Текст книги "Жизнь вне зависимости. 4 книги для избавления от вредных привычек"

День реабилитантов был расписан по минутам. Многостраничные письменные задания, постоянное ведение дневника чувств, чтение литературы по программе 12 шагов сообщества Анонимных Алкоголиков, лекции и группы. Максимум, на что хватало перерывов между занятиями, – спешно перекурить на морозе в женской курилке и оперативно сбегать в уборную.

Каждому реабилитанту при поступлении выдавалась личная рабочая тетрадь с напечатанными заданиями и местом для письменного ответа. Одним из первых заданий было найти десять причин, почему она хочет бросить пить. Странное задание. Что тут думать-то? Проблемы в семье, проблемы на работе, проблемы со здоровьем, одним словом – куча проблем… Она на скорую руку записала в специальную тетрадь всплывшие пункты и побежала сдавать работу своему консультанту.

Юрий Александрович был крупным – ей казалось, что не просто крупным, а огромным, как гора, – мужчиной за сорок лет с хитрым прищуром и едва заметной улыбкой. «Настоящий Шрек», – подумала Таня при первой встрече. И вот этот самый прищур сводил ее с ума. Никогда не было понятно, что он чувствует, как он сейчас к ней относится. А ведь это было крайне важно – каждую секунду знать, что человек к тебе расположен, считывать и угадывать его реакции, чтобы понимать, какой рядом с ним быть. Поэтому она и боялась Шрека, и одновременно очень старалась понравиться. Прямо из кожи вон лезла лишний раз задать умный вопрос, улыбнуться, прикинуться растерянной и очень в его помощи нуждающейся. Собственно, она так вела себя со всеми значимыми людьми, старалась соответствовать их ожиданиям, чтобы как можно быстрее сократить дистанцию. Но на Юрия Александровича это почему-то не действовало, он единолично и спокойно держал выбранное расстояние, как бы она ни подбиралась поближе, и это заставляло ее каждый раз дико паниковать рядом с ним.

Консультант сидел на диване в своем небольшом, скромно обставленном кабинете и потягивал электронную сигарету…

– Юрий Александрович, я сделала десять причин!

– Привет, Таня. Показывай.

– Вот. Первая. Проблемы в семье. Вторая. Проблемы на работе. Третья. Проблемы…

– Не-а. Не то.

– Да как так-то? Вот же причины. Проблемы. Все же очевидно.

– Не то, Тань.

Что он от нее хочет. Как «не то»?! Звон в ушах. Лицо покраснело. Стыд, от которого невозможно дышать. Как нет-то??? Что он, блин, несет? Как это она не поняла? В чем ошибка? Все же очевидно. Что за бред!..

Юрий Александрович что-то объяснял. Она молча кивала. Но, если честно, ничего не слышала. В голове шум. Она ошиблась. Мерзко. У нее нет другого ответа. И в этом состоянии краха и стыда она категорически не может услышать то, о чем ей говорят. Тупой Шрек. Почему этот упертый и несговорчивый консультант достался именно ей…

Пообедав, она нехотя вернулась к заданию. Снова и снова перечитывала его и заодно все остальное, что было в выданной ей личной рабочей тетради. Вроде бы и понятно все, а вроде и что-то ускользает. Странное ощущение, словно болтаешься где-то на поверхности воды, а есть какие-то глубины, куда не занырнуть, не назвать, не понять, не зазвучать оттуда. И от этого бессилия увидеть сокрытое все сильнее росла тревога и злость. Сморщилась. С силой начала тереть руками лицо. И такое вдруг отчаяние накатило. Хотелось вскочить, разорвать к чертовой матери тетрадь, заорать о том, что ей непонятно, как иначе, и вообще все это фигня и кто вообще сказал, что она написала неправильно!!! Уже на автомате промелькнула мысль: «Нужно записать состояние в дневник чувств». Со вздохом, больше похожим на рык, потянулась за ним.

