Текст книги "Конструирование социальных представлений в условиях трансформации российского общества"

Разумеется, Московичи возражает против исключительно «абстрактного и элементарного», по его выражению, характера категорий, которые в традиционных когнитивных теориях представлены, по сути дела, как суммы независимых и дискретных черт. При таком понимании познание нового явления сводится к сортировке его атрибутов и поименному сравнению их с категориальными образцами. Подобное упрощение, по мнению Московичи, удобно в конкретно-исследовательских целях, но неудовлетворительно по существу: основное упущение заключается в этом случае в недооценке образного компонента познания.

На акцентирование образной стороны социально-когнитивной деятельности и направлена разрабатываемая Московичи гипотеза идентификационных матриц. Он рассматривает их как категориальные сети, предназначенные именно для идентификации поступающей социально-значимой информации. Поэтому одним из основных элементов психологической структуры матриц является образец, или прототип определенного явления. Его психологическая сущность двойственна: это не пример какого-нибудь индивида, ситуации и т. п., а, с одной стороны, наиболее абстрактная комбинация значимых свойств, с другой стороны, характерная образная форма, которая воспринимается непосредственно (ibid.). Составной частью процесса социальной перцепции является образное сличение, идентификация объекта на уровне иконических компонентов. Кроме образца, матричный прототип включает также серию индикаторов, призванных улавливать степень отклонения наличного явления от этого образца. Установление сходства, зависимости и других отношений между воспринимаемым явлением и прототипом представляет собой процедуру узнавания, позволяющую ассоциировать и диссоциировать явление и прототип, оценить степень расхождения между ними и, наконец, решить, идентичны ли они. Нетрудно видеть, что механизм действия идентификационных матриц Московичи очень напоминает механизм функционирования прототипических паттернов в других социально-когнитивных теориях.

Поскольку речь идет о социальной перцепции, Московичи наделяет матричные конструкции еще одним атрибутом – полярностью. Данное свойство подчеркивает социально-психологический характер этих образований: они смещены к одному из двух противоположных полюсов идентичности – положительного либо отрицательного качества – доминирующих над всеми промежуточными категориями. Это, к примеру, такие полюса, как «наука – идеология», «прогрессивный – реакционный», «революционный – господствующий», определяющие во французской культуре формирование представления в ходе познания (ibid).

Каждое представление, по мнению Московичи, обладает своего рода простейшими «схемами редукции», которые субъект пытается «наложить» на любую информацию. Например, как показано Д. Жодле (Jodelet, 1984а), зрительный образ машины, а также понятия силы и движения могут внутренне предопределить представления о человеческом теле, служить средствами объяснения его состояний, функционирования отдельных органов и т. п. В том случае, когда к результатам жизненного опыта применимы названные «объяснительные средства», эти результаты приобретают в глазах субъекта весомость факта, если же нет, – они квалифицируются как «поверхностные», «субъективные», «вымышленные». Таким образом, возможность трактовки некоторой информации посредством готовых «схем редукции» является, согласно Московичи, одним из необходимых условий интерпретации воспринятого как элемента целостной реальности. В то же время, эта особенность формирования представлений обусловливает их известный консерватизм. Свойство консервативности социального представления действительно проявляется достаточно отчетливо, например, в исследовании социального представления о возрождении этнической и религиозной идентичности в связи с распадом СССР (Андреева, 2005, с. 225). Жодле в одном из своих теоретических пассажей заявляет о диалектической связи подобной консервативности с изменчивостью: «Контакт нового знания с существующей системой представлений является источником феноменов двух типов, в каком-то смысле находящихся в оппозиции, что придает представлениям подчас удивительные свойства – быть столько же новаторскими, сколь ригидными, находящимися в движении и одновременно инертными» (Jodelet, 1984, р. 375). Между тем, вопросы о зарождении и изменении социальных представлений, а также факторах и механизмах их функционирования в нестабильных общественных условиях по-прежнему остаются наименее проработанными.

