Текст книги "Конструирование социальных представлений в условиях трансформации российского общества"

Глава 2
Методология социальное представления как основа изучения общественных и культурных трансформаций

Каждое из рассмотренных в разделе 1 направлений, составивших конструкционистскую парадигму – этогеника, дискурсивная психология, собственно социальный конструкционизм Гергена, – по-своему пытается решить проблему реконструирования социальной реальности в процессе социального взаимодействия. Все эти направления противопоставляли себя социальному когнитивизму, подчеркивая идеи создания, рождения социальной реальности непосредственно в ходе человеческой коммуникации и возражая против существования «объективных», стабильных когнитивных феноменов, носителями которых являлись бы изолированные от социального контекста индивиды. Акцент, поставленный этими подходами на проблеме «зарождения» социального феномена в дискурсе, безусловно, позволяет квалифицировать их как направления нового поколения в социальной психологии.

Между тем, данные теории практически не рассматривают вопросы о том, как видоизменяются, по каким законам трансформируются, живут и исчезают феномены социальной реальности. Значительно в большей степени на решение этих проблем ориентирована теория социальных представлений. Собственно, уже первая работа Московичи, «Психоанализ его образ и публика», была сконцентрирована на изучении процессов изменения обыденного сознания французов в условиях проникновения во Францию психоаналитических идей. Московичи исходит из того, что социальные представления как «системы, обладающие особым языком, логикой и структурой импликаций, системы, касающиеся как ценностей, так и понятий» (Moscovici, 1984, р. 13), относятся к той области психического, которая самым непосредственным образом определяется социальными условиями жизни индивида. Категория социального представления в разработке Московичи отличается от категории коллективного представления, прежде всего, своим предназначением: «Речь идет о понимании не традиций, а инноваций, не уже устоявшейся социальной жизни, а жизни в ее становлении» (Московичи, 1992, с. 94).

Представления о научных теориях, о политических событиях, об общественных явлениях становятся объектом социальной психологии не как разрозненные аттитюды отдельного индивида, но именно как разделяемые системы убеждений членов социальной группы по отношению к изменяющейся жизни. «Эти высказывания, реакции или оценки организованы совершенно различным образом в разных классах, культурах или группах и составляют, таким образом, мир мнений классов, культур или групп» (Moscovici, 1976, р. 65). Понимая представление как визитную карточку социальной группы, Московичи приходит к выводу, что «представление выражает отношение группы к социально значимому объекту», и «по причине соответствия между сообществом и его “теорией” (сознанием, представлением и т. д.), последняя, как подтверждается эмпирически, становится одним из его функциональных атрибутов» (ibid., р. 73).

Почему же именно социальное представление является феноменом, наиболее подходящим для изучения сознания общества и отдельных групп в условиях социальных изменений? Среди множества определений этого феномена самое полное принадлежит, по-видимому, Д. Жодле: «Категория социального представления обозначает специфическую форму знания, а именно, знание здравого смысла, содержание, функции и воспроизводство которых социально обусловлены. В более широком плане социальные представления – это атрибуты обыденного практического мышления, предназначенные для освоения и осмысления социального, материального и идеального окружения. Организация их содержания, ментальных операций и логики характеризуется рядом специфических особенностей. Социальная детерминированность содержания и самого процесса представления предопределена контекстом и условиями его возникновения, каналами циркуляции, наконец, функциями, которым оно служит во взаимодействии с миром и другими людьми» (Jodelet, 1984b, р. 361–362). Как можно видеть, в этом объемном определении заложена основа методологии данного подхода.

