Текст книги "«Я крокодила пред Тобою…»"

– Ну, новый человек, то-се.

– Вот именно, то-се. Сама не знаешь, что придумать. Думаю, Вове досвидос.

– Ты молодец. Я видела, как ты усыпил мелкую. Ты хороший отец.

– Да я вообще красавчик! А что Вова с вами не живет?

– Не хочет. Да и я уже давно ничего не прошу от него.

– Ну так отправь его. Ты интересная такая! У вас нет никаких обязательств друг перед другом, а ты боишься, что он тебя застукает со мной. Ты что, не имеешь права на личную жизнь?

– Мы официально не обсуждали развод.

– А к чему тебе этот официоз? Есть новые отношения, так и до свиданья!

Марина помолчала.

– А что, у меня есть новые отношения?

– Марина! У тебя есть новые отношения. Они – это я! Я собираюсь перевезти сегодня свои вещи к тебе. Машка уж точно будет рада.

Марина сидела, задумавшись. «Ну, конечно, если Машка…»

– Что молчишь?

– Я думаю.

– О чем?

– О Вовке.

– И что?

– Надо как-то по-человечески с ним, сказать ему.

– Не можешь сама, я скажу.

– Я боюсь. Мне его жалко.

– Это после всего, что ты мне о нем рассказала? Ну ты даешь! Ладно. Я с твоим все улажу.

«Какой ужас. Вовка напьется и сойдет с ума».

– Как уладишь?

– Да не переживай ты так! Бить не буду. Ты же сама понимаешь, что между вами уже нет ничего давным-давно. Фикция, тянете резину. Надо рубануть уже разом!

Марина налила кофе. Она сидела на табуретке, обхватив поджатые ноги, и смотрела на Олега. «Он прав. Он абсолютно прав. Спокоен, уверен. Все за меня решил, и сам все сделает. Будь как будет. Надоел этот цирк шапито».

– Ну что? Чего молчишь?

– Хорошо. Что-нибудь придумаем. Я скажу ему, что у меня есть ты.

– Вот и умница.

– Ирку сегодня разорвет.

– В смысле? Какую?

– Да нашу, из магазина.

– А что с ней?

– Пока ничего. Она к тебе сегодня идет, дверь какую-то покупать.

– О как! Знаешь? Да, она хочет мою дверь купить.

– Да никакую дверь она не хочет! Тебя она хочет затащить в постель!

Марина расстроилась.

– У-у, девчонки! Да у вас поединок за красавца-холостяка! – Олег засмеялся.

Он подошел к Марине, встал на коленки и положил свои руки на ее.

– Ревнуешь?

– Вот еще…

– Не ревнуй. Я реально продаю дверь. И не она ко мне, а я к ней пойду замеры делать.

«Хрен редьки…» – Марина не утешилась. Олег посмотрел на нее. «Испуганная, уставшая от забот, взъерошенная девчонка. Очень милая. Что так притягивает к ней? Простая, веселая, совсем без пафоса. Привыкла довольствоваться тем, что имеет. Пальцы гнуть не будет. Не рано я вещи собрался переносить? Да нет, не рано. В самый раз. Это моя женщина».

– Мариша, обещаю. Только дверь! – Олег встал. – Все! Я пошел домой отсыпаться. Буду до обеда дрыхнуть. Гостя проводи?

Марина закрыла за Олегом дверь. Глаза слипались. «Еще есть три часа поспать. В садик не поведу, матери позвоню… Вовке сказать… Ирка с ума сойдет…» Натянув на нос уютное одеяло, Марина впервые за долгие месяцы крепко уснула.

Тамара Николаевна пришла к девяти. Заглянула в мусорное ведро, открыла дверки шкафчика над мойкой.

– У-у-у, понятно, опять бардашничала с кем-то. Ты посмотри, шампанского две бутылки, – она открыла дверцу холодильника, взяла початую бутылку водки. – И водку пили, ну собака!

Тамара Николаевна бормотала себе под нос, думая остаться не услышанной, она не заметила Марину с Машкой на руках, стоявшую в проходе.

– Мама, покормишь ее? Я на работу буду собираться.

– Да-да, миленька моя, иди, ты нам не нужна, – засуетилась Тамара Николаевна, пряча глаза. – А что, Володя вчера приходил?

– Да, Володя.

– А-а, ну и хорошо. Иди-иди, собирайся. Машенька моя, иди к бабе Томе.

Тамара Николаевна взяла внучку, посадила на высокий детский стульчик и повязала слюнявчик.