Несмотря на то, что концепция «социального представления» была задумана Московичи для анализа ментальности современных динамичных обществ, в рамках этой теории существует немного направлений, которые бы специально интересовались механизмами, факторами или условиями порождения новых социальных представлений. Идеи Московичи о том, что социальное представление возникает в ответ на угрозу стабильности группы, ее благополучию, что социальные характеристики группы влияют на особенности конструируемых представлений, что сконструированные представления образуют новую социальную реальность жизни группы и определяют ее жизнедеятельность, принимаются его последователями как постулаты. Между тем, в эмпирических исследованиях акцент снова и снова делается на структурном подходе к социальному представлению. Другими словами, из двух вариантов употребления термина, по Вагнеру (Wagner, 1996с, р. 248), исследователями чаще выбирается вариант «социальные представления» как образы, схемы, т. е. когнитивные образования, а не «социальное представление» как процесс.

Среди отдельных направлений, возникших в 90-х годах в рамках теории социальных представлений, с уверенностью можно выделить разработки трех авторов, которые не просто рассматривают вопросы динамики конструирования социального представления, но и предлагают теоретические модели объяснения этого процесса. Одна из таких концепций принадлежит британской исследовательнице Г. Брейквелл, которая связывает конструирование социальных представлений с динамическими процессами в группе и межгрупповыми отношениями (Breakwell, 1993). Она намечает несколько возможных методологических ходов, позволяющих по-новому взглянуть на факторы, обусловливающие особенности процесса конструирования социального представления. Во-первых, на продвижение того или иного представления влияет фактор «расклада сил» в межгрупповых отношениях, определяющий степень влиятельности группы: примером может служить работа политтехнологов перед выборами в пользу интересов определенной группы. Кроме того, аналогичное воздействие осуществляется со стороны СМИ, которые в интересах правящих групп порождают у населения тревогу и тем самым провоцируют конструирование определенных социальных представлений. Во-вторых, связь между социальной идентичностью и принятием или непринятием социального представления членами группы является непосредственной, поскольку всякое новое социальное представление не только не может противоречить социальной и личной идентичности, но должно поддерживать и укреплять ее. И, наконец, в-третьих, социальные представления не существуют независимо друг от друга и от особенностей всего комплекса представлений (т. е. менталитета), который также специфичен для группы. Брейквелл обобщает эту мысль следующим образом: «следует учитывать, что представления включены в комплексные репрезентативные структуры и что они подвержены изменениям, как умеренным, так и глобальным, которые являются результатом их отношений друг с другом» (ibid., р. 198). Такой комплекс может содержать лакуны и сам, по своей внутренней логике стимулировать конструирование новых представлений, либо он может частично устаревать в связи с внешними для группы обстоятельствами, и тогда смена представлений также будет происходить в логике этого комплекса. Подобные явления мы можем наблюдать в современной России, когда новые реалии по-разному вписываются в менталитет социальных групп. Особенности этого процесса мы рассмотрим в разделе 3 на основании результатов наших исследований.

Неожиданный взгляд на природу возникновения социального представления в ситуации угрозы представлен в работе британской исследовательницы X. Джофф (Joffe, 1996). Она использует психоаналитические разработки, касающиеся развития личности ребенка, для интерпретации возникновения социального представления в группе. Ее основная идея состоит в том, что в раннем младенчестве ребенок, переживая параноидношизоидную стадию развития, ощущает тревогу, которая проистекает из связи между младенцем и телом матери. Попытки ребенка защитить позитивную идентичность своего «Я» от угрозы разрыва запускают механизм расщепления с последующим формированием проективных и интроективных компонентов. Это первичное разделение вселенной на «хорошее Я» и «плохого другого» как раз и характеризует первоначальную реакцию на угрозу. Вслед за психоаналитической трактовкой угрозы автор делает следующий шаг: «Следы этих ранних защитных механизмов остаются с людьми на протяжении всей их жизни. Они задействуются тогда, когда изменения в социальном окружении создают незащищенность, усиливающую ранние конфликты» (ibid., р. 295). «Проективная идентификация» – это психическое действие помещения чего-то «плохого» вовне себя, наружу в попытке обрести контроль над источником угрозы. В том случае, если контроль не достигается, объект начинает рассматриваться как могущественный и на него проецируется агрессия. Впоследствии, примерно в возрасте шести месяцев, младенец переходит к «депрессивной стадии», в рамках которой развивается его способность переносить амбивалентность и понимание того, что «хорошее» содержится не только в нем самом. Толерантность к неопределенности становится важнейшим элементом нерасщепленного мировидения. Эта мысль была также использована в социологической концепции рефлексивности, в которой способность к пересмотру своей позиции в свете новой информации приобретает объяснительный смысл при анализе общественной жизни.

