Текст книги "Жизнь вне зависимости. 4 книги для избавления от вредных привычек"

Она проснулась утром и поняла, что не может встать. Словно превратилась в большую лужу, словно удерживающая ее оболочка исчезла и собрать себя в вертикально стоящее оформленное состояние стало невозможным… Вот же руки, вот ноги. Встать должно быть просто. Но сил нет. Таблетки. Это таблетки.

В клинике, подшив ей под лопатку какой-то очередной чудо-гель, при выписке дали рецепт на антидепрессанты. Неделю назад она наконец купила их и начала принимать. Половинка голубой утром, половинка белой за полчаса до сна. Считалось, что они легкие. Считалось, что у нее депрессия и от них станет не так безрадостно. Но с каждым днем вместо эмоционального подъема или какого-то облегчения она чувствовала себя все хуже. Словно потихоньку теряла возможность контролировать, двигаться, думать. Словно таблетки растворяли что-то самое важное, на чем крепилась вся ее конструкция. Почему она не обращалась за помощью? Почему не просила скорректировать лечение? Считала, что у антидепрессантов есть период накопления и привыкания, поэтому, по ее мнению, не оставалось ничего, кроме как терпеть и прорываться через каждый новый день, надеясь, что через три недели приема станет лучше. Нужно просто потерпеть, говорил психиатр. Уж что-что, а терпеть она умела…

У нее просто не было права хотеть для себя лучшего, быть с собой бережной и заботящейся о собственном внутреннем комфорте.

Нужно просто потерпеть. Вздохнула. Как будто на отходняках после тяжелых наркотиков. Уже не там и еще не здесь. На границе. Как пилот самолета, попавший в грозовую тучу и с трудом, из последних сил, в сильнейшем напряжении удерживающий штурвал. Сколько она еще так выдержит? Сколько еще терпеть?

С невероятными усилиями встала и пошла будить детей. Для каждой манипуляции требовалась двойная концентрация. Она проговаривала последовательность действий внутри. Чайник. Кнопка. Миски для завтраков. Хлопья. Чашки. Чашки… Чашки в шкафу над умывальником. Чашки.

Зашла в ванну умыться. Посмотрела в зеркало. От таблеток пропал аппетит. Единственное время, когда удавалось в себя что-то запихнуть вроде пары йогуртов, – поздно вечером. Каждое утро она видела в отражении еще больше похудевшую себя, с еще более прозрачным лицом и темными кругами под глазами. Посмотрела на руки – сквозь кожу проступали обычно невидимые, чернильного цвета вены. В этом было что-то приятное, как ни странно. Словно она любовалась, рассматривая, как тело сдувается, чахнет и обесточивается.

С трудом собрав себя и детей, вышла во двор завести машину. Впереди самое сложное – выдержать пятнадцатиминутную поездку до сада и школы. Когда каждую секунду кажется, что в следующую ты не вспомнишь, как рулить, как нажимать на педаль, как переключать скорость. И эта паника потери контроля, встречи с безумием от тебя на миллиметр. Здесь и сейчас. Только здесь и сейчас. Даже не думать о бездне рядом. Зажигание. Фары. Передача. Поехали.

Через день разделяющий реальности миллиметр исчез. Начались панические атаки. Еще через день вся жизнь разделилась на предчувствие скорой волны невообразимого ужаса смерти, саму атаку, когда в каком-то смысле ты каждый раз умираешь, поглощенный неописуемым животным тотальным страхом и ожиданием следующей волны. Ты не знаешь, в какой момент вдруг сорвешься и полетишь в темноту кроличьей норы. Оттого боишься всегда. А чем больше ты боишься – тем атака ближе. Весь мир сводится к этому страху полета в бездну и смертельному ужасу в самом полете. Есть вещи, которые невозможно понять, не пережив, они за границей обычной жизни. Есть вещи, которые врагу не пожелаешь. Конечно, ты знаешь, что не умрешь. Еще бы. Знаешь наверняка. И при этом каждый раз умираешь заново…