Открыла отдельную, разлинованную постранично на пять столбиков тетрадь с дневником. Первая колонка «событие» – «пишу задание 10 причин». Вторая колонка «чувства» – взяла таблицу с чувствами и выписала наиболее подходящие: «стыд, злость, бессилие, отчаяние». Третья колонка «реакция тела» – прислушалась к телу: «сжатые зубы, напряжение в руках, ком в горле»… Какое-то очень-очень знакомое состояние… Замерла… Подвинула к себе тетрадь с заданием про 10 причин и не задумываясь стала писать.

1. Я запуталась и давно уже в полном отчаянии от собственной жизни.

2. Мне больно и стыдно от того, какая я мама для своих детей.

3. Мне невыносимо стыдно смотреть каждый день в глаза мужа и матери.

4. Мне страшно от того, как я разрушаю себя и свое тело.

5. Я перестала чувствовать радость, тепло, любовь, внутри одна тоска и стыд.

6. Я разбивала машины, прыгала из окон, оказывалась в плохих местах – я ищу смерть и несу ее близким.

7. Я давно потеряла чувство собственного достоинства.

8. Я очень, очень устала от ада внутри и снаружи.

9. Я не хочу (задумалась, зачеркнула «не») жить.

10. Я не понимаю, как дальше жить.

Руки тряслись. Было страшно перечитывать написанное. К горлу подступала тошнота. Нет. Не тошнота. Рвота. Едва добежала до туалета, как сильными спазмами желудок начал освобождаться от содержимого.

Спазм. Стыд. Спазм. Страх. Спазм. Бессилие. Спазм. Отчаяние. Спазм. Боль, разрывающая глотку и не дающая вдохнуть. Словно разом все невыносимое, которое не хотелось чувствовать, наполнило ее тело и устремилось наружу. Еще несколько спазмов, и, обессиленная, она села на пол рядом с унитазом…

Через пару минут, опираясь о белую кафельную стену, поднялась на ноги, с трудом включила кран, неслушающимися руками умылась холодной водой.

Взяла выполненное задание, так и не решившись его перечитывать. Поднялась в кабинет Юрия Александровича. Консультанта не было на месте. Положила тетрадь на край стола и ушла в палату. Оставалось еще двадцать минут до окончания послеобеденного времени на письменные задания… Легла на кровать и закрыла глаза.

Почему-то вспомнилось детство. Как мама укладывала ее спать и пела колыбельную. Особенную, только их двоих колыбельную. Про старика и его пса…

 
«О чудный миг, когда старик
 натянет шарф по самый нос
  И скажет псу: „А ну-ка пес,
       пойдем во дворик”».
 

Ей было очень плохо. И очень хорошо. Одновременно. Интересно… Быть может, похмельная, выворачивающая наизнанку и одновременно приносящая облегчение рвота тоже была важной причиной ее пьянства. Напряжение – взрыв – облегчение. Напряжение – взрыв – облегчение. Напряжение…

Любой зависимый – это живой человек.

Да, быть может, вы уже не помните человеческое в нем, да, быть может, он давно уже ведет себя как последняя сволочь. Но где-то глубоко внутри все равно есть страдающая, ранящая сама себя и горюющая обо всем происходящем душа. И чтобы по явился шанс на выздоровление – подать сигнал SOS должна именно она.

Психолог, специалист по работе с зависимыми, Радик Галияхметов показывал на своих семинарах для помогающих специалистов очень наглядное упражнение о том, что происходит во внутреннем мире алкоголика.

Представьте троих людей, стоящих «паровозиком» и держащих друг друга за талию. Первый вагон – это зависимая часть. Второй вагон – Я человека. Третий вагон – контролирующая часть. Зависимый вагон начинает свое хаотичное резкое движение по комнате, то набирая ход, то резко тормозя, то прыгая из стороны в сторону, то кардинально меняя направление. Контролирующий вагон отчаянно пытается остановить весь поезд или хотя бы уменьшить интенсивность хаоса движений и периодически сдается, начиная семенить за составом. А посередине этой цепочки, что называется, «на разрыв», стоит Я человека, которое тянет вперед зависимая часть и тянет назад контролирующая. Если вы были этим вторым вагоном, какие бы чувства испытывали? С большой долей вероятности растерянность, усталость, невозможность сориентироваться и главное – бессилие перед всем происходящим в этой ситуации, абсолютно вами не контролируемой.