– Баба кашки принесла, ам-ам будем, а то маме некогда приготовить, у мамы дела, провались они пропадом,.. открывай ротик.

Маша послушно открывала рот за маму Мию, за папу Ову, за бабу Тёму, за деду Ваю. Невыспавшаяся Маринка, еле волоча ноги, как лунатик, бродила по комнатам, не понимая, что ищет.

– Ну, ты чё там еле шастаешь? Опоздаешь ведь! Спать ночью надо, а не бардашничать!

– Мама, не начинай, без тебя тошно.

– Да без меня все подохли бы давно, – беззлобно, в полной уверенности ответила мать, – во сколько сегодня придешь?

– Как обычно, не задержусь. Мам, мне надо, чтобы ты сегодня или завтра Машку с ночевкой взяла.

– Чё опять? Собрались куда?

– Нет, – Марина смотрела, как Тамара Николаевна нарочито тщательно, поджав губы, выскребывает из тарелки кашу. – Правда, нет, мам. Причина серьезная. Мне поговорить надо с Вовкой.

– Затеяли что?

– Ну не затеяли. Просто разговор серьезный. Возьмешь?

– Когда надо-то? Возьму, куда деваться. Скажи заранее только.

– Ладно. Спасибо, мам!

– Да ладно, иди уже.

Маринка шла по улице. Глаза слипались, в голове гудело. И ей было все равно, что на нее оборачивались люди. «Чудная девка какая-то! Идет, улыбается». Сердце билось часто-часто, дыхание захватывало, Марина не замечала противного ветра, кидающего в лицо холодные капельки дождя. У нее горели щеки и ладони, она чувствовала необычную горячую наполненность тела внутри себя, от головы до колен. «Господи, как все ярко вокруг!» Каждый удар сердца с силой толкал кровь, Марина физически чувствовала, как она бежит по венам, переполняя, как чашу, ее всю. Еще чуть-чуть – и расплескается счастье. «Необычное такое состояние – приглушенность мыслей, вялость и наполненность тела одновременно. Бывает так?»

– Ты что так сияешь, подружка? – Ирочка оторвалась от зеркала, обернувшись на вошедшую Маринку. – И без зонтика… под дождем.

– Просто настроение хорошее, – еле сдерживая себя, чтобы не рассказать все Иришке, ответила Марина.

– Я тебя что-то такой не видела раньше. Давай рассказывай! С кем ночку коротала?

– Да ни с кем! Просто. Все-про-сто-так!

– Не хочешь, не рассказывай, – попыталась обидеться Ирочка.

Время рабочего дня тянулось еле-еле. Марина каждые десять минут смотрела на часы. Должен прийти Олег. Заберет Ирку, и они пойдут к ней домой. Дверью заниматься. «Нет, я этого не вынесу! Какая дверь? Что за ерунда? Взрослые люди, не могли умнее придумать?» Марина накручивала себя, она не слышала покупателей, переспрашивая их, отвечала рассеянно, подавала не то, что просили. У Ирочки сегодня в отделе было много клиентов. «Слава богу, не надо с ней общаться». Маринка села на маленький стульчик и спряталась за прилавок.

– Мариша? Ты где? – голос Олега неожиданно накрыл ее сверху. – А-а, под прилавком валяешься, пьянчужка?

– Привет, – Марина сразу успокоилась, – от пьянчужки слышу. К Иришке своей?

– Вообще-то, к тебе. Ты помнишь, что я сегодня к тебе переезжаю?

– Я помню, что ты сегодня дверями торгуешь.

– Ну да, а потом к тебе.

– Товар будешь сдавать?

– Не буду. Ждешь?

– Приходи.

«Так вот все просто, что ли? Приходи…»

– О! Олежка, приветик! – Иришка зашла к Марине в отдел, – приходишь ко мне сегодня?

– Привет, Ириша! Да, к восьми не поздно будет?

«Он что, дверь с собой принесет? В кармане? Как косметический карандашик? Или под мышкой?» – Марина не совсем понимала, как будет происходить факт приема-передачи имущества.

– Давай, нормально. Буду ждать, – кокетливо промурлыкала Ирочка, не особо спеша к покупателю, тыкающему пальцем в витрину со словами: «Девушка, можно вас?» Наконец она отлепилась от Калугина и, оборачиваясь, пошла за прилавок, многообещающе улыбаясь.

– Олег…

– Марина, перестань. Все нормально.

– Ты к ней-то зачем идешь, если дверь у тебя дома?

– Я поеду к Ирке, замеряю проход, заберу ее и отвезу к себе. Там она посмотрит дверь, если понравится, мы ее сразу грузим и везем к ней.

