тетки сначала попытались в кусты, а потом обнаглели и пожаловались браткам.

Братки – вы думаете, это просто бандиты? Может, где-то и так было, но вообще-то они жили по понятиям. Если братки кого-то крышевали, то и защищали. Тетки к ним обратились – значит, надо разобраться. Они заявились к Сошкину. Раиля дала им полный расклад своего бизнеса с самого начала и до сдачи на продажу. Поделилась профессиональными секретами: почему ткань нужна такая, а не такая, как нитки выбирать, чтоб не сгнили раньше, чем вещь сносится, как подклад выбирать и так далее. Братки были впечатлены: они-то носили то, что челноки привезут, а тут целая наука. Вернулись к теткам-самозванкам и выкатили им штраф за ложное обращение. Вот так-то.

Но и Райкин бизнес накрылся, потому что братки предложили ей этот бизнес крышевать. Райка прикинула, что доходы с шитья не прокормят столько народу, и бизнес остался лишь в воспоминаниях.

Но тут в игру вступил сам Сошкин. Инженер он или кто? Ну и что, что инженер-химик! Механика, она и есть механика. Стал он механизмы ремонтировать, у кого что сломалось – к Сошкину. И автомобильный двигатель – тоже не проблема! А в те времена автосервис – один из самых прибыльных видов деятельности. Машины-то имеют обыкновение ломаться! Особенно советские. Особенно на местных дорогах.

Сошкины ладно, устроились. А вот Либихи приняли решение уехать. В один прекрасный день Нина подала заявление об уходе, ее отговаривали по-хорошему и по-плохому, стучали кулаком по столу, угрожали снабдить волчьим билетом. Она была крепка, как волжский утес. Вольке она объяснила:

– Я всю жизнь работала на химическом предприятии, причем в начале карьеры – на вредном производстве. Так что могу выйти на пенсию по возрасту и иметь при этом все льготы и надбавки. Но на это я даже не рассчитываю – я вижу какими ухищрениями пользуется начальство, чтобы не дать людям то, что им полагается по закону. Такое нам выпало время. То есть, денег могут недодать. Но отпустить – обязаны. Мы будем свободны!

Про свободу Нина погорячилась. А допуски? Им еще пятнадцать лет нельзя ездить за границу и уклоняться от проверочных мероприятий со стороны компетентных органов. Да еще Волькина мама проживает за границей – да-да, так вот и получилось, была одна страна, а стало много, и мама оказалась за границей. Так что проверять их будут всю оставшуюся жизнь. Всю оставшуюся маме жизнь.

Нельзя сказать, что Волька так уж держался за завод, НИИ и поселок. Здесь все кончилось, это было понятно. Жаль расставаться с друзьями, это да. Но надо что-то делать. Что?

– Будем решать поэтапно, – рассудила Нина.

– Куда поедем?

– В Москву, конечно. Там Оля!

– А жилье?

– У нас, считай, нет жилья. Здешнюю квартиру у нас пока не отнимают, так что оставим тут все как есть. А приедем в Москву-там видно будет.

– На что будем жить?

– Что-нибудь придумаем. Мы с тобой грамотные образованные люди в расцвете лет. Проживем!

Алка сумела защититься буквально в последнюю минуту: диссертация была почти готова еще до гибели Шурика, ее научного руководителя и наставника. Его эстафету подхватил Волька, тем более что после гибели Шурика откуда ни возьмись появился прямо-таки готовый вариант диссертации, каким-то чудом сохранившийся у какого-то питерского знакомого Шурика. Тот прислал этот вариант бандеролью вскоре после несчастного случая. Грамотная такая диссертация со всеми необходимыми выкладками, графиками. Быстро-быстро прошли все этапы. Вот ведь как бывает: неразбериха может затянуть процесс, а может и ускорить. К тому же в процесс впряглись все-все-все, помогали кто чем мог. Так Алка стала кандидатом химических наук. Можно надеяться на приличную пенсию в будущем.

