Текст книги "Конструирование социальных представлений в условиях трансформации российского общества"

В своем выступлении на Пятой Международной конференции по социальным представлениям в Монреале ее президенту. Дуаз отметил своеобразную ситуацию, сложившуюся внутри концепции, а именно, образование нескольких относительно самостоятельных течений в русле единого концептуального подхода. Впрочем, как считает Дуаз, такое положение вещей объясняется принципиальным и изначальным плюрализмом концепции.

Аналогичное наблюдение делает и В. Вагнер (Wagner, 1996с), отмечая появление многочисленных частных направлений исследования социальных представлений. На этом основании он делает заключение о существовании скорее парадигмы социального представления, чем единой теории в строгом смысле этого слова (ibid., р. 247).

Действительно, парадигмальный характер созданной Московичи концепции пробуждает у ее последователей новые идеи, касающиеся структурных аспектов самого феномена, методологические аллюзии и попытки соотнести ее с другими подходами, а также потребность доказать и подтвердить самобытность самой идеи социального представления. Между тем при анализе панорамы современных исследований, несмотря на многочисленность возникших в рамках концепции направлений и их разноплановость, а как следствие, также на некоторые диспропорции в развитии базовой методологии и практики эмпирических исследований, все же сохраняется ощущение единой внутренней логики. Может быть, дело в том, что отдельные направления стремятся по-своему уточнить и развить изначальные положения Московичи (допускающие, по-видимому, различные интерпретации), не отступая от них. Здесь мы остановимся только на наиболее заметных из таких частных направлений.

Центральное ядро и периферия социального представления

Это направление, заявленное Жан-Клодом Абриком и его сотрудниками еще в 80-х годах (Moliner, 1988) и активно развивавшееся в 90-х (Abricc, 1993), по праву можно считать не только достаточно разработанным, но и породившим большое количество эмпирических работ. Исследователей привлекает прозрачность операционализации понятия социального представления, предложенной Абриком. В социальном представлении, согласно Абрику, существует центральное ядро, которое связано с коллективной памятью и историей группы, оно определяет гомогенность группы через консенсус, оно стабильно, связно и устойчиво, не слишком чувствительно к наличному контексту, выполняет функцию порождения значения социального представления и определяет его организацию. В свою очередь, периферическая система обеспечивает интеграцию индивидуального опыта и истории каждого члена группы, поддерживает гетерогенность группы, она подвижна, несет в себе противоречия, чувствительна к наличному контексту, выполняет функцию адаптации социального представления к конкретной реальности, допускает дифференциацию его содержания, предохраняет его центральное ядро (ibid., р. 76).

Эмпирические исследования ядра и периферии социального представления в течение последних пяти лет следовали непрерывным потоком. Во многом благодаря им удалось развить саму теорию: структура представления зависит от изменения аттитюда, но меняется при этом только периферическая система, а ядро остается стабильным. В рамках данного направления были выделены некоторые закономерности функционирования ядра: так, элементы ядра могут активизироваться в разной степени в зависимости от контекста, на факт активации влияют степень критичности ситуации, а также уровень практического освоения объекта группой. Большое влияние на активацию ядра оказывают также контекст высказывания и характеристики нормативной модели (Abric, 2000).

Исследователи, работающие в рамках теории ядра и периферии, сталкиваются с определенными методическими затруднениями, которые, по-видимому, связаны с некоторой методологической неопределенностью. Самые заметные из таких затруднений – это способы разграничения ядерных и периферических элементов или, другими словами, «контроль центральности». Теоретики этого направления открыто возражают против контроля центральности через, скажем, показатели частотности элементов. В качестве альтернативы Абрик предлагает контролировать центральность какого-либо элемента путем вычисления его общей и частной валентностей, а также таких специальных индексов, как индекс позитивных оценок и др. (ibid.). Несмотря на видимые успехи и популярность теории ядра и периферии, нужно заметить, что отношение к ней в стане теоретиков концепции неоднозначно. Так, Дуаз считает, что подобный путь изучения содержания социального представления создает иллюзию их автономного, внеконтекстного существования (Doise, 1992, р. 189), а Вагнер замечает, что такого рода крен в изучении структуры социального представления как отход от анализа процессов репрезентации скорее сближает эту теорию с социально-когнитивной традицией, чем развивает заложенный в ней конструкционистский дух (Wagner, 1996с).

