Текст книги "Кулон месье Лангле"

40

– И что ты теперь будешь делать? – спросил Дмитрий, освобождая кресло от наваленных в нем книг.

Библиотека Ивана Ивановича сейчас ничем не напоминала прежнюю с идеальным порядком, с любовно составленными в определенной логике книгами. Теперь все столы и кресла были завалены фолиантами, книжные шкафы раскрыты, а полки зияли пустотами.

– Пока ничего, – пожал плечами осунувшийся Иван Иванович, – пока под моим кураторством оставлен Московский университет и Академия художеств. Но, – он подошел к лестнице, ведущей на второй этаж библиотеки, где стояли книжные шкафы и сел на ступеньки, – я все-таки думаю уехать за границу.

– Возможно, это лучший вариант, – поддержал Дмитрий, зная о судьбе Ивана Ивановича от Марии.

– А что ты? Я слышал, Мария Владимировна вернулась? – заинтересованно посмотрел на Дмитрия Шувалов, и его взгляд оживился. – Очень рад за тебя.

– Да, вернулась, – сдержанно улыбнувшись, подтвердил Строганов, – я сам несказанно рад. Но мне страшно за нее, – он сжал кулаки так, что костяшки побелели, – так называемая любовь Екатерины к нам тебе известна.

– Да уж, такая же, как и ко мне, – горько усмехнулся Иван Иванович. – Как все изменилось с тех пор, как Елизаветы Петровны не стало, – с тоской вырвалось у него.

– И с этим ничего уже не сделаешь. – Дмитрий еле успел поймать книгу, которая соскользнула со стола. – Петра вон как похоронили, не успел короноваться, и безо всяких почестей упокоили в Александро-Невской лавре.

– Поэтому Екатерина и не затягивает с коронацией, боится. Ты едешь с двором в Москву? – Шувалов поднял со ступеней, подошел к столу, взял стопку книг и стал их расставлять в книжный шкаф за спиной у Дмитрия.

– Еду, не могу не поехать, только Марию не возьму с собой. Не хочу, чтобы Екатерина ее заметила. Ты тоже едешь? – Дмитрий встал из кресла, взял стопку книг из соседнего шкафа и подошел к Ивану Ивановичу, стал помогать.

– Еду. – Иван брал книги из рук Дмитрия и в определенном порядке, который понимал только он, продолжал расставлять их, некоторые откладывая в отдельную стопку. – С собой возьму, – пояснил он Дмитрию, поймав его взгляд. – Вот после коронации и думаю подать прошение о выезде. – Борис, – вдруг громко позвал Иван Иванович лакея, и Дмитрий вздрогнул от неожиданности. – Ты отужинаешь со мной? – он повернулся к Дмитрию.

– Нет, благодарю, меня к ужину Маша ждет и наша гостья, я тебе про нее рассказывал.

– Да-да, помню.

– Слушаю, барин, – в библиотеку вошел лакей.

– Ужин мне здесь накрой, – Шувалов показал на освобожденный от книг стол, – на одного, – уточнил он.

– Иван, я поехал, поздно уже. А ты обязательно приезжай к нам в гости. Маша будет рада видеть тебя. – Строганов направился к выходу.

– Прости, но не хочу заразить вас своей тоской. Передавай нижайший поклон Марии Владимировне, – отказался Иван Иванович.

– Как знаешь, – Дмитрий с сочувствием посмотрел на него, – но мы всегда рады видеть тебя. Прощай, – и вышел из библиотеки.

Шувалов устало опустился в кресло и безучастно смотрел, как лакей накрывает на стол.

41

Екатерина Романовна Дашкова склонилась над кроватью дочери Настасьи. Малышка раскрылась во сне, сбросив с себя одеяло. Екатерина подняла одеяло и укрыла дочку, расправив одеяло, потом наклонилась и поцеловала ее в лоб. Она очень скучала по дочери, но еще сильнее она тосковала по сыну Михаилу, который четыре месяца назад, практически сразу после родов, был увезен к свекрови. Присев на кровать, она смотрела на спящую дочь и устало вспоминала, как сегодня ее представили Алексею Петровичу Бестужеву.

