Текст книги "Жизнь вне зависимости. 4 книги для избавления от вредных привычек"

Который день она ходила с внутренним вопросом второго шага про «Силу более могущественную, чем она». Как это почувствовать? Как поверить? Как признать то, что не потрогать руками и не увидеть глазами?

В программе 12 шагов нет религиозной направленности, ты можешь выбрать этой Силой хоть группу Анонимных Алкоголиков, хоть Бога той конфессии, к которой принадлежишь, хоть Природу, хоть Вселенную… Как сказал один консультант: «Даже если этой силой я выберу табуретку, придется признать, что она разумнее меня и не совершила столько иррациональных, безумных поступков». Сложно не согласиться. Но какая Сила ее? Как вообще подступиться к этому вопросу, чтобы и голова, и сердце были в ладу?

Она искала внутри хоть крупицы связи с Богом. Она решила называть эту Силу именно так, Бог, потому что внутри ее воротило от самого сочетания этих трех букв, язык не поворачивался его произносить, а значит, называть именно так, словно преодолевая что-то невидимое в себе, было важно.

И тут она вспомнила! Когда дети сильно болели, температура под сорок не хотела сбиваться, а скорая ехала больше трех часов… Тогда, столкнувшись с собственным бессилием, она взмолилась! Она просила Бога за детей, просила неистово, молила забрать их болезни и передать ей. В тот момент она потеряла контроль, не могла больше опираться на рациональное, поэтому всем своим испуганным материнским сердцем обратилась наверх, к чему-то сильнее себя. Ого! Она обращалась! Так было! Просто в большинстве случаев она была уверена, что сама владеет ситуацией, и не переживала бессилия.

Значит, за детей она может просить, а за себя нет? Почему? «Потому что за себя стыдно, потому что уже взрослая и должна все сама, да и вообще, кто ты такая, чтобы просить. Дети – чистые и светлые создания, они заслуживают, а ты грязная и темная, тебе не положено», – зазвучало в голове.

Неожиданно она почувствовала себя (даже скорее увидела внутри себя) маленькой пристыженной девочкой, искренне уверенной, что ей не положено ничего теплого и поддерживающего от этого мира. И, с удивлением наблюдая эту себя, беззвучно сказала ей: «Знаешь, а давай попробуем. Вдруг это ошибка. Вдруг нам с тобой тоже можно».

Тут на сцену вышла другая фигура, заслонившая девочку. Высокая, почти болезненно худая женщина с гордо выпрямленной спиной и острыми чертами серьезного лица.

«Что за чушь! Что за сказочки! Какой еще бог! Это неразумно. Как можно опираться на иллюзию! Голова вообще есть на плечах!» Так…

А что делать с этой частью себя? Как уговорить интеллект? И через минуту ей пришло очень логичное объяснение самой себе: «Можно жить в мире, где никаких Высших сил нет, и постоянно чувствовать страх, боль и одиночество. Можно жить в мире, где Высшая сила есть, и чувствовать поддержку и тыл. Есть ли она на самом деле – неизвестно. Но если абсолютно цинично и логически выбрать идею существования Бога – жить легче, при этом внешне ничего не меняется, а внутренне становится по-другому». Разум переиграл разум, и требующая логики женщина внутри притихла. Ну что же… Осталось выбрать Бога.

Подошло время обеда, и после очередных занятий реабилитанты, натянув пуховики и шапки, семеня по скользкой заснеженной тропинке между корпусами, поспешили в столовую.

Перед каждым приемом пищи проходила минута молчания. Дежурный объявлял ее, все вставали с табуреток и проводили минуту в тишине. Кто-то крестился и, вероятно, молился внутри, кто-то просто стоял, глядя в пол или в сторону.

В углу висела крупная глянцевая репродукция иконы (возможно, бывший календарь) с ликом Христа. Она пыталась всмотреться в грустные глаза сына Божьего и найти там хоть что-то родное и понятное. Но она видела лишь обычного, в чем-то странного человека и никак не могла почувствовать веру в его силу.

Тогда она перевела взгляд в окно. Стоял редкий для этих мест солнечный и морозный февральский день. Сквозь заиндевевшие ветки кустов за окном синело небо…

«Лучшая икона – это небо», – прозвучала изнутри фраза, однажды оброненная знакомым в рассказе о староверах.

