Текст книги "Конструирование социальных представлений в условиях трансформации российского общества"

Социология культуры, тем самым, предлагает методологические ориентиры для анализа природы культурной динамики. Относительно трансформационных процессов в современной России существо культурной трансформации определено Иониным как смена культурных стилей, им выделены характеристики моностилистической и полистилистической культур, т. е. описано содержание трансформации. Что касается самого трансформационного процесса, Ионин предлагает опираться на понятие социального интереса, который, как он полагает, для большинства культурных изменений является первичным. Однако в современной российской ситуации, согласно этому автору, можно наблюдать инверсию, когда процесс культурного изменения начинается с «культурной инсценировки», т. е. с предметных и поведенческих презентаций политического, эстетического или религиозного свойства, а завершается формированием социального интереса.

В этом построении, думается, есть много верных наблюдений, но не вполне понятным остается механизм актуализации этих «культурных инсценировок». Если инсценируемые культурные формы служат материалом для выработки устойчивой идентичности, то следует признать, что те культурные формы, о которых говорит Ионин, являются эксцентричными, а значит, не имеют широкого распространения среди членов общества. К тому же идентичность бывает не только политической и религиозной – в первую очередь актуализируются возрастная, профессиональная, семейная идентичности. Исследования социальных психологов показывают, что именно на эти формы идентичности опираются люди в сложные моменты трансформации общества.

Нужно заметить также, что далеко не все члены бывшего советского общества остро нуждались в изменении идентичности. Такая необходимость, скорее всего, ощущалась людьми, искренне лояльными прошлому режиму, которые вряд ли составляли большинство. Более того, крах советской системы брежневского образца был подточен изнутри именно критическими представлениями, оппозиционными настроениями всех без исключения слоев населения. Это проявлялось в повсеместно распространенной иронии по отношению к «вождям» брежневского образца, в культуре политического анекдота и т. п. Советская идентичность как таковая отсутствовала, она уступила место другим видам идентичности, оставаясь лишь декларируемой официальной идеологией. Думается, именно разнообразие и активность латентных идентичностей людей в предперестроечный период и обусловила смену парадигм. Официальную советскую культуру расшатывал «подпольный» диалог с другими культурами.

Кроме того, если признать, вслед за Вебером и Нониным, что основными факторами, конституирующими жизненные стили, являются, прежде всего, «явные или латентные правила интерпретации и оценки жизненных феноменов», то остается необъясненным ключевое звено этой схемы: каким образом приходят в упадок одни «правила интерпретации и оценки» и возникают и закрепляются другие? Почему в недрах старой моностилистической культуры возникли ростки новых жизненных стилей? Следуя предлагаемой парадигме «репрезентативной» культуры, можно предположить, что изменяются, обновляются, прежде всего, сами способы репрезентации. Под влиянием меняющегося эмоционального отношения, возникновения ощущения привлекательности или непривлекательности тех или иных предметов социального мира, в сознании людей рождаются новые интерпретации событий, новые взгляды на себя и общество, которые и формируют новую социальную реальность. Таким образом, изменение способа социального мышления, способа репрезентации производно от ситуативных (исторических) факторов, преломленных через «внутренние условия» психической жизни (по С.Л. Рубинштейну). Возникающие при этом векторы привлекательности (или непривлекательности) социального явления и обусловливают потребность проинтерпретировать и понять существо происходящего в обществе. Приоритет фактора отношения, эмоционального переживания в социальной психике, так же как и в психике индивидуальной, представляется безусловным. Пожалуй, убедительнее всего это было показано К. Левиным, хотя сходные данные были получены экспериментально также в исследованиях когнитивного и эмоционального компонентов Я-концепции, структурных компонентов установки и в других областях психологии социального познания.

«Репрезентативная» логика построения объяснения социальной реальности оставляет значительный простор для социальнопсихологических разработок вопросов, касающихся механизмов, процессов и содержания трансформации репрезентативных феноменов, составляющих суть социально-культурной реальности. Таким образом, проблема динамики культуры и общества, очевидно, наполняется социально-психологическим смыслом. Именно социально-психологическое исследование феноменов социального познания способно продемонстрировать многообразие различий в способах социального существования, вариативность мнений и представлений в обществе, позволяет отразить метафоричность знания и приоритет мнения над истиной. Именно такого рода исследование способно развить идею социального конструирования реальности, т. е. быть адекватным императивам современной культуры. С позиций нерационалистической парадигмы явления и процессы социального познания являются выражением культурной динамики, понимаемой как конструирование «жизненных миров» (Schutz, Luckman, 1973), как многообразные движения социальной мысли, объяснений, мнений и интерпретаций, обусловливающих социальные действия человека и групп.

