Текст книги "Конструирование социальных представлений в условиях трансформации российского общества"

Раздел 2
Социальное представление как предмет изучения общественных трансформаций

Глава 1
Перестройка социальной психологии в условиях общественных трансформаций

В социальной психологии интерес к процессам социальных изменений и возникновения социальных различий нельзя считать устойчивым. Действительно, традиция изучения социальнопсихологических механизмов трансформационных процессов, начатая Ф. Бартлеттом и К. Левиным, не получила такого фундаментального развития, как, скажем, изучение социально-когнитивных процессов или социального влияния. Социально-психологические механизмы общественных изменений не составили отдельного исследовательского предмета, их анализ скорее «вкраплен» в ткань магистральных социально-психологических подходов.

История социально-психологической науки полна катаклизмов и противоречий. Действительно, много ли существует научных дисциплин, представителями которых под сомнение ставится даже длительность их существования? Европейцы настаивают на том, что социальная психология имеет «долгую историю», которая началась в Западной Европе, восходя своими истоками к европейскому гуманитарному знанию. Имена Лацаруса и Штейнталя, Дюркгейма, Потебни, Мак Дауголла, Ле Бона в сознании западных европейцев, как и россиян, прочно связаны с зарождением социальной психологии. Один из авторитетных западноевропейских историков социальной психологии, Р. Фарр (Farr, 1990), утверждает, что «европейской период» в социальной психологии закончился в 1935 г. с выходом в Америке учебника Мерчизона (Murchison, 1935), где он был изложен в последний раз. После этого в американских учебниках «европейский период» не упоминается – таким образом, можно говорить о появлении «короткой истории». Однако, естественно, «короткая история», как и «короткая память», могут только исказить суть дела, поэтому истоки дисциплины рано или поздно становятся предметом научной рефлексии.

Сформировавшись в США как респектабельная экспериментальная наука о социальном поведении человека, к 70-м годам XX века социальная психология перестала удовлетворять многих социальных психологов по обе стороны Атлантического океана. Многих, но не всех, как пишет У. Флик: после известного выступления К. Гергена в 1973 г. значительная часть социальных психологов в США продолжала работать, как ни в чем не бывало. В адрес Гергена даже раздавались упреки: Зайонц в 1989 г. сетовал на то, что дискуссия, начатая Гергеном, не смогла произвести никаких эвристических последствий для исследований, зато помешала перспективным студентам прийти в социальную психологию и стала препятствием для увеличения ассигнований в бюджеты социально-психологических исследований со стороны агентств-спонсоров.

Между тем, причины этой неудовлетворенности трактовались по-разному с американской и с европейской сторон. Американские авторы ссылаются, прежде всего, на изменившиеся объективные общественно-политические обстоятельства: укрепление субкультур и влияние меньшинств в самом американском обществе, формирование глобальных организаций и рынков, – т. е. возникновение условий, когда ни один образованный человек не может позволить себе незнание культурных различий (Triandis, 1994). Таким образом, с точки зрения Триандиса, пересматривать принципы своей науки социальных психологов побуждают преимущественно внешние процессы мультикультурализма и глобализма.

Западноевропейские авторы, в свою очередь, со времен выхода «Контекста в социальной психологии», как известно, высказывают неудовлетворенность, прежде всего, научными обстоятельствами внутри самой американской социальной психологии: преувеличением роли эксперимента, отсутствием теории, слабой экологической валидностью результатов, связанной, в том числе и с американским «этноцентризмом» в исследованиях. Причины недовольства европейцев подробно анализировалось в отечественной литературе: это и позитивистский образ мысли, и стремление сделать из социальной психологии подобие естественнонаучной дисциплины (Андреева, 2005, Шихирев, 1999). В начале 90-х годов именно среди европейских социальных психологов начали раздаваться мнения, со ссылками на Поппера (Himmelweit, 1990, р. 4), о неприменимости стандартов естественных наук к наукам социальным и о возрождении «общественной психологии», которая призвана преодолеть все «пороки» социальной психологии в ее современном (т. е. американизированном) варианте. Таким образом, замкнутость социальной психологии на себе, рафинированность ее методов и выводов, отсутствие в ней социально-культурного смысла перестали соответствовать постмодернистскому менталитету Западной Европы.