Лучшая икона – это небо. Лучшая икона – это небо. Лучшая икона… Всматриваясь в окно, пытаясь разглядеть божественное в привычной синеве, она увидела то, что никогда не замечала… Небо было огромным, бесконечным, бескрайним. Ей даже послышалось, что она слышит глубокой густой гул того, как Земля, разрезая воздух, крутится вокруг собственной оси. Она почувствовала такую невероятную мощь всего вокруг, такие неохватываемые разумом объемы происходящего каждую секунду, такое неподвластное никому сложное устройство Вселенной, что тут же ощутила себя маленьким муравьишкой на ладони великана, и внутри само собой родилось: «Боже, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и разум отличить одно от другого…»

В программе 12 шагов выздоровления (как Анонимных Зависимых, так и Созависимых) довольно часто произносится слово «Бог», пугающее как специалистов, так и зависимых и рождающее слух, что группы 12 шагов – это секты.

На самом деле «Бог» в 12 шагах – это не конкретный образ какой-либо конфессии, а просто сила более могущественная, чем я или вы. Кто-то называет эту силу Вселенной, кто-то Бытием, кто-то Иисусом, кто-то Буддой, кто-то Природой, Высшим Разумом, Потоком Жизни, Космическими законами и так далее. По сути, это всего лишь разумное предположение, что отдельный человек – это система (психическая и физическая единица со своими законами, закономерностями, балансом), отношения одного человека с другим – тоже система, человечество – следующая система, а значит, и за пределами того, что человек может осознать, понять, вместить, существует следующая, большая система. Кто-то может обратиться к конкретной конфессии, кто-то остановится на идее Вселенной. Есть выздоравливающие зависимые, говорящие, что такой большей системой для них является группа (то есть просто коллективное сознание признается бóльшим, чем собственное). Речь идет совсем не о религиозном культе, а об отказе от своей нарциссической идеи «я самый умный и единственный знаю, как правильно», отказ от собственной безграничности и божественного всесилия.

Французский писатель Бернард Вебер в свое время написал несколько романов о жизни муравьев. Он создал целый мир, где муравьи как-то переживали себя, выстраивали отношения, создавали верования и пробовали осознать свою реальность. Так вот одним из спорных вопросов в их мире было то, как относиться к неким пальцам, которые периодически начинали трогать муравейник. Пальцы – это Боги! – говорили одни. Пальцы – это главные враги – говорили другие. Но ни один муравей не мог предположить, расшириться сознанием, охватить настолько большие его объемы, чтобы познать, что пальцы – всего лишь маленькая часть огромного в муравьиных реалиях человеческого существа.

Мы, в свою очередь, можем осознать и пальцы, и человека, и системы значительно больше нас, но навряд ли кто-то сможет утверждать, что за границами осознанного нет еще бесконечного непознаваемого (или пока не познанного) разумом. Да и уже познанное нами говорит о большом количестве как внешнего, так и внутреннего, которым мы не сильно управляем. Бессознательное, родовые программы, наследственная биохимия, эпигенетика (передаваемые на уровне ДНК травмы поколений), синхрония, работа поля, квантовая физика говорят нам о том, что наша «разумность» и «свобода выбора» основываются на большом количестве непознанного, бессознательного. А значит, с большой натяжкой можно говорить о том, что человек знает все мотивы каждого своего действия.

С этой точки зрения введение во внутренний мир Силы более могущественной, чем мы, всего лишь помогает человеку перестать считать себя Богом и снять определенный груз ответственности, который он несет не по своим размерам. Если есть Бог (как нечто большее), то я наконец не Бог. Я наконец всего лишь один из муравьев. И да, я не могу постичь, что есть пальцы, но одновременно я точно могу разбираться со своей жизнью. Я не могу победить алкоголизм, потому что биохимия сильнее меня, но я могу научиться жить в ремиссии. Я не могу изменить прошлое, но я могу строить другое будущее. Я не могу стать идеальным собой, но могу научиться жить с таким, какой я есть.

Мы неоднократно говорили о том, что алкоголик попадает в богоподобные отношения с веществом. Алкоголик служит своему этиловому богу, находится в его полной власти и подчинении. Фигура Бога, Вселенной, Силы группы, направленная не на уничтожение меня, а принимающая, поддерживающая и направляющая меня, становится одним из важнейших ресурсов в выздоровлении, к которому можно всегда обратиться. Как если ребенок, искавший утешение в объятиях убивающего его родителя, учится искать утешение и опираться на поддерживающего его родителя.

Заканчивалась третья неделя реабилитации. Иногда и правда было сложно, больно и стыдно, но все же (а может, как раз потому) чаще было светлее, чем привычно, и скорее радостно.

