Текст книги "Самый ветреный на свете ОСТРОВ"

Петрова. Давно

Петрова и Петрова – все на острове, да и в поселке, и на заводе так ее звали. Будто не было у нее такого нежного ласкового имени – Ксения. Мама звала ее Ксюша. А папа – кс-кс-кс, вот прямо так, будто котенка подзывал. Ксюше нравилось. Но родителей уж нет, а для остальных она – Петрова.

Шурик ее вообще никак не называл. «Либихи приглашали. Пойдем?». Или «Ужинать будем? Или у тебя диета?». Вот так, без обращения. А то и вовсе: «Ну ты, Петрова, даешь».

Она влюбилась в него с первого взгляда. Иногда ей кажется, что и еще раньше. Они пошли с подружками на какой-то праздничный вечер в институте, она остановилась перед входом в зал, прямо в дверном проеме – почему? Сама не знала. Как будто чего-то ждала? Предчувствовала? И в это время он повернулся – он стоял довольно далеко от входа в компании еще двух-трех парней, они что-то оживленно обсуждали и смеялись. Он повернулся, как будто его позвали. И посмотрел через весь зал прямо на нее, ее легонько подтолкнули в спину (не стой на проходе), и она пошла прямо к нему, но потом спохватилась и стала озираться – куда подевались подружки? А они никуда не подевались, были рядом, потащили ее за собой и так стайкой и встали у стенки.

Торжественная часть уже закончилась, и ожидались танцы. Она только в этом учебном году перевелась с заочного отделения на очное (ей повезло, кого-то отсеяли за неуспеваемость) и не знала, что он местная знаменитость, играет в ансамбле, поет, участвует в музыкальных конкурсах. Она даже не смогла бы описать его внешность. Старалась не смотреть в его сторону. Включили аппаратуру – сегодня не было живой музыки, танцевали под записи, музыканты тоже отдыхали. В какой-то момент он оказался прямо перед ней:

– Ты танцуешь?

– И пою.

Он уже было протянул к ней руку, но от неожиданности замер. Она добавила:

– И вышиваю. Крестиком.

Он продолжил движение рукой, будто так и собирался сделать – пригладить волосы. И сказал:

– Пойду за пяльцами.

И не спеша пошел к выходу.

Что это было? С чего это ее понесло? Что за идиотский ответ? Получается, она его просто отшила. Что, что теперь делать? Она смотрела ему вслед с безразличным выражением лица. (Про нее говорили: тебе бы в покер играть, у тебя на лице ничего не прочтешь, ты всегда такая невозмутимая). Не бежать же следом? Ах, я не то хотела сказать, давайте потанцуем.

Она еще довольно долго была на вечере, даже с кем-то танцевала, отвечала на какие-то вопросы.

В следующий раз она увидела его на сцене – и это было не в институте, а на каких-то танцах, где ребята подрабатывали. Она прошла близко-близко к помосту, он явно ее заметил. Она присела на краешек стула в ряду вдоль самой стенки. Перед ней был еще один ряд стульев, так что к тем, кто сидит у самой стенки, обычно никто не подходил. А он подошел. В перерыве, когда музыканты пошли на отдых, а в динамиках загремела магнитофонная запись. Просто сел боком в передний ряд, лицом к ней. Молча смотрел на нее.

– А где пяльцы? – поинтересовалась она, наконец.

– Дома забыл. Я же не знал, что ты здесь будешь.

Он обращался на ты, будто они давно были знакомы. И в этом не проскальзывало ни грубости, ни фамильярности.

Она не знала, что говорить дальше. Его позвали. Он сказал:

– Если дождешься, сходим за пяльцами.

Утром она никак не могла вспомнить, что именно было дальше. Нет, она не пила, не курила травку, была в здравом уме и трезвой памяти, но это была не она. Иначе как могло случиться, что она просидела весь вечер на этом стуле, дождалась, когда музыканты соберут инструменты, и пошла за ним куда-то, вначале они шли гурьбой, потом постепенно остались вдвоем. Было промозгло, она чувствовала, как ее пробирает дрожь. От холода? От страха? Но страха она не чувствовала. Они оказались в маленькой комнате с узкой кроватью.