А будущее было туманным. Валюшка закончил школу, надо было поступать. Куда? Куда-нибудь в такой институт, чтобы верняк. Тогда пусть это будет не Москва, туда много народу ломится. Саратов? Казань? Самара? Стали изучать плюсы и минусы. Казань – там у Раили родственники, помогут. Не с поступлением, нет, но приютят у себя, помогут прокормиться. Факультет психологии – есть. Хотя вообще это под большим вопросом: идти ли вообще на психологию? Думать надо о том, какая профессия может прокормить в будущем. Как угадать? Но уж больно Валюшке хочется на психологию.

Ближе всего – Саратов. Там и психология есть, и, если что, ездить недалеко. Но там родни нет.

– В Питер поедем – сказала вдруг, будто проснувшись, Петрова. – У меня там квартира от родителей осталась. Там сейчас живет мамина какая-то троюродная, что ли, сестра, придется ей потесниться. Будет Валюшка жить. А на какой факультет и в какой институт – решайте, пора уже определиться. Я бы советовала педагогический. Да, именно! Шансов больше всего. Оценки у него хорошие, мальчиков они берут с радостью, работу найдет без труда, нарасхват будет– мужчина-учитель! Кстати, Алка, а что тебе здесь делать? Переезжай и ты, ищи там работу.

– А ты как же? – робко заикнулась Алка.

– А я? А я не знаю.

Петрова. Бессонница

– А я не знаю, – сказала Петрова и задумалась.

Пора уже что-то решать. Со смерти Шурика прошло уже время, и все это время она была занята выше крыши, к ней без конца ходил народ со своими бедами, она полностью погрузилась в проблемы других людей, о себе старалась не думать. Люди элементарно не могли получить пенсию или зарплату, только через суд; суды были завалены исками. Несколько человек так и не сумели получить полагающиеся им честно заработанные деньги – умерли, не дождавшись решения суда. Да, так было.

Конца-края проблемам не было видно. Зимой лопались трубы, замерзала теплотрасса, отказывало теплоснабжение; жилой фонд старел, из межпанельных швов пятиэтажек вываливались целые куски, двери в подъезды облупились, древесина потихоньку гнила, оконные рамы еле удерживали стекло. Все приходило в упадок. Петрова сновала между заводоуправлением, исполкомом райсовета, управлением торговли, отделом общественного транспорта… Почему ее не уволили, не сократили, не избавились от нее? Загадка. Видимо, нужен был кто-то, на кого можно свалить все это. Если не она – то кто? Народ все равно будет жаловаться, так пусть будет человек, который тянет этот воз.

Она устала. Ничего не менялось. Хотелось просто лечь и заснуть. Но по закону подлости именно бессонница ее и выматывала.

Сон не шел, но в уставшей голове мелькали какие-то бессвязные картины, воспоминания, видения, фантазии.

* * *

Когда она сообщила Шурику о беременности («Прости, просто я решила, что ты имеешь право знать») – разумеется, спокойным голосом и с непроницаемым лицом, он ответил – тоже очень спокойно: «Ну, давай распишемся».

Чего она ожидала? Только не этого скучного голоса и нечеловеческой формулировки: давай распишемся. Он не сказал «выходи за меня замуж», он не сказал «а мое какое дело?» Да-да, она всякие варианты рассматривала, прежде чем решилась на ту встречу с ним. Но-давай распишемся?!

– Это очень щедрое предложение, – холодно произнесла она. – Я непременно им воспользуюсь, если ты не передумаешь. Но не сейчас. Я так понимаю, сейчас это так не ко времени!

Это действительно было не ко времени. И ему, и ей. Она была только на втором, он на третьем курсе. Ей оставалось учиться еще два года, ему тоже. У него вопрос распределения встанет через год, в начале последнего курса. Вот тогда и надо решать. А сейчас-сейчас беременность ну совсем не ко времени. Придется идти на аборт. Но за предложение надо сказать спасибо, а не цепляться к формулировке.

– Но за предложение спасибо, – произнесла она вслух.

Теперь они стали встречаться очень часто. Встречи были жаркими, одуряющими, страстными. Но какими-то параллельными, что ли. Они много разговаривали, но безотносительно к тому, что происходило в постели. В постели молчали. Она его любила – безусловно! То есть именно – без всяких условий. Без всяких обязательств с его стороны. Иногда ей казалось, что и он ее любит. Но она никогда – никогда! – не заводила об этом разговор. Он с ней, и этого достаточно.