Это психоаналитическое построение служит Джофф основанием для предложения соединить данное психодинамическое толкование защиты от угрозы с теорией социальных представлений. Она, как и многие другие критики, считает, что «роль эмоции не получила достаточного внимания в современной теории социального представления, хотя в классическом исследовании, породившем теорию Московичи, указывалось, что социальные представления появляются именно как реакция на опасность для коллективной идентичности группы. Вследствие этого, основная цель представления заключается в защите против угрозы» (ibid., р. 199). Именно в свете психоаналитического толкования защиты Джофф анализирует результаты многочисленных исследований, посвященных социальным представлениям о СПИДе и проведенных в 90-е годы в странах Западной Европы. Автор приводит впечатляющие свидетельства того, как представители разных групп общества конструируют представления обвинительного характера по отношению к другим группам (белые британцы по отношению к чернокожим и наоборот), находя «неопровержимые» доказательства виновности «чужих» групп. Даже медицинские толкования этого заболевания не были свободны от мышления в терминах «мы» и «они»: «вначале медики поместили слово “гей” в официальное название болезни, – напоминает Джофф, – назвав ее Gay Related Immune Deficiency. Сюда же можно присовокупить и то, что в начале 80-х годов европейские и американские ученые связывали появление СПИДа с Гаити, говоря более конкретно, с колдовством Вуду» (ibid., р. 201). Такая локализация угрозы за рамками своего «Я» и своей группы характерна не для всех людей – некоторые свободны от признаков «расщепленного сознания» и способны на видение разных сторон социального объекта. Более того, автор считает, что со временем, свыкнувшись с объектом потенциальной угрозы, практически все люди под влиянием культурного анализа, по аналогии с психоанализом, могут преодолеть последствия «расщепляющей» защиты (ibid., р. 214). Задача социальных аналитиков, по аналогии с работой психоаналитиков, состоит именно в том, чтобы помочь людям принять на себя ответственность за свои проекции, не создавая репроекцию на другую цель.

Аналогия, предложенная Джофф, по-своему привлекательна, так как затрагивает аспект процесса конструирования, наименее изученный в традиции социальных представлений, а именно, его эмоциональную сторону. Более того, в данной интерпретации эмоции становятся важнейшим механизмом конструирования представления. Однако, столь прямая аналогия между индивидуально-психологическим бессознательным процессом в психике младенца и межгрупповыми процессами на уровне общества вызывает сомнения. Кроме того, по-прежнему не вполне понятны причины, по которым одни люди предпринимают рефлексивный, а не жесткий биполярный анализ нового явления, а другие, сталкиваясь с новой угрозой, ищут «козла отпущения». Можно ли рассматривать эти различия в рамках теории социальных представлений? Данные вопросы остаются, на наш взгляд, ключевыми, а убедительные ответы на них определят дальнейшее развитие всей теории.

Механизм замены старых представлений новыми эмпирически изучался Вагнером с соавторами (Wagner at al., 1999) на примере смены традиционных представлений о безумии на современные представления, основанные на медицинских понятиях, в Индии. Исследование, заключавшееся в интервьюировании образованных людей, представителей среднего класса, было направлено на выявление представления о причинах психических заболеваний (от наследственности до потрясений и фрустраций), а также о способах излечения. Кроме интервью, изучались мнения по этим вопросам ближайших родственников и соседей испытуемых. Авторы констатируют одновременное существование у образованных испытуемых противоречивых представлений: «с одной стороны, это традиционный способ понимания в терминах местной целительской практики, а с другой стороны – модная вера в современную науку, примером которой является психиатрия» (ibid., р. 439). Социальное представление о безумии может «поворачиваться» той или другой стороной в зависимости от контекста: так, в семейном кругу у испытуемых преобладают интерпретации психически больных как одержимых духами, но при этом в некоторых контекстах берут верх современные медицинские идеи. Вагнер цитирует как типичное заявление, сделанное в интервью одним из испытуемых по адресу народных целителей: «Я в какой-то мере верю, и в то же время не верю в них» (Wagner, 1998, р. 319). Московичи называл это явление «когнитивной полифазией», имея в виду, что усложняющийся социальный мир требует от людей расширения репертуара представлений. На примере своего исследования Вагнер поясняет: «Современные и модернизированные общества далеки от того, чтобы быть однородными жизненными мирами, они состоят как из традиционных, так и очень продвинутых сегментов» и далее, «объекты и практика, образующие тот или иной сегмент одного локального мира, неуместны в других» (ibid., р. 319–320).