Первый период в «долгой истории» социальной психологии (1900–1935), согласно Р. Фарру, был отмечен формированием ряда влиятельных концепций, к которым социальные психологи все чаще обращаются ныне. Социологический подход Дюркгейма через коллективные представления возрождается в концепции социальных представлений Московичи, психология народов Вундта поднимается на знамя кросскультурными и этнопсихологами, М.М. Бахтин и Л.С. Выготский цитируются социальными психологами всего мира. Именно европейские традиции в гуманитарных науках становятся источником вдохновения и законной гордости современных европейских социальных психологов.

Однако пора раннего расцвета европейской социальной психологии заканчивается, и инициатива перехватывается влиятельным Г. Олпортом, который воинственно отстаивает позиции поведенческих наук и жесткой индивидуализации субъекта. Кроме роли личной позиции Олпорта в завершении «культурного» этапа истории социальной психологии и фактора укрепления экспериментальной традиции, Фарр называет и такой социально-политический фактор, как игнорирование социальными психологами вундтовской психологии народов из-за того, что она ассоциировалась у них с германским национализмом. Последующие поколения экспериментаторов продолжают воспринимать только одну часть вундтовской психологии, отрекаясь от его культурной психологии как от политически подозрительной

и методологически «рыхлой». Возможно, именно такая репутация «психологии народов» помешала предпринять ее современный перевод на русский язык.

Таким образом, картина происходившего кажется вполне логичной: политический фон в период после Первой мировой войны, «роль личности» Олпорта и преобладающая методология эпохи, позитивизм, рождают экспериментальную социальную психологию. К этому можно было бы добавить быстро возраставший авторитет США в мире и концентрацию интеллектуальных ресурсов в этой стране. Если раньше молодые американские психологи ездили завершать свое образование в Европу, то в 20-х годах ситуация начинает меняться, а в 30-х – усугубляется «утечкой умов» из Германии в США. К. Левин, несомненно, привнес в американскую социальную психологию европейскую традицию культурных трактовок психического.

Особую роль в формировании европейских культурных подходов в социальной психологии сыграл Ф. Бартлетт. В последнее время его имя все чаще упоминается в связи с изучением социальной и коллективной памяти (английская и американская традиция), а также возрастанием интереса к социальной психологии культурных изменений (Kashima, 2000). Этот выдающийся английский психолог одним из первых не только назвал, но и исследовал психологические механизмы социальных изменений.

К 70-м годам социально-психологический бихевиоризм понемногу начинает сдавать позиции как в Европе, так и в США, а на смену ему приходит социальный когнитивизм. Психологию, в том числе и социальную, все чаще называют не наукой о поведении, а когнитивной наукой. Магистральный путь социально-психологических исследований смещается на изучение социальных схем, сценариев, ситуаций, процессов социального влияния и межличностных отношений. Между тем, научным стандартом остается фокусирование на индивидуальном субъекте.

Примерно через 25 лет после начала «короткой истории» социальной психологии (достаточно типичный промежуток времени, после которого происходит смена научной парадигмы) в этой науке начинаются революционные демарши. Пожалуй, первым из таких революционеров по праву нужно считать именно Московичи, который в конце 50-х годов проводит свое знаменитое исследование «Психоанализ, его образ и публика» (Moscovici, 1976). Новаторское значение этой работы уже рассматривалось нами ранее (Емельянова, 1985; Донцов, Емельянова, 1987). В своей монографии Московичи не декларативно, а на деле вводит в оборот не только новое понятие социального представления, принципиально трансформированное и приспособленное для исследований современного быстро меняющегося общества (в отличие от коллективных представлений Дюркгейма), но и формулирует социально-психологическую концепцию нового поколения. К ее возможностям в плане изучения конструирования репрезентаций в условиях трансформационных процессов в обществе мы вернемся в главе 2.