Динамизм и быстрота перемен являются одной из ключевых особенностей современного мира. Э. Тоффлер (2001, с. 23) ввел в обиход термин «шок будущего»: «он возникает в результате наложения новой культуры на старую – это шок культуры в собственном обществе». Автор иллюстрирует эту ситуацию на примере западных обществ, где изменения касаются, главным образом, новых технологий, способов потребления, коммуникации и т. п. Каков же масштаб такого шока в России, в стране, где, помимо этого, меняется система базовых ценностей, рушится привычный уклад жизни и огромная масса людей теряет гражданскую, профессиональную идентичности, утрачивает чувство экономической стабильности?

Отечественные социальные психологи в начале 90-х годов приступили к активному исследованию феноменов социально-психологических изменений. А.Л. Журавлев (1991), предвидя психологические сложности, связанные с внедрением рыночных механизмов, писало ряде опасностей, подстерегающих общество. Среди них важнейшими являются обострение межгрупповых экономических отношений, отчуждение человека от других людей, неактуальность прошлых установок, резкое изменений системы ценностей и др. В 1991 г. в Институте психологии РАН был проведен советско-испанский симпозиум, посвященный проблеме динамики социально-психологических явлений в изменяющемся обществе. Обобщая результаты работы симпозиума, А.Л. Журавлев выделяет четыре наиболее острых социально=психологических проблемы, возникающие в изменяющемся современном обществе (Журавлев, 1996). Это, во-первых, проблема социально-психологической динамики экономического поведения личности и группы в изменяющемся обществе. По результатам исследований В.П. Познякова было выделено пять социально-психологических типов экономического поведения людей, различающихся соотношением внешней и внутренней регуляции такого поведения (там же, с. 4–6). Вторую проблему составляет динамика ценностных ориентаций личности и группы в изменяющемся обществе. Работы В.Е. Семенова, В.А. Хащенко, Я.И. Жуковой, Е.Д. Дорофеева доказывают факт того, что в 90-е годы интенсивно формируется ориентация людей на экономические ценности (там же, с. 11–13). Третья проблема касается групповых психологических феноменов: автономизации, межгрупповых противостояний и социальной напряженности. Четвертой проблемой является социально-психологическая динамика жизнедеятельности личности и группы в экстремальных условиях (там же, с. 16–20).

Сосредоточение внимания на новом объекте – общественных изменениях – требует уточнения соответствующего понятия. В первую очередь это касается квалификации и определения категории «изменений». Поскольку в социологической и политологической литературе не наблюдается единства в использовании квалификационных терминов применительно к ситуации в России с начала 1990-х годов, можно обратиться к той отрасли психологической науки, в которой проблемы изменений достаточно хорошо проработаны, – а именно, к организационной психологии. В рамках этой науки традиционно выделяются три вида изменений в организации или в целой отрасли: изменения вследствие развития, переходные и трансформационные изменения (Cherrington, 1994). В отличие от первых двух типов изменений, трансформационные изменения характеризуются радикальной реконцептуализацией основных элементов организационной структуры и культуры. Такие изменения происходят в результате длительного застоя, вследствие которого появляется угроза распада организации или отрасли. Причина обычно заключается в острой необходимости в модернизации и в изменениях парадигмального характера, возникающих вследствие появления новых способов видения задач и способов их решения.

Один из вариантов развертывания трансформационных изменений – так называемое «неустойчивое равновесие», представляющее собой чередование периодов, когда происходит частичная, или небольшая «регулировка» с периодами бурных переворотов. Думается, уподобление общества и организации в данном случае не выглядит слишком натянутым, поскольку их структурные характеристики имеют много общего. В этом случае, рассматривая ситуацию в России после перестройки, можно говорить именно об изменениях трансформационного характера. Действительно, налицо явления реконцептуализации, пересмотра базовых принципов организации экономики, политической и общественной жизни, отказ от социалистического уклада со всеми вытекающими из этого последствиями. Эту ситуацию предварял застой, а угроза распада системы осуществилась в виде распада СССР. Парадигмальные изменения в данном случае происходят по типу чередования периодов радикальных перемен и периодов относительной стабильности, т. е. налицо ситуация «неустойчивого равновесия». Особенно ярко эта ситуация проявляется в сфере сознания, и тому есть несколько причин. Во-первых, неустойчивость в экономической сфере рождает у граждан повышенную тревожность относительно перспектив своего благосостояния и здоровья, во-вторых, изменения в политической сфере требуют адаптации к новым условиям и быстрой переориентации поведения, к чему не все группы населения готовы в одинаковой мере.