Организующие принципы метасистемы

Это направление его автор У. Дуаз, представил в развернутом виде в 1992 г. (Doise, 1992; Doise, Clemence, 1992), а затем, в течение последующих лет, подвергал его эмпирической проверке и верификации; обобщающая статья «Права человека, изучаемые как социальные представления в кросснациональном контексте» опубликована в 1999 г. (Doise, Spini, 1999). Дуаз затрагивает один из самых «узких» моментов в концепции Московичи: как индивидуальная когнитивная деятельность индивидов связана с феноменами коллективного сознания? Действительно, наличие у членов социальных групп индивидуального сознания никем из идеологов концепции как будто не оспаривается, однако вопрос о том, как сосуществуют два типа сознания – индивидуальное и коллективное – в достаточной степени проработан не был.

Дуаз отталкивается от идеи Московичи о том, что существуют две взаимодействующие когнитивные системы: одна – операциональная, функционирующая на основе ассоциаций, поиска различий и т. п., а другая – нормативная, которая контролирует, верифицирует, отбирает материал на основе каких-то правил. Т. е. во втором случае речь идет о некоей «метасистеме», которая перерабатывает материал, производимый первой системой. «Объяснить социальное представление, – говорит Московичи, – также значит объяснить, почему некоторые когнитивные убеждения, подвергающиеся обсуждению и обдумыванию, изменяют свою природу и становятся нормативными или экстраординарными, как это случилось с правами человека около двадцати лет назад» (Moscovici, 1993, р. 166). Развивая эту мысль Московичи, Дуаз и Клемане вводят понятие «организующих принципов метасистемы» (Doise, Clemence, 1992, р. 13). Эти принципы могут обусловливать различные требования к организации материала: например, в случае научной деятельности это требование применения строгих логических правил, а в ситуации конфликта одной группы с другой – направленность на защиту ее единства. Дуаз концептуально связывает понятие организующих принципов с понятием социальных представлений: «Важной проблемой в изучении социальных представлений является то, что их материя – это собрание человеческих мнений, аттитюдов или предрассудков, из которых нужно реконструировать общие для человеческих групп организующие принципы» (ibid., р. 15). В этой связи Дуаз возлагает большие надежды на статистический анализ данных, в рамках которого организующие принципы проявляются как принципы общности, которые можно обнаружить в индивидуальных различиях.

Именно в этом ключе Дуаз с коллегами формулируют цель своего масштабного исследования прав человека (выборка – 6791 человек из 39 стран мира): «В нашем исследовании социального представления мы ищем организующие принципы индивидуальных различий в репрезентационном поле» (Doise, Spini, 1999, р. 2). Авторы уточняют, что сами «социальные представления могут рассматриваться как организующие принципы символических отношений между отдельными людьми и группами» (ibid.). Для изучения этих отношений Дуаз предлагает теоретическую модель, изложенную им с коллегами ранее (Doise, Clemence, 1992) и содержащую три базовых положения. Первое положение состоит в признании того, что различные члены изучаемой группы разделяют общую точку зрения на изучаемый предмет. Второе – это утверждение того, что люди различаются по силе своей приверженности определенным аспектам социального представления, причем эти различия каким-то образом организованы. Третье положение заключается в том, что эти систематически организованные вариации заякореваются на коллективных символических реалиях в коллективном опыте и в убеждениях людей (Doise, Spini, 1999, р. 2). Исследование Дуаза и его коллег подтвердило, что в разных странах существует общее понимание основных статей Декларации прав человека. Существуют также организующие принципы, отражающие общность личностных позиций по принятию прав человека – эти принципы определяются иерархией терминальных ценностей и личным опытом людей, связанным с пережитой лично ими дискриминацией. В каждой стране социальное представление о правах человека заякорено на национальных особенностях, в исследовании выраженных через величины специальных индексов ООН.