Заметно одряхлевший за время ссылки бывший канцлер Бестужев, сопровождаемый Григорием Орловым, удостоился аудиенции императрицы.

Екатерина Романовна улыбнулась, припоминая, что раньше им с Бестужевым приписывали заговор против Петра III, в то время как ей самой во время изгнания Бестужева было всего четырнадцать лет.

«Да, я вышла замуж почти в шестнадцать, а родила в дочь в семнадцать, но заговор в четырнадцать лет – это слишком», – усмехнулась Дашкова. Но тут же она нахмурила высокий лоб, вспомнив Григория Орлова и то, как он недовольно поморщился при ее представлении. Связь Орлова и императрицы давно тяготила и оскорбляла душу Екатерины Романовны, она никак не могла ее понять и принять.

«Нужно быть осмотрительней с Орловыми, особенно после того, как я имела неосторожность в разговоре с некоторыми лицами обвинить Алексея Орлова в смерти Петра. – Екатерина Романовна поцеловала ручку дочери. – Они меня и так недолюбливали, а теперь я точно стану для них врагом, если им донесут.

Дашкова устало поднялась с кровати. Взяла подсвечник с потрескивающей свечой со стола и, тихонько ступая, вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

42

Екатерина прямо в сорочке зашла в свой кабинет. Во дворце еще было тихо, как и всегда в это время. Она мельком посмотрела на часы, стоящие на столе у окна, они показывали шесть часов утра. Она так привыкла вставать в одно и то же время, что можно было и не проверять, который час. За окном уже светлело, день обещал быть ясным, что не могло не радовать.

И практически сразу в кабинет вошла Саввишна, ее друг, как называла ее сама Екатерина, и принесла ей кофе. Марья Саввишна Перекусихина, камер-юнгфера императрицы, была привлекательной девицей лет двадцати трех, невысокого роста, с открытым лицом и добрыми умными глазами.

– Матушка, кофе. – Она поставила поднос с кофейником, чашкой, молочником, сахарницей и тарелкой с миндальными гренками на небольшой круглый столик у дивана.

– Себе тоже налей, – приказала Екатерина, садясь не на диван, а в кресло, стоящее рядом.

– Матушка, ты же знаешь, не люблю я твой кофей, я чай уважаю, – наливая кофе для Екатерины, отказалась Саввишна.

– Ничего ты не понимаешь, кофе силу дает с утра. – Екатерина взяла чашку и сделала глоток. – Замечательно.

– Пробовала я уже твое горькое пойло, сердце потом зашлось от горечи, – махнула рукой Саввишна.

– Так сливок добавь и сахару, вот и не будет горечи, – продолжала убеждать Екатерина, она искренне не понимала, как можно не любить кофе.

Кофе для Екатерины варили на самом деле крепкий: фунт свежемолотых кофейных зерен закладывали в позолоченный кофейник, заливали литром холодной воды, доводили до кипения и снимали с огня, давая настояться. Затем слегка остывший кофе вновь доводили до кипения, и только после Саввишна несла его императрице.

– Нет, матушка, лучше чая для меня нет, – улыбнулась Саввишна, и Екатерина перестала ее уговаривать.

– Саввишна, чуть позже принеси мне еще кофей, работы сегодня много.

– Матушка, – Саввишна посмотрела на Екатерину, – княгиня Дашкова просит принять ее сегодня. Примешь?

Екатерина поморщилась и откусила гренок.

– Ох уж эта княгиня Дашкова. – Она отложила гренок. – Уж очень она желает приписать себе все заслуги, слишком самонадеянна, – Екатерина задумалась.

– Она молода, ей всего девятнадцать, – пыталась вступиться Саввишна.

– Вот именно, и поэтому тоже не внушала никому доверия. Хотя она уверяет, что все ко мне проходило через ее руки, однако все лица имели сношения со мною в течение шести месяцев прежде, чем она узнала только их имена. Правда, она очень умна, но с большим тщеславием она соединяет взбалмошный характер и очень нелюбима нашими главарями; только ветреные люди сообщили ей о том, что знали сами, но это были лишь мелкие подробности. – Екатерина допила кофе, со стуком поставила чашку на столик и решительно встала из кресла.