Еще одним критерием, позволяющим квалифицировать изменения, происходящие в России на протяжении последних двадцати лет, как трансформацию общественного устройства, является степень целенаправленности, управляемости этих изменений. На основании этого критерия Т.И. Заславская для описания процессов, осуществляющихся в России, выдвигает концепцию социетальной трансформации: «В отличие от перехода, в основе которого лежат целенаправленные действия власти, ни генеральное направление, ни конечные результаты слабо управляемой трансформации общества не предрешены» (Заславская, 2004, с. 10). Реформы, проводимые властями, представляют собой только небольшую часть процесса трансформационных изменений. Направление трансформации, в отличие от переходного процесса, не задается однозначно, а определяется в результате борьбы многих социальных сил и движений, некоторые из которых могут существенно противодействовать реформам.

Близкую точку зрения высказывает В.А. Ядов, замечая, что исторический вектор российских преобразований не задан объективно, не предопределен. По его словам, «Особенность российской трансформации общества – не в том, что оно преобразуется (преобразуется вся миросистема), а скорее в том, что мы находимся в высокоактивной стадии социальных трансформаций, когда нестабильность трансформируемой системы близка к состоянию “динамического хаоса”» (Ядов, 2000, с. 385). Более того, и политическая, и экономическая элиты вызывают негативизм рядовых граждан, которые зачастую испытывают ощущение «навязанности» реформ. Осуществляемые властью социальные реформы все больше углубляют раскол между ней и обществом. В то же время внутренние, мобилизующие общество импульсы, которые бы объединяли его, в настоящее время отсутствуют.

Ситуация разногласий между властью и обществом осложняется еще и тем, что социологи называют «расколом сознания» (Штомпка, 1996), характерным для граждан постсоциалистических обществ. Речь идет о привычке к двойным стандартам в поведении и в речи, об устойчивом стремлении «обдурить систему», об инфантилизме по отношению к государству и обществу, сопряженном с идеей «примитивного равноправия» (там же, с. 307–310). Наличие значительного числа людей и даже целых групп населения с подобными особенностями личности делает процесс модернизации крайне сложным. Последствие «неустойчивого равновесия» в экономической и общественной жизни как особенности периода радикальных трансформационных изменений очень точно описывается Г.М. Андреевой понятием «социальной нестабильности» (Андреева, 2005, с. 266), которая, в свою очередь, порождает необходимость модификации процесса социального познания, т. е. «конструирования образа социального мира» (там же, с. 268). Российская нестабильность имеет свои отличительные особенности, связанные с декларированной стабильностью прошлого режима, радикальностью изменений, слабостью социальной регуляции происходящего в стране (там же, с. 269).

Определяя суть политических и экономических трансформаций, происходящих в России, представляется уместным вновь обратиться к работам социологов. Если события в Польше, Чехословакии, Румынии однозначно характеризуются ими как революции, то перестройка в России определяется как комплекс фундаментальных реформ. Хотя по глубине, скорости и масштабам преобразований перестройка в нашей стране сопоставима с революционным процессом, в ней отсутствует элемент насилия и совершения переворота снизу, силами массовых коллективных движений, характеризующий революции исходя из определений, даваемых большинством авторов (Штомпка, 1996, с. 371).

Подводя итог сказанному, можно квалифицировать преобразования, произошедшие в России, как глубокие трансформационные изменения реформационного характера. Их содержание достаточно очевидно: они нацелены на реализацию ценностей модернизации (как она понимается в современных общественных науках), а именно, демократию, рыночную экономику, модернизацию образования, системы администрирования, внедрение ценностей самодисциплины и трудовой этики.