Кажется, он сказал что-то вроде «Прости, я не ожидал…». Видимо, в связи с тем, что она была с мужчиной первый раз.

Потом они лежали, тесно прижавшись друг к другу. А как иначе, думала она потом, кровать-то узкая. А вовсе не потому, что ему так уж хотелось ее обнимать.

Почему она так не уверена в себе? И мама, и папа ее очень любили – единственный ребенок немолодых интеллигентных родителей. Разумеется, они хотели как лучше. Мама прививала ей хороший вкус, учила правильно одеваться, дабы выгодно подчеркнуть достоинства фигуры и скрыть недостатки. А для этого недостатки надо твердо знать. И получалось, что у Ксюши их полным-полно. И еще, когда пришло время, мама интеллигентно объяснила, что именно нужно парням от молодых девушек. Как правило. И что не надо легко уступать. И что не надо навязываться. И что не надо демонстрировать свои эмоции, это все равно что прилюдно раздеваться. И что не надо стремиться замуж слишком рано – вот они с отцом поженились в зрелом возрасте и прекрасно живут. И как недостойно поступают некоторые молодые девушки, пытаясь подцепить парня на беременность. Всему свое время. Найдет и она своего замечательного, достойного мужчину, а пока надо хорошо учиться.

И она хорошо училась, даже удалось перевестись на очное отделение. А в самом начале она туда не прошла по конкурсу, в преимущественном положении оказались те, у кого было два года стажа на производстве. И медалисты, конечно. На медаль она не потянула. Но все у нее в институте теперь было хорошо. Ее даже выбрали старостой группы неизвестно почему.

Она вспоминала каждую деталь того вечера. И ночи. Получалось, она сама ему навязалась. Пришла. Уселась у него на виду, будто не танцевать пришла, а специально на него поглазеть. Сама про пяльцы напомнила. Потащилась за ним куда-то – наверняка он жил в общежитии, как и его друзья, а комнату, получается, «одолжил» у приятеля. Видимо, объяснил: тут ко мне девица клеится, переночуй на моей койке в общежитии, а я пока…

От воспоминаний она заливалась краской. Ни на какие танцы и вечера она больше не ходила. Подругам объясняла: занимаюсь, кое-что надо подтянуть. Однажды встретила его у своего корпуса после лекций. В руках у него был футляр с гитарой.

– О, привет! У меня опять сегодня халтура на Петроградской. Придешь?

Опять ждать весь вечер на глазах музыкантов, которые знают наперед, чем все закончится? Что она опять поплетется за ним следом, что они улягутся на узкой койке, а потом он по-рыцарски довезет ее до дому на такси? А мама опять будет испытующе смотреть: «Хорошо провела вечер?». Нет уж.

– Да.

Вот тебе и все размышления. Он позвал – кс-кс – она и готова.

В этот раз все было иначе. Они ушли, как только закончилась их «обязательная программа», вдвоем, без остальной группы. Те остались сворачивать провода и переключать динамики. В одной руке у него была гитара, другой он обнимал ее за плечи. И все время что-то говорил. Она отвечала междометиями.

В комнате стояла ваза с цветами. Он сказал:

– Это тебе, – улыбнулся, – а пяльцы я не нашел. Обойдешься пока?

В этот раз она оставалась до утра и даже не думала о том, что скажет родителям.

С той поры она несколько раз встречала его то на улице возле института, то во дворе между корпусами. Она всегда не одна, он всегда не один. Первый раз он сделал попытку остановиться, но она кивнула на ходу-«Привет!» – и прошла мимо. Навязываться она ни за что не будет! Ведь он даже не сделал попытки спросить номер телефона или назначить следующую встречу. То есть, когда ему захочется, он ее подзовет, как котенка, нальет в блюдце молока, а потом уйдет, не оглянувшись. До следующего раза. А вот при таких условиях не будет следующего раза. Лицо «для покера» – и гуд бай.

И он принял правила игры. Привет – и мимо.

Но как тяжело было ей самой соблюдать эти правила, установленные ею же. Зачем? Почему? К чему эти бесконечные сомнения? Почему просто не предположить, что она ему нравится?