Он вернулся к разговору «давай распишемся», когда все стало ясно с распределением. Их свидетелями в загсе стали Либихи – те расписались еще на втором курсе, и это ничему не помешало.

После ресторана, где они отужинали вчетвером, молодожены пришли в комнату с узкой кроватью – оказалось, эта комната в коммуналке всегда принадлежала Шурику, просто Ксения об этом узнала гораздо позже, не тогда, когда она появилась здесь впервые. На столе стояла ваза с цветами, а на кровати… на кровати лежали пяльцы. На них была натянута канва, на которой неумелой рукой было вышито три крестика: два больших и между ними один маленький.

Нет. Маленького крестика не получилось. Тот давний аборт…

Профессор в Риме. Середина 90-х

Третий секретарь посольства США в Италии Джон Биркин пришел домой поздно и в раздраженном состоянии духа. Третий секретарь – это так называется должность сотрудника ЦРУ в этом дипломатическом представительстве.

Его подняли с постели ранним утром, прислали машину – она уже стояла у порога, когда ему позвонили, не было возможности даже выпить кофе. В посольстве кофе был отвратительный, там все уже привыкли пить кофе по-итальянски: наперсток горькой жидкости с осадком на дне. А он любил старый добрый американо – это была большая бадья кофе, куда он добавлял еще и изрядное количество молока.

По дороге ему объяснили: к посольству подъехал на такси мужчина средних лет, вытащил довольно объемный чемодан и отпустил машину. Пошел прямо ко входу, где и был остановлен охраной. Русский. Сказал, что перебежчик. Откуда бежал, куда? От кого? Почему? Именно сейчас, когда у американцев с Россией любовь взасос. По-итальянски не говорит, по-английски с трудом.

В посольство не пустили, территорию оцепили, вызвали саперов исследовать чемодан. Они занимаются. Послали за Биркиным, это же по его части, перебежчик, все-таки.

Саперы быстро выяснили, что здесь им делать нечего, и уехали, так что беседа состоялась внутри здания.

Ну и что выяснилось? Химик, доктор наук, уверяет, что имеет доступ к секретной информации. Биркин послал экспресс-запрос, получил ответ: да, есть такой. Да только толку с него, как с козла молока. Он чиновник от науки: согласовывает, ставит подпись, получает указания, передает указания. У конторы целое досье на него: секрет его карьеры в том, что у него сестра – функционер в их ЦК Компартии. Компартия накрылась вместе со своим ЦК, сестра ушла на заслуженный-выслуженный отдых с персональной, как это у них называется, пенсией, но дело ее живет и процветает – связи так легко не рвутся, как невозможно выплюнуть накопленную ею за годы всяческую информацию. Да, собственно, брату теперь ее связи и ни к чему, дело сделано, он и докторскую защитил вовремя, и профессором кислых щей стал, если уж по-русски изъясняться. В смысле, он профессор какой-то номинальный, одно название.

Да, он часто бывал на секретном предприятии, это действительно ведущее предприятие в области химического оружия. Он знаком с настоящими исследователями, учеными. Но что с того? Его поезд ушел. Все, что он мог бы сказать, уже сказал другой доктор тех же наук, который вовремя вылез с разоблачениями и сыграл роковую роль в судьбе того самого секретного предприятия. Вот тот – да. Тот, по крайней мере, вывез секретную формулу и выставил ее на всеобщее обозрение. Та формула, не та – кто знает. Но скандал получился отменный. На весь мир! Тот химик настолько прогремел, что ему удалось выехать в Штаты официально, Россия уже не могла после этого скандала его ни удержать, ни ликвидировать. А может, формула того, и была предназначена для вывоза? Дезориентации?

Кто знает, кто знает. Но с этим-то горемыкой что делать? С какой-такой дури принимать его как перебежчика и портить отношения с Россией? И это окажется на совести Биркина. Оно ему надо? Профессор этот, конечно, сошка мелкая, в глобальном плане и не будет заметно, но, как говорится, мелочь, а неприятно.

