Текст книги "Самый ветреный на свете ОСТРОВ"

Алекс Питерс

– Я твое имя увидел в списке приглашенных. Не поверил глазам своим. Здесь? В глубинке? Среди избранных? Где только «свои»?

Мы встретились в тот же вечер: мальчик-официант, разносивший шампанское, вручил мне записку, когда я в очередной раз присела на диванчик.

«Премьер Инн, Гамильтон, 21:00. Алекс Питерс».

Лаконично. Алекс Питерс – это Александр Петров, Шурик. Сама догадалась. Поэтому решила идти. Не успела оповестить об этом Лиз и Рикардо, как они объявили, что продолжение вернисажа состоится в ресторане отеля Премьер Инн в Гамильтоне, где разместились гости из Солсбери, – дружеский ужин в более узком кругу, чем на открытии выставки.

Что ж, так тому и быть.

Шурик был вполне узнаваем. Хорошо сохранился. Постарел, конечно, но, как бы это выразить, в ожидаемую сторону. О, я ведь тоже изменилась, но все время забываю об этом.

– Я узнал тебя сразу, как увидел. Как ты здесь?

– А ты?

Он надолго умолк. Светский разговор не получался. За ужином он сидел за другим столом, на кофе все перешли в бар, там он и подошел. Мы устроились за столиком на двоих в дальнем углу. За темным окном виднелась просторная полупустая парковка, за ней по мокрому асфальту безлюдной улицы время от времени проезжали редкие автомобили.

– Как там Петрова? Ты давно ее видела?

– Давно.

Получается, говорить нам не о чем. Но у меня было столько вопросов!

И никогда больше не будет возможности их задать.

– Почему ты всегда называл… называешь ее по фамилии? Ведь она Ксения, Ксюша. А мы все – из-за тебя – привыкли звать ее Петрова.

Он отвернулся к темному окну. Долго молчал.

– Потому что я всегда хотел, чтобы она была Петровой. Моей Петровой! Моей половинкой! А она всегда ускользала. И это был мой способ ее удержать. Моя Петрова! Таких не бывает. Ей никогда ничего не надо было объяснять. Она либо понимала все с полуслова, либо не допытывалась, не уточняла, не расспрашивала. Просто она все всегда понимала.

Он прищурился, будто вглядываясь в прошлое.

– Я не помню ни одного упрека! Ни одного! Ни по какому поводу. А ведь поводы были. И причины. И одна – самая главная! – причина, о которой мы никогда ни полусловом не обмолвились. Ты не знаешь. А она – никогда! Никогда ни разу ни намеком не упрекнула.

– Почему же ты ее бросил?

– Бросил? – встрепенулся он, повернувшись ко мне. И опять замолчал. И отвернулся к окну.

– Это долгая история.

– Жизнь тоже долгая получилась.

– Да, – он странно улыбнулся. – Оказалась долгая. Кто бы знал. Принести тебе чего-нибудь? Кофе, ликер? Или – красное вино, как ты любишь?

Я помотала головой. Он все-таки встал, отошел к стойке, принес два стакана и воду.

– Знаешь, я много лет ничего о вас обо всех не знал. А с той поры, как появилось вот это все – интернет, фейсбук, всякие телеграмы и ватсапы, вот с этой поры до меня стала все-таки некоторая информация доходить. Ну, собственно, я имею в виду прежде всего интернет, фейсбук и еще эту вашу сеть. В контакте – так, кажется?

– В контакте – это российская сеть. Я никогда не жила в России.

– Ну да, ну да. Я было пристрастился, но… но мне посоветовали воздержаться. Я все-таки сделал фейковый аккаунт в фейсбуке, чтобы иметь возможность хоть что-то видеть. Кстати, знаю о тебе все, что ты считаешь возможным там писать.

Он с сожалением покачал головой:

– А вот Петровой нет в фейсбуке. И всех остальных. Там фейсбук отрубили, я слышал.

– А кто тебя еще интересует?

– Все. Меня интересуют все. Как там Алка?

– Она таки защитилась. Вскоре после твоей… твоей гибели. Ты ведь погиб?

– Да. Я погиб.

И Шурик рассказал все. Про генерала, про его небеспочвенные угрозы, про химическую лабораторию в Солсбери, про то, как они сначала обрадовались ему, как возлагали на него большие надежды, как разочаровались в нем, как вначале его отгородили от мира еще круче, чем в Куханах, как тщательно следили за его контактами, пересечениями, как генерал присосался к нему, как пиявка, как паразит, как он, генерал, в конце концов, нашел себя – где-то в чем-то, Шурик даже не знает, куда он делся, все, нет его. Но – выполнил все условия, в том числе сумел предоставить Алке вполне правдоподобным способом диссертацию с подробными инструкциями, что как оформить и кому что сказать, чтобы допустили к защите; сумел переправить Шурику его заранее заготовленный фотоархив (в виде пленок, конечно, а не бумажный).