Да нет, не сходится. Она ему сама навязалась, и ему так удобно. Ну и пусть. Она согласна. Сама не побежит, но в следующий раз позовет – пойдет без раздумий.

Но вот она почувствовала что-то неладное. Даже не успела понять, что именно, как одна из подружек заговорщицки шепнула:

– Ты что, залетела?

– С чего ты взяла, – подняла брови Ксюша. Но на следующий же день была у врача.

Права была подружка.

Тася. Последнее лето (90)

Когда в тот раз мы собирались на Волгу, мы и думать не могли, что это наш последний отпуск на острове. Конечно, вся страна бурлила, все очень быстро менялось – в том числе и у Валеры с работой. Он еще раньше успел по направлению министерства бытового обслуживания съездить на курсы ксерокса, успешно освоить, можно сказать, новую инженерную специализацию и возглавить первый в стране копировальный центр для обслуживания населения. Вот прямо в доме быта – как швейное ателье, как парикмахерскую или ремонт часов. Это было неслыханно! Ведь еще на нашей памяти в «органах» хранились образцы печати обыкновенных пишущих машинок – чтобы если листовки или запрещенную литературу кто-то на машинке отпечатал через четыре копирки, то все равно никуда не денется, найдут нарушителя как по отпечаткам пальцев. А теперь – приходи в дом быта и заказывай копию чего захочешь. Или почти чего захочешь – все-таки бдительность ослаблять не надо!

Случай был. Пришла интеллигентная дама, хотела копию какой-то партитуры. Робко спросила:

– А бумагу надо специальную принести? Нотную?

Словом, должность ответственная, поэтому Валера должен был вступить в партию. А как? Думаете, все так просто? Была квота – негласная, но обязательная к исполнению. На одного интеллигента должно быть – сколько? Не помню, боюсь соврать – столько-то представителей рабочего класса или трудящегося крестьянства, то есть колхозников. Валеру оформили рабочим на какое-то время, зато рекомендации ему дали заместитель министра, а также начальник городского управления бытового обслуживания. Такие вот игры.

Еще такая фишка была: хозрасчет. Репетиция капитализма. Кооперативы (как в двадцатых – НЭП). Малые предприятия. Только успевай соображать, что с чем едят.

Железный занавес упал, и к нам – я имею в виду вообще страну – зачастили всевозможные гости. Если в середине семидесятых перед встречей с польской журналисткой меня подробно инструктировали, как себя вести – иностранка же! – то теперь просто в редакционном коридоре остановили и оповестили:

– Буркова, вот ты где. Значит так, послезавтра приедет иностранный коллега. Желает побывать у кого-нибудь дома, по-простому, на чашку чая. Так что будь готова!

– Но почему я?

– Типичная советская семья: муж простой инженер, двое детей, квартира в спальном районе. И не возражай! Завтра уйдешь пораньше, подготовишься. Чаем запасись! Гы-гы-гы.

Так мы познакомились с Лиз Кларк. Познакомились и подружились.

А вот тут начинается все нетипичное. Когда мы говорим «английская журналистка», нам и в голову не приходит, что она может быть не англичанкой. И вообще – мы говорим Англия, а чаще всего имеем в виду Соединенное Королевство, или, во всяком случае, если не так пафосно – Великобританию, или еще короче – Британию. А это не только Англия, но еще и Ирландия (Северная), Уэльс и Шотландия. Я уж не говорю о заморских территориях. Так вот Лиз – шотландка. Оказывается, даже в просвещенной Британии бывают межнациональные трения или, во всяком случае, предрассудки. Правда, только на бытовом уровне. Вот почему она сходу поняла, что моя семья – это русские в Эстонии, а в свете последних перемен это не самый простой вариант.

Так вот, дальше совсем нестандартное: муж Лиз – чилиец, сподвижник Луиса Корвалана – кто теперь помнит лидера чилийских коммунистов? Лиз работала в Чили, когда случился переворот и к власти пришел генерал Аугусто Пиночет. История примерно такая: Лиз пошла к начальнику тюрьмы, куда заключили Рикардо, и сказала, что это ее гражданский муж и она хочет хотя бы сейчас узаконить их отношения (возможно, намекнула, что просит во имя будущего ребенка – соврала). Так в тюрьме был заключен брак, после чего британское правительство потребовало немедленно освободить законного супруга британской подданной и обеспечить его выезд в Соединенное Королевство.