Если следовать хронологии процесса «общественного наполнения» социальной психологии в Европе, следующими важными вехами становятся работы Тэжфела (60-е годы) и Харре (70-е годы), обсуждавшиеся в первой главе. Их значение было по достоинству оценено в отечественной литературе (Андреева, 2005; Шихирев, 1999). Кросскультурные аспекты организационных отношений также впервые были представлены как предмет исследования в Европе – в работе Ховстеде, опубликованной в 1980 г. При этом сама кросскультурная психология в ее изначальном американском варианте, предложенном Г. Триандисом в ответ на требования мультикультурного общества США, как будет показано дальше, сохранила все черты типично «позитивной» науки.

Что касается европейских «общественно-культурных интервенций» в сложившуюся к тому времени социальную психологию, все они предлагали различные решения вопроса о том, как внедрить эту науку в культурный контекст. Аксиоматика подходов к этой проблеме варьировалась от индивидуальных ценностей, определяемых культурой, у Ховстеде, и социальной идентичности личности у Тэжфела, до дискурсивных процессов Харре и разделяемых ментальных феноменов у Московичи. При всем различии этих построений как по феноменологии, так и по роли, отводимой ими субъекту, в них отчетливо просматривается, прежде всего, стремление противопоставить нечто «этноцентричной» и статичной американской науке, изучая изменчивые социально-психологические феномены в социально-культурном контексте (об этом см.: Андреева, 2005).

Итоги этих попыток в последствии не раз обобщались в таких заметных европейских публикациях, как «Социальное познание» (Social cognition, 1981), «Общественная психология» (Societal Psychology, 1990), «Психология социального» (Psychology of the Social, 1998) и др. К 1995 г. эта тенденция оформляется в создании периодического издания «Культура и психология», издаваемого под редакцией Ж. Вальсинера в США (см. его обзорную статью: «Первые шесть лет: приключения культуры в психологии» [Valsiner, 2001]), где публикации по социальной психологии занимают значительное место.

Интересным представляется вопрос о том, почему же социальные психологи, которые столько десятилетий интересовались устойчивыми феноменами, опираясь на законы соответствия, адаптации, баланса и упорядоченности во взаимодействиях человека и общества, групповой жизни, вдруг радикально пересмотрели свои позиции и обратились к явлениям социальных изменений?

Думается, все множество факторов, которые это обусловили, можно разделить на пять групп. Первую группу составляют факторы, которые следовало бы назвать глобальными изменениями в мире. К ним нужно отнести такую черту современности, как общее ускорение темпа социальных трансформаций, а также быстрое, радикальное изменение карты мира: крушение колониальной системы, создание лагеря стран народной демократии, а затем его революционный слом, радикальные реформы в России, странах Азии и Латинской Америки. К этой же группе факторов можно отнести нарастающие процессы глобализации, открытия границ, а также противостоящие им тенденции мультикультурализма в политике и отказа от центрирования на западных ценностях и стандартах. Социальная психология откликнулась на все эти тенденции формированием кросскультурной психологии и критической рефлексией в адрес своей «западно-центрированной» методологии изучения человека и общества.

Во вторую группу мы включили бы факторы технического прогресса, также достаточно исследованные в общественных науках. Электронные средства информации и телекоммуникация без границ принципиально изменили характер взаимодействия людей. От прежних форм дискурса в межличностном взаимодействии и традиционных для XX века СМИ совершился поворот к дискурсу в Интернете, что сделало огромную массу людей активными потребителями новейшей информации с возможностью ее интерактивного обсуждения со множеством незнакомых собеседников. Социальная психология не могла не ответить на это приоритетным интересом к дискурсу, интерактивной активности, динамичным процессам конструирования нового знания людьми в попытках успеть составить себе представление о научных и технических новинках, освоить лавину поступающей информации.