Исследуя с социально-психологических позиций понимание, интерпретации этих ценностей различными группами населения, важно иметь в виду не только направление действия сил изменения, но и те факторы противодействия, которые провоцируют сопротивление обыденного сознания модернизации общества. Среди них для нас сейчас важнейшими являются психологические и социально-психологические факторы. Так, нельзя не видеть, что практически все группы населения демонстрируют негативизм по отношению к тем или иным аспектам изменений и к власти вообще. В каком-то смысле этот негативизм является наследием жизни в условиях социалистического строя, которые провоцировали формирование у населения своего рода защитных механизмов от лжи и фальши официальной пропаганды.

Для объяснения изменений, происходящих на уровне личности под влиянием общественных изменений, польский психолог Я. Рейковский предлагает использовать понятие индивидуальной системы значений (ИСЗ) личности, основная функция которой – дескриптивное и оценочное упорядочение информации (Рейковский, 1989). В отличие от глубинных стабильных структур, поверхностные переменные структуры ИСЗ способны перестраиваться под воздействием изменившихся общественных условий. Однако в случае радикальных и резких преобразований ИСЗ может трансформироваться не синхронно с социальными изменениями. Рейковский видит три типа последствий таких изменений для личности (там же, с. 28–31): сохранение ИСЗ (новая информация модифицируется личностью, ассимилируется ею и приводится в соответствие с имеющимся набором значений, обеспечивая сопротивляемость воздействиям), расстройство ИЗС (ослабление регулятивных функций ИСЗ, субъективное ощущение дезориентации, потерянности, склонность к мистическим переживаниям, тоталитарным идеологиям), развивающие изменения в ИЗС (они имеют три разновидности – адаптационные, надстраивающие изменения с формированием «альтернативной личности» и глубокие изменения).

Этот подход представляется продуктивным еще и потому, что автор предлагает объяснение динамики изменений: вначале, вероятно, наступает состояние рассогласования, причем оно может сохраняться продолжительное время, не приводя к перестройке личности. Рассуждения Рейковского о динамике психологической перестройки базировались, по-видимому, на осмыслении им общественных и социально-психологических процессов, происходивших в Польше в конце 80-х годов. Между тем, ситуация нестабильности, описанная им, выглядит аналогичной той, которая создалась в России в 90-х годах: «Такая ситуация может создаваться при нестабильности в сфере управления и хозяйствования, непоследовательности политики в сфере культуры, идеологии, изменчивости правовых норм и отсутствия соответствия декларируемых принципов практикуемым» (там же, с. 32). Отвечая на вопрос о том, какие изменения происходят в первую очередь, автор утверждает: «прежде других и наиболее массово возникают адаптационные изменения», затем может сформироваться «альтернативная личность».

Однако, на наш взгляд, эту схему нельзя считать завершенной по нескольким причинам. Во-первых, автор рассматривает только один психологический фактор, определяющий реакцию человека на изменения, а именно, тип темперамента. Думается, к числу психологических факторов следовало бы отнести и другие индивидуально-психологические особенности личности, например, свойства интеллекта, эмоционально-потребностной сферы личности и др. Кроме того, социально-психологические факторы не рассматриваются Рейковским ни на личностном, ни на межличностном, ни на групповом уровнях. Хотелось бы, чтобы этот, по-своему уникальный анализ изменений ИСЗ личности в период социальных реформ, содержащий много верных наблюдений, был дополнен социально-психологическим анализом. ИСЗ очень напоминает то, что в теории социальных представлений называется индивидуальными представлениями. Их изучение, безусловно, оправдано, но выглядит несколько ограниченным в возможностях. Личность взаимодействует с обществом в рамках многих социально-психологических контекстов и посредством различных механизмов, от которых нельзя абстрагироваться, пытаясь понять психологическую суть трансформационных процессов в обществе. В то же время нельзя не признать, что именно польские исследователи проложили дорогу психологическим и социологическим исследованиям реформ социалистического общества, а также проанализировали обстоятельства и закономерности социальных изменений, которые оказались типологически близкими к процессам, происходящим в российском обществе.

Современные российские экономисты и социологи констатируют неблагополучие в разных сферах общественной жизни, проявляющееся, в частности, в форме «кризиса доверия», который обнаруживает себя во всех сферах общественной и экономической жизни: низкий уровень доверия в банковской сфере, в бизнесе, неблагоприятный инвестиционный климат внутри государства как для отечественных, так и для зарубежных предпринимателей. Недоверие к власти как таковой стало чертой российского национального менталитета, затрудняющей формирование гражданского общества, требующего от граждан не только социальной активности, но и способности к конструктивному сотрудничеству с властью. Апатия на выборах, использование неэффективности механизмов государственного регулирования в свою пользу, распространение нелегальных, а то и криминальных форм деятельности, неуплата налогов стали нашей повседневностью.