Единственное место, где можно было немного передохнуть, – в кровати под одеялом, накрывшись им с головой. Она старалась оказываться дома если не через два, то хотя бы через четыре часа. Чтобы, словно испуганный, истощенный, обессилевший зверек, полежать, свернувшись в калачик, под одеялом. С открытыми глазами. В темноте. В тишине. В безопасности. Хотя бы чертов час. Чтобы были силы встать. Одеться. Запереть дом. Машина. Зажигание. Фары. Передача. Не забыть, что еду за детьми… Садик. Школа. Дети. Лучше сдохнуть от водки, чем так жить. Красный свет. Тормоз. Лучше сдохнуть собой, чем неизвестно кем…

Через три недели приема антидепрессантов она позвонила мужу:

– Я больше не могу. Извини. Я не могу так. Не выдержу больше и дня. Буду сниматься с этого ада алкоголем. Хочу предупредить, что куплю сейчас выпить.

Не дожидаясь ответа, сбросила вызов.

В тот день она выпила бутылку шампанского. Кровь стала теплее и, казалось, быстрее побежала по венам. На следующий день ее выворачивало до потери сознания. Она искренне думала, что умрет.

Еще через день она выпила фляжку коньяка. Еще через пару – ушла в запой.

Алкогольная бездна была привычной. В нее было не страшно падать. Вниз. Расправив с улыбкой облегчения руки. Наконец. Вниз по кроличьей норе.

Любое неуправляемое вызывает страх и хочет быть объясненным. Людей пугают те, кто совершал попытки покончить с собой, те, кто болен психически, те, кто уходит в состояние измененного сознания через вещества. Уход за грань. Потеря контроля головой. Безумие. Нечто мощное, уводящее за пределы разума, не может не пугать. Оттого вокруг зависимости от алкоголя много мифов и догадок, пытающихся ее впихнуть в привычные представления.

1. Алкоголизм – это безволие. Если бы человек захотел, он бы бросил.

Нет, у алкоголика с волей все хорошо, особенно когда нужно найти, где утром опохмелиться, он продемонстрирует сильнейшую волю. Но с определенного момента не алкоголик управляет алкоголем, а, наоборот, алкоголик попадает в богоподобные отношения с веществом. Говорят, в США существует реабилитационной центр, где алкоголикам в процессе реабилитации помогают стать бизнесменами. Очень может быть, ведь стратегия основана на том, что зависимый сам по себе человек одержимый, страстный, просто это свойство характера дисфункционально используется. С чем на самом деле сложно, так это с мотивацией выздоравливать, так как внутри зависимости ты уверен, что без вещества жизнь потеряет смысл, скорее даже в целом трезвая жизнь кажется абсолютно невозможной. Оттого обратиться за помощью часто получается, лишь дойдя до своего личного дна, единолично признав, что дальше так продолжаться не может.

2. Алкоголизм – это наследственность.

Наследственный фактор, безусловно, играет определенную роль в развитии заболевания. Наследственность может быть связана как с неумением организма расщеплять алкоголь (как у народов Крайнего Севера) и отсюда с очень стремительной алкоголизацией, так и с переданным по наследству дефицитом каких-либо нейромедиаторов. К примеру, отец с пониженным содержанием дофамина встретил алкоголь, который принес неизвестное до той поры ощущение предвкушения, от которого жизнь заиграла новыми красками, а после и сын точно так же, по наследству отцовской биохимии находящийся в дефиците гормона предвкушения, узнал все возбуждающее чувство волны дофамина рядом с веществом.

Говоря о наследственности, в не меньшей степени важно говорить о среде, в которой рос будущий алкоголик, и если он является взрослым ребенком алкоголика, то риск заболевания у него, безусловно, выше. И одновременно ни особая биохимия, ни социальное окружение не ведут гарантированно к алкоголизму сами по себе.

3. Алкоголик просто в Бога не верит.

Алкоголик, как уже говорилось, по мере прогресса болезни попадает в богоподобные отношения с веществом. То есть мысли об алкоголе (где, как, сколько, с кем выпить, как скрыть, как не выпить, как продержаться и т. д.) охватывают все его сознание, он становится одержим веществом, в рабстве у вещества. И, как бы он ни верил в Бога, часто вещество оказывается сильнее. И часто именно осознание греховности и одновременно невозможность остановиться лишь еще сильнее затягивают удавку вины на шее человека.