На наш взгляд, наибольший интерес здесь представляет соединение в понятии социального представления двух аспектов: как «свойства и продукта обыденного мышления» и как «процесса». Процессуальный аспект, как было, показано в разделе 1, не всегда адекватно понимался критиками 80-х годов: акцент делался ими скорее на когнитивном продукте как итоге выработки социального представления. В начале 90-х годов было проведено значительное число исследований, посвященных процессуальной стороне выработки социальных представлений, особенно процессам якорения и объективации. Однако возникла другая проблема, связанная с процессом конструирования социального представления, а именно, вопрос о том, как этот процесс связан с групповой динамикой. Как показали исследования, реальное содержание и другие структурные элементы социального представления зависят от групповых процессов, в частности от того, как структурирована группа, каковы ее подструктуры. Все эти факторы учитываются в наших исследованиях социальных представлений в условиях трансформационных изменений общества, результаты которых будут анализироваться в разделе 3.

Если вернуться к изначальному пониманию социального представления, одним из важных моментов в определении Жодле является отнесение представления к числу форм и способов обыденного познания действительности, которое, в противовес научному познанию, принято называть познанием здравого смысла, или «спонтанным», «наивным», «практическим» и т. п. познанием. «Как люди понимают окружающий мир? Почему они так, а не иначе осмысливают свою повседневную жизнь?» – эти вопросы являются центральными для концепции социальных представлений, для их решения она и была создана. В сколь бы сложных или простых формах ни проявлялись социальные представления, они всегда есть «способ интерпретации и осмысления повседневной реальности, определенная форма социального познания, предполагающая когнитивную активность индивидов и групп, позволяющая им фиксировать свою позицию по отношению к затрагивающим их ситуациям, событиям, объектам и сообщениям» (Jodelet, 1984b, р. 360).

Теоретическое описание социальных представлений как своеобразных познавательных систем не является для авторов концепции самоцелью. Свою задачу они видят в том, чтобы сделать понятие социальных представлений удобным инструментом анализа социально-психологических процессов: «Понять, как возникают и строятся эти концептуальные системы в обществе, – цель теории социальных представлений» (Moscovici, Hewstone, 1984, р. 550). Между тем путь к этой цели оказался нелегким, поскольку по мере организации эмпирических исследований перед учеными вставали все новые методологические вопросы, в частности, вопрос о том, кто же является создателем этих «концептуальных систем в обществе» – создаются они самой группой, вне группы и навязываются ей, а может быть, они конструируются параллельно разными группами? (Breakwell, 1993, р. 200). Процессы возникновения и конструирования представлений происходят в соответствии с некими социально-психологическими закономерностями. Некоторые авторы даже предполагают, что группы, формируя социальные представления, преследуют определенные цели: «В той степени, в которой социальные группы являются создателями социальных представлений, их форма и развитие не будет контролироваться простыми внутриличностными или даже межличностными процессами якорения и объективации. Форма будет служить целям группы» (ibid., р. 200).

Отправной пункт рассуждений Московичи – мысль о том, что формирование представлений – психологическая необходимость социальной жизни. Будучи достаточно устойчивыми и в то же время мобильными когнитивными образованиями, социальные представления создают возможность быстрой переориентации индивида в меняющейся действительности, особенно в условиях недостаточно полной или неоднозначной информации о воспринимаемом объекте. Подвижный характер и пластичность социального представления делают его, по мнению Московичи, незаменимым звеном в исследовании изменений обыденного социально-психологического знания. Вместе с тем, подобное акцентирование общественной сущности социального представления требует и большей определенности в квадификации того, в чем эта сущность конкретно выражается. Московичи достаточно ясно выражает свою позицию по этому поводу: «если наши представления социальны, то это не только в силу их общего объекта, и не потому только, что они разделяются многими. А скорее потому, что они являются продуктом разделения труда, которое и сообщает им определенную автономность» (Московичи, 1992, с. 94). В соответствии с этим высказыванием, при организации наших исследований мы опирались на идею о том, что социальное представление является атрибутом социальной группы (по Московичи) и разделяется членами данной группы, но степень разделяемости представления в группе неравномерна. В исследованиях обнаруживаются подгруппы, различающиеся по степени принятия того или иного социального представления. При выделении подгрупп исследователь сталкивается с проблемой критерия такого выделения; точный критерий, в свою очередь, определяется в соответствии с целью исследования и логикой изучаемого социального процесса.