Третий фактор объединяет разнообразные влияния со стороны других наук о человеке и обществе, которые по разным причинам откликнулись на изменившуюся ситуацию в мире раньше. В истории таким откликом стало изучение ментальности, повседневности вместе с рефлексией контекстуального, идеологического характера традиционных исторических исследований, в культурологии – формирование понимающего и репрезентационного подходов, о которых пойдет речь в следующем параграфе. В мировом литературоведении возрастает значение идей диалогизма М. Бахтина, оказавшего огромное влияние на западную социальную психологию в русле как дискурсивной психологии, так и теории социальных представлений. Описательные и генеративные методы этнографии почти без изменений входят в арсенал дискурсивного анализа. Особо динамично развивалась социология в таких своих областях, как этнометодология, социология знания, понимающая социология. Социальная психология не могла бы выработать новой понимающей парадигмы (в терминологии П.Н. Шихирева) без опоры на эти направления.

Четвертым фактором стала внутренняя логика развития самой социальной психологии как науки. Поворот интереса от традиционной объектной стороны социальной реальности к ее событийной стороне, поиск научных средств изучения динамики общественной жизни сопровождались исторически закономерным обращением ученых к новой методологии исследований. Объектом изучения становятся человек и общество, начинает учитываться историчность социально-психологического знания, декларируется приоритет теории над методами, а предметом становятся знаковые аспекты общения (Шихирев, 1999, с. 187–188).

Пятый фактор также связан с развитием самой социальной психологии, но объединяет не моменты внутринаучной динамики, а ее функции вовне, в обществе. Эти моменты отмечались еще в начале 70-х годов авторами «Контекста в социальной психологии». Они говорили о недостаточной социальной релевантности исследований, о том, что социальные психологи «просмотрели» важнейшие общественные события в Европе конца 60-х годов. Тогда звучали требования большей прогностичности социально-психологических исследований и поддержки в них общественных ценностей. Сегодня, спустя более тридцати лет после публикации этой работы, мир изменился столь существенно, что перед социальной психологией, как и перед другими общественными науками, встают проблемы не просто общественных движений, а глобальных гуманитарных катастроф, межрелигиозной розни в мировом масштабе, угроз экологического характера. В этих условиях позиция социальных психологов приобретает еще большую значимость, а мера их социальной ответственности небывало возрастает.

Как было отмечено, на возрастание интереса социальных психологов к проблемам социальных изменений во многом повлияли новаторские тенденции в социологии и, в частности, возникновение такого ее направления, как социология социальных изменений. Структурно-функциональный подход, долгое время господствовавший в социологической науке, был вполне адекватен при изучении стабильных социальных явлений, однако уже в начале 60-х годов, вероятно, в связи с процессами распада колониальной системы, начинают активно формироваться теории модернизации, предназначенные как раз для того, чтобы осмыслить социальные изменения, происходящие в странах «третьего мира». Эти теории очень скоро стали подвергаться критике (Штомпка, 1996, с. 177–179) за упрощенное понимание ими процесса социального развития. К середине 80-х годов сформировались подходы, в известной мере преодолевшие односторонность теорий модернизации, которые были применимы для анализа преобразований в странах не только «третьего мира», но и «второго мира», т. е. стран народной демократии. Эти государства обладали рядом своеобразных черт, требовавших особого подхода к проведению в них рыночных реформ и реформ политической системы. П. Штомпка выделяет три главных отличительных особенности стран «второго мира»: современные черты в одних областях жизни (например, индустриализация) в сочетании с архаичными чертами в других (отсутствие гражданского общества, в частности), а также большая доля имитирующих государственных институтов, таких как, например, выборы, конституции (там же, с. 179). Перед лицом необходимости осмысления процессов слома социалистического лагеря и формирования новых демократий возникли теории неомодернизации. В социологии социальных изменений (там же, с. 181–183) было сформулировано десять положений, связанных со спецификой модернизации применительно к странам бывшего социалистического содружества, что заставило исследователей существенно пересмотреть закономерности социальных изменений в современном мире.