– Ты об этом хотела написать графу Понятовскому? – Саввишна кивнула на стол с подготовленным листом бумаги и чернильницей.

– Да, об этом тоже напишу. Как и о том, что Иван Иванович Шувалов, – Екатерина нахмурилась, произнося его имя, – самый низкий и самый подлый из людей, говорят, написал тем не менее Вольтеру, что девятнадцатилетняя женщина переменила правительство этой империи. Ты можешь себе это представить? – Екатерина подошла и стукнула по столу. – Вот и буду просить Станислава, чтобы вывел из заблуждения этого великого писателя.

Саввишна налила еще кофе в чашку и поставила перед Екатериной на столе.

– Так когда пригласить княгиню Дашкову?

– После обеда зови, – вздохнула Екатерина и взялась за перо.

Саввишна тихо подошла к столику, забрала поднос с кофейником и вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь. Екатерина даже не заметила этого, настолько уже была погружена в работу. Она умела быстро переключаться.

43

25 августа 1762 г. Санкт-Петербург.

Мы ехали в карете, стараясь успеть до начинавшейся грозы. Но не успели. Как бы странно это ни звучало в XVIII веке: мы попали в пробку. Дорога была перекрыта перевернутой повозкой. Кареты не могли разъехаться, а гроза набирала свою силу.

На нас обрушился ливень. Карета мало спасала от дождя, тем более что поднялся сильный ветер, который с каждой минутой усиливался. Шторка на окне двери кареты, которая ограждала нас от ливня какое-то время, намокла, и вода по ней теперь стекала на пол, ноги в тонких туфлях промокли, намокли подолы платьев.

А ведь утром ничего не предвещало грозы и теперь разразившейся бури, хоть дворецкий Никифор и жаловался на ноющие кости и предупреждал нас о смене погоды. Но я его не послушала, и мы поехали с Беатой на прогулку.

А вот когда небо стало хмуриться и начал накрапывать мелкий дождик, я все-таки решила, что нам лучше вернуться домой. Но мы не успели. Теперь, замерзшие и промокшие, мы, съежившись, сидели в карете.

– Ну вот, пропали мои новые туфли и платье, – брезгливо приподнимая намокший подол, говорила Беата, а в глазах дрожали слезы. – Зря я согласилась поехать с тобой, – губы ее кривились, – теперь я точно заболею, и в этом будешь виновата ты, – она дрожащей рукой в перчатке указала на меня.

– Не переживай, скоро все закончится и мы будем дома, – пыталась я ее успокоить, хотя у самой от холода дрожали губы и тряслись поджилки от раскатов грома, хлещущих по карете потоков воды и жутких криков вокруг. – Луша нам сделает горячую ванну, Степанида приготовит травяной отвар от простуды, – продолжала перечислять я все блага.

А ведь я хотела всего лишь поближе познакомиться с Беатой.

После присяги Дмитрия Екатерине мы с ним вернулись домой, где его с нетерпением ждала Беата. Именно его она ждала, меня Беата явно не ожидала увидеть, видимо, надеялась, что я как-то испарюсь. Это я поняла по выражению ее лица, когда она заметила меня на пороге дома. Но надо отдать ей должное – она умеет быстро брать себя в руки. Буквально сразу же она радушно приветствовала меня, хотя, по сути, хозяйкой этого дома была я, и это я должна ее приветствовать и приглашать в гости.

Пришлось и мне включать режим радушия. Последствием этого и была наша сегодняшняя прогулка.

«Видно теперь, с какой радостью я ее приглашала, – чуть не засмеялась я в голос, – подходящая к моему гостеприимству погода».

Я отодвинула насквозь промокшую шторку, чтобы посмотреть, что творится на улице, и сразу же на меня обрушился поток воды, я отпрянула. Но мне нужно было понять, что происходит вокруг, я не могла больше находиться в неведении, да и все равно, мы уже продрогли и ноги у нас промокли, поэтому я продолжала выглядывать в окно, прикрываясь мокрой шторкой.

Вокруг творилось что-то невообразимое: к шуму дождя и реву реки прибавилось завывание ветра, крики людей, треск деревьев, гром металла. Дерево, стоящее на обочине дороги, на моих глазах переломилось, словно тростинка, но с оглушительным грохотом, на минуту заглушив все звуки, и упало на одну из карет, стоящих на дороге впереди нас. Я вздрогнула, но решила ничего не говорить, чтобы не пугать Беату, иначе на меня снова выплеснется все ее негодование.