И если мы говорим о трех частях личности, то взять под контроль все происходящее может как раз исключительно уставшее, подавленное, израненное всем происходящим и, с большой долей вероятности, изначально слабое Я.

Обращение к зависимой части бесполезно, так как она руководима измененной биохимией. Обращение к критической части рождает лишь усиление вины, поскольку внутренний контролер снова и снова терпит фиаско. Обращение же к настоящему Я затруднено и тем, что зависимый в происходящем внутреннем и внешнем хаосе эту часть себя давно уже не слышит, и тем, что там намного больнее и отчаяние, чем в противоборстве зависимой и контролирующей частей.

И по сути, «личное дно», о котором идет речь как о необходимом состоянии для начала выздоровления, – это тот момент, когда война зависимой и контролирующей частей внутри проиграна, гомон обвинений, оправданий, объяснений, обещаний, соблазнений и торгов в голове притих, а человек попадает в свое серединное Я. Давно обессилевшее, невероятно израненное годами безумия, потерявшее всякое самоуважение и самоценность, страдающее и опустошенное.

Может ли кто-то снаружи докричаться до этого страдающего Я, сделать нечто, что поможет человеку остановиться? Может быть, просто нужно еще больше сострадания и принятия? Ими воспользуется зависимая часть. Или помогут более аргументированные доводы здравого смысла? Они попадут в вину к контролирующей части и усилят сопротивление. Любовь? Зависимый – взрослый человек, он давно уже не ребенок, которого можно долюбить. Наполнять себя теперь уже только его задача, и решается она деструктивно. По сути, любая энергия, направленная к алкоголику, пока человек сам себя не слышит и не соприкасается со своим отчаянием и бессилием, будет использована не по назначению, не этим самым серединным Я.

Но, даже если алкоголик потерпел внутренний крах и услышал свою душевную боль, просто ли в этом Я удержаться? Представьте, что последние несколько лет вы были безумны, оттого предавали близких, лгали любимым, совершили множество постыдных поступков и в один момент, вернувшись в сознание, увидели всю картину разрушений и утрат. Помните Эдипа, осознавшего, что он совершил со своими родителями и жителями своего города? Царь Фив выколол себе глаза, не в силах вынести стыд, боль и разочарование в самом себе. Алкоголик же, принявший решение выздоравливать, вынужден стоять, смотреть, выдерживать свои чувства и в лучшем случае хотя бы краешком сознания верить в призрачную надежду, что многое поправимо, что он может быть прощен, а впереди где-то там бывает нормальная жизнь. Тогда как стоит дойти до ближайшего магазина, и можно занырнуть обратно в безумие, мучительное, но понятное и уж точно не требующее представляющихся невероятными усилий.

Закрыть глаза и больше не открывать, махнув на себя рукой, поплыть в измененную реальность зависимости? Или смотреть, пропускать сквозь годы стыда, боли, отчаяния, выдерживать тягу биохимии и двигаться день за днем вперед, не зная результата?

Андрей Андреевич был одним из ночных консультантов. В отличие от дневных, сопровождавших занятия и проверявших задания у конкретных подопечных, ночные консультанты были в глазах реабилитантов на ступень пониже в иерархии начальства. Они приезжали к вечеру, проводили занятие по Большой синей книге Анонимных Алкоголиков, а после – следили за порядком на группе и дежурили ночью на случай ЧП.

Андрей Андреевич был очень тучным, всегда улыбавшимся и юморным мужиком. Казалось, половина его двухсоткилограммового тела была наполнена шутками на все случаи жизни. Лихие годы алкоголизма наградили Андрей Андреевича потерей когда-то большого и успешного бизнеса, диабетом и барахлящим сердцем.

Она была рада по четвергам видеть в окно паркующийся на заснеженном дворе ребцентра старенький вишневый джип и не без усилия выгружавшего себя на мороз Андрея Андреевича. Это означало, что вечер будет нескучным. Не слишком серьезным, не слишком занудным, а очень даже приятным. Андрей Андреевич с придыханием взбирался на третий этаж по крутой лестнице корпуса и шумно усаживался на стул консультанта. Начиналось занятие по главе из Большой книги АА.