Значительная часть этих положений касается социально-психологических особенностей общественных трансформаций: агентами модернизации являются не элиты, а общественные движения и харизматические лидеры; гражданам свойственно массовое стремление сменить условия жизни, формирующееся под воздействием СМИ и личного общения; на пути процессов модернизации существуют барьеры, трения, преграды (в том числе и психологического характера); эффективность модернизации следует оценивать не только по экономическому росту, но и по формированию новых ценностей, отношений и т. п.; современная личность является не результатом, а условием старта реформ. В таком понимании модернизация предстает как своего рода трансформация гуманитарного порядка, затрагивающая все уровни общества: от личностного до социального. Это, в свою очередь, повышает значимость социально-психологических исследований, которые призваны не только осмыслить происходящие в общественном сознании изменения, но и дать ориентиры для прогнозирования возможного развития событий.

Поиски ориентиров для социально-психологического исследования общественных и культурных трансформаций (если понимать культуру в духе традиции, сложившейся в социологии культуры) заставляют обратиться и к культурологическим подходам. Именно в культурологии и социологии культуры процессы изменений рассматриваются в аспекте, наиболее близком социальной психологии. В современной отечественной культурологии динамические процессы в обществе трактуются с различных теоретических позиций. Устоявшимся, по-видимому, можно считать разведение понятий «культурная динамика» и «культурное изменение»: второе понятие обычно трактуется как более широкое, охватывающее любые трансформации в культуре, в том числе и те, которые лишены целостности и направленности движения. Под культурной динамикой понимают «изменения внутри культуры и во взаимодействии разных культур, для которых характерна целостность, наличие упорядоченных тенденций, а также направленный характер» (Аванесова, 1997, с. 99). Понимание культурной динамики как векторного явления обусловливает и трактовку последствий социальных изменений, которые могут проявляться как в форме обогащения культуры, ее дифференциации, так и, наоборот, в упрощении, деградации, кризисе, застое. Динамические процессы развиваются под влиянием многих факторов, причем одними из ключевых являются как существование культурных различий внутри данной культуры, так и воздействие других культур. Это обстоятельство позволяет связывать изучение обоих явлений в одну логическую цепь.

Одним из наиболее разработанных подходов к объяснению природы культурно-динамических процессов нам представляется подход А.И. Арнольдова, сформировавшийся на закате эпохи советской марксистской культурологии. Культурная динамика рассматривается этим автором, в контексте принципа историзма, как трансформация смыслов. Важнейшим аспектом культурной динамики он считает наделение тех или иных фактов и явлений культуры смыслом, в частности, через перераспределение ценностных приоритетов в рамках культуры. Арнольдов фокусирует внимание на механизме смыслообразования, который является ключом к интерпретации социокультурных фактов (Арнольдов, 1987, с. 15). Примечательно, что автор, находясь в рамках марксистской методологии, тем не менее, подчеркивает роль ментальных механизмов культурной динамики – «конкретных механизмов осмысления окружающих условий, используемых людьми в данных исторических условиях», и акцентирует внимание «на изучении процессов порождения новых (или возрождения казавшихся архаическими) культурных ценностей, образцов, институтов» (там же, с. 16).

На заре перестройки автор обобщает свои наблюдения об особенностях динамики культуры в кризисные моменты развития общества: «Переломные, кризисные периоды в культурной жизни… характеризуются неопределенностью ориентаций движения культуры, размытостью, нечеткостью культурных норм и ценностей» (там же, с. 18). Арнольдов предвидит активизацию научной рефлексии трансформационных процессов в культуре в такие периоды общественного развития и, одновременно, усложнение задачи анализа культурной динамики. Он справедливо указывает на своеобразие и относительную независимость друг от друга разных сфер культуры, что обусловливает различия в скорости их внутреннего изменения. Одним из феноменов, трансформацию которых можно эффективно наблюдать в переломные периоды, является идеал, понимаемый как квинтэссенция системы духовных ценностей общества, с одной стороны, и источник целеполагания – с другой. Автор отмечает: «Представляя собой динамичные по структуре и содержанию духовные образования, идеалы одновременно суть и продукт имеющихся культурно-исторических условий и обстоятельств, и нормативные представления, устремленные в будущее» (там же, с. 19). Тем самым автор связывает трансформационный культурный процесс воедино, объединяя временные планы от исторического прошлого к будущему.