Предложенная авторами структурная модель социального представления призвана ответить на вопрос: «Какие измерения приложимы к представлению?» Согласно рабочей гипотетической модели Московичи, таких важнейших измерений три: информация, поле представления и установка. Информация, понимаемая традиционно, определяется как сумма знаний об объекте представления, ее количество измеряется как степень осведомленности об объекте с помощью шкал (в частности, шкалы Гуттмана). Поле представления характеризует его содержание с качественной стороны. Понятием «поле представления» описывается «иерархизированное единство элементов» представления, более или менее выраженное богатство его содержания, его образные и смысловые свойства. Содержание поля представления, как предполагается автором теории, характеризует определенные социальные группы. Например, в исследовании Московичи о проникновении психоанализа во французское общество изучались следующие социальные группы: лица свободных профессий, рабочие, студенты, учащиеся технических колледжей и т. д. Вместе с тем, определение поля представления как «иерархизированного единства элементов» привело к тому, что многие критики рассматривали его как чисто когнитивный феномен, просто дублирующий феномены «схемы» или «стереотипа». Для того чтобы подчеркнуть своеобразие и преимущества подхода через социальное представление, мы в своих исследованиях, обобщаемых в разделе 3, воспользовались разработкой Абрика, согласно которой структура этого «иерархизированного единства элементов» состоит из «ядра» и «периферии».

Третье измерение, аттитюд, «выражает общую (позитивную или негативную) ориентацию субъекта по отношению к объекту социального представления» (Moscovici, 1976, р. 69). Аттитюд не включен в категориальный аппарат концепции как самостоятельное понятие: Московичи не признает за ним достаточного описательного и объяснительного потенциала. При разработке понятия социального представления аттитюд занял место одного из измерений представления, отражающего готовность субъекта представления высказать то или иное суждение, т. е. интенциональное измерение. В отличие от первых двух измерений, аттитюд может существовать (и, как правило, существует) даже при недостаточной информированности субъектов и нечеткости поля представления. В конце 80-х – начале 90-х годов развернулась полемика о соотнесении традиций исследования аттитюда и социального представления. Далее мы специально обратимся к анализу этой полемики.

Трехчленная модель социального представления позволяет провести сравнительный анализ представлений, существующих в разных социокультурных и профессиональных группах общества, но не объясняет механизмов формирования и функционирования этих представлений. Будучи формой коллективного знания, социальные представления строятся на основе информации, оценок, знаний, получаемых с помощью образования, массовых коммуникаций и т. п., однако их главной характеристикой остается включенность в решение повседневных задач обыденной жизни. Понятно, что, поставив своей целью вскрыть механизмы «психологики» и закономерности «эпистемологии здравого смысла», авторы не могли не дать собственной интерпретации последнего. Несколько работ Московичи специально посвящены этому вопросу (см., напр.: Moscovici, 1984).

Исходной для его размышлений является констатация специфичности законов и логики обыденного сознания по сравнению с законами и логикой научного познания. Научное, или «стандартное», по выражению Московичи, мышление ищет и постигает истину, вырабатывая строгие правила и критерии логического вывода, позволяющие назвать это мышление «рассуждающим», т. е. способным к самоконтролю. Обыденное, или «нестандартное» мышление, свойственное «человеку с улицы», не получившему специальной профессиональной подготовки, направлено не на решение отвлеченных проблем, а на обслуживание «повседневных» потребностей. Правила и закономерности такого мышления кажутся людям само собой разумеющимися, они свободно пользуются им в соответствии с требованиями момента. В отличие от ученого, человек с улицы «знает только то, что он знает».