Жизнеспособность этой модели и ее возможности при проведении политико-психологических кросскультурных исследований очевидны. Очевидна также и самобытность методологической позиции авторов, стремящихся понять логику порождения коллективных феноменов из индивидуальных ментальных структур (личностных позиций, ценностей и установок). Эта теория, как одна из немногочисленных попыток увязать индивидуальный уровень сознания с коллективным, находит все больше приверженцев.

Подход через эпистемологию социальных представлений

Следуя по пути развития методологии концепции. социальных представлений, И. Маркова предлагает систему взглядов, которая призвана уточнить ее эпистемологический статус, связывая ее с различными теориями знания, а также вписать феномен социального представления в панораму существующих взглядов на социальное мышление. Маркова показывает, каким образом социокультурные теории знания трактуют развитие рефлексивного мышления, которое формируется на основе когнитивной Я-дифференциации, и как в эту логику вписывается феномен социального представления. Ключевыми понятиями, вводимыми Марковой в этой связи, являются понятия когнитивной дифференциации и когнитивной глобализации.

Идеи когнитивной дифференциации обнаруживаются уже в работах Болдуина, который описывал развитие разума как движение от дорефлексивных стадий к рефлексивному и научному мышлению. Рефлексивное мышление противостоит стандартным способам мышления. В соответствии с системой Мида осознанное мышление возникает из опыта общения с другими людьми, а развитие рефлексивного Я-осознания основано на Я-дифференциации, которая включает в себя возрастающую способность применять аттитюды других к собственному Я. По Выготскому, рефлексивному мышлению предшествует проблемная ситуация. Именно тогда, когда автоматическое действие прерывается, человек начинает его рефлексировать. Эту идею поддерживал и Рубинштейн – он называл рефлексивную теорию знания «коперниковской революцией» (Markova, 1996, р. 186).

Итак, социокультурные теории, полагает Маркова, делают акцент преимущественно на развитии рефлексивного мышления, основанного на когнитивной дифференциации. Эти теории подразумевают, что для того, чтобы стать независимым мыслителем, ребенок или ученый должны концептуально освободиться от ограничений, создаваемых их социальным окружением. Концепция социальных представлений, напротив, фокусируется в первую очередь на тех формах мышления, которые являются упрощенными, автоматизированными, менее рефлексивными. Это мышление, которое возникает как раз из ограничений, воздвигаемых социальным окружением и мешающих человеку мыслить независимо. Такое мышление, инкорпорируясь в символическое социальное окружение, осваивается людьми в бессознательной деятельности. Маркова называет это процессом когнитивной глобализации (ibid., р. 187). Глобализирующие процессы – это процессы якорения и объективации. Посредством процессов якорения люди справляются со сложностью мира, группируя события и объекты и относя их к уже известным. Объективация же отрывает понятие от научного или профессионального контекста и дает ему самостоятельное существование. Как якорение, так и объективация являются процессами, обратными когнитивной дифференциации. В то время как в развитии интеллекта и научного знания акцент приходится на когнитивную дифференциацию, в формировании социального представления акцент оказывается на глобализации.