Культурный процесс в схеме Арнольдова – это, прежде всего, процесс «упорядочения культурной среды» отдельными людьми и группами. Автор выстраивает логику этой ментальной деятельности от отношения и оценки людьми своего социального бытия через фиксацию ими своих социокультурных предпочтений к формированию разделяемых большинством людей «представлений о некоторых ведущих явлениях культуры». В ходе этой ментальной деятельности «люди располагают, упорядочивают, ранжируют и перераспределяют значения уже существующих и вновь создаваемых предметов и представлений» (там же, с. 22). Таким образом, даже находясь в рамках марксистской философии, Арнольдов выстраивает объяснительную схему, утверждающую принципиальную роль ментального конструирования людьми разделяемой совокупности представлений в развитии трансформационных процессов культуры.

Динамические аспекты культуры как со-бытие культур, их постоянное взаимодействие и обогащение обсуждает В.С. Библер, трактуя М.М. Бахтина. Время культуры – это ее прошлое, настоящее и будущее. Культура, бесконечно развивающаяся в диалоге с прежними культурами, ищущая в них ответы на современные вопросы, существует только в этом диалоге, тем самым, реализуя свои бесконечные ресурсы. «Только в таких предельных диалогах данная цивилизация имеет смысл культуры» (Библер, 1990, с. 265). По Бахтину, только в уникальных художественных формах, в трагедиях своей исторической культуры (шекспировский «Гамлет») индивид одной эпохи может общаться с индивидом других эпох как с личностью. «Исторически наличные формы культуры (античность, средние века, Новое время) – это всеобщие, замкнутые на себя формы бытия и общения личностей, воплощенные в произведениях» (там же, с. 264). Идея культуры как особого «социума», имеющего свою форму в каждую историческую эпоху, – форму, которая может быть воспринята, интерпретирована, которая может дать ответ на «последние вопросы бытия» – центральная идея Бахтина. Библер развивает бахтинскую идею диалога культур, вводя понятие образа, имеющего нравственно-поэтическое значение, в котором сосредоточены основные идеи, перипетии жизни духа: Эдип, Прометей, Иисус Христос, Гамлет, Дон Кихот, Иван Карамазов. В развитие теории Бахтина Библер также предлагает вернуться к категории «Разум», которая имеет смысл атрибута культуры, представляя собой форму понимания мира. Источник развития каждой культуры – в диалоге различных форм актуализации всеобщего, т. е. различных разумов. Тем самым, по Бахтину-Библеру, культурно-динамические процессы состоят в непрерывных диалогах идей, воплощающих историко-поэтические образы прошлых культур.

Л. Г. Ионин анализирует механизм трансформации культуры в современной России как смену жизненных стилей. Культура, понимаемая этим автором, вслед за Ф. Тенбруком, как «репрезентативная» культура, «репрезентирует, представляет в сознании членов общества все и любые факты, которые что-либо означают для действующих индивидов. И означают они для них именно то и только то, что дано в культурной репрезентации. Только это существует для членов общества и только в этом, т. е. в культурной репрезентации, и существует общество» (Ионин, 1996, с. 51). Культурные репрезентации группы обусловливают ее жизненный стиль, который может иметь различную конфигурацию. Смена моностилизма тоталитарного общества полистилизмом демократического общества сопровождается в России появлением феномена «культурной инсценировки». Разнообразие, внешняя броскость, театрализованный характер инсценировок новых культурных стилей в политической и религиозной сферах знаменуют собой период «стилевого промискуитета» (там же, с. 195), который при определенных условиях открывает путь от моностилистической репрезентативной культуры, элементы которой – убеждения, оценки, образ мира, идеология – обладают внутренней связностью и активно разделяются либо пассивно принимаются всеми членами общества, к развитию стабильной полистилистической культуры социальных групп.