4. Алкоголик пьет из-за друзей / жены / отсутствия работы.

Алкоголик пьет потому, что он болен. Пытаясь справиться с эмоциональными трудностями, в какой-то момент своей жизни он встретил алкоголь, который, как тогда казалось, хорошо анестезирует душевную боль, делает более смелым и живым. При хроническом алкоголизме алкоголик пьет и когда «хорошо», и когда «плохо». Он просто не может не пить, хотя, конечно, алкоголизм – болезнь всей семейной системы, и определенную роль окружение в течении заболевания играет.

5. Алкоголику нравится пить, иначе бы не пил.

То ощущение эйфории, расслабленности, радости, которое испытывает независимый человек при употреблении, алкоголику малодоступно. Со временем его радость от алкоголя все меньше, а вот ямы вне употребления все глубже (вспомним, что свои нейромедиаторы мозг вырабатывать перестает). Алкоголик пьет, чтобы было «нормально», «выносимо», «нравится»: значение слов, в каком мы их обычно употребляем, в данном случае не очень подходит.

Получается, что причин у алкоголизма может быть много: и наследственность, и неблагоприятные социальные условия, и отсутствие какой-то внутренней опоры, которую дает вера, и детские травмы, и много что еще. Но одновременно ни одна из них не является главной, и никто не может сказать наверняка, какой «коктейль» условий сработает для конкретного человека с его индивидуальными личностными характеристиками и биохимией.

В этот раз ее никто не останавливал. Еще на одной из первых встреч психолог Дима сказал мужу перестать ее контролировать, перестать прятать алкоголь, перестать скрывать от всех ее проблемы, перестать требовать, уговаривать, спасать. Сначала она обрадовалась такой неожиданной свободе. Потом ненавидела Диму и умирала от стыда, когда муж стал всем честно говорить о ее алкоголизме. А потом испугалась. Потому что больше никто не держал ее за руку. Теперь некому было остановить ее полет в бездну.

Каждый раз, напиваясь, она в какой-то момент уходила из дома. К давнишним друзьям, к матери, к отцу, да хотя бы в гостиницу. Один раз, пьяная, пробовала уехать на машине в Карелию, в монастырь. Попала в аварию через десять километров. Бог уберег, что не сбила никого. Эта авария напугала ее. Но ненадолго. Словно всеми правдами и неправдами она хотела уйти подальше от своей жизни. Она старалась, держалась в ней сколько могла, а выпив – уходила. Во всех смыслах.

В этот раз она поехала к своему давнему приятелю Вове. С Вовой было весело. С Вовой не было стыдно за то, какая она. Как-то, завтракая в китайском ресторане, она заказала бутылку коньяка. С улыбкой предвкушения разлила алкоголь по двум рюмкам. Выпили. Она сразу налила еще. И только в этот момент Вова понял. Понял, какая беда с ней происходит. Понял, что все давно уже серьезно. Он не ругал, не останавливал, не уговаривал, а молча смотрел, как она напивается, и по его обычно улыбающемуся лицу текли слезы. Вова был добрым и любил ее. Любил даже такой, какую никто не любил. Какую она ненавидела.

Ей нравилось ездить к Вове. Он словно грел ее своей глупой, непонятной ей любовью. Ожидаемо однажды наступило утро, когда она проснулась в его постели. Лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Ей должно было быть стыдно. Она должна была чувствовать вину. Она была замужем. Но внутри была лишь пустота. Ей было все равно. Эта выжженная пустота год за годом все увеличивалась между ней и ее мужем, там давно не осталось ничего, кроме боли и ощущения своей ненужности и неправильности во всем. А тут она оказалась нужной. Тут она была достаточной. Тут она словно первый раз за долгие годы почувствовала себя живой. И этот глоток жизни был слишком ценным, чтобы чувствовать за него вину. А глоток оставшегося на кухне виски окончательно увел от сложных размышлений.

