Текст книги "Жизнь вне зависимости. 4 книги для избавления от вредных привычек"

Как правило, заходят или звонят в клинику и спрашивают: «Что такое сеансы по Довженко?» Рассказываем: 5–6 часов, три встречи: каждая – по два часа, не реже одного раза в неделю. Оплата сразу за весь курс. Чем более сложный путь проделывает человек, чтобы вылечиться, тем лучше: едет из другого города – прекрасно. Все препятствия от мала до велика в плюс.

Прием проводится в изолированном от шума и света помещении. Психотерапия 90-х – это, как правило, помещение с высокими потолками, черными шторами и приглушенным светом. Один из пациентов рассказывал, как он кодировался (уж неизвестно, метод какой или местный сабантуй). Раньше не было кабинетов в их привычном понимании. Вместо этого сеансы проводились, например, в кабинетах рентгенодиагностики. Один из энтузиастов (энтузиастов тьма) приглашал пациентов в эту темную комнату. Провоцируя сильнейший испуг, он неожиданно шлепал человека лопаткой по спине, в кошачье место, с криками «Ты больше не пьешь!»

Место проведения сеанса чрезвычайно важно.

Предметы в кабинете не должны мешать: в идеале каждое из кресел можно беспрепятственно обойти вокруг (важен свободный доступ к телу человека, поскольку во время сеанса специалист прикасается к нему).

Клиники часто арендуют помещения без звукоизоляции: окна и двери пропускают шум, кто-то постоянно дергает за ручки. Если недалеко проходят строительно-ремонтные работы – это катастрофа. С одной стороны, если специалист научился работать в таких условиях, уже не страшно ничего. В принципе, в работу можно включать все, даже кашель за дверью. Лучше, конечно, чтобы кабинет находился в отдельном крыле здания.

Опытные специалисты из СССР проводили сеансы дома. Под это дело отводились отдельные квартиры без признаков жизни. Но туда устанавливали кровати для «детокса», что в целом напоминало наркологическую палату с белыми стенами. Покапались – можно и на следующую процедуру.

Даже в стационарных условиях сложно говорить о врачебной заботе. На ремонтах экономят. Оборот коек растет, так что порой VIP-палату от стандартной, рассчитанной на пять человек, сложно отличить. Все остальное от лукавого: Wi-Fi, телевизор, книжки или их отсутствие.

Плохо бывает в частной наркологии с сервисом, расположением и функциями кабинета для психологической работы. Выхолощенная атмосфера: цветочки-декабристы, которые не пересаживали много лет, грязные чашки, кипы бумаг на столе, нечитанные книги, которые не пригодились дома. Людям, которые приходят амбулаторно, часто не предлагают даже воды или чаю, то есть нет элементарной человеческой заботы. Искреннего сервиса в работе с этими людьми мало, а он просто необходим. Пациент платит не за то, что от алкоголя отказывается, а за то, как с ним общаются и как его замечают.

В туалетной комнате важно следить за чистотой. В конце концов, чтобы без капель желтых на крышке унитаза. Люди ведь в разных состояниях приходят. Где алкоголь, там проблемы с печенью. Нужно знать, кто может прийти и какие риски. Если человек страдает сопутствующим инфекционным или другим заболеванием, его необходимо принимать только в клинических условиях.

Если пациент находится на стационарном лечении, уточняем информацию у дежурного врача. Узнаем о мотивации пациента и позиции его близких: как они вообще относятся к происходящему, кто инициатор обращения. Могут предоставить документы с выписками, описанием лечения, сопутствующими диагнозами, если таковые есть. Люди приезжают в город, например на операцию, и решают заодно остановить алкогольную зависимость. В случае онкозаболеваний алкоголь с курением усугубляют состояние, у человека есть желание качественно прожить остаток отпущенного времени. Тут, конечно, работа поглубже в смысловом ключе, но и пациенты понимают, зачем им это нужно, у них обостренное чувство реальности.

Мы сотрудничаем со смежными специалистами из других учреждений. Психотерапия не должна отнимать последние силы. Если человек сделал операцию на одно ухо, он может не расслышать часть инструкций во время сеансов. Или если у человека проблемы со зрением и он носит очки, это тоже может быть критично. Важно, чтобы пациент видел специалиста, чтобы оправа очков не давила на переносицу и не приносила дополнительного дискомфорта.