Тут не было стандартных взрослых забот. Ни работы, ни детей, ни хозяйства. Тебя кормили, выдавали чистое постельное белье и укладывали спать. Рядом были такие же, как ты, не хуже и не лучше. Тоже потерянные, тоже израненные, тоже жутко виноватые и все вместе словно легально вернувшиеся к своему настоящему внутреннему возрасту (хотя по паспортам они уже давно были дядями и тетями, а некоторые даже дедушками и бабушками). Она сдружилась с другими ребятами: Большой брат, Доктор, Костян, Наташа, Зураб – дружный подростковый пионерский отряд, где не нужно делать вид, что ты старше, чем ты есть. Несмотря на всю неоднозначность своего положения, такой живой и теплой она себя давно не чувствовала. Может быть, даже никогда.

Первые дни во время окончаний занятий и сбора в круг для произнесения молитвы анонимных алкоголиков она заметила, какие холодные у нее руки по сравнению с другими реабилитантами. А в последние дни неожиданно обнаружила, что теперь ее ладони тоже теплые, словно тело начало размораживаться и по нему пошла кровь.

Наступила очередная суббота – день посетителей, когда на час можно было встретиться со своими родными (при условии, что они посетили утренние занятия для родственников зависимых). Должен был приехать ее муж… Было абсолютно непонятно, хочет ли она его видеть, хочет ли что-то чувствовать в этом новом четырехнедельном кусочке жизни о жизни прежней… или будущей?

Она сидела в главном корпусе на деревянной скамейке, когда дверь открылась и в проходе она увидела его силуэт. Всё в той же куртке. Всё с той же сумкой. Всё с теми же глазами.

Они неловко поздоровались и, налив себе дешевого пакетированного черного чая, предлагаемого всем посетителям, вернулись на скамейку, где она сидела в ожидании встречи. Поговорили о детях. Он заметил, что у нее другой взгляд, «светлый какой-то». Она про себя заметила, что, как ни удивительно, она спокойно и открыто смотрит ему в глаза, а не бегает, как привычно, пристыженным взглядом по сторонам. Такой знакомый овал лица, густые брови, мягкий подбородок, длинные, скорее девичьи ресницы. Первый раз в их совместной жизни она спокойно всматривалась в его лицо…

И тут за секунды на нее обрушилось все, что она, поглощенная собственной виной и стыдом, многие годы не замечала. Все знания, которые она вот уже три недели получала на бесчисленных лекциях, за несколько секунд сложились в понятный пазл.

Это глаза человека в депрессии, и причина их не она, нет, они были такими и четырнадцать лет назад, еще при знакомстве! Он ведь всегда был еле живой, почти не улыбающийся, словно несущий невидимый тяжелый груз. Она была энергичнее, но без тормозов, неуправляемая, часто непоследовательная. Когда они познакомились, он снимал квартиру, и там точно не было чисто и прибрано. Он уже тогда был в глубокой депрессии! Но когда они стали жить вместе, он стал упрекать ее за неаккуратность, нещепетильность в вопросах уборки… А она, как подросток, стала сопротивляться и бунтовать… Он получил возможность решать проблемы в ее лице снаружи, чтобы не смотреть внутрь себя. Она получила возможность бунтовать и употреблять, в целом тоже чтобы не смотреть внутрь себя и не признавать собственную незрелость и проблемы с алкоголем… Они понятия не имели, кто они без этих функций друг для друга, никогда не всматривались вот так вот в глаза в желании встретить настоящего другого и хотеть узнать… Они не просто чужие люди… Они люди, навесившие друг на друга собственные части и ведущие с ними войну…

Перед ней сидел чужой, очень давно чем-то сломленный человек, которого она много лет принимала за правильного, критичного и занудного родителя… И самое главное – она не хотела его узнавать. По крайней мере сейчас точно нет. Захотелось встать и уйти. Повезло, что время свиданий с родными заканчивалось и всех посетителей попросили выходить из корпуса. Она забрала сумку с привезенными ей вещами, скомканно попрощалась и молча проводила его до двери.

Оглушенная своим открытием, она еще какое-то время стояла у окна и смотрела на падающий хлопьями снег. А потом на серое, какое-то тоскливо-густое небо.

В нашей жизни есть много ситуаций, где мы можем нечто изменять, прояснять и даже доказывать. Кроме одной, такой желанной и важной, – категорически невозможно изменить другого.

Скорее даже так: мы обязательно меняемся друг через друга в процессе отношений и отчасти именно благодаря отражаемому друг другу.