– А сама она не может до тебя доехать?

– Да мне нетрудно ее забрать. И договаривались же. Ну ты ревнивая!

– Ладно, считай, поверила, – Маринка недовольно замолчала, – иди уже.

– Гонишь?

– Хочу, чтобы вся эта канитель с дверями закончилась уже. Что за двери-то?

– Входные, после ремонта у меня остались. Красивые. Показать?

– Спасибо, не надо. Оставим красоту для другой. Она поставит, схожу к ней полюбуюсь. Если пустит. Я ей ничего не сказала про нас. Она тебя сегодня клеить будет.

– Все, Мариша, до вечера! Я позвоню.

«Ну и пусть. Пусть едут! Как будет, так будет».

Иришка ждала конца рабочего дня, как на иголках.

– Маринка, все! Сегодня цап-царап! Слушай, я вспомнила, Олег говорил, у него девчонка какая-то есть, на Болотном живет. Он с ней около полугода встречается. Не знаешь, что за краля?

Сердце Маринки ухнуло и осталось еле трепыхаться где-то в районе почек. «Девчонка? А он сегодня с вещами придет… Ирка с дверью… мать с Машкой, разговор с Вовкой…».

– Не знаю. Нам закрываться пора. Я пошла. До завтра, – устало сказала Марина.

– Пока! Завтра расскажу!

– Угу, жду, в картинках.

По серым улочкам Марина брела под зонтиком домой, дрожа от холода и уныния. Ветер продувал насквозь, противный комок под солнечным сплетением не давал вздохнуть полной грудью.

Тамара Николаевна встретила дочь у порога. Она уже оделась и наводила ревизию в своих авоськах. Маша радостно обняла маму за шею и стала копошиться в ее сумке.

– Машуня, на, мама тебе сникерс принесла.

– Опять ведь покроется коростой от этой дряни! Не носи ты это говно!

Машка двумя ручками прижала шоколадку к груди.

– Моя, не гано.

– Твоя, твоя, дурауманет. Я пошла. Че, когда девку-то забирать?

– Скажу.

– Закрывайся, а то утащат все!

Марина закрыла дверь. Полвосьмого. Звонок.

– Алло?

– Привет! Я зайду сегодня, – радостный Вовкин голос окатил Маринку почти кладбищенским холодом.

«Только тебя сейчас и не хватало!»

– Нет, сегодня не зайдешь.

– Чего это?

– А то. Не зайдешь – и все. Дела у меня.

– Ну-ну. Хахаля ждешь?

– А не твое дело.

– Точно, хахаля! И кто он?

– Конь в пальто.

– Ты сегодня хамишь. Что-то сегодня у нас с тобой не то. Приду обязательно.

– Я не открою.

– Посмотрим.

Ту-ту-ту-ту-ту… «Посмотрим».

Очень хотелось спать. Она прилегла на диван, Машуня на полу пеленала пластмассового пупса. У Марины было ощущение, что она уже очень давно живет с Олегом, и сегодня он ушел по каким-то своим неотложным делам. А Вовка – просто какая-то нелепая помеха в их жизни. «Что происходит? Что? Калугин в моей жизни – сутки, Вовка – шесть лет, и после одной вчерашней ночи я готова забыть все ради сомнительной связи? Но ведь я ни в чем не сомневаюсь. И нет никакой связи, пока я не решу, чему быть в нашей с Машкой жизни и кому с нами быть. И что значит забыть все? Что, кроме Машкиной жизни, дал мне мужчина, которому я доверилась? Нелюбовь и от себя зависимость. Тогда что, вообще, я теряю? Ничего, просто рву давнюю болезненную связь, основанную на его хроническом эгоизме и одиночестве, патологическом ко всему и всем равнодушии».

Звонок в дверь прервал Маринкины размышления. «Олег? Рано, так быстро дверь с Иришкой обстряпали…»

– Привет! – Вова шагнул в квартиру, следом вплыл привычный легкий запах спиртного. – Как обещал. Одна?

– Пока одна.

– Ждешь ё… ря?

– Ты не мог бы уйти сейчас?

– Знаешь, не мог бы. Посмотреть хочу на твоего.

– Уверен?

– Абсолютно. Доча моя, здравствуй, девочка. Иди к папе!

Маша, улыбаясь, потянулась к отцу.

– Хорошая моя, давай я тебя на коленках покатаю! По кочкам, по кочкам, по маленьким кусточкам, в ямку – бух!

Малышка смеялась, проваливаясь между отцовских колен.

– Исё, исё!