Исходя из этого, Вагнер предлагает трактовку механизма «социальной реконструкции локального мира»: после того, как тревожащий объект попадает в дискурсивное пространство, происходит активизация соответствующих ему дискурса и практических действий, в результате чего объект становится неопределенным или полиморфным. Новое представление существует бок о бок с традиционным способом объяснения в течение длительного времени, т. е. «социальные представления не изменяются непосредственно путем замещения» (ibid., р. 319). Этот вывод, подтверждающийся результатами других исследований (см. подробнее: ibid., р. 318), представляется вполне убедительным, но, вместе с тем, порождает ряд вопросов: работает ли этот механизм постепенного обновления социального представления только в традиционных культурах (как демонстрируют примеры Вагнера) или он универсален? Задействуются ли межгрупповые процессы в конструировании нового представления, влияет ли позиция, занимаемая группой в общественной ситуации, на характеристики этого «сосуществования» представлений? Какова в этом случае роль общественного дискурса, в частности, СМИ? Ответы на эти и другие вопросы, вероятно, еще будут даны по результатам специальных исследовательских программ.

Ставя эти вопросы, трудно не согласиться с Г.М. Андреевой в том, что психология социального познания пока концентрирует свои усилия на изучении построения образа мира, тогда как такие проблемы, как изменения в нем, а также «воздействие и измененного мира, и его измененного образа на деятельность людей», нуждаются в серьезной проработке (Андреева, 2003, с. 38).

Анализ новых подходов к изучению социального представления в условиях общественных изменений показывает, что мысль исследователей движется в следующих направлениях: уточнение характера влияния социальных особенностей групп на специфику процесса репрезентации, оценка роли аффективных факторов в этом процессе, выявление способов сочленения старых и новых представлений. Признавая эти направления в развитии теории плодотворными, в то же время нельзя не заметить, что эмпирических исследований в их русле проводится явно недостаточно. Думается, что причина такого положения вещей кроется не столько в субъективных предпочтениях исследователей, сколько в сложности осуществления эмпирических программ такого рода в стабильных европейских обществах.

Сам факт появления в 80-х годах на арене мировой науки понятия социального представления породило в социальной психологии множество вопросов относительно его необходимости, а также о возможном дублировании им других, уже устоявшихся понятий. Пожалуй, первой по времени возникновения и главной по напряженности течения была дискуссия о соотношении понятий социального представления и аттитюда. Это вполне объяснимо и определяется несколькими причинами. Во-первых, аттитюд был и остается очень популярным феноменом в социально-психологических исследованиях. Примечательно, что, согласно анализу, представленному в 1990 г. «РsychLIТ», за период с 1974 по 1988 гг. аттитюд выступал наиболее частой темой публикаций, а за ним, с большим отрывом, следовали темы агрессии, атрибуции, индивидуальных различий, групповой динамики, альтруизма и социального влияния. Таким образом, в период «активного наступления» концепции социальных представлений в мировой социальной психологии определенно лидировала теория аттитюдов. Дискуссия была острой, и если попытаться обобщить ее содержание, то мнения можно было бы разбить на три большие группы: «понятие социального представления дублирует аттитюд и, следовательно, не имеет перспектив», «социальное представление и аттитюд воплощают различные эпистемологические подходы и не пересекаются» и «социальное представление и аттитюд могут быть объединены с взаимной пользой».

Первое из названных мнений активно оспаривалось сторонниками теории социальных представлений с нескольких позиций. Во-первых, само понятие аттитюда критиковалось как аморфное и неясное. Так, итальянская исследовательница А.С. Де Роза обращает внимание на то, что аттитюд в современной социально-психологической литературе трактуется по-разному. Существуют как бихевиористская, так и когнитивистская традиции в понимании аттитюда. С бихевиористских позиций «аттитюд – это “вероятностное” понятие, означающее, что наблюдаемое поведение, возможно, будет повторяться, согласно модели предсказываемых ответов в теориях научения» (De Rosa, 1993, р. 181). С когнитивистских позиций аттитюд трактуется как латентная переменная, которая служит ориентиром для нашего избирательного восприятия. На такое «размытое» понятие, по мнению этой исследовательницы, просто невозможно опираться в исследовании. Во-вторых, аттитюд принадлежит «индивидуалистической» традиции в социальной психологии и служит для выражения отношения отдельного субъекта, являясь социальным только по объекту. Теория же социальных представлений, как было показано выше, была всегда нацелена на изучение групповых феноменов.