Они позавтракали и пошли бродить по городу. Нужно было вернуться домой. К мужу и детям. К детям… Глоток из горла. Еще один. И нет той жизни, где муж и дети. Есть только город, тепло от алкоголя в груди и веселая компания. Еще часик. Пожалуйста. Хотя бы еще один час.

К вечеру, уже сильно пьяная, она все же поехала через весь город домой. Вышла из маршрутки. Впереди было еще два километра по уже засыпанной снегом проселочной дороге к коттеджному поселку. Шла, немного покачиваясь, в темноте. Тот редкий вечер, когда в небе были видны звезды. Пахло зимой. Красивый вечер.

Изредка мимо проезжали машины, ослепляя ее светом фар. Неожиданно одна из них остановилась:

– Девушка, вас подвезти? Холодно и темно на улице.

Машина ехала в обратную сторону от поселка. Совсем в другую сторону… Она пьяна, что наверняка видно. На улице почти ночь… Все так понятно… Так понятно…

– Да, пожалуй.

В сознании все спуталось. Звездное небо за окном. Еловый запах освежителя для салона машины. Мужской голос: «Какая же ты хорошенькая», и слезы, текущие по щекам от этих, кажется, таких удивительно нежных слов, каких ей так давно никто не говорил. Какая же ты хорошенькая… Хорошенькая, хорошенькая, хорошенькая. Она собрала оставшиеся силы и оттолкнула мужчину. Нащупав ручку двери, дернула ее и почти вывалилась из машины в снег. Встала и пошла в темноту, не оборачиваясь.

Когда она пришла домой, все уже спали. Тихо заперла входную дверь. Тихо достала из пуховика фляжку коньяка. Тихо, чтобы не разбудить уснувшего в гостиной на диване мужа, открыла дверцу тумбочки с лекарствами. Тихо взяла упаковки с антидепрессантами. Тихо поднялась на второй этаж в спальню. Тихо открыла коньяк. По возможности тихо стала выдавливать таблетку за таблеткой в общую горку на простыне. Тихо. Внутри было тихо. Наконец она точно знала, что делать, и от этого чувствовала невероятные, возможно, никогда не знакомые ей покой и облегчение. И в этой внутренней тишине, казалось, сами собой зазвучали слова:

Отче наш, иже еси на небесах!

Да святится имя Твое,

да приидет Царствие Твое,

да будет воля Твоя…

Зависимость – это всегда про боль. Зависимость – это всегда про саморазрушение, а значит – нелюбовь к себе.

И, казалось бы, мы все это знаем, интуитивно чувствуем, что у зависимого внутри что-то сильно болит, и стараемся помочь, но он снова и снова предает, обесценивая все, что ему хочется дать, чем поддержать.

Дело в том, что, к большому сожалению, со своей болью может разобраться только сам человек, а в случае с зависимостью – это значит дойти до своего личного дна, сильно о него удариться и, возможно, признать только свое, из самой глубины души, желание жить, свое бессилие перед болезнью и необходимость обращения за помощью. А возможно – свое желание умереть. Именно это страшное право на смерть абсолютно невозможно дать близким зависимого зависимому. Любить, признавая право того, кого любишь, выбрать смерть, – огромная работа души, возможно наивысшее принятие вещей такими, как они есть из всех существующих и часто просто за гранью человеческих возможностей.

Чем дольше не давать алкоголику или наркоману упасть на собственное дно, тем глубже становится яма под ним. Однажды падение может стать смертельным не потому, что отпустили, а потому, что слишком долго не давали упасть.

Именно поэтому при обращении родственников зависимого за помощью им рассказывают о правилах так называемой «жесткой любви».

Суть заключается в том, что родственнику зависимого (созависимому) важно для начала увидеть в своем близком две части: живого человека, которого он, возможно, уже едва помнит, и болезнь, которая захватывает, рушит и уничтожает как ее носителя, так и всех вокруг.

И вот с болезнью переговариваться, помогать, увещевать, призывать к совести нет никакого смысла. Болезнь важно сделать видимой и перестать потворствовать любым ее манипуляциям.