По берегу бегали люди, оттаскивая лодки дальше от воды. Но они были не в силах совладать с начавшейся бурей, уж слишком внезапной и мощной она оказалась. Деревянные постройки на берегу рушились за мгновение.

По разбушевавшейся реке болтались оторванные суда, а маленькие лодки кидало, словно щепки. Люди спасались, цепляясь за бревна, за все, что могло дать им опору. Некоторые лодки выбрасывало на берег, и они с жутким треском разбивались в щепки. Большие волны выносили на берег бочки, какие-то бревна. Вода поднималась все выше. Под днищем нашей кареты что-то проскрежетало.

От развернувшейся стихии у меня перехватило дыхание.

– Барыня, никак не пробраться, надо ждать. – Промокший Антипа подошел, увидев, что я выглянула. С его бороды лилась вода, сам он полностью промок. – Ох, и заругает меня барин, – сокрушался кучер.

– Не бойся, Антипа, ты не виноват. Я сама скажу все Дмитрию Михайловичу. Будем ждать.

Вдруг раздался истошный женский крик, который на мгновение перекрыл гул бури и толпы. Антипа повернулся на шум и открыл мне обзор. На минуту мне показалось, что я увидела Федю.

– Антипа, что там случилось? – закричала я, открыв дверь, наплевав на воду, обрушившуюся на меня сверху.

– Мари, закрой дверь, – закричала Беата, забившаяся в угол кареты. Она подобрала ноги под себя и напоминала мне нахохлившегося воробья, сидящего на жердочке. – Ты хочешь нас загубить, – резко продолжила она и поежилась от капель, долетевших до нее.

– Беата, сиди здесь, я скоро вернусь. – Я выскочила из кареты и тотчас же оказалась практически по колено в воде, от холода даже дыхание перехватило. Платье промокло и облепило ноги. Да и вся я мгновенно стала мокрой, вода стекала по лицу, не давая смотреть под ноги. Чтобы волосы мне не мешали, пришлось остановиться и заплести косу, благо сложной прически у меня не было.

Я, не обращая внимания на крики Антипы, подняла платье как можно выше, чтобы было удобно пробираться по воде к коренастому, широкоплечему мужчине в рубахе и картузе, несшему от реки на руках ребенка. Я шла по воде мимо карет, повозок. Мимо меня проплывали доски, бревна, какие-то обломки заборов, но я видела только мужчину и детскую безжизненно свесившуюся руку, и сердце мое замирало от страха.

Порывы ветра сбивали с ног и бросали в лицо очередную порцию воды, так что, чтобы вздохнуть, приходилось отворачиваться.

Мужчина прошел подальше от реки, пробираясь через затопленную дорогу, и остановился, оглядываясь, куда бы положить ребенка. И рядом с ним действительно стоял Федя. Он дрожал от холода и страха и плакал.

Я пробралась сквозь толпу к мальчику, проклиная платье с фижмами.

– Федя, ты что здесь делаешь? – схватила я его и повернула к себе.

Он сначала ничего не понял, в глазах его застыл ужас, а слезы смешались с дождем. Он обхватил себя руками и горько плакал.

– Федя, – я нагнулась, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, – посмотри на меня. – Я взяла его лицо в руки и постаралась поймать его взгляд.

– Барышня, – очнулся Федор, – мы с Санькой рыбалили, а потом ветер налетел, и Санька упал в воду с лодки, – всхлипнул он, клацнув зубами.

– Быстро иди в карету, вон она, – я рукой указала на свою карету. – ам Антипа, садись и жди меня, – я подтолкнула его в сторону дороги.

Все происходило быстро, но в моем сознании время снова растянулось.

Я повернулась к мужчине, державшему Саньку на руках, и попыталась нащупать пульс у ребенка. Мальчишке на вид было лет десять-двенадцать, глаза у него были закрыты, а кожа посинела. Я никак не могла нащупать пульс, люди вокруг нас кричали.