При этом, согласно Марковой, все формы знания – как образовательно-научные, так и социально-репрезентативные – включают в себя и эксплицитное, и имплицитное знание. Учитывая такую многомерность человеческого мышления, при исследовании социального представления на эмпирическом уровне, по мнению Марковой, необходимо использовать как методы изучения осознанных уровней мышления, так и методы, предназначенные для изучения его неосознанных уровней. Например, словесно-ассоциативные задания, широко применяемые Марковой в ее собственных исследованиях (Markova, Moodie, 1998), затрагивают нерефлексивный уровень социального мышления, в то время как интервью допускает возможность размышления на рациональном уровне. Как можно видеть на примере исследований процесса социального представления личности и ценностей индивидуализма, проведенных Марковой с коллегами (ibid.), это направление обладает большим потенциалом возможностей эмпирического изучения разных уровней социального мышления. Таким образом, в работах Марковой продолжается и развивается традиция использования качественных методов, заложенная К. Херзлиш и Д. Жодле в их ранних работах. Необходимость и адекватность применения качественных методов остается аксиомой для последователей концепции социальных представлений и, в то же время, результаты их исследований неизменно подвергаются критике со стороны сциентистски настроенных социальных психологов, ожидающих более убедительных доказательств действительной консенсусности и разделяемости социальных представлений, чем «пара удачных цитат» из интервью (Fraser, 1994, р. 19).

Социальное представление как результат коллективного коупинга

В. Вагнер, один из авторитетных теоретиков концепции, предлагает свой взгляд на понятие социального представления. Он является одним из тех методологов, которые ратуют за последовательное размежевание парадигмы социального представления с традиционным социальным когнитивизмом. В логике этого размежевания он предлагает терминологически различать «представления» и «представление» (Wagner, 1996с, р. 248). Представление – это социальные процессы, вовлеченные в репрезентирование, а представления – это образы, метафоры и изображения как результаты этого процесса. Соответственно, можно изучать структуру и динамику представлений, с одной стороны, и процесс представления – с другой стороны.

Стремясь увязать способ разработки понятия представления с изначально постмодернистской методологией концепции Московичи, Вагнер предлагает следующую логическую схему. Он берет за основу положение Московичи о том, что без предмета, значимого и релевантного для социальной группы, а следовательно, вызывающего общественный дискурс и символическую разработку, поиск разделяемых представлений не имеет особого смысла (Wagner, Valencia и др., 1996, р. 347). Вслед за Московичи, Вагнер утверждает, что такими значимыми и релевантными для группы предметами могут быть, например, неожиданные последствия или побочные эффекты коллективных действий, например, распад экономики, которые требуют, чтобы группа справлялась с ними, делая «незнакомое знакомым» (Wagner, 1996b, р. 112). При этом коллективный коупинг будет вначале символическим, инициирующим широкий дискурс – для того, чтобы заякорить событие, а затем – материальным, для выработки системы значений, которая позволила бы отвести событию место в социальном мире группы.

Примером подобного коупинга Вагнер (Wagner, 1996с, р. 250) считает процесс образования нового представления об «афроамериканцах» в США (в противовес морально устаревшему представлению о «негре»). В этом случае американское общество должно было справиться с дискомфортной ситуацией расового закрепления представления о части населения как о «неграх». Оно решило эту проблему, заякорив это представление на географическом понятии «афро-американец» (Philogene, 1994).

В своем собственном кросскультурном исследовании представлений «войны» и «мира», проведенном в Испании и Никарагуа (Wagner at al., 1996), Вагнер с соавторами применили метод словесных ассоциаций для построения семантических пространств этих социальных представлений, воспользовавшись структурным подходом к представлениям через выделение их ядра и периферии. Авторы доказывают, что как в Испании, так и в Никарагуа ядро представления составляют элементы, преимущественно связанные с аффективным опытом респондентов, а периферию – элементы, связанные с рассуждениями, интеллектуализацией. Сформированными считались социальные представления, обладающие устойчивым ядром. Исследователи обнаружили в Никарагуа такие представления и о войне, и о мире, а в Испании – только о войне. Мир в стране, где давно не было войн, не явился «выдающимся» предметом, вызывающим в обществе дискурс, поэтому социальные представления не сформировались. Следуя логике дискурсивной психологии, Вагнер доказал связь представления и дискурса, но при этом все же воспользовался структурной опе-рационализацией понятия социального представления через ядро и периферию, которую в другом месте он сам рассматривает как приближенную к когнитивному анализу (Wagner, 1996с, р. 249). По-видимому, такая разноплановость в методологии исследований неизбежна – она отражает поисковый характер мини-теорий, возникших в рамках концепции.