– Вов, может, не будешь сегодня папашу включать? – Марина смотрела на них, и ее сердце сжималось от жалости к обоим.

– Ты беспечная эгоистка и лишаешь ребенка отца!

– Да ну? Ты сам ее лишил своего присутствия. Сегодня тебя сюда принесли исключительно твои мужские подозрения, а то, что Машка тебя ждет целыми днями, неделями, месяцами, тебе на это наплевать! Ты всю жизнь делаешь меня виноватой, непонятно в чем!

– Да нет, моя одалиска, просто ты чувствуешь, что косячишь. Нельзя чувствовать вину, не будучи виноватой. Так ведь?

«А что, если это так? Почему я всегда чувствую, что неправа? Но в чем же? В чем?! Марина, да все просто. Твоя вина в том, что ты живешь с человеком, которого не любишь. И он это чувствует. И его поступки оправданы знанием своей ненужности в твоей жизни. Поэтому он делает, что хочет. Вернее, что заблагорассудится. Он же знает, что тебе все равно, есть он или нет. Жизнь сложно проживается, но просто объясняется».

– Баранки гну, – Марина не знала, что отвечать Володе, как вести себя с ним. «Шесть лет мы с ним вместе, и сейчас надо принимать решение. Оно, в общем, принято. Разговор впереди такой трудный, дурацкий». – Вова, правда, приходи завтра. Я не могу сегодня решать с тобой никаких дел.

– Мариша, да нет же никаких дел. Я просто пришел, как обычно.

– Ты не понял? Сегодня не как обычно. Не как всегда, понимаешь? Давай завтра?

– А! Так значит, все-таки ё… рь!

– Да не матерись ты уже при Машке, придурок!

Вовка прошел на кухню. Марина достала из сумки сигареты и пошла следом. Он стоял у подоконника, сунув руки в карманы, и смотрел в окно. Как ночью Олег. На том же месте, но другой мужчина. Уже совсем чужой, посторонний. А тот, родной, свой, настоящий, пока не пришел. Он свободной красивой женщине в данную минуту дверь продает. «Как же достало все! Вся эта бессмыслица! Дверь, ночь, пупс в пеленках…». Марина прикурила, глубоко затянулась. Задержала дым и стала медленно выпускать его тонкой серой струйкой.

– Вова, если ты действительно хочешь дождаться вечерней встречи, оставайся. В самом деле, какая разница, сегодня все решить или бесконечно откладывать разговор? Ты же сам понимаешь, у нас нет семьи уже давно. Да и не было никогда. Так, сошлись по легкомыслию.

– И Машку по легкомыслию?

– Ты Машку не хотел. Вот не надо сейчас… Ты вообще детей не хотел, если помнишь. Я обманом забеременела. Так что не надо сейчас искать причин моей супружеской неверности, – Маринка двумя пальцами нарисовала в воздухе кавычки.

– Марина, я не хочу… – не оборачиваясь, вдруг тихо произнес Володя, – не надо, пожалуйста…

Сердце Маринки кричало, что она последняя сволочь. «Не хватало сейчас распустить сопли и вспомнить о долге перед ребенком и ее отцом! Держать себя в руках, не поддаваться! Это манипуляция! Господи, да где уже Олег? А вдруг не манипуляция? Вдруг, правда, любит? Да-а уж… хороша любовь…». Марина затушила окурок, открыла воду и подставила ладонь под дрожащую струю воды. Она смотрела, как несимметричным фонтанчиком вода стекала с ладошки, с шумом ударяясь о дно мойки из нержавейки.

– Вов…

– Да?

– Ты понимаешь, что поздно?

Молчит. Не ерничает, не ругается.

– Слышишь? Поздно. Не вернуть ничего. Да и возвращать нечего.

Молчит. Смотрит в окно. «Я его таким не видела ни разу. Тихим, пришибленным каким-то… Нет, не пришибленным. Сломленным. Я его сломала. Я сломала? Я?! Нет, это поразительно – всегда чувствовать вину…» Звонок. Плечи Володи чуть вздрогнули, он продолжал стоять не шелохнувшись. Марина с громко бухающим сердцем пошла открывать дверь. Она подошла к ней, медленно, глубоко вдохнула и на выдохе плавно повернула замок.

– Это я, Маришка! Я быстро?

– Привет, Олег. Ты вовремя. Ты всегда в моей жизни будешь вовремя… Проходи. Я не одна.

– Да? С кем?

– Володя пришел…

Марина мельком посмотрела на Олега. Сказанное ровным счетом ничего не изменило в его лице.

«Наглеет».