Странные вещи творились с этой книгой. С одной стороны, она была очень просто и понятно написана, а с другой – как только ты начинал ее читать, тебя клонило в сон или мысленно уносило так далеко, что оказывалось – полстраницы уже прочитано, а о чем – ни малейшего представления. Приходилось возвращаться и читать заново, продираясь сквозь текст строчка за строчкой. Им объясняли, что так работает сопротивление – психика саботирует новые знания и представления о зависимости, стараясь сохранить привычную картину мира. Как бы ты ни старался, сколько бы раз в течение дня ни успевал прочесть главу, другой раз к занятию ты все равно приходил, не в силах пересказать общий смысл и выделить главное. Возможно, именно поэтому они ежедневно читали эту книгу на реабилитации – чтобы общими усилиями, вслух собирая ухваченные мозгом мысли в общую картину, за двадцать восемь дней смочь более-менее одолеть заложенный в нее смысл.

Она всегда пререкалась с Андреем Андреевичем на занятиях. Придиралась к словам и формулировкам в книге, настаивала на спорности некоторых утверждений. Почему? Наверное, не так боялась его, как остальных, а может, он покусывал всех своими шуточками, значит, и его можно было покусывать. Но как-то в этот четверг ее комментариев и несогласия было слишком много. В момент, когда она наконец заметила свою неуместную воинственность, стало очень не по себе, щеки покраснели и желание спорить тут же исчезло. Озадаченная и смущенная, она молча отсидела оставшуюся часть занятия и, по окончании тихо собрав вещи, вышла из аудитории.

Она уже поняла, что такие моменты замечания чего-то неожиданного в себе устроены примерно одинаково. Она словно со стороны видит нечто про себя, чему раньше не придавала значения, замирает, чувствует стыд и отсутствие мыслей в голове, и, если дать себе время, в какой-то момент будто что-то внутри груди вскрывается, лопается, переворачивается и появляется головокружение вместе с новым знанием о себе.

И в этот раз она, спускаясь по лестнице, просто ждала, во что превратится ее неожиданное новое наблюдение о себе. Сейчас будет неприятно, но интересно… Перед ее глазами проплывали моменты лекции, ее придирки и не имевшие смысла вопросы, лишь привлекавшие внимание и забиравшие чужое время… Закружилась голова. «Я же никого никогда не слушаю. Я вообще словно не умею слушать, слышать, пытаться понять то, что мне говорят. Будто есть только моя правда, и либо человек говорит то, с чем я согласна, либо он говорит чушь». В этот момент она словно почувствовала, как отгорожена от остального мира стеклянной стеной. И никогда она не пробовала убрать эту стену, чтобы не спорить, а слушать, не доказывать, а пытаться понять, чтобы спокойно выделить часть своего внимания и наполниться чем-то, что хочет сказать другой, осознать его точку зрения, посмотреть под другим предлагаемым углом на происходящее перед тем, как делать выводы. Мир перед глазами словно опять становился объемнее… Ведь истин может быть много, как если смотреть на какой-то предмет под разными углами, он будет описан совсем-то разному… «Я ни разу в жизни не слушала, чтобы услышать, а не оспорить или согласиться…»

Андрей Андреевич умер года через четыре. Трезвым. От приобретенных во время употребления хронических заболеваний. Андрея Андреевича хоронили всем сообществом. Каждая группа города почтила минутой молчания его уход.

Находясь в утробе матери, ребенок ощущает себя центром всего. Он и окружающая его среда нераздельны. Возможно, так себя чувствовали Адам и Ева в райском саду. Кругом всё для них, и иногда издалека был слышен голос кого-то большего и одновременно единого с ними.

Рождение, по своей сути, первый крах иллюзии младенческого сознания о бесконечности райского состояния.

В младенчестве ребенок в иллюзии, что грудь, появляющаяся при любом его требовании, конечно же, является его неотъемлемой частью, да и мама сама по себе существовать не может. А мир чуть дальше переживаемого теплого слияния с матерью и вовсе не очень есть.