В становлении и развитии концепции всегда важное место занимает утверждение ее идентичности, которое происходит, в том числе, и в полемике с другими точками зрения. Особенно активно эта полемика развертывается диалоге с наиболее близкими по предмету «соседями». В этом можно увидеть как «нарциссизм малых различий», так и ожесточенную борьбу за методологическую чистоту. Как с самого начала было заявлено Московичи и как сегодня признается большинством исследователей социального представления, эта концепция по своим принципиальным позициям расходится с положениями традиционного социального когнитивизма, в частности, с теориями социальных схем, атрибуций, аттитюдов и социальной идентичности. Вместе с тем, отмежевание данной концепции от когнитивизма порождает вопрос: не теряется ли за «дискурсом» и «социальным конструированием» само познание как предмет и не происходит ли таким образом переход на позиции постмодернистского агностицизма?

Что касается перспектив концепции социальных представлений, очевидно, что в планы ее теоретиков входят оттачивание методологии в продолжающейся полемике с «соседями» по предмету, а также попытки ее интеграции с теорией социальной идентичности (Wagner, 1996с, р. 252). Необходимо заметить, что, несмотря на активное развитие частных направлений в рамках данной концепции, по-прежнему актуальными и все еще не реализованными остаются пожелания, высказанные Московичи несколько лет назад в адрес исследователей социального представления: обратить внимание на его ценностные аспекты; изучать правила дискурса и их влияние на формирование социального представления; анализировать характер самих тем, с которыми связаны вновь возникающие социальные представления, их связь с коллективной памятью и языком; задуматься над проблемой рациональности социальных представлений и их обратного влияния на науку; проявить интерес к таким консенсусным универсумам, как искусство и дизайн (Moscovici, 1993, р. 169). Нельзя. не признать, что эвристическая ценность концепции социальных представлений очень велика, что привлекает к ней исследователей. Вместе с тем хочется верить, что заложенный в ней потенциал действительно будет реализован, и исследования социальных представлений станут исследованиями нового поколения в социальной психологии XXI в.

Глава 3
Конструкционистские направления в борьбе за первенство

В Западной Европе процесс конструирования людьми социальной реальности начал активно изучаться с социально-психологических позиций в 80-х годах прошлого века. Примечательно, что два крупных манифеста, повлиявших каждый в своем роде на дальнейшее развитие социальной психологии, появляются с интервалом в два года. В 1985 г. в США опубликована уже упоминавшаяся статья Гергена «Социально-конструктивистское движение в психологии», а в 1987 г. в Великобритании выходит в свет книга Д. Поттера и М. Уэзерелл «Дискурс и социальная психология: по ту сторону аттитюдов и поведения». Но если первая из названных работ знаменита тем, что вводит в оборот социальной психологии термин «конструкционизм» и обозначает его методологические особенности в целом, то вторая предлагает конкретный путь развития конструкционистских идей и закладывает основу нового социально-психологического направления научных исследований – дискурсивной психологии. При всей несхожести путей последующего развития мысли авторов этих двух работ, нельзя не увидеть близкого родства в происхождении их идей. Это родство обнаруживается, прежде всего, в представлениях о предмете исследования, каковым, в противовес социальному когнитивизму с его традиционными феноменами, оказывается межличностное взаимодействие.

Действительно, от дальнего общего предшественника – символического интеракционизма – оба направления переняли не только базовую идею социальной реальности в форме социального взаимодействия, но и феноменологию будущих наук в виде языковых форм. Идеи Дж. Мида о значении как редуцированном взаимодействии определенно также оказали влияние на обе концепции. В системе Гергена лингвистические образы претендуют на статус феноменов знания в контексте человеческих отношений (Герген, 1995, с. 63), а у Поттера с соавторами центральным понятием, дающим название новой науке, становится дискурс.