Второе из упомянутых мнений, согласно которому социальное представление и аттитюд относятся к различным эпистемологическим подходам и не пересекаются, выдвигает британский исследователь Р. Фарр. Он обращает внимание на то, что само понятие аттитюда претерпело кардинальные изменения за время своего существования. В момент его введения в оборот Томасом и Знанецким оно по емкости и содержанию было близко понятию коллективного представления Дюркгейма. Теоретическое подтверждение этому Фарр находит в истории проникновения идей Вундта и Дюркгейма в США (Farr, 1993, р. 34). Фарр считает возможным и даже адекватным анализ социального представления с помощью шкал Терстоуна, поскольку последний опирался на темы, взятые им из СМИ для анализа аттитюдов, т. е. предполагал существование коллективно разделяемых феноменов. Между тем, дальнейшее изучение аттитюда в США, главным образом под влиянием Олпорта, кардинально изменило суть этого понятия, сделав его сугубо индивидуальным феноменом.

Следовательно, сейчас за современными понятиями атгитюда и социального представления стоят разные теоретические и методологические традиции, объединить которые невозможно. Исходя из этого, можно сказать, что, введя понятие социального представления, Московичи вернулся к традиции, утраченной американской социальной психологией в 30-х годах, и вновь обратился к широко разделяемым воззрениям или убеждениям, т. е. явлениям совершенно иного уровня по сравнению с аттитюдами.

Третье мнение содержало идею о том, что понятия социального представления и аттитюда могут быть объединены в рамках единой методологии и вместе даже способны открыть новые перспективы для обоих подходов. Появление этой точки зрения, возможно, стимулировали сами тексты Московичи, в особенности, его видение структуры социального представления как имеющей три измерения – информацию об объекте, поле представления и аттитюд: «Аттитюд определяет общую ориентацию по отношению к объекту социального представления» (Moscovici, 1976, р. 69). Далее Московичи на примере социального представления о психоанализе поясняет, что аттитюд может быть благоприятным, неблагоприятным и промежуточным. Другими словами, в измерении «аттитюд» заложено отношение, или оценка объекта социального представления, но не индивидуальная, а разделяемая в сообществе.

Включение Московичи аттитюдного измерения в структуру социального представления, вероятно, и послужило толчком к выдвижению идеи объединить оба подхода. Впервые эта мысль была высказана в статье британских авторов Дж. Джасперса и К. Фрейзера «Аттитюды и социальные представления», опубликованной в первой англоязычной монографии, посвященной теории социальных представлений (Jaspers, Fraser, 1984). Спустя десять лет Фрейзер развил эту мысль (Fraser, 1993; Fraser, 1994), опираясь на понятие «социального аттитюда» (в отличие от просто «аттитюда»). Он считал, что теория социального представления стимулировала исследования аттитюдов, побудив исследователей сфокусировать внимание на социальных проблемах и изучать не только частные аттитюды, но и их комплексы, а также активизировала их интерес к трехкомпонентной структуре аттитюда (Fraser, 1994, р. 17).

Ни в коей мере не являясь активным сторонником идей Московичи, Фрейзер, напротив, представляет классическую школу аттитюдов и выступает с позиций интересов развития социальной психологии как науки и расширения возможностей анализа аттитюдов, особенно в условиях общественных изменений. Для традиционного социального когнитивиста он демонстрирует незаурядную независимость точки зрения и широту подхода, заявляя, что теория социальных представлений для социальной психологии отнюдь не ересь, а вполне приемлемая возможность усилить исследования аттитюдов, придав им дополнительный импульс. Такую возможность Фрейзер видит __в объединении усилий обоих направлений. Он обосновывает свою точку зрения существующими в них методологическими «изъянами». Он согласен с Фарром в том, что из исследований аттитюдов, начиная с 30-х годов, исчезло обобщенное видение тех ценностных позиций, которые и призваны выявить аттитюды. Увлечение количественными методами позволяет обнаружить лишь «россыпи» индивидуальных оценок, что лишает этот подход необходимого общественного звучания.