Да, Шурик местных химиков разочаровал, но еще долго ходил на работу, проводил время в лаборатории, что-то делал, что-то предлагал, что-то получалось, что-то проваливалось; после работы бродил с фотоаппаратом по доступным местам. Со временем поводок, на котором его держали, становился все длиннее, он смог выезжать за пределы этого совсем маленького городка с населением от сорока до пятидесяти тысяч человек – алё, Шурик, ты куда стремился? Отчего бежал? Куда прибежал?

Да, Шурик погиб. Он прожил жизнь другого человека.

Теперь за ним перестали следить, он отошел отдел, он совершенно не опасен и даже может переехать в любой город содружества. Но он остается в Солсбери – потому что какая разница? Он пенсионер, живет в своем маленьком домике с маленьким палисадником и маленьким задним двориком с маленьким же садиком. Раз в неделю к нему приходит уборщица, два-три раза в год он ездит погреться на Канары или в Бенидорм.

– Но как же получилось, что ты их разочаровал?

– А как иначе? Генерал подарил им меня со всеми моими знаниями и перспективами. Но мои знания – это не только мои знания. В них есть и Юрка Юрков, и Волька Либих, и Сошкин, и еще очень много моих коллег и сотрудников. Так что я применил простой саботаж. Аккуратный, конечно. Я кто угодно – трус, дурак, малодушная сволочь – но я не убийца.

– Что?! Шурик, а чем вы все там в Куханах занимались? Это было химическое оружие или удобрения для сельского хозяйства?

– Ладно. Это вопрос философский. Ученые не атомную бомбу изобретали, а открывали атомную энергию. А уж как использовать, это другое.

Я промолчала. Ну не сильна я ни в философии, ни в спорах.

Шурик некоторое время о чем-то молча размышлял, потом нехотя произнес:

– А может и не саботаж. Может, я просто выдохся. В своей среде, среди своих – ученых, единомышленников, друзей – я был как рыба в воде. А меня выбросило на берег. На чужой берег. Я перестал быть собой. Мне не хватало наших… как витамина. Я перестал соображать, вот что. В мою голову больше не забредали интересные идеи. Мне стало неинтересно. И я стал неинтересен. Как ученый, как человек.

Мы долго молчали. За стеклом моросил шотландский мелкий дождик, который, казалось, никогда не перестанет. В стекле отражались счастливые гости и довольные хозяева, вернисаж прошел как нельзя лучше, вечер удался.

– Шурик, а ты не хочешь вернуться?

Он засмеялся. Захохотал. Беззвучно. И не мог остановиться. Прижал к груди трясущиеся руки, чтобы как-то унять рожь.

– Тася, меня нет! Ты не поняла? Я погиб! Мне некуда возвращаться. Возвращаться – значит начинать жизнь заново. Это – невозможно. Гири на ногах! Я не выплыву.

Занавес! А что было за кулисами…

Генерал Шелест с умом распорядился как своими, так и унаследованными знаниями. Это вначале он думал, что обязательно надо перебраться на запад, ну или на восток – нет, все-таки на запад-для того, чтобы хорошо жить. Он загодя видел, что привычный порядок рушится. И будучи трезво мыслящим и много повидавшим человеком, прекрасно понимал, что лучше – не будет. Будет только хуже. И готовился.

Вначале все шло как по маслу. Хотел использовать Юркова. Ошибся. А вот с Петровым отлично получилось. Да нет: с Петровым получилось лучше некуда! На его примере он окончательно понял: не надо никуда бежать. Петров сменил одно ярмо на другое: секретную лабораторию в Куханах на секретную лабораторию в Солсбери. Да, бытовые условия получше, жилье, продукты, одежда. Но вожделенная свобода – где она? В Куханах он был под лупой, здесь – под микроскопом.

Нет. Шелест не перебежчик. Он привык жить в Москве, во всяком случае в России. Он побывал там и сям и убедился в том, что везде хорошо, везде прекрасно и удивительно, а дома лучше, не надо себя ломать по бытовым вопросам, менять привычки, приспосабливаться. Где-то нельзя громко разговаривать – даже на улице! – где-то по ночам нельзя спускать воду в унитазе – да-да! В Швейцарии! Если не везде, то в каком-то кантоне или как там это у них называется – точно! Где-то – да везде на западе! – вода по счетчику: принимаешь душ, а вместе с водой капают монетки одна за другой. Вроде не бедный, а задумаешься. Гаишнику – или как там у них называется дорожная полиция – удостоверение под нос не сунешь. Нет, лучше он останется дома. Но надо обеспечить себе возможность жить где угодно и как угодно, бывать где угодно и позволять себе что угодно.

Деньги, деньги, деньги. Они и дают свободу.