Когда человек не выполняет условия предварительной подготовки и когда напускным образом относится к специалисту, врачи порой могут выставить его за дверь со словами: «Прошу вас выйти. Вы не оплачиваете никаких услуг, и мы больше не увидимся». Все потому, что человек может прийти пьяным. Спрашиваем: «Когда в последний раз употребляли?» – «Час назад». – «Для чего?» – «Мне скучно». Отправляем на переосмысление своего поведения. Тут важна определенная жесткость: рука не должна дрогнуть, если тебе хамят, если с тобой разговаривают не как со специалистом, а как с человеком с улицы, – любое обесценивание нужно останавливать.

Отказываем, когда не знают русский язык. Несколько лет назад поступил запрос от специалистов из Финляндии на адаптированные сеансы. Можно ли обойтись без слов? Нельзя. Спрашивают про эффективность метода Довженко. Почему 90 % успеха? Что с теми, кому не помогает, и, самое главное, почему?

Во-первых, у таких пациентов уже произошли необратимые изменения, и они не слышат специалиста: их память, внимание, мышление не справляются с ментальной нагрузкой. Туда же относят работников производств, где остро стоит вопрос безопасности: если не последуешь инструкции – рискуешь, плюс вредность. Им сложно что-то донести после 40–50+ лет работы. Например, сидит пациент и говорит: «Люди делятся на две категории: одни дебилы, других надо бить». Так же относится к своей семье: к дочке, к зятю, к жене (хотя женился по любви).

Во-вторых, это люди, у которых алкоголь сочетается с употреблением разных наркотиков. Каждое вещество оказывает определенное воздействие на эмоции, центр удовольствий. Несколько веществ усложняют картину: сложнее выработать единый подход, который бы приблизил результат. Полинаркоманов – на реабилитацию. Как и лудоманов (играющих на тотализаторах, выбирающих микрозайм). Это требует многомерной, поэтапной работы, которая начинается прежде всего с изоляции.

Уже на первой консультации становится ясно, возможна ли в принципе работа с конкретным человеком. Спрашиваем, как он уже пробовал решить свою проблему и в чем ему нужна помощь. Объясняем принципы работы и стараемся разобраться, какое значение для пациента имеет его семья, дело, которым он занимается, насколько он критичен к происходящему.

Если человек не заинтересован в том, чтобы бросить пить, а жалуется на других (как все его подвели, какой у него неправильный сын, холодная жена, жестокий начальник), задача облегчить состояние пациента, который поговорит с адекватным человеком в лице специалиста.

Иногда приходят с родителями, от которых во многом зависит излечение, а родители хотят, чтобы изменение произошло по щелчку пальца. К сожалению, подобные случаи нуждаются в долгосрочной психологической работе.

На практике получается, что родитель является заказчиком с нереалистичным техническим заданием, а пациент – глубоко травмированным человеком. В таком случае большой пласт работы проводится именно с родителями.

Если человек рассказывает о черепно-мозговых травмах, серьезных операциях, нужно направить его к неврологу. Алкогольная зависимость часто сосуществует с психопатиями (расстройствами личности) – необходима долгая психологическая поддержка и коррекция.

Есть люди, которые предрасположены к зависимости. Для них рейв-вечеринки, клубы, рок-концерты, раскуривание [плана] в подъезде – привычное дело. Они буквально находятся в поле зависимости. Пьют, потому что не находят общий язык с другими. Бьют жен, орут на детей, разводятся, выбрасывают вещи, а на приеме представляют себя в хорошем свете. У них много подписчиков в соцсетях. Они привлекают к себе внимание, чтобы получить любовь. Иногда делают для других больше, чем для себя, но только напоказ. Приходят в долгосрочную работу, когда чувствуют, что сейчас наломают дров или уже наломали. Здесь основная работа заключается не в кодировании, а в обучении навыкам выстраивать отношения с другими.

Попадаются расстройства неуточненные, эндогенные, приводящие к подозрительности, перепадам настроения, маниакальности, когда алкогольная зависимость сочетается с миром большой психиатрии. Кодирование в таких случаях противопоказано. Сегодня он читает Пелевина, закинувшись галлюциногеном, а завтра в палате обвиняет родственников в том, что ему купили «мерседес», дали мало денег, и вообще он хотел заниматься музыкой.

Алкоголизация может сочетаться с неврологическими заболеваниями, полиневропатией, энцефалопатией. Такие случаи скорее встречаются в государственных клиниках. Иногда пациенты усиливают свое состояние, чтобы получить инвалидность и деньги за нее.

Специалистов в этом методе действительно мало, невзирая на некоторое количество прямых и косвенных учеников Довженко. Дело в некорректном и неэкологично проведенном маркетинге.