Взаимные изменения (постепенное взросление каждого) – основной признак функциональности отношений.

Например, я могу не осознавать, что где-то делаю больно, а партнер мне это замечает. Я смотрю на себя его глазами, осознаю, что, переживая себя изнутри, не замечала эту часть, не с радостью, конечно, но признаю увиденный кусочек собой (разрешив себе пережить всю гамму чувств от стыда до принятия) и в этом месте меняюсь, обретая возможность контроля над тем, что раньше не идентифицировала как часть своего Я.

Все точно так же происходит и с партнером.

Мое очень глубокое убеждение – мы не хотим осознанно приносить боль тем, кого любим.

Но. Кроме здоровых частей, в большем или меньшем количестве в нас есть нездоровые. Травмированные, когда-то отвергнутые, невыносимо чувствительные, коль к ним кто-то прикоснется. И вот перед болезнью / травмой во Втором, которую он пока (а может, навсегда) не в силах увидеть, присвоить, взять за нее ответственность, мы категорически бессильны. Так же, как и партнер бессилен вылечить мою раненую часть, если я не в состоянии присвоить ее и заняться исцелением.

Больную часть невозможно долюбить, невозможно ей доказать, что реальность иная (а болезни свойственно преломлять реальность так, чтобы внутренняя поломка выносилась вовне), невозможно выиграть войну за право быть ей видимой или за признание Вторым, что это его боль. Если бы был ресурс признать, он бы и так признал, а раз не признаёт – значит, внутренних сил увидеть на сегодня нет. Просто нет. Точка. Война же за иную, чем внутри болезни, правду лишь увеличивает отрицание и укрепляет защиты.

Поверьте, как человек, выздоравливающий от зависимости, я знаю это на своем опыте.

Болезнь может вылечить только тот, кто ей болен. Все остальные бессильны.

Нет смысла воевать с чужой травмой. Есть смысл лишь, отчаявшись однажды, признать бессилие и с сожалением и теплом отойти на безопасное расстояние. Быть может, именно признание бессилия – и есть тот самый финал, ради которого неосознанно вы шли в эти отношения.

Визит мужа заставил ее вспомнить о детях, а о них она очень старалась не думать. Вспоминая их лица, она ощущала такую накатывающую волну любви и одновременно удушающей вины, что проще всего было пока вычеркнуть их из своей картины мира.

Конечно, вины. Ведь она принесла им столько боли своей зависимостью. Нет, она не била и не орала, но молча, мерзко столько раз предавала их, уезжая, пряча спиртное, уходя из дома и оставляя одних, да просто выбирая водку, когда должна была выбрать их…

Как тут может помочь Бог? Как он может ее простить? Примерно с этой речью она зашла в кабинет Шрека, в очередной раз мельком замечая, что отчасти любуется своей виноватостью и желанием быть собственноручно распятой.

Юрий Александрович совершенно спокойно выслушал ее. Без желания поддержать, оправдать или еще сильнее обвинить, на которое она рассчитывала. А после спокойно сказал:

– Таня, у вины два пути: искупление или наказание. Наказывать ты себя умеешь и без моей помощи, подумай про искупление и напиши им письмо. Завтра придешь прочитаешь.

– И это всё? Вот так вот просто взять и написать писюльку, чтобы все встало на свои места??? Да что за чушь. Я столько натворила. Я их пугала. Я ими пренебрегала…

– Послушай, тебе не кажется, что за последние три минуты ты, как тебе свойственно, сказала «Я» уже раз десять, а говоришь вроде как о детях… Или о себе? Ты хочешь и дальше любоваться своей плохостью или помогать им? Пиши письмо.

В очередной раз разочарованная в своем консультанте, она вышла из кабинета. Где-то на краю сознания она понимала, что и правда любуется собой виноватой, и одновременно не видела, как по-другому… Наказание или искупление…

После ужина оставалось полчаса личного времени. Положив под вырванный из тетради лист бумаги книгу АА и взяв ручку, она уселась по-турецки на кровать. О чем писать? Какой смысл? Как это поможет? Идей не было, потому оставалось только довериться руке и ручке в ней… Закрыла глаза и вспомнила лица детей… Старшей шесть, младшему четыре… Такие маленькие… Смотрят на нее свои ми глазами-бусинами…

«Любимые мои котята.