– Держи его, мне нужно его осмотреть, – крикнула я мужчине, стараясь перекричать шум толпы и бури.

Я оторвала от нижней юбки кусок ткани, обмотала указательный палец и очистила рот и глотку мальчика от песка. Разорвала рубашку мальчика и приложила голову к груди, пытаясь услышать его сердцебиение. Ничего. Я быстро осмотрелась и увидела, что неподалеку от нас валяется сорванная с петель дверь.

– Барыня, барыня, идемте в карету, – рядом со мной оказался Антипа.

– Антипа, как хорошо, что ты здесь, неси сюда вон ту дверь, – я указала рукой. Антипа непонимающе смотрел на меня. – Быстро! – закричала я и еще одного мужика из толпы отправила с ним.

Встав на одно колено, я подняла голову на мужчину, держащего мальчика и с недоумением смотревшего на меня.

– Давай мне его сюда. Да что ж такое-то, быстро дай мне его сюда, клади мне его животом на колено, – выкрикнула я, срывая голос.

Мужчина положил мальчика так, как я сказала. Голова Саньки свешивалась вниз, ноги оказались на земле. Я стала поколачивать его по спине. Повернулась спиной к ветру, чтобы хоть немного защитить Саньку от него.

– Ну же, милый, давай, дыши, – стала приговаривать я.

– Барыня, куда ее? – запыхавшись, спросил Антипа. Они вместе с другим мужиком держали дверь.

– Сюда кладите, – указала я головой на место рядом с собой, более-менее ровное.

Я аккуратно положила мальчика на спину на дверь, откинув ему голову.

– Антипа, забери Федю и отведи его в карету, быстро, – приказала я кучеру, заметив, что Федя не ушел, а стоит и смотрит на меня, широко открыв глаза.

«Воды вышло совсем мало, – анализировала я, – дыхания не слышу, пульс не прослушивается – это плохо. Но и „кошачьего глаза“ нет, трупных пятен и окоченения тоже», – я перечисляла про себя все признаки, радуясь, что прошла курсы по базовой реанимации, когда стала заниматься экстремальными видами спорта.

Я встала на колени перед мальчиком и начала делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца.

«Господи, только бы не сломать ему ребра, – молилась я про себя, нажимая сложенными руками на грудину и считая. – Раз, два, дыши, дыши, семь. Не смей умирать, пятнадцать», – сделала два вдувания подряд.

Потом я начала считать вслух. Я делала два вдувания подряд, а затем снова 15 нажатий на грудную клетку. И через пять-шесть приемов прикладывала руку к шее и пыталась нащупать пульс.

Я потеряла счет времени, не видела, что творилось вокруг меня. Я не слушала крики и разговоры, не видела, как наконец-то убрали перевернутую повозку с дороги и кареты стали потихоньку разъезжаться. Стихия продолжала бушевать.

Дыхание мое начало сбиваться, корсет не давал вздохнуть полной грудью, голова стала кружиться. Руки устали от напряжения, потом стали дрожать, но я продолжала бороться за жизнь Саньки. Я не могла просто так остановиться. Время от времени я быстро вытирала лицо от воды и снова считала.

Я уже стала терять надежду, да и сил у меня практически не осталось, когда Санька вдруг вздрогнул и закашлялся. Я быстро перевернула его набок и, придерживая голову, стала похлопывать по спине.

– Вот хорошо, мой хороший, теперь все будет хорошо, – тяжело дыша, говорила я.

Мальчик откашлялся и заплакал. По толпе, окружавшей нас, пронесся гул. Только теперь я подняла голову и посмотрела вокруг. И до меня стал доходить шум, который не утихал ни на минуту, но я его не слышала. Дождь по-прежнему лил, но уже не так сильно. И ветер стал стихать. Я никак не могла настроить дыхание. Но стала растирать руки и грудь мальчика, пытаясь согреть его и восстановить кровообращение.

– Это малец Ивана Естифеева, точно говорю, – услышала я. – Надо отнести его домой, тут рядом.

– Мария, – вдруг услышала я знакомый голос и подняла голову, вытирая свободной рукой воду с лица, – вы что здесь делаете?

Иван Воротынский. Сейчас он был без формы, в которой я его видела в последний раз.