Впрочем, нетривиальность подхода Московичи определяется не этим достаточно очевидным рассуждением о природе здравого смысла, а его интерпретацией роли научных знаний в становлении повседневной картины мира. Бурное развитие средств массовой коммуникации в условиях научно-технического прогресса существенно модифицировало повседневную жизнь человека. Основой и источником суждений с позиций здравого смысла все в большей степени становятся научные по происхождению знания, усвоенные и трансформированные в ориентиры обыденного опыта. Современный здравый смысл практически перестал быть знанием «из первых рук», непосредственно добытым и разделяемым членами сообщества, передающимся преимущественно устным путем. Он представляет собой совокупность умственных образов и связей, являющихся побочным продуктом науки, и с этой позиции может быть квалифицирован как знание «из вторых рук», распространяющееся главным образом письменным путем и выступающее почти исключительно в образной форме.

Такой подход, отмечают Московичи и Хьюстон (Moscovici, Hewstone, 1984), имеет глубокие, хотя еще недостаточно осмысленные основания для построения социально-психологической модели личности. Наиболее принципиальное из этих следствий состоит в необходимости пересмотреть предлагаемую и используемую американскими авторами модель человека как «наивного» и «интуитивного» ученого-профана. По мнению Московичи и Хьюстона, эта модель неадекватна по двум причинам. «С одной стороны, рассматривая человека как наивного ученого, мы превращаем его в нечто вроде Адама в день творения, т. е. в свободное от каких бы то ни было предрассудков досоциальное существо, наивно знакомящееся с “чисто” сенсорным миром, который пока еще концептуально не структурирован. Даже если и признается, что он обладает некоторыми базовыми знаниями или имплицитными точками отсчета, делаются, тем не менее, три допущения: полная невинность наблюдения, нейтралитет по отношению к внешнему миру, “прозрачность” воспринимаемой информации. Если какое-либо из этих допущений нарушается, наивного ученого обвиняют в иррациональности» (ibid., р. 546). С другой стороны, подобное определение человека не соответствует социокультурной реальности. Не существует класса лиц, активность которых может быть описана как «наивная», «интуитивная» и т. п. Это не более чем абстракция, некритически сохраняемая с тех времен, когда верили в «диких» философов, «натурального» человека и т. п. Принимая во внимание названные моменты, Московичи предложил модель человека как «ученого-любителя» – «потребителя уже высказанных научных идей, усердного читателя научно-популярных книг и журналов, пристально следящего за новостями науки» (ibid., р. 546–547). Не обладая специальной подготовкой, всю информацию он получает посредством самообразования, бесед, наблюдений, личных размышлений, в ходе которых научные сведения трансформируются в утилитарно полезные знания здравого смысла, другими словами, в социальные представления, существующие преимущественно в образной форме.

Процесс выработки социального представления имеет особое значение для понимания конструктивистской сути теории Московичи. Этот процесс состоит из многотысячных актов человеческого взаимодействия. «Представляя себе какую-то вещь или понятие, мы не формируем о них исключительно наших собственных идей и образов. Мы генерируем и передаем нечто такое, что постепенно было выработано в бесчисленных местах и в соответствии с самыми разнообразными правилами. Именно в этих границах можно говорить о том или ином явлении как о социальном представлении. Это понятие современно по своей природе, так как в нашем обществе оно заменяет собой мифы, легенды и повседневные формы мышления, бытующие в традиционных обществах» (Московичи, 1992, с. 94). Нетрудно заметить, что в подавляющем большинстве эмпирических исследований, включая и исследование самого Московичи о психоанализе во Франции, акцент делается на результате процесса генерирования, порождения представления. Процессуальному характеру представления стали уделять больше внимания лишь в самое последнее время (см., напр.: Moscovici, Markova, 1998).