Я вас подвела. И мне от этого очень грустно. Я ваша мама и должна заботиться о вас, а я совсем не справилась с этой задачей. Котики, я и правда старалась изо всех сил, но оказалось, что этого недостаточно, ведь рано или поздно я срывалась и предавала доверие, которое вы мне снова и снова через боль и страх возвращали. Вы своими детскими сердечками неоднократно прощали меня там, где я себя, наверное, никогда не смогу простить.

Здесь, на реабилитации, я узнала, что больна. Алкоголизм – это болезнь, а больной человек, к сожалению, не всегда соображает, что творит.

Это меня никак не оправдывает, но я точно знаю, что не хотела, чтобы так было. Я люблю вас больше всего на свете и никогда не хотела специально сделать вам больно. Но иногда маму, которая вас очень любит, как большой монстр съедала болезнь, и, хотя внешне я не менялась, я-мама оказывалась внутри, в желудке этого монстра и никак не могла его остановить.

Мне не вернуть вам все, что я забрала. Не вернуть эти последние два года, когда я исчезала, врала, прятала, пугала, возвращалась и хотела вашего прощения. Я не смогу вернуть вам то, что разрушила в вас. И мне больше не нужно от вас прощения. Моя вина – это мое дело, мой груз, и я теперь достаточно взрослая, чтобы его нести.

Всё, что я могу сделать для вас, – это постараться изо всех сил больше не выпускать монстра-болезнь из-под контроля. А еще могу день за днем терпеливо быть рядом, не ожидая возвращения вашего доверия. Я могу вас любить, даже если вы на меня обижены, боитесь и злитесь.

Я очень-очень-очень постараюсь быть той мамой, которую вы заслуживаете.

Люблю вас до неба и обратно. Ваша мама».

На второй строчке письма она разрыдалась в голос и писала, едва видя сквозь слезы появляющиеся строки. А к концу внутри стало пусто и тихо… Вот оно, искупление – не терзать себя за прошлое, но вложить силы в настоящее, чтобы тем, кого любишь, стало хорошо сейчас, а не никогда, потому что ты навязчиво не можешь признать бессилие изменить то, что уже случилось.

Детство, проведенное в дисфункциональной семейной системе (там, где есть зависимости, вспышки гнева, депрессии и другая малая или большая психиатрия, а другой раз просто по каким-то причинам отсутствует эмоциональная близость), не может не повлиять на ребенка (позже выросшего во взрослого) по нескольким причинам.

1. Система, в которой долгое время не решаются проблемы взрослых, истощена, у нее нет свободного родительского внимания для детей. Соответственно, ребенок растет в эмоциональной депривации, не получает ощущения своей нужности, ценности, достаточности просто по факту существования.

2. Дисфункция не бывает безопасной. В ней всегда есть явная или подавленная агрессия, молчаливое или вырывающееся скандалами напряжение. Как следствие, ребенок обучается справляться с небезопасностью, с одной стороны, подавляя чувство страха, а с другой – учится 24/7 сканировать внешнее пространство. В будущем это грозит малой или отсутствующей чувствительностью к себе и большой чувствительностью к окружающим.

3. Дисфункция всегда несет внутри себя стыд. Мы, члены семьи, никогда не выносим вовне свои проблемы. То, что происходит в стенах квартиры, – постыдная тайна, которую никому нельзя знать. За пределами квартиры мы носим маски успешности-довольства-жизнерадостности. Следствие – вынесенное из детства чувство стыда как за близких, так и за себя, прикрытое маской.

4. В хаосе нефункциональной системы важно выработать недоверие. Чтобы не открываться, не раниться, не надеяться и не рушиться от предательства. Ребенок однажды вырастает, но недоверие к другим людям остается с ним.

5. Как следствие предыдущих пунктов, ребенок не имеет возможности эмоционально зреть, усложняться, взрослеть. Ему не об кого (взрослых нет рядом) и не о чем (он не узнал себя настоящего).

6. Детство в дисфункции – это всегда много слишком сложных чувств, чтобы их можно было пережить маленькому человеку. Соответственно, они вытесняются и до поры до времени хранятся глубоко внутри.

По сути, это депрессия, с которой рано или поздно придется иметь дело.

Но при всем этом ребенок очень искренне любит своих родителей и, предложи ему поменять папу и маму на любых других, даже самых лучших, – едва бы согласился. Оттого, сколько бы ущерба трагедия взрослых уже ни принесла детям, перестать закрывать глаза и остановить ее – самое ценное, что может дать родитель своему ребенку. Раны оплакиваются, доверие восстанавливается, и прошлое однажды, хоть и очень, очень не скоро, но становится прошлым.