Более близкие «родственники» рассматриваемых концепций – это социологические и лингвистические системы. Как уже было показано, просматривается отчетливая связь конструкционизма Гергена и социологии знания Бергера и Лукмана (прямых наследников символического интеракционизма), в то время как дискурсивная психология испытала непосредственное влияние этнометодологии Г. Гарфинкеля и И. Гоффмана, унаследовав от нее преимущественный интерес к повседневному дискурсу, направленному на решение практических задач. При этом язык рассматривается как рефлексивная и контекстуальная сущность, образующая саму природу предметов. Кроме того, дискурсивные психологи отмечают связь своей позиции с теорией речевого акта Остина и с семиологией.

Обсуждая методологические корни дискурсивной психологии, следует отметить ее непосредственную близость к этогенике Р. Харре (Наггс, 1977). Хотя Харре в работах 70-х годов и не использует термина «конструкционизм», нельзя не согласиться с мнением, что «этогеническую психологию Харре с полным основанием можно считать не только одной из ранних версий социального конструкционизма, но и прообразом современной психологии дискурсивного анализа» (Якимова, 1999, с. 53).

Как известно, в числе авторов «Контекста в социальной психологии» Харре был одним из принципиальных борцов за обновление социальной психологии и непримиримым критиком социального когнитивизма. Так, в 1981 г. он писал: «С моей точки зрения, большинство психологических теорий должны рассматриваться нами не как способствующие развитию науки, а как элементы политической риторики – риторики, в которой люди представлены как автоматы, их способность рассуждать описывается так, как если бы они были каузальными машинами, а их моральная жизнь сводится к ответам на окружающее, которым их выучили» (Нагге, 1981, р. 219). Подобный акцент на моральной жизни личности заметно выделяет концепцию Харре из ряда современных западноевропейских концепций.

В системе Харре одним из центральных становится понятие «моральной карьеры». Именно для того, чтобы произвести благоприятное впечатление на других, человек использует экспрессивные приемы, важнейшим из которых является речевое воздействие. Человек, по Харре, тем скорее преуспевает в создании своей репутации, чем более он компетентен в правилах социального взаимодействия, чем точнее он исполняет роли, предписанные ему ситуацией.

В этой системе, в отличие от концепции Мида, человек не просто играет в написанной кем-то пьесе, а составляет собственные планы организации взаимодействия. И общие правила, и индивидуальные планы – это шаблоны поведения в ситуации взаимодействия, которые этогенический метод призван вскрыть и, тем самым, «инвентаризировать» способы социального поведения. Первая группа приемов, созданных в рамках этого метода – анализ эпизодов – предназначена для исследования основных компонентов взаимодействия по типу драматургического анализа сценического действия. Кстати, само понятие «сценарий» было введено впоследствии Р. Абельсоном как продолжение идеи Харре о «предписании ролевых правил» в ситуации взаимодействия, о чем напоминает сам Харре (Нагге, 1981, р. 222). Анализ эпизодов, однако, имеет ряд отличий от драматургического анализа, используемого во Франции. Если в драматургическом анализе решается задача «прочтения» ситуации как «текста», который считается непрозрачным, требующим интерпретации, то анализ эпизодов предполагает существование «сценария», который нужно восстановить. «Атрибутировать социальное знание актеру означает предположить, что сценарий, которому он или она следуют, каким-то образом когнитивно представлен в их личных убеждениях… Именно в таких сценариях актеры ищут руководства для постановки своих целей, выполнение которых экспромтом для них лично затруднительно» (ibid.).

Так, в анализе эпизодов используется прием расшифровки аудиозаписей бытовых разговоров или профессиональных дискурсов, основанный на этнометодологических техниках, в которых преимущественно реализуется интерактивная метафора актерской игры. В другом же методическом приеме – анализе самоотчетов – используется Оксфордская методика речевого анализа, раскрывающая семантическую систему личности. Само-отчеты испытуемых использовались социальными психологами и раньше, но в этогенике наряду с текстовым анализом, используется также техника личностных конструктов Дж. Келли.