Маркетологу говорят: «Слушай, есть такая услуга – кодирование. Нужно гипноз проводить, чтобы человек не пил». И он как может, так и продвигает эту услугу, не изучив особенности проведения, не съездив, не побыв некоторое количество времени с носителями.

В городах-миллионниках есть клиники, где делают рекламу в режиме десяти сайтов, оформленных под разные типы клиентов (где-то это научный центр, где-то – клиника с реабилитацией), и все дороги ведут в одно место. И люди, составляющие текст сайта, не очень-то разбираются, что на самом деле происходит. У них задача привлечь больше клиентов.

Если говорить про сарафанное радио, пока до двадцатого человека дойдет, как однажды показали в журнале «Ералаш», то от сути ничего не остается.

Администраторы клиник тоже не обучены доносить содержание услуг, как и диспетчеры. Да и каждый исцелившийся может по-разному пересказывать происходящее. На сайтах об этом не пишут. Люди вычитывают, что есть сеанс одномоментного гипноза с блокирующим кодом, причем что за код – непонятно. Загадочное слово. Именно для того, чтобы называть вещи своими именами, чтобы наносное разбилось вдребезги, нужна вводная встреча.

Важно иметь талант донести. Можно быть очень грамотным и глубоким специалистом, но не уметь описывать коротко, емко, сенсорно. Ну не умеет человек описывать то, что делает! Долго и витиевато говорить общими фразами не в плюс. Что скопировано из книг, написанных другими, то и получилось.

Сегодня многие соотносят метод Довженко с эмоционально-стрессовой психотерапией по В. Е. Рожнову, подразумевающей сильную встряску.

Нельзя сказать, что ДАР – исключительно стрессовая процедура. В Запорожье есть доктор В. И. Василенко [7], в популярной клинике которого происходят шокирующие для многих вещи: лечение полинаркоманов через клиническую смерть. Побывав на том свете, они могут отказаться от наркомании. Это ли не самый действенный стресс для переосмысления жизни? Когда на сайтах пишут, что метод Довженко – вариант стрессовой психотерапии, это далеко не так.

Мы никогда не отказываем в коротком общении без всякой оплаты. Такие разговоры, конечно, не должны затягиваться на 40 минут. Но если у специалиста выдалось свободное время, пообщайтесь! Никогда не требуем ничего взамен, даже если человек спрашивает: «Куда и сколько заплатить?» Говорим: «Скажите спасибо и приходите, будем разбираться».

Иногда такой ни к чему не обязывающий диалог помогает настолько, что люди бросают пить. Без сеансов. Это наша истинная благородная цель и благотворительная миссия.

С женами пациентов можем поговорить – и тогда им становится понятней, как себя вести, что менять. Ясно ведь, что супруги живут на разных планетах и их жизни пока не пересеклись.

Предварительное общение случается часто именно в клинических условиях. Приходит администратор, дежурный врач либо сам пациент с вопросом: «А что это такое? А как происходит?» Или же есть сомнения: реабилитация нужна или кодирование. Смотрим на человека и понимаем, что он второй год на наркотиках (внешне напоминает персонажа на обложке третьего альбома Limp Bizkit «Chocolate Starfish and the Hot Dog Flavored Water»: черты лица и тела округлены, как картофель). Говорит: «Мне нужно кодирование». Спрашиваем: «Когда в последний раз употребляли?» – «Позавчера». – «Нужна реабилитация. Вас нужно извлечь, закрыть и избавить от этой гадости».

Тут еще вот в чем дело: насильно лечить никто не будет, тем более если говорить про частную практику.

Как это карается? Да не карается, если речь не идет о хранении и распространении наркотиков. Употребляет и употребляет, разрушает себя и разрушает. Помочь тут не сможем без согласия. Ему, конечно, на душе, может, почище, что с ним поговорили. Жмет руку, улыбается: «Мне было важно понять, что со мной, как это происходит и что мне может помочь». Мы выполняем роль некоего ориентира.

Иногда записываются на платную консультацию. Иногда просто минут 10–15 перекидываемся словами с родственниками, которых направили дежурные врачи или администраторы клиники.

Случается, звонят или пишут. Стараемся по телефону не общаться, чтобы не превращать это в затяжную консультацию. Иногда спрашивают, можно ли прислать голосовое, а потом присылают 28 сообщений по 3 минуты. Нам нужно сконцентрироваться, чтобы это все прослушать и уделить человеку полноценное внимание. Поэтому лучше живое общение.