Рикардо в этом месте разводил руками:

– Ты понимаешь теперь, что она меня поставила в безвыходное положение, я не мог отказаться: женись или тюрьма!

И еще: когда она работала в Москве и у них уже было трое детей, ей дали пропуск на Красную площадь по случаю то ли Дня Победы, то ли 7 ноября. Они хотели всей семьей подъехать на машине как можно ближе, на подступах их остановил наряд милиции. Мол, кто такие.

Лиз предъявила документы и пропуск.

– А это кто? – милиционер указал на Рикардо.

– А это просто мой шофер.

На что Рикардо высунул голову в окно и добавил:

– А это просто наши дети, – и показал на заднее сиденье.

* * *

Почему я вспомнила про Лиз. Я увидела ее по телевизору прямо перед тем, как мы отправились в наш последний отпуск на Волге. Мы тогда не знали, что он будет последним, просто собирали палатки, спальники, консервы и снасти.

Вечером в новостях я вдруг услышала знакомое слово – Куханы. Говорили о химическом предприятии, о разоружении, о запрете на разработку и производство химического оружия. Как знак доброй воли – большая пресс-конференция для иностранных журналистов прямо на полигоне. И я увидела на экране березовую рощу, чистые белые стволы, сквозь которые виднелась Волга аж до далекого противоположного берега, накрытые белыми скатертями длинные столы с шампанским и фруктами, и улыбающихся участников фуршета, среди которых отчетливо видна была Лиз Кларк собственной персоной.

Иностранные корреспонденты на полигоне?!

* * *

Наш первый вечер на острове был, как всегда, полон приветствий, объятий, радости, но и грусти. Алку привезли на остров почти насильно – уговорили поехать хотя бы ради Валюшки.

Вечером у костра, когда Алка уже ушла к себе в палатку спать, разговор опять вернулся к обстоятельствам смерти Юркова. Остался один, разомлел на жаре, сердце прихватило.

Я пробормотала:

– Да, если он спокойно сидел в кресле, как вы говорите, то выходит, умер мгновенно, даже не схватился за сердце. Тут уж никто не смог бы помочь, хотя он и не один на острове оставался.

– Да нет же, совсем один!

– Но я же видела! Наша лодка последняя отчалила, меня высадили на другом берегу, я пошла наверх и оттуда, с обрыва, видела и Юрка, и Марусю!

– Да не могла ты видеть Марусю, она с Дедом и Бабкой уехала еще раньше тебя.

Что-то заставило меня не настаивать.

* * *

Наутро я попросила Анютку привести ко мне Марусю под благовидным предлогом.

– Мам, а зачем?

– Скажи, поговорить надо.

– Она спросит, о чем.

Я задумалась.

– Скажи, сюрприз. Кстати, помнишь кожаный браслет купили перед отъездом? Подарить не жалко?

– Мам, жалко! Он мне к цветастому сарафанчику…

– Сарафанчик ты носишь не на выход, обойдешься без браслета. Вернемся – куплю такой же!

– Ну ладно.

– Только сделаем так, что это ты ей подаришь, потому что я – с чего бы это? А я как раз подойду. Мне очень надо с ней поговорить, причем наедине!

– Гос-споди, да о чем? С чего бы? Ты – и Маруся. Да ты ни разу за все годы у них в лагере не была, Марусю только у костра и видела, а Деда и Бабку только издали, через лагуну.

– Очень надо, доча.

* * *

Маруся отнекивалась, да только как-то заученно и скучно. Кого боюсь? Да никого не боюсь, кого мне бояться. Перепутали вы, тетя Тася, не было меня. С Дедом уехала.

Я поняла, что от нее ничего не добьюсь. Говорить надо с Дедом.

Но как поговорить с ним наедине? А никак. Он едет на промысел либо один, либо с Бабкой, Марусю одну в лагере застать можно, Деда – нет.