Заметим, что эти методические подходы, созданные Харре на основе его теории, только частично решают задачу, которую он ставит перед социальной психологией. Борясь против бихевиористской метафоры человека, он формулировал свое методологическое кредо следующим образом: «Социальная жизнь людей – это не реакции автоматов, стимулируемых окружающей обстановкой, а стратегическое взаимодействие между интеллектуальными существами, действующими интенционально в рамках локальных конвенций для того, чтобы реализовать свои планы и социальные амбиции» (ibid., р. 223). Действительно, сделав шаг вперед по сравнению со стимульно-реактивной парадигмой, он все же остается верным индивидуалистическому варианту социальной психологии, делая акцент на «объяснениях» людьми своего социального поведения. Объяснение человеческих интенций и амбиций только поиском «уважения» со стороны окружения также представляется односторонним. Впрочем, мы не ставим перед собой задачу критики концепции Харре, обобщение критических отзывов на нее во всей полноте содержится в работе П.Н. Шихирева (1999, с. 222–224).

Здесь нам хотелось бы, напротив, отметить те стороны данной концепции, которые свидетельствуют о ее принадлежности к парадигме нового поколения – конструкционистской. Прежде всего, обращает на себя внимание тот факт, что акцент в ней делается на сфере изменчивого социального взаимодействия вместо традиционных инвариантных феноменов типа аттитюдов, стереотипов и предрассудков, что дает возможность приблизиться к рассмотрению такой проблемы, как вариативность социально-психологических явлений. Социальное взаимодействие, рассматриваемое как предмет исследования этнометодологами и социологами науки, становится у Харре, а затем и в дискурсивной психологии не просто адекватным предметом социально-психологического изучения, но и порождает современные методы исследования, основанные на качественном анализе.

Думается, что обращение Харре, даже в ограниченном варианте, к моральным категориям также свидетельствует о новой парадигмальной принадлежности подхода этого автора. Действительно, поиск «социального» в социальной психологии неизбежно выводит на категории общественного сознания, без которых любая исследовательская система была бы выхолощенной и лишенной человеческого начала. Нельзя, однако, не заметить, что Харре не учитывает относительности, историчности этого морального начала, таким образом, рассматриваемое им «уважение» во взаимодействиях остается достаточно абстрактной категорией.

Социально-психологические индикаторы изменений, которых так недоставало традиционной социальной психологии, у Харре предусмотрены: ими становятся индивидуальные планы взаимодействия. Эти планы могут варьироваться у человека по ходу осознания им ситуации взаимодействия. Планы также могут развиваться по мере роста социальной компетентности личности. Метод анализа объяснений призван оценивать степень такой компетентности. Более того, по соотношению использованных шаблонных правил и индивидуализированных планов также можно оценить характер взаимодействия. В понятии «план» воплощается методологический подход к социальным феноменам как к принципиально изменчивым. Обобщение локальных взаимодействий, попытка их универсализации обречена на неудачу. Собственно, такой задачи Харре и не ставил перед герменевтической этогеникой. Именно этот момент отмечают критики, говоря об инвентаризации локальных этнографий как специфике этого подхода.

Интерес к индивидуальной активности в социальных актах, к рефлексивным способностям человека также является знаком перехода к новой парадигме в противовес пассивному и статичному положению человека, стремящегося сохранить когнитивную стабильность, в традиционном социальном когнитивизме. Человек в системе Харре – это субъект, который поставлен перед необходимостью постоянно решать проблемы, связанные с участием других людей в различных ситуациях взаимодействия и находить адекватные решения. Это уже не перерабатывающий информацию механизм, а социальный субъект, наделенный автономностью, активностью и рефлексивными способностями.