К двум годам ребенок полностью осознаёт свою отдельность. В этом возрасте, глядя в зеркало и видя на лбу зеленую точку, он начинает прикасаться не к отражению, а к своему лбу. Примерно в этот же период приходит крах иллюзии полного слияния с мамой, происходит очередной виток процесса сепарации. Оказывается, мама может быть мной недовольна, оказывается, она может не сразу откликнуться, и вообще я не всегда центр ее бытия.

Возвращаясь к библейской истории, вкусили яблоко – осознали, что нагие, обычные люди из плоти и крови, а не часть божественного сада и голоса. Стыд, заставивший спрятаться в обнаруженной человеческой уязвимости.

Говорят, в это время ребенок сталкивается с одним из первых переживаний стыда этой самой своей отдельности, и если у родителя недостаточно сил показать: «Ты и правда отдельный и другой, но ты мне нравишься, мне радостно, что ты такой», – то подкрепления нормальности того, что «я – другой и это ок», не случается. И тут опять есть иллюзия того, что если другой – такой же, как я, то это безопасно, а если другой – другой, то как-то сразу стыдно и почти невыносимо.

Сознание ребенка остается все еще слишком мало, чтобы вместить всю сложную картину мира, где настроения мамы и папы очень опосредованно связаны с ним и намного больше зависят от происходящего вне родительства. Поэтому еще многие годы ребенок живет в иллюзии, что все связано в этом мире исключительно с ним, что если мама и папа злые – значит, они его не любят.

А еще есть иллюзия того, что мир делится на хороших и плохих, что он, ребенок, может быть изгнан из любой системы за свою «плохость». И тут уже очень часто семьи и другие системы в прямом смысле подкрепляют эту фантазию. К примеру, возвышая отличников и клеймя двоечников, хотя абсолютно очевидно, что как раз последние нуждаются в дополнительной помощи и поддержке. Или транслируя ребенку, что есть «хорошая» мама и «плохой» папа и тому подобное.

Впереди нового человека ждет еще много трансформаций и крахов всевозможных иллюзий. Чего стоит только один пубертат. Сознание становится все объемнее и все меньше оставляет возможности чувствовать себя центром всего. И все это происходит через боль, разочарование, ошибки и падения, что требует больших внутренних ресурсов, а соответственно, и многолетней качественной поддержки родителя, самого при этом не застрявшего в одной из предыдущих иллюзий.

Так что иллюзии не то чтобы нужны человеку, они скорее говорят о том, в каком месте сепарации, индивидуализации и взросления он застрял. И часто, к сожалению, они о том, что границы с окружающей средой не появились вовсе и в любом столкновении с «инаковостью» происходит стыд как маркер потребности осознать себя в этой разности и еще только обрасти личной кожей в очередном месте себя.

Но главное, иллюзорность предыдущего этапа осознается лишь при переходе на последующий. До тех пор она искренне воспринимается как реальнейшая из реальных и единственная из возможных.

Есть вещи, которые не отменишь. К примеру, военные, прошедшие горячие точки, встречаясь, называют себя «братьями» (пусть даже служили в разных частях страны). Больного онкологией до конца понять может только больной онкологией. А родитель, потерявший ребенка, почувствует наибольшую близость с другим человеком, пережившим такое же горе.

Есть то, что за гранью, куда не ходят по собственному желанию и откуда далеко не всегда возвращаются. Если ты побывал в аду (войны, болезни, утраты), то наибольшее доверие у тебя вызывает тот, кто прошел похожий опыт. Он просто «свой», тогда как остальные в чем-то (а точнее, в своих размышлениях, представлениях, теориях и сочувствиях) «чужие».

Она думала об этом, поднимаясь на очередную лекцию по довольно крутой бетонной лестнице на третий этаж ребцентра. Сейчас она откроет дверь,

и там будут свои. Грустные и веселые, уверенные и испуганные, мужчины и женщины, с образованием и без, – все очень разные и одновременно очень «свои» друг другу. Прошедшие сквозь один ад. Слушающие рассказы друг друга о безумствах, страстях, запоях, предательствах, детских мечтах и взрослом тотальном крахе и представляющие, а точнее, вспоминающие это на своей шкуре с точностью до мурашки.