А значит, не прикрывать зависимого перед родственниками и коллегами, не участвовать в нейтрализации последствий употребления, не давать деньги на вещество, не пускать употребляющего на свою территорию. Оставить близкого решать свои проблемы самому, делать собственные выборы и выбирать между жизнью и смертью единолично. Да, ему будет стыдно. Да, он может быть в ярости. Да, вам тоже будет неловко выносить сор из избы. Но если вы живете рядом с зависимым, вы – единственный человек в неизмененном состоянии сознания, способный усложнить заболеванию жизнь.

Одновременно важно проинформировать зависимого, что помощь есть, что есть группы Анонимных Алкоголиков, детоксы, реабилитации и психологи. И если он решит обратиться за помощью (ехать в ребцентр, идти к психологу, на группы для тех, кто хочет остановить зависимое поведение) – вы всегда рядом и поддержите. Поддержите не равно найдете для него все перечисленное, а просто будете рядом.

От созависимого требуются действия. Вполне себе конкретные и жесткие. С сочувствием, но осознанием, что в данном случае оставить человека один на один с выбором жить или умереть – единственная эффективная помощь, которую он может оказать.

Повторюсь, что страшная ирония «мучений во благо» созависимого в том, что чем дольше близкий спасает зависимого, тем глубже яма, в которую последний падает. Биохимия все больше ломается, болезнь все сильнее захватывает личность, и выбрать жизнь однажды станет просто невозможно.

В нашей культуре сложно с личными границами, сложно признавать право другого на его жизнь. Все это по какой-то причине считается бессердечностью и жестокостью.

Хотя что в реальности сложно, так это выдерживать собственное бессилие, отчаяние и смирение, если близкий выбрал не устраивающий нас путь. А говоря о зависимых, отпустить – это, по сути, единственное, чем можно помочь.

Вот 12 шагов «жесткой любви» для родителей наркоманов, которые нашли применение и у родственников других зависимых.

1. Я бессилен (бессильна) удержать сына (дочь) от употребления наркотиков. Я обращаюсь в этом за помощью к любящему Богу.

2. Мой сын (дочь) имеет индивидуальные потребности и чувства; я постараюсь бережно относиться к его (ее) внутреннему миру.

3. Я также осознаю, что у меня есть собственные потребности и чувства, я ожидаю, чтобы мой ребенок также уважал и мои чувства и потребности.

4. Постараюсь сделать все, что от меня зависит как от родителя, отвечающего за своего ребенка.

5. Я ожидаю от сына / дочери участия в жизни семьи.

6. Я постараюсь не быть злым и карающим родителем.

7. Постараюсь быть реалистичным в своих претензиях к больному сыну / дочери. Но я также стану отдавать себе отчет в своей обязанности установить рамки допустимого поведения в доме для него / нее.

8. Я знаю, человек не может быть совершенным, поэтому я не стану ожидать максимально хорошего как от себя, так и от наркомана. Приложу усилия, чтобы честно анализировать свои недостатки и ошибки, буду стремиться стать лучше.

9. Я знаю, что большинство родителей (или другие члены семьи) склонны спасать детей из бедственных ситуаций, которые дети создали сами. Я понимаю, что несение ответственности за другого человека не несет помощи ему, а, наоборот, ослабляет. Я буду стараться, чтобы ребенок нес на своих плечах последствия своего поведения, своего неверного выбора.

10. Каждый должен нести свой груз. Я приложу все силы, чтобы сопротивляться своему желанию быть с наркоманом «в паре», «в одной игре». Когда я попадаюсь на его уловки, это ведет меня к злым обидам, а ему дает повод бежать от меня дальше.

11. Я знаю, что единственным человеком, за которого я могу нести ответственность, являюсь я сам. Это нелегко. Но я постараюсь сделать все, на что способен, чтобы своими чувствами, поступками и мыслями не наносить вред себе и близким. Я способен справиться с чувствами жалости к себе и обиды.

12. Я нуждаюсь в людях, и я им нужна.