Он не спеша разулся, джинсовую куртку аккуратно повесил в прихожей, провел ладонью по ее рукавам, разравнивая несуществующие складки. Туда-сюда повертев головой, посмотрел на себя в зеркало, оправил усы и короткую бородку. «Волнуется», – Марина стояла, прислонившись к стене, Маша прижалась к маминой ноге, держа замотанного, как мумию, пупса вниз головой.

– Привет, Машуля! – Олег потрепал девочку по мягким белым волосам. – Ну, Мариша, ужином накормишь?

– Олег…

– Накормишь? – перебил Калугин.

– Да… проходи в кухню. Или… иди пока в зал, я разогрею.

Олег взял Машу на руки, они прошли в гостиную.

– Володя… там Олег, – вернувшись на кухню, сказала Марина Володиной спине.

– Я слышал, не глухой. Марина, я не уйду, – не поворачивая головы, ответила его спина.

– Вова, это бессмысленно. Бессмысленно, понимаешь?

– Посмотрим, – Володя отошел от окна и сел за стол.

– А меня накормишь? Или все? – защищаясь, Володя начал снова ёрничать.

– Не кривляйся. Не время, хотя… сейчас самое время. Сплошная клоунада.

Марина почистила вареные яйца, заправила их майонезом и нарезала химической колбасы «Турист». Слила воду из кастрюльки с вареной картошкой, высыпала варево в глубокую тарелку, посыпав его сухим укропом и добавив туда щедрый кусок сливочного масла. Со вчерашнего ужина осталось два жареных окорочка. Марина срезала с них мясо, обжарила его с луком, заправила сметаной, на все про все потратив пятнадцать минут. Все участники предстоящей разборки все эти длинные минуты молчали, как рыба об лед. Даже из гостиной не было слышно ни звука. «Интересно, что думает Олег?» – Марина машинально расставляла на столе посуду – три тарелки, три стопки, три стакана. Медленно нарезала хлеб. «Так, еще вилки и морс. Теперь все».

– Олег, ужин готов. Пойдем на кухню. Маша, кушать будешь?

– Не, мама, пипить.

– Пить? Сейчас принесу. Олег, идешь?

– Да-да, иду. Машка, я ням-ням, пойдем со мной?

– Олег, не зови ее, пока сама не захочет.

Марина с Олегом вошли в кухню. За столом сидел Вова, надевший веселую гримасу беспечности.

– Здравствуйте, молодой человек! Вы кем у нас будете?

– У вас не буду никем. Марине близкий друг. Здравствуй, Вова.

– А-а, бли-изкий! И я близкий! Марина, а кто тебе ближе?

– Володя, – Олег сел за стол и стал по-хозяйски накладывать себе еду в тарелку, – тебе что положить? Колбаски или курочки?

– Колбаски, пожалуйста. Вас как величать? Меня, смотрю, вы знаете, а я вот пока не удостоился чести знать ваше имя, хотя лицо мне ваше знакомо.

– Меня зовут Олег. Олег Калугин. Мы с тобой встречались мельком у Аллочки, помнишь?

– Не помню. Хотя, может, и встречались. У меня память плохая, в детстве травма головы была.

«Чего он несет? Какая травма? Хотя – точно. У него шрам выше лба. Сказал, в хоккей играл, от клюшки», – Марина стояла у окна, вспоминая, как трепала его густые волнистые волосы, когда в первый раз пришла к нему ночью домой, совсем давно, после их первой встречи в ресторане.

– Я скажу тебе сразу, – Калугин закинул в рот кружок колбасы, – я хочу жить с этой женщиной, и эта женщина сказала, что она не против. Да, Мариша?

Марина не ответила. Она смотрела в окно, опершись на кухонную тумбу, и чувствовала спиной, как пытаются начать бодание за нее двое мужчин из ее жизни.

– Тебе положить? Кушать будешь? – обернулся Олег.

– Нет пока, я сама положу.

Марина достала из холодильника бутылку водки. На покрытом инеем стекле ее ладонь оставила теплые отпечатки.

– Посмотри, какая красавица! – воскликнул Володя, глядя на Марину.

– Да, согласен с тобой. Маришка красавица.

– Да нет, я про водку! Смотри, подлюка, как запотела!

– Да-а, Вова, тяжелый случай…

– Олег, я привыкла, не обращай внимания, у Вовки все шутки такие.

– А что, ребятки? Вам мои шутки не нравятся?

– Володя, я предлагаю тебе сначала мирно поужинать. Пока мы выпиваем-закусываем, я тебе объясню свою позицию и весь расклад ситуации. Я думаю, ты не против, – Олег наколол вилкой еще кружок колбаски.