Кроме того, аттитюды изучаются только через вербальные продукты и поэтому должны пониматься лишь как «отдельные мнения о фрагменте действительности» (ibid., р. 17). В то же время в исследованиях социальных представлений часто используются описательные и качественные методы, что позволяет оценить глобальные системы убеждений, имеющие социальный смысл при анализе современной динамичной жизни. Кроме того, в подходе через социальные представления «признается, что распространенные убеждения становятся экстернализованными и институционализированными…, их можно изучать через артефакты, фотографии, газеты, книги и масс-медиа, а также путем исследования институционализированной социальной, юридической и религиозной практики и кодификации. Исследователи аттитюдов редко используют такие ресурсы» (ibid., р. 16). Между тем практику изучения социальных представлений Фрейзер также считает ограниченной: анализируются в основном индивидуально-психологические феномены, статичные когнитивные составляющие, а не динамические явления.

Это замечание очень существенно и в контексте наших исследований, поскольку заявка на анализ конструирования социальных представлений, изучение закономерностей и механизмов этого конструирования действительно выполняется в крайне ограниченном круге исследований, что не раз отмечали и сами сторонники этой теории. Фрейзер же видит в соединении обеих традиций возможность взаимной «подпитки», так как «просвещенный неопозитивизм и недогматический социальный конструкционизм не слишком далеки друг от друга» (ibid., р. 23). В связи с этим Фрезер заявляет: «Я считаю, что понятия аттитюдов и социальных представлений являются альтернативными, но совместимыми структурами, разработанными для достижения одних и тех же целей. По-моему, они во многом взаимозаменяемы и было бы желательно их слияние. Я бы не имел ничего против того, чтобы называть систему убеждений “социальным представлением” и описывать элементы внутри нее как “аттитюды”» (ibid., р. 23).

В отклике Фарра на этот призыв (Farr, 1993, р. 35) содержится указание на мысль Московичи о том, что понятие социального представления действительно могло бы заменить понятия мнения или образа, и, следовательно, он не видел бы препятствий для такого объединения усилий, если бы не упрочившаяся с 30-х годов традиция изучать аттитюды как индивидуально-психологические феномены. В своей ответной статье Фрейзер отметил (Fraser, 1993, р. 38), что в настоящее время в изучении аттитюдов совершается ретро-революция, заключающаяся в направлении анализа на «социальные аттитюды», и подчеркнул плодотворность использования шкал Терстоуна для исследования социальных представлений.

Примечательно, что эта полемика происходила в 1993 г., а уже через три года высказанные идеи воплотились в эмпирическом исследовании, проведенном П. Молинером и Е. Тафани в Экс-ан-Провансе (Франция). Авторы стремились показать взаимодополняемость двух подходов в экспериментальной работе. Ими анализировались социальные представления об образовании как системы мнений, сопровождающиеся процессом оценивания (формированием аттитюдов) на основе имеющейся информации. В выводах авторов звучит идея о том, что взаимоотношения между социальными представлениями и аттитюдами состоят только в том, что «стабильность первых может гарантировать относительную стабильность вторых». (Moliner, Tafani, 1997, р. 699). Такой подчеркнуто «вероятностный» вывод может свидетельствовать либо о несовершенстве примененной авторами экспериментальной процедуры, либо о шаткости методологии, заложенной в эксперименте. Более правдоподобным представляется второе. Действительно, предполагаемое процедурой опроса разделение «индивидуальных» аттитюдов и «социальных» представлений выглядит не очень убедительно. Это исследование скорее наводит на мысль о том, что не имеет смысла пытаться соединить несоединимое, т. е. феномены разного уровня и разной субъектной принадлежности. Думается, первоначальное предложение Московичи, затем поддержанное Фарром, имеет больше смысла. Если социальные представления – это широкие интерпретационные системы, то в их структуре неизбежно присутствует элемент оценивания. Когда Московичи писал об аттитюде как об измерении, определяющем «общую ориентацию социального представления по отношению к объекту», в этой трактовке автора теории аттитюд утрачивает свою традиционную смысловую нагрузку как индивидуальной установки в поведении индивида. Речь идет скорее о некоторой валентности социального представления коллективного субъекта. Может быть, и можно попытаться связать эти феномены в эмпирическом исследовании, но для этого необходима особая теоретическая проработка такой связи и применение более совершенной процедуры анализа межличностных различий в репрезентациях.