Она продолжала выдавливать из упаковки таблетки, когда в спальню вошел муж. Через зубы прошипел:

– Ты что творишь, дура!

Вырвал из рук алкоголь и лекарства, сказал ложиться спать. Она послушно легла и закрыла глаза. Без протеста. Без сожаления. Во внутренней тишине.

От входа в дом до этого момента прошло всего несколько минут. Ее планы нарушили. Она физически не умерла. Но внутри за это время как будто умерла. Сдалась. Ушла. И теперь было все равно.

На следующее утро в экстренном порядке муж повез детей к бабушке и попросил приехать Диму. Она слышала, как по телефону мужчины обсуждали, что, конечно же, это была провокация, манипуляция, конечно же, блеф. Наверное, ее удивляло, каким безэмоциональным остается муж. Но, по большому счету, все происходящее не трогало. Она знала, как на самом деле. Не нужно было никому ничего доказывать. Она все еще слышала ту мертвую тишину внутри.

Приехал Дима. Казалось, такой спокойный. Или на самом деле спокойный? Кого это должно волновать, в конце концов… Расположился в кресле напротив.

– Что случилось? Зачем?

Она сидела по-турецки на диване, откинувшись на спинку, и рассматривала кучку углей и пепла в темной дыре камина…

– Дим… Дим, я мылась с утра уже два раза. Я терла себя мочалкой до крови. Дим, я все равно грязная. Я пахну не собой… это так сложно и так бессмысленно объяснять… словно есть прекрасный цветущий мир, а есть я, как говно, которое все портит. Меня не должно быть. Я – ошибка. Я не подхожу сюда. Мне слишком сложно. Я никого не люблю. Меня никто не любит. Я не знаю правил, которые все вроде знают. Не знаю, как жить. Не знаю, кто я… Меня нет, Дим. Просто меня больше нет.

Дима попросил посмотреть ему в глаза и сказать еще раз то же самое.

Даже поднять глаза было невыносимо. От одного взгляда ему в лицо кружилась голова. Горло, казалось, сдавливает железный обруч. Но она собрала все оставшиеся силы, глядя в глаза, повторила:

– Меня нет.

И как будто в этот момент внутри все окончательно рухнуло.

Словно прошлой ночью катастрофа была поставлена на паузу, как недосмотренный фильм. А сегодня ее слова глаза в глаза нажали «плей», и обломки падающих конструкций, зависшие вчера на сантиметр от земли, загремели внутри, ударяясь о поверхность. Бесповоротно. Без надежды. Навсегда. Меня нет.

Пыль от разрушений оседала, а тишина и пустота становились острее. Навалилась дикая усталость. Усталость размером с жизнь. Она слышала сквозь нее, как Дима говорил:

– Это – дно. Ты на дне. Это самое сложное. Возможно, через некоторое время начнет становиться легче.

Но чтобы ждать или радоваться «легче», нужна надежда, нужно ожидание. А их больше не было. Ничего не было. Ни боли, ни страха, ни надежды. Ее не было. Она знала, что не повторит попытку. Это не имело бы смысла. Она уже умерла. И в этой смерти было так много покоя, которого она искала…

Ребенок, родившийся в семье, где у взрослых много собственных сложностей и отсюда – дефицит сил, чтобы уделять маленькому человеку достаточно безусловного внимания, интуитивно распознает правила, каким ему быть, чтобы его замечали и любили. Постепенно, день за днем и год за годом, он все больше идентифицирует себя исключительно с тем, кого в нем замечают взрослые.

К примеру, мать-одиночка, уставшая от слишком большой нагрузки на работе, эмоционально замечает дочку чаще всего тогда, когда она самостоятельно убирает игрушки или помогает с младшим братом. Получая снова и снова опыт теплых эмоций от мамы исключительно в моменты помощи ей по дому, девочка неосознанно делает вывод, что, чтобы быть любимой, нужно обязательно быть ответственной и помогающей. Девочка, вмещающая в себя целую вселенную состояний, проявлений и желаний и не увиденная во своем многообразии своего Я, надевает единственный образ одобренной мамиными глазами себя – психологическую маску семейного «героя».