Большое внимание отводится Московичи рассмотрению социальных функций представления. Важнейшая из них – функция инструмента познания. «Их (социальных представлений – T. Е.) предназначением является поначалу описание, затем классификация и, наконец, объяснение» (Moscovici, Hewstone, 1984, р. 556). Представления выступают в роли теорий, объясняющих окружающий мир в рамках определенной когнитивной структуры. Отличительной чертой этой структуры является трансформация собственно информационных элементов в «репрезентативно-образные», сопровождающаяся превращением описания в объяснение. «Если, согласно представлению, нечто может или должно существовать, люди принимаются его искать. Более того, мы вправе утверждать, что люди создают это нечто, обосновывая свои предсказания или объяснения» (ibid., р. 559). Дело здесь не только в том, что люди нередко деформируют или избирательно воспринимают какую-либо информацию в соответствии с разделяемыми ими представлениями. Сама реальность (в том числе и информация), структурируется на основе представлений, выступающих критериями при ответе на вопрос «реально ли происходящее?». Иными словами, человек видит окружающее не таким, каким оно является на самом деле, а сквозь призму собственных желаний, интересов и представлений.

Вторая функция представления – опосредование поведения. Как «форма знания» (Московичи), «подструктура когнитивного универсума» (Ж.-П. Кодол), «продукт умственного конструирования реальности» (Р. Кайез) социальное представление призвано участвовать в процессах формирования поведения и ориентации социальных коммуникаций (Moscovici, 1984). Влияние представления на социальное поведение изучается в многочисленных экспериментальных исследованиях Ж.П. Кодола, Ж. Абрика, М. Плона, В. Дуаза и других авторов. Представление трактуется этими авторами как независимая переменная, детерминирующая поведение. Во внутригрупповом межличностном взаимодействии социальные представления «определяют поле возможных коммуникаций, ценностей или идей, представленных в разделяемых группой точках зрения, и тем самым направляют и регулируют желаемое поведение» (ibid.). Таким образом, понятие социального представления рождает новый взгляд на традиционную проблематику экспериментальной социальной психологии: социальное представление детерминирует такие явления, как групповое взаимодействие в процессе решения задачи (Аbriсе, 1993), конфликты, эффекты кооперации и др.

Можно, наконец, выделить и третью функцию представления – адаптационную. Ни наука, ни идеология, утверждает Московичи, не могут непосредственно определять человеческое поведение. Функциональное назначение социального представления состоит в том, чтобы адаптировать свершающиеся социальные факты, явления политического и научного плана к уже сформировавшимся, ранее существовавшим взглядам, мнениям и оценкам. Хотя проблема динамики сознания и поднимается в данном случае на уровень общества в целом, здесь также имплицитно содержатся когнитивистские аксиомы: задачей номер один остается изучение картины мира и анализ механизмов ее становления.

Вместе с тем, три декларированные Московичи функции социального представления – функция инструмента познания, функция опосредования поведения и адаптационная функция – еще не подтверждают заявления социального представления как «социального» феномена. Возможно, в том числе и это обстоятельство обусловливает оценку теории Московичи как очередного когнитивистского подхода. Процессы якорения и объективации, рассматриваемые автором как механизмы формирования нового социального представления, по сути дела являются адаптационными механизмами, так как «делают неизвестное известным» через якорение нового знания в старом. Между тем, последующие исследования показали, что новое знание может закрепляться не только на основе уже существующего.

На самом деле, для интерпретации нового знания могут привлекаться идеи из совершенно других сфер. Например, в период вспышки заболевания СПИДом в Европе социальные представления фиксировались на идеях «конца света», «божественной кары» за сексуальное раскрепощение (подробнее об этом см.: Breakwеll, 1993, р. 201). Роль религиозных идей в создании нового социального представления практически не изучалась. Здесь можно вспомнить только уподобление психоаналитической беседы исповеди – аналогию, обнаруженную Московичи в его исследовании социального представления о психоанализе. Между тем, эта плодотворная идея не получила пока дальнейшего развития, хотя как религиозный, так и исторический аспекты обыденного сознания во многом и являются цементом, скрепляющим группу и лежащим в основе чувства групповой принадлежности, с которым связано конструируемое социальное представление. В наших исследованиях (см. раздел 3) мы рассматриваем актуализацию исторических представлений как один из факторов конструирования нового социального представления: например, в представлении россиян о прогрессивном политическом деятеле актуализируются образы коллективной памяти.