Он будет продавать свои знания. Сведения. Компромат. И при этом никакого шантажа! Какой смысл шантажировать генерала Такого-то? Ради денег? Генерал Такой-то при всем желании не сможет дать столько денег, сколько ему, Шелесту, надо. Да это и неинтересно. И не будем забывать аксиому: шантажист, как правило, кончает плохо.

Мы пойдем другим путем, как сказал однажды вождь мирового пролетариата. Мы займемся бартером. Или как это еще называется? Ты мне, я тебе.

И Шелест сумел договориться с Биркиным.

Познакомились они на приеме в честь Дня независимости в посольстве США, где Шелест был под чужим именем. Да, он знал, что посольство напичкано камерами, но его изображение будет соответствовать другой фамилии, причем фамилии гражданина другого государства. Ищи-свищи! Изображением же самого Шелеста штатовская разведка не располагала – во всяком случае, Шелест надеялся на это. Он никогда не был резидентом, за границей бывал без званий и чинов, как правило – под чужим именем. Так что не могло быть прецедента.

И еще он знал, вернее, надеялся, что Биркин не станет искать. В случае отказа Биркин просто не свяжется по предложенному каналу связи, но своему начальству поостережется докладывать о попытке вербовки, ведь тогда не известный Биркину гость, известный нам по фамилии Шелест, может предоставить компрометирующие данные, связанные с недавним горе-перебежчиком Профессором. Биркин зарегистрировал его как завербованного агента, а тот, оказывается, двойной агент, подосланный противником. Ну и еще какой-то компромат там в запасе, судя по намекам. Например, та давняя история с химиком, который навел шороху еще будучи в Союзе: опубликовал в самой перестроечной газете сведения, которые считались сугубо секретными, хоть и были секретом Полишинеля. Это были сведения о том, что в Союзе есть-таки военный завод, который разрабатывает и производит химическое оружие. Ох, ну и поднялась тогда шумиха! Его в Союзе пытались судить за разглашение секретных данных, но у него были хорошие адвокаты, и ничего с ним сделать не удалось. В конце концов он совершенно легально эмигрировал в США, где и опубликовал секретную формулу ранее не виданного поражающего вещества огромной силы. Так вот неизвестный, который подошел к Биркину в посольстве, намекнул, что вся эта бодяга – публикация в перестроечной прессе, эмиграция – была спровоцирована не без его участия. Причем тут Биркин? Да пропади оно все пропадом: этот химик свалил из Союза через Рим! Официально, да, но именно Биркин встречал его в аэропорту, водил на обед, оформлял бумаги, помогал и способствовал. Ну и что? А вот теперь, в случае чего, замучаешься доказывать, что ничего. То есть, второй из подсунутых – нет, получается, что первый, – и опять через Биркина.

Да и не было это попыткой вербовки со стороны Шелеста. Это было предложение о сотрудничестве. Не о сотрудничестве разведок, а о сотрудничестве двух матерых функционалов разведки, которым пора задуматься о спокойной старости.

Итак, либо не пойдет на контакт и не свяжется по предложенному каналу связи, либо отзовется. Биркин связался. Еще некоторое время ушло на проверку обоими друг друга: не провокация ли. А потом пошли по предложенному Шелестом пути. Он потихоньку сбывал Биркину информацию, тот снабжал Шелеста кое-какими сведениями. Профессионалы, они действовали осторожно, не торопили события, не зарывались, оба хорошо продвинулись по карьерной лестнице. Шелест исхитрился сделать так, чтобы Биркин не знал о нем ничего. Вернее, чтобы знал ровно столько, сколько нужно ему, Шелесту.

Генерал Шелест нынче уже не у дел, поигрывает в шахматы в скверике, как старый генерал в свое время, но он никому не перешел дорогу (во всяком случае, никто не мог его в этом упрекнуть в силу собственного неведения), и потому никому не мешает и продолжает жить в свое удовольствие. Ему ежегодно присылают приглашения на мероприятия в честь дня чекиста – то концерт, то встреча ветеранов, то банкет.

Время от времени он выезжает за границу – ненадолго, ну просто чтобы почувствовать, что он это может себе позволить, что он вольная птица. Всегда по новому паспорту. А отдыхать любит в Подмосковье. В станице он последний раз был очень давно, на похоронах матери. Его туда и не тянет. Родина? Его родина здесь. Ну и что, что он родился в станице, а не в столице? Он москвич!

Особиста Калякина перевели по его просьбе в связи с пошатнувшимся здоровьем в соседнюю область, где он безвыездно прожил до самой пенсии в чине начальника паспортного стола небольшого городка. Генерал поспособствовал. Очень даже полезно иметь своего человека на паспортах.

Да, теперь он числится в другой системе, с другой аббревиатурой, да какая разница. Стал заядлым огородником, особенно ему удаются тыквы и помидоры. Огурцы, бывает, горчат – климат сухой, а огурцам влаги надо много.