А бывает, родители эмоционально реагируют наоборот, только когда ребенок что-то ломает и допускает ошибки. Маленькому человеку, в свою очередь, намного важнее само внимание, чем его качество, и в конечном счете оказывается не так важно, хвалят или ругают, намного ценнее то, что наконец видят. Он научается чаще себя вести так, чтобы получать отклик, и постепенно становится «козлом отпущения» или «ребенком-монстром».

Вы, наверное, встречали в своих компаниях взрослых, чаще мужчин, которые бесконечно шутят, рассказывают анекдоты и привлекают к себе внимание всех присутствующих? И если присмотреться, то становится очевидно, что в этом балагурстве очень много напряжения и невозможности остановиться, побыть серьезным и глубоким. Перед вами повзрослевший ребенок-«шут», который с детства, живя в семье, переполненной страхом и болью, выучился быть легким, юморным и привлекающим внимание своими забавными выходками.

Бывает, что неразрешимых проблем и напряжения в семье так много, что лучше всего вообще не нагружать маму своей персоной и оставаться незаметным. Стать «потерянным» семейной системой ребенком – не выделяющимся, не требовательным, не обращающим на себя внимания – еще один вариант адаптации к происходящему вокруг.

Так появляются маски детей, живущих в дисфункции. «Герой», «козел отпущения», «шут» и «потерянный ребенок». А тот, кто прячется за маской, остается не узнан как другими, так и самим собой. Испуганная, не верящая в свою достаточность, стыдящаяся, не выплакавшая много слез объемная душа, прикрытая плоской картинкой снаружи.

Системы детских садов и школ рассказывают ребенку, что послушные и успешные дети любимы, а сложные и неуспешные – отвергаемы.

Хотя по логике вещей именно двоечники нуждаются в дополнительной помощи и внимании, ведь отличники своими результатами и так демонстрируют, что справляются с требованиями. Снова и снова ребенок получает послания, что должен быть каким-то (успешным, справляющимся, не ошибающимся), иначе окажется нелюбим взрослыми.

Неуверенный подросток, выходя в социум и исследуя его симпатии и антипатии, старается стать тем, кого этот мир одобрит. Ведь так намного безопаснее и понятнее, если внутри давно уже живет идея собственной бракованности и большое количество напряжения.

С момента рождения год за годом, попадая из одной системы в другую, человек старается быть тем, кого примут, заметят, оценят.

Внутри появляется так называемая фигура «внутреннего критика», которая выучила правила игры и постоянно требует от живой части быть идеальной, подходящей предъявляемым требованиям. Из этого постоянного давления ожиданий от себя появляется псевдоличность, маска, безопасный фасад, который абсолютно точно лучше себя настоящего, никому таким, как есть, кажется, не нужного.

Пользуясь выученными когда-то правилами – каким нужно быть, чтобы нравиться себе и другим, – человек более или менее благополучно доживает до средних лет, а счастья, как бы он ни старался соответствовать, все не случается. Правила не работают. Ожидания от себя и других не оправдываются. И если у человека достаточно ресурса, он идет в кризис, падает на дно и тотально разочаровывается в себе, в мире и в когда-то выученных правилах.

В этом разочаровании побеждает либо разочаровавший (тот живой и настоящий кусок себя, живущий где-то внутри), и тогда человек осознает, что не жил все это время себя, а лишь играл роль, и принимает решение в пользу жизни собой неидеальным. Либо победу одерживает разочаровавшийся (та часть, которая всегда ожидала большего), и тогда человек с двойной яростью начинает убивать себя. Часто в прямом смысле слова доводя до смерти.

Зависимый и созависимый не знают себя глубже этих самых социальных масок, за которыми только стыд, уверенность в своей ущербности и страх разоблачения. И если зависимый анастезирует это несовпадение внешнего и внутреннего употреблением, то созависимый спасается от себя глубинного, переводя все свое внимание на зависимого.

С этой точки зрения зависимость становится манифестацией кризиса, который пока не может разрешиться. Кризиса как отдельного человека, так и всей семейной системы, частью которой он является.