Еще и родственники после первичного приема тоже хотят пообщаться. Однажды мама пациента, волнуясь, с дрожащими руками спросила: «Я тоже хочу к вам. Мне нужно поговорить». Записываем, и она приходит отдельно. Хочет, чтобы поняли ее как мать, как женщину. Все остальное в режиме 15 минут: «Что у вас хорошего? Какая у вас история? Как вы дошли до такой прекрасной жизни? Поделитесь секретами, как стать таким, как вы?»

Без юмора их не расшевелить. Понятно, что люди преимущественно будут рассказывать негатив.

Имеют, если умеют. Их часто пугают сложности. Наркология вышла из психиатрии, но редко на частном приеме можно встретить галлюцинирующего алкоголика с бредом ревности. Такие не доходят: психологи в их картине мира обесценены. А те, у кого есть хоть какая-то мотивация, сначала пойдут к психологу, а не к наркологу.

У нарколога все четко: капались – не капались, лежали – не лежали, помогло – не помогло. А психолог подразумевает долгосрочную работу, разбор семейных отношений, в которых человек пьет, групповые занятия, доставание чувств изнутри, исследование сценариев – про то, что можно поменять.

Отметим, в последнее время психологи сами не пример наркологически здоровых. Сидят с вейпами[13]13
  Вейпинг (от английского – vaping – «парение») – процесс курения электронной сигареты посредством испарителя. – Прим. ред.


[Закрыть], пускают дым на пороге. Что может дать человек, который сам зависим? Тот, кто справился, имеет внутреннее понимание, что происходит. Сложно представить психолога, который вчера сходил в ночной клуб, оттянулся, выпил все [коктейли третьей мировой[14]14
  Коктейли третьей мировой – песня группы «Сплин» из четвертого студийного «Гранатового альбома» (1998); 10-я по счету песня в альбоме; в ней упоминается употребление алкоголя вдвоем и то, как герой песни следует принципу – не пить одному. – Прим. ред.


[Закрыть]], а теперь сидит и рассказывает: «15 лет не будешь пить, как я». Это смешно. Важно обладать частицей зрелого восприятия взрослой жизни и пониманием, что у тебя есть семья, что нужен некий горизонт планирования.

Пьющие психологи. Например, она работает HR-специалистом в крупной компании 15 лет, получает стабильную зарплату, может в любой момент выехать в любую страну. Когда она сидит напротив – диву даешься, как она вообще разговаривает и договаривается с людьми. Косноязычна, молчалива. Слова из нее не вытащишь. Говорит шепеляво, без четкой артикуляции. Такое бывает у зависимых, у которых из челюсти вымывается красный фосфор. Многие зависимые по этой причине – пациенты отделений челюстно-лицевой хирургии. Более того, ее задача на работе как специалиста – отбирать людей под определенные виды деятельности. Смотришь на нее и думаешь: как работала все годы? Вот она описывает свой среднестатистический будний и выходной дни. Предсказуемо покупает одну и ту же еду, передвигается одними и теми же маршрутами, работает в одно и то же время. Детей нет и не хочет. Семьи (в 47 лет) тоже нет и не хочет. Она даже не знает, как это. Живет с мужчиной, который не хочет ребенка и обращается с ней, как с чемоданом: разъехались-съехались. Он сам ребенка потерял от первого брака – у него своя дыра в груди. Зачем она ему? И начинаешь раскапывать семейную историю. Сидишь рядом с этой женщиной и чувствуешь опустошение. Что сказать, чтобы пробудить ее?

Комментарий автора

Педагог по психологическим дисциплинам – к. п. н., доцент Максим Жидко в Харькове приглашал студентов в реабилитационный центр, чтобы они видели зависимых людей и получили опыт живой коммуникации. Нужно видеть их своими глазами и формировать свое представление о том, работать ли дальше с такими пациентами. Личность специалиста с течением работы грубеет: снижается чувствительность, стирается глубокая эмпатичность.

Это не значит, что мы бесчувственные или бессердечные, это значит, что у нас вырабатывается определенного рода защита. И с зависимыми людьми важно иметь защиту, возможность быстро переключаться. С кем ты сейчас разговариваешь? Для чего говоришь или делаешь те или иные вещи?

Психологи, работающие со всеми проблемами в мире, которые рады любому клиенту (особенно обеспеченному), конечно, зависимому пациенту могут навредить. Сюда же отнесем специалистов, знакомых с созависимостью только через книги. Фанатично теребя эту тему и читая о ней, они обладают поверхностным набором представлений о практике. Созависимость как тренд и созависимость как то, что видишь лично, не одно и то же.