Биркин попытался перебежчика увещевать – мол, зачем так, сплеча, надо бы подумать о будущем, о семье, о родных. Только подлил масла в огонь: племянника, дескать, уже ликвидировали – предупреждение ему, профессору!

Биркин опять послал запрос. Оказывается, с племянником Профессора произошел несчастный случай на отдыхе: проявил неосторожность, поперся на скалы, поскользнулся, упал, утонул. Ничто не указывало на постороннее вмешательство или насилие. Причем недоразумение случилось на курорте в Испании – причем тут Россия и тем более ничем не примечательный бездельник? Посмотрели его историю. Да кому он нужен?

Тогда Биркин решил зайти с другой стороны. Вы, мол, будете нашим ценным агентом в России! Считайте, я вас завербовал.

Нет, не согласен Профессор. Не могу, говорит, вернуться. Я же с чемоданом съехал из гостиницы! Что я скажу? Как объясню?

Ну ей богу, проще его убить, чем договориться.

Но пришлось выкручиваться. Чемодан якобы вывезли из номера по ошибке, вместо багажа отъезжающего туриста; профессор с утра пораньше якобы вышел прогуляться, да тут его и прихватило с непривычной жары – в Москве еще в верхней одежде ходят, а в Риме весеннее солнышко может спровоцировать солнечный удар. Туриста отвезли в больницу, привели в порядок и только тут догадались поставить в известность отель и вызвать представителя туристической группы, в составе которой Профессор и прибыл.

Не так уж и сложно. Но время, время! Биркин планировал именно сегодня вечером отдохнуть, сходить с женой поужинать в красивое место, она встретила его при полном макияже, в ушах и на пальчиках со свежим маникюром сверкали бриллианты. Само собой, она была страшно недовольна, что планы рухнули. Кто бы сомневался! У нее на уме только шопинг и рестораны. Сколько ей ни тверди: дорогая, ты в Риме живешь, это колыбель мировой культуры! Ну оторви свой зад от дивана перед телевизором, не хочешь в музеи – погуляй по улицам, посмотри по сторонам! Уедешь – пожалеешь! Да что там, не пожалеет ни разу. И не вспомнит!

А профессор теперь зачислен на счет завербованных Биркиным агентов, будь он неладен. Ладно, надо будет подумать, как его использовать.

Профессор после Рима

После Рима Профессор дрожал, как осиновый лист по осени, от каждого стука и каждого звонка. Когда однажды вечером он открыл дверь и увидел на пороге незнакомого человека с неопределенной улыбкой на невыразительном лице, он даже вздохнул с облегчением и почему-то сразу понял: вот он, час расплаты.

Мужчина говорил низким мягким голосом, в нужных местах сочувственно кивал головой, расспрашивал, уточнял, ободрял, вселял уверенность. Сказал, что подробные инструкции даст позже, а пока – никому ни слова (ну вы же понимаете?).

* * *

Шелест был ошеломлен. Он зашел к Профессору, чтобы лично убедиться в том, что тот не знает ничего лишнего про историю с Юрковым и никак не связывает с этим несчастный случай с племянником на отдыхе в Испании. А Профессор будто ждал его и встретил как-то даже с облегчением. Выяснилось: принял его за резидента американской разведки в Москве!

Трудно было с уточнениями, потому что Профессор и сам не знал, с кем он разговаривал в посольстве, как имя-фамилия, как выходить на связь? (Сказали – ждите, мы сами с вами свяжемся). Пришлось самому искать, кто же этот сотрудник американского посольства, к которому посылают потенциального перебежчика. Трудность была лишь в том, что он не хотел делать это через контору. Тут нельзя засветиться!

И он пошел другим путем. Вика в свое время очень удачно вышла замуж. Вернее, она сначала вышла замуж, а потом оказалось, что удачно. Жених был студентом, а муж стал солидным должностным лицом и подвизался на дипломатическом поприще. Что и ожидаемо, ведь студентом он был не просто какого-то вуза, а института международных отношений. С Шелестом у супругов были отношения теплые и доверительные. Так Генерал узнал фамилию Биркина. И муж Вики даже успел устроить для Шелеста приглашение на прием в американское посольство в Риме по случаю Дня независимости. На чужое имя.