– Конечно, мой господин! Слушаю и повинуюсь! – Володя сидел, втянув голову в поднятые плечи. Зажав между колен ладони, он нервно раскачивался взад-вперед. Он пытался улыбаться, но нервная судорога совсем не была похожа на непринужденную улыбку.

– Вова, перестань, – Марина начала раздражаться. Она разлила водку по стопкам.

– Ну, за здоровье молодых! – Вова быстро закинул в себя водку, занюхал хлебом. – Повтори, родная моя! – он протянул стопку Марине.

Марина налила.

– Ну, совет да любовь! – вторая стопка горячей жидкости разлилась в Вовкином желудке. – Олег, а что же вы не пьете? Брезгуете?

– Да нет, Вова. Твое здоровье! – Калугин медленно влил в рот ледяную водку.

– Хороша? А? – брови Лукьяненко, взлетев, задрожали в попытке натужной улыбки.

– Ты о водке?

– Я об них обеих.

«Все, сейчас начнется», – Марина приготовилась к худшему.

– Тебе когда Машку усыплять? – Олег повернулся к Марине.

– А что? Пока рано, пусть поиграет.

– Мариша, пойди к ней, вместе поиграйте.

Марина выдохнула, опрокинула полную стопку чуть нагретой в руках живительной влаги, занюхала шелковым рукавом халата, налила стакан морса и молча пошла в зал. «Достало все. Кто выиграет, того я и приз», – мелькнуло в голове.

– Поговорим? – Калугин налил еще стопку себе и Володе. Он не знал, с чего начать разговор. Хотя он был уже начат. Главное, Олег сказал, что он хочет – он будет жить здесь.

– Говори. Слушаю тебя внимательно, – улыбка резко исчезла с Володиного лица.

– Семьи у вас нет. Отношений нет, нет и никаких чувств.

– Это тебе бабушка-еврейка сказала?

– Бабушка у меня, действительно, еврейка. Ты наблюдателен. Но это мне Марина сказала. Она не любит тебя. Она достойна большего.

– А тебе не кажется, что это не твое дело?

– Уже мое, Вова. Уже мое.

– А ты, видимо, уже и размер большего определил, а? Тебе-то как знать, чего она достойна, чего нет? Ты же на все готовое пришел, на халяву! Раскусил уже, что Маринка в своей не существующей в мире доброте абсолютно безотказна?!

– Да? Может, это ты мне «все готовое» приготовил? Что ты вообще ей дал кроме дочери, горя и слез?

– О как! Пожаловалась?! Высокопарно излагаешь, парниша!

– Володя, Северогорск – городишко маленький, тебе ли не знать. Крутимся в одних кругах, и кружочки эти то там, то сям пересекаются.

– Ну, видать, ее подруженьки тебе донесли про наше с ней горе. А ты, такой крутой, пришел тучи разогнать руками да горе-беду от чужой бабы отвести, да? Такой интеллигентный и правильный весь. Поспишь с ней пару месяцев и свалишь от чужого ребенка, не впечатляй меня только, что будешь Машку, как родную, любить!

– Я тебя не собираюсь впечатлять. Я тебе обрисовываю, так сказать, сюжет. А Машку воспитаю и на ноги ее поставлю. Ты с ней пожил шесть лет, теперь я поживу. Ну, маханем? – Олег протянул стопку Володе – чокнуться.

– Ишь как! Да ты циник. Поглядим еще, кто кого куда поставит. Твое здоровье! – Володя выпил, не чокаясь.

– А кто кого любить будет, тут правда твоя, Вова, время покажет.

Олег сидел, не притрагиваясь к еде. Водка не цепляла. «Неприятный разговор, – Калугин думал о Марине, – неужели он не понимает? На что надеется? Ушел бы сам, без этих никому не нужных понтов. Все равно уже им ничего не склеить, так еще и унижение сидит терпит. Странный малый. Совсем нет чувства достоинства». Олег разлил остаток водки, нацепил на вилку притопленный в салатном соке хлеб и махом выпил. «Реально, водяра безалкогольная».

– Вова, тебе пора, – Калугин взял гитару, он не собирался играть теперь, но ему нужно было чем-то помимо стопки занять руки.

– Я сам знаю, когда мне пора. Слушай, а ты знаешь, что все возвращается?

– В смысле?

– В прямом. Все возвращается тебе со временем. Сегодня ты мне вот так, а потом когда-нибудь сам окажешься в дураках.

– Я в дураках не окажусь, я ситуацию всегда контролирую.