Содержание представлений, изучавшихся в рамках концепции, было более чем многообразным: их объектом выступали научные теории и культура в целом, болезнь и здоровье, женщина и ребенок, человеческое тело, городское пространство, задача и партнер во внутригрупповом взаимодействии и т. д. (анализ этих исследований см.: Емельянова, 1985) Однако для иллюстрации процесса конструирования социальных представлений авторы концепции чаще всего обращаются к «динамической модели», выработанной ими при исследовании представлений о научной теории. По мнению Московичи, процессы, «ответственные» за формирование социального представления о научной теории, можно условно разделить на две группы: внешние и внутренние (Moscovici, Hewstone, 1984, р. 553). Внешние процессы – это изменения, которым подвергается научная теория, становясь достоянием обыденного сознания. Внутренние процессы связаны с трансформациями, происходящими в «недрах» самих представлений.

Внешние процессы, сущностью которых является образная объективация предмета представления, включают ряд этапов (фаз, моментов). Первый и, как полагает Московичи, наиболее заметный из них – персонификация научных знаний и феноменов: «Каждая теория или наука ассоциируется с именами конкретных людей, становящихся их символом: психоанализ – с Фрейдом, теория относительности – с Эйнштейном, теория рефлексов – с Павловым и т. д.» (ibid., р. 553). Персонификация придает теориям конкретность и позволяет рассматривать их как реальность не менее отчетливую, чем если бы речь шла о каком-либо хорошо известном человеке. Впоследствии теории начинают ассоциироваться не только с отдельным индивидом, но и с некоторой социальной общностью (группой): психоанализ с психоаналитиками, бихевиоризм с США и т. п. Обобщая эти наблюдения, авторы предполагают существование тенденции придания здравым смыслом личностной окраски всякому знанию, обратной свойственному научному познанию стремлению к обезличиванию.

Второй этап объективации – отбор и исключение из контекста отдельных элементов научной теории (явления). Информация избирательно оценивается с позиции присущих группе нормативных критериев, отобранные элементы отделяются от научного контекста и приспосабливаются обыденным сознанием в качестве норм восприятия повседневной действительности. Идея о роли и влиянии позиций группы на данном этапе объективации, заявленная Московичи, так и осталась недоработанной. При планировании дальнейших исследований стоит прислушаться к мнению, высказанному как критический отзыв из лагеря сторонников теории социальной идентичности: «Функция, выполняемая процессами социального представления, должна рассматриваться как отличающаяся от функции конкретного социального представления, которое вырабатывается впоследствии. На самом деле, есть два уровня функций, с которыми мы имеем дело в этом случае. Существует функция процесса представления и функция конкретного представления. Процесс представления может функционировать, заякоривая и объективируя новый опыт и новые толкования. Знание того, что якорение и объективация имеют место, не помогает нам предсказывать, какова будет конкретная форма представления, появляющегося в результате, или того действия, которое оно будет мотивировать. Групповая динамика и индивидуальные потребности определяют функцию конкретного представления, а следовательно, и его реальную структуру. Только моделирование этих эффектов поможет нам объяснить те формы, которые на самом деле принимает действие» (Breakwеll, 1993, р. 202). Представляется, что определенное продвижение в этом направлении дает наше исследование социальных представлений менеджеров об организационных изменениях на крупном промышленном предприятии (Емельянова, Маташкова, 2002). По результатам этой работы нами были выявлены различия в сконструированных представлениях между группами сотрудников в зависимости от их должностной позиции и стажа работы, а также у лиц, работающих в подразделениях с разной степенью властных возможностей (там же, с. 251–252).