Ладно, придется напрямую.

Бабка загородила Марусю, будто я собираюсь ей под дых дать. Но Дед винтить не стал. Я сказала, что видела Марусю своими глазами после отъезда всех лодок, причем наша отчалила последняя. Я пока не собираюсь никому ничего говорить. Но хочу разобраться. Тут ведь как: или я сама разберусь, или Особисту скажу, пусть он и разбирается. С моей стороны это был неприкрытый шантаж, конечно.

– А как ты разбираться собираешься, – скептически бросил Дед.

– На основании информации, которую вы мне сейчас и дадите. У меня опыт, – уверенно блефовала я. Какой опыт? В деле перевода писем трудящихся? На язык, удобный для журналистского расследования? Которое проведет акула пера нашей местной прессы?

Но на Деда подействовало. На острове, благодаря Вольке, бытовало мнение, что я и есть акула пера республиканского масштаба.

Дед дал Марусе добро, мы с ней отошли в кусты, и она поведала о злосчастном вечере с Мажором и мужиком на катере с надписью «Сокол» на борту. И что этот катер они видели на базе, когда поехали сообщать о случившемся.

Генерал Шелест (осень 90)

Все шаталось и рушилось. И Союз угрожающе скрипел и грозил развалиться, как старая табуретка. Все искали – и успешно находили! – виноватых. Все и всех обличали. Особенно доставалось комитету госбезопасности. Шелест относился к этому скорее как к закономерности. Он всю жизнь провел в этих органах, видел все изнутри, и считал, что было бы наивно рассчитывать на любовь широких слоев населения, несмотря на некоторые весьма сильные кинофильмы про разведчиков. Разведчики – одно, а государственная безопасность – нечто совершенно другое. Структура сложная, множество отделений и подразделений, между собой и дружат, и враждуют – всё, как и везде, завязано на личных отношениях, перспективах карьеры и так далее.

На самом верху ведомства тоже брожение, никто ни в чем не уверен, а самое главное, никто из начальства не уверен в том, что удастся удержаться на своем насиженном месте. Тем более что это место оказалось, по нынешним временам, не таким уж теплым. Хотя возможности все еще были ого-го. Шелест не был уверен, что надолго. Неплохо бы позаботиться о будущем. Это вам не 68-й год в Праге.

Шелест был тогда молод и совсем не наивен, и все-таки, проведя в Праге 68-го какое-то время, несколько иначе стал смотреть на послевоенный мир и социалистический лагерь. Оказалось, не все и не везде были довольны существующим порядком и лидерством Союза. Дома по радио, в газетах и по телевизору рисовалась немножко другая картина, чем было в действительности, «на местах». Однако танки в Праге – одно, но не вводить же танки в Москву?

Есть о чем подумать. А тут еще это: позвонил кухановский особист, причем, как он сказал, из таксофона неподалеку. Приехал в Москву? Без вызова? Просит личной встречи. Не телефонный разговор. Не телефонный так не телефонный. Это что, майор выбрал в наперсники генерала КГБ? Кажется, формат их отношений не предполагает такого поворота. Да, его рекомендовал старый проверенный знакомый, парень не семи пядей во лбу, но всегда излучал преданность и готовность в позиции "на низком старте". Шелест послал его в Куханы, чтобы иметь там "своего человека" и быть в курсе всего. Ради этого даже пришлось поспособствовать в повышении его по званию – особист там был нужен в звании не ниже майора. Тот докладывал регулярно и подробно. О чем сейчас секретничать будем? Генерал зашел в отдел связи и спецсредств, попросил снабдить записывающим устройством ("только, ребята, без передатчика, исключительно запись").

Генерал предложил встретиться в скверике у Соловецкого камня, то есть чуть ли не под окнами ведомства. Особист поколебался: "Хорошо бы подальше". Генерал легко согласился: "Тогда в Ильинском скверике – достаточно далеко? Или ехать за город?" – "А где это – Ильинский сквер? Я же не местный". – "Твои проблемы. Ищи" – раздраженно бросил генерал. И это он приехал в Москву для личной встречи! Генерал проверил: в Куханах не случилось ничего из ряда вон. Так в чем дело?