«100 смыслов психотерапии»: серия интервью со специалистами

Глава 3
Первая встреча с пациентом и его близким окружением

Члены семьи по-разному относятся к тем, у кого проблемы, как они считают, с алкоголем. Но именно они чаще всего звонят, задают вопросы и приходят за решением. Получается, не человек, которому реально нужна помощь, проявляет импульс справиться, а его близкие (созависимые), у которых среди окружения могла быть подобная проблема (и в некоторых случаях сами прошли путь зависимого).

Бывает, даже не контактируем непосредственно с пациентом перед первым приемом, а жена рассказывает всю подноготную. Спрашиваем: «Почему муж сам не обратился?» – «Знаете, он волнуется. Я не знаю, как он к этому отнесется». Интересно вот что: почему она берет на себя обязательство справиться с его зависимостью? Спасает в очередной раз? В переписке с ней: «В вашей семье кто-то еще пил?» – «Папа». И уже не стоит спрашивать, повторяет она семейный сценарий или нет. Но понятно, что она выбрала мужа, зная, что тот пьет с 12 лет.

Другая история: вся семья приходит (дочь, зять, мама, внук) вместе с пациентом. Спрашиваем: «Что вы здесь делаете? Давайте знакомиться. Моя задача, чтобы наши отношения были теплыми и понятными. Чтобы больше и шире понимать ситуацию, сначала вы (дочь и мама – женский взгляд на душевный недуг папы), потом вы (пациенту), а потом вместе поговорим». Нужно экспериментировать, опираясь на то, в каком составе они приходят, как вместе ведут себя друг с другом и как по отдельности. Пациент такой ласковый, а на жену рычит в присутствии специалиста. Отдельно он говорит одно, она – другое. Супруга говорит, что муж ей не изменяет, а он говорит, что едет к любовнице: «Уже 22 года живу с другой женщиной». И думаешь, какой удивительный мир!

Просишь членов семьи подождать в коридоре, закрываешь дверь и переключаешься на неформальный диалог: «Расскажите, как все на самом деле! Чем вы больны? Родные сказали свою версию. Теперь давайте начистоту. Чего вы хотите?». В присутствии родственников сложно выразить свою точку зрения. Порой родственники на приеме говорят больше любого пациента и даже больше специалиста: приходят выговориться. В общении с ними важно создать пространство, где диалог может произойти. Поэтому эффективно приглашать родственников на отдельные консультации или дать им возможность проявиться в переписке до первой встречи. С заботой и внимательностью относимся к их переживаниям.

Близкие всегда проявляются подспудно. Даже предъявляют претензии: «Чем вы там вообще занимаетесь?» В хамство и возможные оскорбления не включаемся: «Приходите и будем говорить по факту. Есть дни и время приемов».

Специалист фокусируется на жизни конкретного человека.

Закрытая дверь, тишина, ничего не отвлекает. «Вы можете прийти вместе – уделю внимание, посмотрю на вас и сведу воедино все точки зрения на ситуацию». Клиент в кабинете говорит одно, его родственник – другое. Собрать эти картины мира в единое целое сложно, объединить совместные усилия по оказанию помощи – еще сложнее. Ищем несоответствия. В кабинете несоответствий значительно меньше, а определенности больше.

Что такое деньги, которые платят специалисту за работу? Это один из способов перебросить ответственность за жизненные выборы. Какое-то время человек не занимается ни работой, ни семьей – ничем, кроме алкоголя. Для него шаг обращения за помощью волнителен, неприятен. Когда кто-то ходатайствует за пациента, это выглядит так, будто впереди него забегают и проверяют, что там безопасно. Он ныряет в непонятную пучину оказания помощи, а что будет дальше – неясно.

Самая динамичная работа происходит с теми, кто сам проявил инициативу: сам пришел, перешагнул через себя, признал степень и глубину проблемы. Это все выливается в более благополучные и приятные форматы. Но так бывает крайне редко. В основном исцеление дается непросто.

Случается, родственнику надо больше, чем пациенту, что особенно актуально для стационарных случаев. Например, родственник говорит: «Не выйдешь отсюда, пока мы с тобой что-нибудь не сделаем. Кодируйся!» В техническом задании родственника – исправить. А пациент приходит и молчит, хоть танцуй вокруг него. С вероятностью 90 % результата не будет, потому что его заставили, вынудили.