Приведенный нами обзор трех концепций, конечно, не исчерпывает всех подходов к анализу динамики культуры, имеющихся в отечественной культурологии. Мы остановили внимание на наиболее завершенных системах, которые, по классификации Л.Г. Ионина, могут быть отнесены к категории культурно-аналитических, а не объективистских. Объективистскими Ионин называет те социологические концепции, согласно которым общество, его системы и структуры «всегда налицо, они всегда есть вне и независимо от идей, убеждений, мировоззрений, представлений индивидов, составляющих это общество» (Ионин, 1996, с. 52). Так, крайней формой объективизма была марксистско-ленинская социология, где культура рассматривалась как побочный продукт объективного общественного развития, практически не зависящего от сознания составляющих общество индивидов.

Противоположность объективистским концепциям составляют концепции культурно-аналитические, классики которых – Вебер, Зиммель и отчасти Дюркгейм (с его идеей коллективных представлений) – утверждали, что сущностью общества является совокупность фактов сознания. Основа этих концепций состоит в признании специфики человека как культурного существа, формирующего внутренние смыслы, или субъективные интерпретации, истолковывающего и понимающего эмпирическую реальность действия. Эта субъективная интерпретация и представляет собой главный конституирующий фактор социального (Ионин, 1996, с. 53).

Одним из вариантов культурно-аналитического подхода можно считать и семиотический взгляд на культуру, популярный среди антропологов. Так К. Гирц, критически отзываясь о поведенческих подходах к культуре (культура как паттерн поведенческих реакций) и об «объективистских» теориях (культура как суперорганическая реальность, обладающая собственными движущими силами), наиболее адекватным для антропологических исследований считает семиотический подход, позволяющий «открыть доступ к концептуальному миру, в котором обитают наши исследуемые» (Гирц, 1997, с. 179). Из трех основных семантических составляющих культуры – порождения культурных текстов, их функционирования и интерпретации – социальная психология пока непосредственно занимается лишь разработкой механизмов процесса интерпретации культурных текстов (через исследование дискурса, социальных представлений, коллективной памяти). Между тем, трактовка культуры как текста, подлежащего интерпретации, рассмотрение процесса понимания как сотворчества субъекта, провозглашение тождества понимания и интерпретации, присущих культурной семантике, открыли в свое время новые горизонты изучения культурных процессов. Именно этот подход дает широкие возможности для анализа культурных изменений, культурной вариативности через утверждение изначального полисемантизма культурного объекта и наличия различных факторов актуализации того или иного семантического уровня этого объекта.

Следуя культурно-аналитическому подходу, развиваемая Иониным концепция «репрезентативной» культуры непосредственно продолжает линию рассуждений Вебера о жизненных стилях как явных или латентных правилах интерпретации и оценки жизненных феноменов. Именно этот подход позволяет автору проанализировать картину культурных трансформаций в России при переходе от тоталитарного общества к демократическому.

Само понятие культурной динамики, активно разрабатываемое в социологии культуры с 30-х годов XX в., к нынешнему времени ассоциируется у ученых с различными процессами исторического развития культуры: поступательно-линейным, фазовым, циклическим, этапным, волновым, круговым, взрывчатым и др. (Аванесова, 1997, с. 99). В противовес этим традиционным взглядам на характер процессов культурной динамики, в рамках постмодернистской парадигмы эти процессы рассматривается не как рост или развитие, обладающие направленным характером, а как беспорядочное движение, не имеющее определенного вектора. Относительно понимания движущих сил этих динамических процессов всегда существовал большой разброс мнений. Наиболее типичным для «объективистских» (по терминологии Ионина) концепций было объяснение побудительных сил культурной динамики не через идеи или интересы людей, а через «способность сложных социальных систем адаптироваться к меняющимся внешним и внутренним условиям своего существования» (Аванесова, 1997, с. 101). Такой адаптивный подход соответствует тенденции рассматривать культуру как побочный продукт «объективного» общественного развития, как независимую от людей «надорганическую» сущность, функционирующую по собственным законам. В этом случае роль социально-психологических механизмов культурных изменений сильно преуменьшается, что препятствует развитию социальной психологии культуры. Между тем, в истории науки существовали и более «гуманистические» взгляды на культурную динамику, – в частности, в рамках «философии жизни», социологии Вебера, Дюркгейма, в теории П. Сорокина и др.