– Каков фрукт! Все под контролем, значит? И чувства?

– Чувства – в первую очередь.

– Ну и где тогда твоя любовь? Любовь через ОТК?

– А я тебе о любви не говорил. Ты что, слышал, что я сказал «люблю»?

– Э-э, парень, да ты не простак! Так я и думал. Другой интерес у тебя здесь, жаль мне Маринку.

– Ты бы ее раньше жалел. Сидишь сейчас, строишь знатока человеческих душ. Философа включил. А в жизни все просто. Просто все, Вова! Простак, не простак. Есть женщина, твоя женщина! – так люби ее, береги, цени, дари цветы! Гуляй с ее ребенком, посуду ей мой. Отвези ее в отпуск. Вы когда вместе отдыхали?

– Шесть лет назад…

– Молодец! Когда она от любви задыхалась, а не от слез? Когда тебе носом в плечо утыкалась, засыпая? Ты кофе ей варил утром хоть раз? Ты пальцы ей целовал?

– Почему пальцы? – Вова растерялся.

– А почему не пальцы? – Олег все больше заводился. – Что для тебя, вообще, любовь? Перепихон ночью под одеялом? «Мариша, что у нас пожрать сегодня?»

– Нет, почему… – Вовка растерялся и окончательно сник. Он не знал, что для него такое любовь. Он думал, любовь – это чтобы всегда было просто тепло. А сейчас ему холодно.

«Похоже, я в точку, – Калугин злорадствовал, – сам напросился, дуэлянт хренов».

– Я люблю их, Олег. Я ей пальцы не варил и кофе не целовал, э-э, ну, то есть, наоборот, ну… это… у меня внутри горит все, я понимаю, что конец… я умру без них, подохну, как бездомный пес…

– Не надо пафоса, не сдохнешь.

– А ты жестокий. Ты не сможешь ее любить.

– А ты добрый. И смог. Но вот как-то по-своему смог, по-особому. Так, что всю душу из нее вынул. Горит у него… А у нее не горит?! Все эти годы, что вы вместе? Не горит?! Слушай, тебе реально пора. Не отрезай хвост по частям. Сейчас тебе надо встать, выйти из дома и… и навсегда. Не появляйся здесь. Ей надо забыть тебя, как кошмарный сон. На вот тебе, на посошок, – Олег откупорил вторую бутылку и налил Володе водки в стакан.

Марина давно уложила дочку и, застыв, тихонько стояла в коридоре, слушая мужской разговор. По ее щекам текли горячие слезы. Сначала необычное чувство пощекотало ей где-то в животе, ее женское самолюбие. Два орла, два красавца – кто кого – за нее бьются. Но это чувство быстро исчезло, и пришли отчаяние и страх. Зачем все это? Зачем она позволила им встретиться? Почему сама все не решила? Марина смотрела на Вовкин профиль, его безвольный рот, на стакан водки, который он грел в ладонях, принимая слова Олега как пощечины. Вот ее мужчины, возможно, бывший и, возможно, будущий. Ей было безумно жаль Володю, к Олегу она не испытывала ничего, кроме непонятного чувства неприязни, которое родилось из-за его неожиданно наглого, как ей казалось, отношения к ситуации. Было ощущение, что посторонний человек пришел в давно обжитый, такой родной, просто немного неприбранный, дом и, не снимая

обуви, стал ходить по чужим ему комнатам, заглядывая в каждый шкафчик. «Как странно. Я ведь не люблю Олега… И зачем позволяю ему унижать Машкиного отца? И Вовку не люблю. Тогда почему его так жаль? Вечная бабья жалость, тебя по морде, а ты – за его сапоги: прости, родной!»

– А-а, Мариша, ты подслушиваешь? – Калугин отвернулся от Володи. – Иди-ка к нам! Давай выпьем.

– Не подслушиваю. Машку укладывала.

– Поешь, лапа, ты совсем ничего не ела.

Марина села за стол. Какое-то время они сидели втроем и молчали. Володя встал и пошел в коридор.

– Ты куда? – спросила Маринка.

– Домой. К маме. А что? Мне сказали, что мне пора.

Марина сидела, опустив голову. Слезы лились не переставая.

– Вов…

– Марина, не начинай. Отпусти его, – Олег положил ладонь на ее руку.

– Олег…

– Марина, все! Что за мазохизм?

– Да, Марина, не начинай, – Володя медленно обувался. – Я хочу поцеловать дочь на прощание.

– Она спит, разбудишь… – тихо ответила Марина.