Особист, правда, уже намекал на то, что генерал в свое время обещал не задерживать новоиспеченного майора надолго в этой глуши. Наивняк! Думал, его ждет не дождется столица! За какие заслуги?

В назначенный час генерал, не торопясь, шел пешком к скверу, водителю было велено подъехать через полчаса. Но на середине пути его перехватил особист:

– Василь Василич, а может все-таки в другое место? На ваш выбор!

– Я уже свой выбор сделал, если ты заметил. А вот ты уже второй раз предлагаешь сменить место. Обоснуй.

– Не хочу свидетелей.

– Тогда надо было написать рапорт, запланировать встречу на конспиративной квартире, обозначить тему. Ты вообще в нашей школе учился? Правила знаешь?

– Я специально рапорт не писал, чтобы следов не осталось.

– Все. Хватит. Идем сядем на лавочку. Говори.

Особист глубоко вздохнул. Видимо, готовился, да все пошло не по его плану. Чем ему место не подходит? Азы конспирации: не хочешь вызвать подозрения – встречайся в людном месте и не темни. Улыбайся. Похлопывай газеткой по колену. Расскажи анекдот. Потянись. Не озирайся. Как это говорят? Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Видимо, как раз тот случай.

Генерал хотел думать, что видит людей насквозь. Этому его учили в спецгруппе, но там же он понял: если этого не дано от природы, то можно сколько угодно учиться, зубрить правила, развивать навыки, заучивать приметы, жесты, мимику, но не достичь истинного умения. Он не был самонадеян, он прилежно учился, заучивал и развивался, но до сих пор не знал, насколько он хорош или не хорош в этом деле. Правда, накопил собственный – и широкий! – набор сигналов для распознавания собеседника.

Возьмем особиста. Генерал особых надежд на него не возлагал, только как на источник информации. И, кажется, просчитался. Информатор был гораздо ниже объектов изучения по всем параметрам – те были гораздо более умными, развитыми, интеллектуальными. Интересными, в конце концов.

Пауза затянулась. Генерал не торопил. Удобно уселся в кружевной тени уходящего солнца. Прищурился. В кронах деревьев уже появилась ранняя осенняя седина, как бывает в самом конце лета.

Красивые золотые монетки шевелились на слабом ветерке на фоне бледно голубого неба.

– Помните несчастный случай два года назад? Сердечный приступ на острове.

Генерал молчал. Особист тоже.

– Помните?

– Послушай, давай без лишних вступлений. Дальше. Особист глубоко вздохнул.

– Вскрылись новые обстоятельства.

Замолчал. Видимо, ждал вопросов от генерала. Тот тихо закипал: майор готовится выступить в дамском салоне? Чтобы в этом месте слушательницы всплеснули руками и загалдели – какие? какие обстоятельства? что дальше? ах, не могу, умираю, говорите же, поручик!

Поручик… тьфу, майор все-таки продолжил:

– Этим летом химики опять отдыхали на острове. Приехали эти, одноклассники Либиха. И дамочка, переводчица, пожелала провести день на базе отдыха. Приехала, стала всюду шнырять, со всеми знакомиться, развлекаться, веселиться. Зашла к коменданту… тьфу, не знаю как должность по-настоящему называется. Кажется, директор. Он же завхоз и вообще он там всем ведает.

Дальше речь Особиста уже лилась полноводной рекой. Он провел целое расследование, в результате которого установил: переводчица выпытывала у коменданта,

– какие лодки и катера приписаны к базе;

– что он знает про катер с надписью «Сокол» на борту;

– что он знает про молодого человека, который оказывает постояльцам пансионата услуги на своем катере – прогулки, рыбалка и т. п.;

– что он знает про обстоятельства смерти Ю.Юркова на острове в позапрошлом году и т. д.

Она бы задавала вопросы и еще, но комендант твердо заявил, что посторонним лицам никакой информации выдавать не уполномочен.

Будучи лицом ответственным и законопослушным, комендант проинформировал Особиста о факте подозрительной активности постороннего лица. Дословно:

– Я так и сказал, мы информацию докладываем кому надо, а кому не надо, мы не болтаем. Правильно, товарищ майор?