– Ваня, как я рада вас видеть, – устало улыбнулась я.

Мальчика взяли у меня из рук.

– Согрейте его и дайте горячий чай и бульон, – крикнула я вслед, а сама не смогла встать, силы изменили мне.

– Мария, – Иван протянул мне руку.

Я ухватилась и встала. Мокрое, а теперь и грязное платье облепило ноги и мешало идти, да и намокшие фижмы не облегчали положение.

«Да уж, ну и видок у меня, – иронично подумала я. – И опять Ивану я попадаюсь на глаза при странных обстоятельствах и в таком виде».

Мы подошли к дороге. Вода на ней поднялась еще выше. Воротынский подхватил меня на руки и понес к карете.

– Спасибо, Ваня, – только и хватило у меня сил, и я уснула.

44

От улыбки хмурый день светлей,

От улыбки в небе радуга проснется…

Поделись улыбкою своей,

И она к тебе не раз еще вернется, —

напевала я, чуть не вприпрыжку спускаясь в гостиную.

«Как же хорошо, что Полинка приучила нас к песням, теперь дома с детьми мы постоянно поем, – подумала я, притормаживая на повороте, чтобы не поскользнуться. – Правда, с рождением детей репертуар мой полностью поменялся», – я усмехнулась.

Я проспала практически до обеда следующего дня и, к счастью, чувствовала себя хорошо. Я направлялась в гостиную, надеясь увидеть там Дмитрия. Я его еще не видела и очень соскучилась.

С голубого ручейка

Начинается река,

Ну а дружба начинается

С улыбки, —

уже совсем тихо допела я и вошла в гостиную.

Стол был накрыт к обеду. Ароматы стояли умопомрачительные, от крупных кусков вареной рыбы, выложенной на блюде, посыпанной крупной солью, поднимался пар. У меня неприлично громко заурчало в животе. Повезло, что здесь еще никого не было.

– Что тут у нас на обед? – я сделала шаг к столу, собираясь рассмотреть блюда, но тут в гостиную вошла Беата.

– Мари, – воскликнула она, – как ты себя чувствуешь? – Она подошла ко мне и взяла меня за руки.

Я оторопела от такой заботы, обычно она держалась со мной отстраненно.

– Благодарю, очень хорошо, – я пожала руки Беате и осторожно высвободилась, – а как ты? Не простудилась?

– Нет, но чувствую себя не очень хорошо, – ответила она, поджав губы, и села в кресло у окна.

На мой взгляд, она выглядела просто замечательно, никаких признаков усталости или простуды заметно не было.

– Я так продрогла вчера, – продолжила жаловаться Беата, – туфли и платье пришли в негодность. А туфли мне шил мастер из Венеции, здесь такой ткани даже нельзя найти.

«И у меня платье пришло в негодность, и что?» – я постаралась сдержать ухмылку.

– А мальчик Федя, – вспомнила я, – он как?

– Мальчик? – недоуменно посмотрела на меня Беата. – А, тот мальчик, которого Антипа привел? Мокрый и грязный? И рыбой от него воняло, – сморщила она нос.

– Да-да, как он? – чуть не притопнула я от нетерпения.

– Он хорошо, – наконец-то ответила Беата и пожала плечами.

«Где же ваш хваленый итальянский темперамент? – злилась я про себя. – Как замороженная, все из тебя приходится вытягивать».

– Замечательно. – Я ходила вокруг стола, с тоской поглядывая на нарезанные куски мяса.

– Говорят, что вчера несколько человек утонуло и много судов и домов пострадало от урагана, – Беата медленно выговаривала сложные слова.

Раздались громкие шаги, в гостиной показался Дмитрий.

– Митя, добрый день, – я бросилась к нему, широко улыбаясь.

– Добрый день, – хмуро ответил он, не глядя на меня. – Беата, прости, мне нужно поговорить с Марией. Ты нас не жди, обедай.

– Но я… – я попыталась поймать его взгляд.

– Сейчас же, – сквозь зубы, со сдержанной яростью сказал Дмитрий и, резко повернувшись, вышел.

Я пожала плечами и отправилась вслед за ним, оглянувшись на заставленный яствами стол. В животе снова громко заурчало.