Довольно быстро, оказавшись в ребцентре среди таких же зависимых, она поняла, что их истории отличаются по-хорошему лишь географическими названиями, марками машин и именами окружавших людей. А в остальном это была одна история – иногда чуть длиннее или чуть короче – человека остро чувствующего, много пережившего и мало с чем научившегося справляться. История, где, как правило, было много лихачества, сопротивления, часто позерства, а чуть глубже – страха, одиночества и тоски по теплу.

Вчера в кабинете Юрия Александровича они обсуждали первый шаг программы выздоровления. «Мы признали свое бессилие перед алкоголем, признали, что наши жизни потеряли контроль». Говорили о том, что важно признать свое бессилие перед болезнью и простить себя, признать невозможность контролировать то, что сильнее тебя. Она отвечала: «Я не могу себя простить. Как это возможно? Я виновата перед детьми». И вроде бы она была искренна в этот момент, но одновременно чувствовала какой-то лишний драматизм в своих словах. Словно держалась за вину, хотела ее, опиралась о нее и свое страдание.

«Они же ни в чем не виноваты, а я их постоянно подвожу. Я вру им, я не справляюсь, я их пугаю, я ухожу в запоях из дома…»

Шрек поднял на нее глаза. Они не были привычно прищурены, так же как не было и полуулыбки на губах. «Я. Я. Я. Так много „я”, Таня, хотя вроде бы ты пытаешься о детях что-то сказать… А избить до полусмерти товарища, оставить его инвалидом, потому что ты пьян в хлам и ничего не соображаешь, можно себе простить? Это уже все случилось, понимаешь. Давно случилось. Что дальше? Любоваться своей виноватостью или меняться и впредь поступать по-новому?»

Таким она своего консультанта еще никогда не видела. Он говорил откуда-то очень из глубины, и в его словах не было легкости невиновного, было нечто другое…

– Хорошо, я подумаю, – сказала она и вышла из кабинета. Было неловко. Словно ей показали нечто очень личное, что и пугало, и разочаровывало.

Юрий Александрович оказался обычным человеком. Это было неприятно. Совсем не хотелось его видеть таким. Но если он такой же, как она, со своими грехами и сожалениями, откуда в нем столько спокойствия и уверенности? Если он не чувствует вину, то что же он чувствует? Что за интонация была в его словах?

Если я бессильна перед алкоголем, если не могу управлять собой и одновременно приношу другим людям боль… Но я же не хочу приносить боль, но ведь приношу… Как это назвать, если не виной?

Она пыталась вместить внутри сразу всё: вот она, бессильная сопротивляться веществу, вот ее близкие, измученные и израненные ее употреблением. И если они не виноваты и она не виновата, то что тогда? Она представила себя стоящей перед ними. Представила лица. Свое, матери, мужа, детей… Горе. Вот что это. Горе. Это мое горе и их горе. Горе как тупик, где все испробовали все известное и оказались бессильны…

Она еще раз перечитала первый шаг: «Мы признали свое бессилие перед алкоголем, признали, что наши жизни потеряли контроль». Теперь от этих слов было грустно, горько, но как-то спокойно и, как ни странно, не так безнадежно, как в желании найти виноватых… А вдруг и правда есть выход, просто за пределами тех представлений, пониманий, причин и следствий, где она его искала?

Признание бессилия – важнейший шаг в работе как с зависимостью, так и с созависимостью, и при этом часто самый сложный во всем процессе выздоровления. Чтобы разделить, где человек имеет возможность усилия, а где, наоборот, бессилен, предлагаю для начала разобраться в разнице между виной и ответственностью.

В здоровом варианте чувство вины как переживание внутреннего давления служит нам маркером того, что мы скорей всего принесли другому человеку ущерб, и сила появившегося давления вины дает нам возможность сориентироваться, в какой мере нам важно возместить принесенный ущерб. Далее мы, соответственно, компенсируем, и вина уходит.