Если вернуться к рассуждениям Московичи о результатах процесса объективации, то в завершенном виде социальное представление понимается им как приблизительный набросок явления, ментальное изображение наиболее впечатляющих его черт. Затем постепенно, в ходе целенаправленного отбора информации, этот первоначальный эскиз приобретает вид схематической конструкции, которую Московичи назвал «фигуративной схемой» представления. Это некий «сгусток» понятий, который непременно воплощается в образную форму, «наглядную» конструкцию в полном смысле этого слова. Она легко представима визуально, удобна в употреблении и служит своеобразной опорой для восприятия нового, непонятного материала, ориентируя субъекта, упрощая и оптимизируя процесс социальной перцепции. Формирование такой «фигуративной схемы», «образного ядра» представления и составляет третий этап объективации представления в общественном сознании. На следующем, четвертом этапе происходит «натурализация», или, пользуясь предложенным Московичи неологизмом, «онтизация» «фигуративной схемы» и составляющих ее элементов. «В данном случае, – уточняют Московичи и Хьюстон, – речь идет о придании образу материальной плотности, о нахождении его места в онтологии здравого смысла – ни о чем более» (Moscovici, Hewstone, 1984, р. 555). К примеру, такие суждения, как «сознательное и бессознательное человека находятся в конфликте», «комплексы агрессивны», свидетельствуют, что здравый смысл оперирует элементами «фигуративной схемы» как вещественными природными объектами.

Итак, по логике последователей рассматриваемой концепции, объективация социального представления – это отторжение его от предмета познания и превращение в своеобразную автономную сущность, феномен, наделенный собственным бытием. «Натурализовавшись», социальные представления становятся не только системой интерпретации и категоризации явлений окружающей действительности, но и, по словам авторов, «конституирующим фактором социальной реальности» (ibid., р. 566). Развернутый анализ социально-психологических механизмов образования этой «репрезентативной» реальности – краеугольный камень данной концепции.

Для того, чтобы понять, как происходит интеграция объекта представления в ранее выработанную, сложившуюся систему знаний, авторы вводят понятие «идентификационной матрицы». Матрицы существуют для упорядочивания как несоциальных, так и социальных явлений. Московичи и Хьюстона, конечно же, интересуют матрицы второго типа. Помимо того, что эти матрицы носят оценочный характер, они всегда связывают поступающую информацию с определенными социальными категориями, наделяя объект представления соответствующим смыслом и значением. Пытаясь «социализировать» общепринятый в когнитивной психологии принцип категоризации поступающей извне информации, авторы настаивают на существовании групповых детерминант ее обработки: если свойства воспринимаемого объекта соответствуют основным параметрам присущей группе идентификационной матрицы, этому объекту приписывается весь комплекс как наличных, так и отсутствующих у него, но возможных характеристик.

Так, оценка психоанализа, по результатам исследования Московичи, существенным образом зависела от того, в какой системе ценностей он воспринимался субъектом. Контекст оценки психоанализа – научный или политический – предопределяется, в частности, представлениями субъекта о людях, пользующихся услугами психоаналитиков: в первом случае – как об интеллектуалах, во втором – как о богатых. Таким образом, восприятие любого явления, с одной стороны, обнажает свойственные членам группы социальные представления, с другой – приводит к их частичной перестройке посредством непротиворечивого включения нового элемента. Не отбрасывая новую информацию, но и не меняя своей позиции, субъект пытается «установить эквивалентность между полученной информацией и некоторым элементом представления, уже вошедшего в область знаний здравого смысла» (ibid., р. 562–563). Между тем, именно момент «установления эквивалентности» между старым и новым знанием сближает механизм работы идентификационных матриц с механизмом работы когнитивных схем. Утверждение об их социальной обусловленности (Moscovici, 1984), конечно, требует более содержательных разъяснений.