– Вова, слушай, кончай спектакль! На какое прощание! Завтра придешь и целуй дочь, сколько хочешь. Прекрати Маринку травить, не видишь, что ли, ни хрена? – Калугин встал в проеме кухонной двери.

Маринка завыла в голос. Она сидела, положив голову на сложенные на столе руки. У нее началась настоящая истерика. Олег выскочил в коридор и близко подошел к Володе.

– Дождался? Три секунды тебе!

– Олег! Не тронь его! Убирайтесь оба! Володя, подожди!.. – Марина побежала в коридор, Олег преградил ей путь.

– Отойди, – Марина попыталась оттеснить Олега. Он не двинулся с места.

– Марина, пожалуйста, успокойся, он уходит. Да уйдешь уже ты, в конце концов, или нет?!

Они стояли лицом к лицу, Володя и Олег. Марина вцепилась в руку Калугина и смотрела на Вовку. Она плакала, ей было жаль его, жаль себя и Машку, вместе с ним навсегда уходила их любовь, которой не было. Она физически чувствовала, как что-то обрывается внутри.

– Лукьяненко, что ты наделал? Гад! От тебя одна боль! Убирайтесь оба! О-оба-а! Олег, пусти меня! Да пусти же!

– Не пущу!

Олег крепко держал вырывающуюся Маринку.

Вовчик открыл дверь, сделал шаг за порог.

– Вовка, подожди! Подожди! – Марина рвалась к нему.

– Да иди ты уже! – кричал Олег, сдерживая вырывающуюся Маринку.

Лукьяненко медленно сделал второй шаг, третий и начал быстро спускаться по лестнице. С нижнего этажа до Марины донеслось истеричное, нарочито беспечное, отчаянное Вовкино:

– Целую ваши деньги!

Марина затихла, слушая его удаляющиеся шаги. Олег отпустил ее. Она стояла у открытой двери, опершись о косяк, кусая губы.

– Пошли в дом, – Олег мягко обнял ее за плечи, – все, лапочка, все, не надо. Завтра ты осознаешь все, и станет легче.

– Ты откуда знаешь? – еле прошептала Марина.

– Знаю, – так же тихо ответил он. – Я знаю, – твердо повторил Олег.

Марина закрыла дверь и прошла на кухню. Налила полстакана водки и выпила залпом.

– Э, э, девочка! Давай-ка будем закусывать! – Олег отрезал колбасы и сделал бутерброд. – Ешь! Жуй, кому говорят!

Марина автоматически жевала, прислушиваясь к горячо разливающейся в желудке волне. Хмель ударил в голову, и внутреннее напряжение постепенно исчезало, ноги обмякли, все мысли улетучились. «Как легко! Хорошо как и просто стало. И совсем даже водка не зло. Во всяком случае, дешевле американских психологов. А причем здесь психологи? И вообще, зачем они нужны? Тем более, американские…»

– Олег, налей мне еще.

– Может, не надо?

– Ой, слушай, давай сам «не надо». И перестань меня опекать.

– Я только начал. Болеть ведь завтра будешь.

– Завтра и полечусь.

Олег не отходил от нее весь вечер. Она то плакала, то смеялась, вспоминая что-то, потом затихала надолго, то вдруг начинала рыдать, куря сигареты одну за другой. Олег немного побренчал на гитаре. Уложив свою внезапную, бесчувственную женщину, он убрал со стола, проветрил кухню и вымыл посуду. Потом он долго курил у окна, не думая ни о чем, как должное принимая все происходящее с ним. Марина в розовом, с синими пионами, шелковом халатике лежала рядом с Машкой, свернувшись калачиком и поджав колени к подбородку. «Поза эмбриона. Ищет защиты». Олег, замерев, стоял и смотрел на невесть откуда свалившихся на него женщин. «Странно, теперь это мои девочки… А раз мои, значит, больше ничьи».

***

Утром Марина не смогла встать. Голова разрывалась от жуткой боли. Запах вареного кофе вплыл в комнату.

– Я тебе кофе сварил. Доброе утро, лапушка!

– О-ой, нет, Олег. Только не кофе, не сейчас. Плохо как… Принеси тазик, меня сейчас вырвет…

– Я уже принес, еще с вечера. У кровати стоит.

Марина резко склонилась к полу. Калугин тихонько вернулся на кухню. Он достал из холодильника водку и налил стопочку. Приготовил кефир и еще, на всякий случай, пива. Ну что-то же из всего этого изобилия Мариша выберет. Вернувшись в спальню, Олег увидел безликую, совершенно никакую Маринку. Бледная, с черными кругами под глазами, пересохшими губами, она лежала, натянув одеяло на нос.