Другой вариант: пациента направил работодатель. Здесь мотивация построена на авторитете руководителя. Иногда авторитет не срабатывает: на работе человека используют, а психотерапию за него оплатили в счет будущей зарплаты. Когда за человека что-то делают, никакой мотивации у него нет и быть не может. На рациональном уровне он понимает, что пойти лечиться – это условно правильно, но не проживает необходимый уровень заинтересованности.

Первая встреча расставляет все по местам. В большинстве случаев все доходят до конца. Но может быть и так, что человек на первой встрече решает прервать работу, когда даже хоть каких-нибудь вмешательств не провели.

Как это связано с оплатой услуг специалиста? В частных наркологических клиниках чаще всего встречи оплачиваются после их окончания. Реже, по желанию пациента, оплачивается весь курс из трех встреч, чтобы дальше заниматься по еженедельному графику. В день встречи администратор клиники обязательно подтверждает встречу звонком или сообщением в личном чате мессенджера.

Один из организационных принципов частной внебольничной практики – оплата не позднее, чем за сутки перед самой процедурой, чтобы не отвлекаться на кассовые дела в день встречи. Если человек оплачивает первую встречу, а потом исчезает по уважительной причине (например, на работе завал, дальняя поездка, болезнь родственника), мы не надоедаем, не навязываемся. Аккуратно сообщаем, что он может обратиться в любое время и мы всегда ему рады. В противном случае, если мы будем навязывать помощь, это может превратиться в уговаривание социально необязательного человека или обесценивание услуг.

Пишем пару раз. Нет ответа – пишем через месяц. Снова нет ответа – больше не трогаем. Если пациент проявится сам, продолжаем.

Главное – ритм работы и время для ассимиляции опыта, полученного в кабинете.

Бывает, человек боится идти дальше, сомневается в том, что ему нужно в этой жизни и нужно ли вообще отказываться от алкоголя. Многие мыслят полумерами: «Я стану пить в два раза меньше». Вопрос «На какой срок кодируетесь?» диагностический. Человек, который делает это в качестве полумер, замотивирован лишь тем, что хочет бросить пить на 8 месяцев, а к Новому году «развязаться». Он воспринимает происходящее, как капельницу.

Иногда человек ставит перед собой цель бросить пить всего на пару лет, а после нашей работы принимает решение не пить вообще. Из «вот такой» мотивации специалист выстроил «вот такенную». Приятно.

Повторюсь, имеет значение, когда человек преодолевает расстояние (специально приезжает на несколько часов издалека), чтобы прожить время с пользой – это и про мотивацию, и про возможность отложить все дела, пойти навстречу, вписаться в график специалиста, а не свои условия ставить.

Мотивированный человек рассказывает о себе, из него не нужно вытаскивать каждую строчку – из него льется, а ты только управляешь беседой. Он не забалтывает, говорит о себе искренне – это чувствуется.

Комментарий автора

Есть такое модное понятие, распространившееся в последние десятилетия, как «мотивационное интервью». По-моему, любое интервью – мотивационное, потому что в нем есть включенность обеих сторон. Все эти названия и подходы к проблеме человека (клиническое наркологическое интервью, AUDIT-подобные тесты [22] под каждый вид зависимости) – формализм. Каждый человек шире и глубже, чем тест или ответы на вопросы мотивационного интервью.

Интереснее провести личностные тесты, компьютеризированные, закрытые – и выстроить заключение для каждого члена семьи. У каждого есть сильные и слабые стороны, особенности характера. Важнее понять, что «драйвит» человека, чем то, из какого количества этанола он состоит.

Люди приходят, ожидая, что их погрузят в специальные загадочные состояния, откроют глаза – и все прекратится без их участия. Вопросы: «Кто вы? А кто я? Как меня зовут? Чем занимаюсь, как думаете? Какой у меня диплом? Что здесь вместе будем делать?» расставляют шахматные фигуры, показывая, кто здесь и зачем. Иногда пациентов заносит, и они считают себя главными. Приходится постоянно и порой авторитарно объяснять, почему на тебе белый халат. Пациент способен обесценить.

Полезно проговорить: «Я здесь для того, чтобы вы избавились от губительной привычки. Помогаю людям убрать алкоголь из их жизни без медикаментов. Мы вместе делаем это с открытыми глазами. Это сложная, своеобразная, трудоемкая работа. Чтобы все получилось, делим процесс на несколько этапов. Сами вы эти этапы не воспроизведете. Я нужен, чтобы это произошло. Сейчас разберемся, почему у вас не получилось помочь себе без меня».