Хроническая вина – это когда словно есть некто большой (верховный судья, строгий учитель, бессменный надзиратель), кто знает, как правильно, и есть маленькая Я, этому большому подчиненная и одновременно с ним воюющая. С одной стороны, я очень стараюсь быть хорошей и соблюдать все выданные сверху правила, с другой – часто с ощущением вины и стыда саботирую или, даже прикладывая все усилия, не справляюсь, так как эти требования, ожидания, правила не учитывают мои размеры, количество сил, объективные ограничения. Человек оказывается в постоянном перенапряжении – сначала в попытках не ошибиться, а если последнее происходит – в переживании вины и недостаточности. Вина всегда предполагает, что я могла по-другому, просто не сделала, тем самым претендуя на некую божественность, так как только некто всесильный может предвидеть все и всегда действовать идеально. К тому же хроническая вина часто сопровождается стыдом, поскольку переживание обычно затрагивает не только некий поступок, но всю личность: «Меня такого быть не должно».

Ответственность – это когда есть Я большая и разная и большой и разный мир вокруг. Телесно разница в том, что центр меня находится во мне же, а не вовне и есть точное ощущение кожи и собственных размеров. Я признаю свои собственные размеры, ограничения, слабости и сильные стороны, а значит, в состоянии нести ответ за собственные действия. Не разочаровываться в себе ошибившейся, а именно отвечать за себя, принесшую кому-то ущерб. Ответственность предполагает, что я в каждый момент времени стараюсь выбрать лучший вариант, но зачастую бессильна предугадать, и это легализует право на ошибку. Молитва сообщества Анонимных Алкоголиков как раз про ответственность: «Боже, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличить одно от другого».

Вина ждет идеальности, ответственность признает обычность.

Вина хочет наказания, ответственность стремится компенсировать. Вина заставляет жить в страхе ошибиться, ответственность помогает идти на страх ошибки.

Возвращаясь к зависимому, «виноват» ли он в своей зависимости? Если он изначально был осведомлен о всем процессе протекания болезни, о последствиях для биохимии, о росте толерантности и последующем бессилии перед тягой, коль скоро она сформировалась, – если, досконально зная все это, он осознанно выбрал употреблять и запустить вышеописанный процесс, то «виноват» в том смысле, что уже на старте взял ответственность за все деструктивные последствия. Может ли так быть, чтобы человек осознанно выбрал однажды медленно убивать себя и мучить тех, кого любит? Едва ли. И убить себя, и отомстить другим можно намного проще и быстрее.

Зависимость – процесс, который происходит по формуле «не Я, а со мной». Там, в прошлом, алкоголик не выбирал уничтожать себя и близких, он выбирал облегчение, радость и приятное состояние. Но, выбрав все перечисленное, он неосознанно выбрал и намного большее, что с ним начало происходить. Навряд ли можно обвинять человека в том, что в поисках облегчения он запустил механизм роста огромной черной фигуры зависимости, которая позже поработила как его, так и его семью.

Несет ли ответственность алкоголик за все, что привнесла в его жизнь и жизни его близких зависимость? Полную и стопроцентную. Я не виноват, что заболел, но я отвечаю за весь ущерб, этой болезнью принесенный.

Без осознания этой разницы между виной и ответственностью, без перехода от вины за заболевание к бессилию перед ним, признанию, что все уже давно случилось, и взятию ответственности за то, какие шаги в этом бессилии я предприму дальше, навряд ли возможно двинуться в сторону выздоровления.

Все то же самое можно отнести и к созависимому. Никто не планировал выстраивать деструктивные отношения, никто осознанно не шел туда, где будет больно и горько, никто не мог предвидеть, как мощно и уничтожающе разовьется зависимость в партнере. Созависимый не виноват в своем выборе, так же как и в неудачных попытках спасти, коль скоро не осознавал, с каким врагом имеет дело. Что, в свою очередь, не освобождает его от ответственности за потерю собственной жизни, контроль над другим взрослым человеком и многолетний страх не увещевать, а ставить вопрос ребром.

Признание бессилия – это важный и, возможно, единственный мост перехода от вины к ответственности.

– Я не виноват в том, что все привело туда, куда привело (потому что изначально не выбирал этот результат).

– Я бессилен что-либо изменить, переиграть, взять под контроль, используя те же правила, которыми пользовался всю жизнь. Все, что я знаю, – не работает.

– Я беру ответственность обратиться за помощью, начать узнавать себя, учиться новым способам взаимодействия с собой и с заболеванием, а после – вложить силы в восстановление порушенной жизни.