Доверие как нравственно-психологический фактор экономической активности рассматривается в работе А.Л. Журавлева и А.Б. Купрейченко (Журавлев, Купрейченко, 2003). Авторы видят несколько направлений влияния доверия на ход социально-экономических процессов: на экономическую успешность, результативность, нравственный аспект взаимоотношений. Помимо этого, нравственно-психологические факторы определяют соблюдение нравственных норм в организациях, принятие на себя ответственности. Эти факторы «работают» и в формировании отношения людей к макроэкономическим событиям (приватизация), к реалиям рыночной экономики, к частной собственности, к проблеме социальной ответственности бизнеса.

Типологическое сходство нравственно-психологических закономерностей общественных изменений, наблюдаемых в разных государствах бывшего социалистического лагеря, подчеркивает важность для нашей страны обобщений, сделанных Штомпкой на основании анализа работ польских социологов о расколе социального сознания поляков по принципу «общественное-частное». Они во многом применимы к пережиткам «социалистического» сознания в нашей стране: небрежность и беспомощность на государственных предприятиях и инициативность, усердие на частных, пренебрежение к общественной собственности и забота о частной, фатализм и личные достижения, недоверие к официальной информации и доверчивость к шарлатанам, отрицание официальных авторитетов и идеализация неофициальных (Штомпка, 1996, с. 306). Эти типологические черты накладываются на чисто российские традиции и конкретно-исторический фон, который также должен быть отрефлексирован в социально-психологических исследованиях.

Сформировавшаяся в нашей стране олигархическая структура экономической и политической власти по существу исключает полноценный диалог власти и общества. Данная ситуация оказывается трудноразрешимой, во-первых, поскольку монополистический характер рынка поддерживается властью и прикрывается лозунгами государственности и национализма, во-вторых, неконтролируемая борьба кланов провоцирует непредсказуемость ситуации и правовой беспредел (см. об этом подробнее: Дилигенский, 2000а, с. 410). Отечественные авторы предприняли попытки систематизировать реакции населения на сложившуюся ситуацию. Так, Г.Г. Дилигенский описывает три типа адаптивных реакций на условия дикого рынка, хаоса и развала государственной патерналистской системы. Личность, склонная к реакциям первого типа, демонстрирует низкий уровень адаптации, ее психологическими характеристиками являются пассивность, терпение, состояние тревожности и беспомощности. Личности, которым свойственны реакции второго типа, отличаются активной практической адаптацией, проявляющейся в стремлении к приработкам, улучшению своего уровня жизни, но вместе с тем, им присуще ощущение ненадежности условий своего существования, не приносящих удовлетворения. Личности, реакции которых относятся к третьему типу, ориентированы на максимальный экономический и социальный успех, такие реакции характерны для предпринимателей (легитимных и криминальных), а также политиков, журналистов и других активных категорий населения (там же, с. 413). Между тем, все эти социальные типы, несмотря на различную степень активности, не имеют истинно гражданственной позиции и придерживаются идеологии асоциального индивидуализма.

Близкую точку зрения высказывает и В.А. Ядов, говоря о том, что современные россияне высокоактивны лишь в обустройстве своей собственной жизни и жизни своей семьи, поскольку они не видят для себя возможности контролировать ситуацию за пределами узкого жизненного пространства (Ядов, 2000, с. 387). По всей видимости, этими обстоятельствами, а также когнитивным вакуумом современной общественной жизни объясняется противоречивость и негативная окрашенность социальных представлений о политике (направленных на поиск врага в лице «олигархов», «Семьи», «богачей»). К детальному анализу характеристик процесса конструирования этих представлений мы обратимся в разделе 3. В подобных условиях социально-психологические исследования обыденного сознания встают перед проблемой антиномичности сознания человека посттоталитарного общества, который, пытаясь адаптироваться к меняющейся реальности, не находит адекватной стратегии в выборе между порядком и свободой. Активность, направленная на индивидуальное выживание, способствует формированию не зрелой гражданственной позиции, а, напротив, тенденции асоциального противостояния общественной нестабильности.