Сообщил также, что услуги постояльцам оказывает его родной племянник на собственном катере марки «Прогресс» под его, коменданта, неусыпным контролем. Про катер «Сокол» комендант информацией не обладает, но можно расспросить племянника, без его ведома мало кто может причалить к берегу у пансионата, разве что в его отсутствие. Администрация может запретить привязывать лодку к мосткам, это да, это оборудованный причал пансионата, а вот к берегу пристать и воткнуть колышек в песок может каждый, нет такого закона, чтобы запретить. Про обстоятельства смерти Юркова он знает официальную версию (несчастный случай), которую и озвучивает на вопросы постояльцев. Впрочем, вопросов уже никто не задает, вон сколько времени прошло.

Особист встретился с племянником-лодочником. Тот вдруг стал юлить и вел себя настолько подозрительно, что Особист решил: тут что-то есть. А раз так, надо надавить – и все прояснится. Через пару дней он опять нагрянул на базу отдыха, велел коменданту освободить кабинет и привести туда племянника. Комендант испугался, пытался выспрашивать, заранее защищал родственника (если что, он не со зла!). Видимо, застращал племяша, прежде чем тот переступил порог, так что лодочник еще до начала допроса… ладно, это была неофициальная беседа – еще до начала беседы был готов признаться в том, что он убил Кеннеди и бомбил Хиросиму.

Выяснилось, что за день до смерти или в день смерти (установить точное время смерти следствию не удалось) Юрков был на острове не один, как считалось ранее. В нескольких сотнях метров от него, в лагере местного рыбака находилась внучка. В один из этих вечеров лодочник привез к ней на свидание племянника московского профессора, оба они проживали на базе отдыха. Племянник был в гостях недолго, но на следующее утро (за день до обнаружения Юркова) они с профессором уехали. Значит профессорский племянник что-то видел! Что-то такое, что побудило их обоих, профессора и племянника, срочно покинуть базу.

Особист умолк. Генерал ждал. Потом повернулся к Особисту и спросил скучным голосом:

– Ну так и что? Выводы? Эти новые обстоятельства – что они дают? Профессорский племянник убил Юркова и замаскировал под несчастный случай?

Особист выдавил:

– Я установил лодку «Сокол».

Опять надолго замолчал. Генерал:

– Что ты как двоечник на уроке! Я из тебя вытягивать должен? Ну, установил лодку, дальше что? Какое отношение она имеет ко всему этому?

– Я не знаю. Вернее, не уверен. Я подумал, если переводчица этим интересуется, значит точно имеет отношение.

Опять пауза. Генерал:

– Ну и?

– И установил. Лодка приписана к селу Волкове на левом берегу. Село довольно большое, человек сто. Это немецкое село раньше было – знаете, немцы Поволжья. Кстати, Либих – немецкая фамилия. Значит он из немцев.

– Да ты Шерлок Холмс! Какой блестящий вывод! Фамилия немецкая, значит немец. Ладно, пусть немец. И что?

– Как что? Он же на секретном предприятии работает!

Ну что ты скажешь? Особист открывает Америку и заодно изобретает колесо. До него никто не догадался, что среди секретных химиков – немецкий шпиён. Ой, проглядели! В институт приняли, выучили, выпестовали, распределение дали на самый что ни на есть секретный объект. И тут наш особист майор Калякин Ефрем Лукич раскрывает коварный замысел врага.

Ну ладно. Что теперь с этим Калякиным делать? Он же неспроста лично заявился, да еще с претензией на «не телефонный разговор». Что за козырь он придержал в рукаве? Да-да, что-то он припас, не хочет все сразу выкладывать. Лодка «Сокол». Эх, Калякин. Зря ты в это сунулся, майор. Сидел бы себе в капитанах у себя в Мухосранске, грозный блюститель, не пытался бы прыгнуть выше собственной головы. Сам виноват, генерал, вытащил, дал надежду, а он теперь пытается с ним же в игры играть. Чей просчет? Да твой, генерал! Причем уже второй.