Текст книги "«Я крокодила пред Тобою…»"

«Ключи забыла, ворона», – Марина подошла к двери, пошарила в кармане. Она позвонила в дверь. Тишина. Приложив ухо к двери, прислушалась. Шебуршание за дверью. Марина постучала. Снова тишина. Она постучала сильнее. Приложилась ухом к двери. С тем же результатом. Тихо. Марина вышла, села на скамеечку у подъезда и стала ждать. Под ложечкой зашевелился противный червяк. Она повернула голову, заглянула в подъезд. Из их квартиры, которая располагалась на первом этаже, тихо, не закрывая дверь, на цыпочках вышла женщина. Низко опустив голову, она быстро спускалась к выходу. Марина рванула в подъезд. Добежав до двери, она ногой попыталась не дать ей закрыться, успев мельком рассмотреть нежданную гостью. Хлоп! Дверь перед носом захлопнулась!

– Яр! Открой! Это бесполезно, – негромко сказала Марина, она была почти спокойна. – Слышишь? Открой! Не позорься перед соседями.

Дверь открылась не сразу. Маринка была собрана, никакой истерики. С вырывающимся из груди сердцем она вошла в СВОЙ дом. Зашла на кухню. «Так, прекрасно. Два только что вымытых бокала из-под вина. Ага! Пустая бутылка в мусорном ведре». Заглянула в ванную. Полотенца мокрые. Кровать заправлена наспех. И запах. Его ни с чем не спутать, этот шлейф такого привычного, особого запаха соития мужчины и женщины; сегодня он был особенно мерзок, и его сладковатая основа вызывала у Марины тошноту.

– Завтра я иду в загс подавать заявление на развод. Детей у нас нет, разведут быстро, – Марина удивлялась своему почти спокойствию. – Вопросы есть?

Мерзкое, лживое выражение лица Ярика. Немного смятения, но, в общем и целом, он прав, он оступился, он мужчина.

– Малыш, это не то, что ты думаешь.

«Тупость беспросветная».

– С этой женщиной мы вместе работаем.

«Конечно, я вижу, потрудились. Старались для Доски почета».

– Малыш, не молчи!

«Я не молчу, урод, я ору, ты не слышишь?!»

– Ну что? Что? Она пришла, куртку финскую сыну принесла, у нее на базе блат!

«Ярик, ты идиот».

– Куртку сыну – это хорошо, – наконец сказала Марина, – сын – это святое; особенная гордость для отца – наследник в финской куртке. Семья – моя крепость, жена – не стена, отодвинуть можно, курица – не птица, женщина – не человек.

– Марина, у тебя бред.

– Бред, Ярик, – это ты. Ты недоразумение в моей жизни, и сегодня я бредить перестану.

Всю библиотеку, что Марина собрала, работая в книжном, Ярик оставил себе, даже редкую подборку детских книг, которые его сыну по возрасту уже не подходили, Маринке не отдал.

– Ты себе соберешь. А у меня еще будут дети.

«Вот урод, – Марина внутренне сжалась, – меня распотрошил, как курицу, а у него еще будут дети… подонок».

Она со злостью срывала комнатные занавески, укладывала в картонные ящики посуду, зная, что этим пользоваться она никогда не будет. «Зачем? Зачем ты это делаешь? Зачем унижаешься, зачем мелочишься? А ни зачем. Пусть! Все бабы так делают. Потом стыдно будет, Марина. Пусть стыдно, это потом. А сейчас все сломать, все перевернуть. И что-то надо сказать ему, побольней, пообидней, что же? Что?»

– Прибежишь ведь скоро, малыш! – Ярик ухмылялся, наблюдая за истерикой молодой глупой жены.

– Тамбовский волк тебе малыш!

Ничего умнее в голову не пришло. И хлопнула дверью.

Их развели быстро. Марина переживала обиду недолго, зато в полной мере она ощутила, что чувствует женщина, которой изменил муж. «Как ты, так и с тобой. Чему удивляться? Изменил Светке, почему не будет изменять мне? – Марина уже спокойно вспоминала свою пародию на семейные отношения. – А бабу-то какую страшную привел! Старуха, лет сорок! Морда красная, алкашка, похоже. Волосы желтые, пережженные химией, – Марина смаковала явные недостатки соперницы. – И что им не хватает, кобелям? Что им, вообще, надо в жизни? Власти, бабу и пожрать». С такими мыслями она встретила свои новые романтические отношения.

***

Машка еле-еле дотащила тяжеленный пакет с пивом на пятый этаж, Муха плелась сзади, как всегда, не нагулявшись. Марина открыла дочери дверь, приняла у нее из рук пакет, пошла на кухню разбирать. Муха ждала, когда ей вытрут лапы. Не дождалась. Подумала: «Не до меня сегодня», – и пошла хлебать водичку.

– Моя ты красота! Что бы мы без тебя делали? – Марина выставляла содержимое пакета в холодильник.

– Да нормально, мам. Я дядь Пашу видела, тебе привет.

– Трезвый?

– Вроде, да.

Марина откупорила бутылку пива. Медленно, не давая пене подняться, по краешку налила в наклоненный стакан. Выпила маленькими глотками холодную жидкость. Потом налила второй стакан, взяла таблетку темпалгина и пошла в спальню.

– Олежка, держи лекарства.

– Лапочка моя, спасибо, родная! Машка, молодец, выручила родителей-алкашей.

– Мы не алкаши, мы интеллигентно выпивающие.

– Ну. Интеллигентно выпивающие алкаши.

– Ты как сам?

– Башка болит.

– Сейчас пройдет. Кушать будешь?

– Нет, попозже, не лезет пока. Пивка еще выпью.

Марина принесла еще стакан пива, целую бутылку поставила рядом с кроватью. Села рядом. Олег залпом выпил и откинулся на подушку.

– Подремлю еще, лапа моя.

– Давай, я пока приберусь.

– Ты мазохистка, охота тебе уборку с бодуна делать?

– Я люблю, чтобы было чисто. Хотя бы в квартире. В душе помойка, пусть хоть в квартире будет чистота.

– Не начинай, все же нормально. Чего ты? Не в первый раз.

– Да, не в первый. Наверное, в стотысячный. Олег, я не могу больше.

– Это у тебя с похмелья. Погоди, сейчас пивко ляжет и угрызения совести уложит.

– Олежка, сколько мы еще так будем?

– Да как, Мариша? Что случилось? Нормально вчера посидели, песен попели, с людьми пообщались, вечером Сашка в гости звал.

– Я не пойду.

– Пойдем! Машку с собой возьмем.

Слезы подступили к горлу. Марина сидела, безвольно опустив руки.

– Лапочка моя, не плачь, – Олег сел рядом, обнял Марину за плечи, погладил по мокрым волосам. – Голову, что ли, мыла?

– Да нет, опять плохо было.

– Опять приступ паники? Валокордин пила? Анаприлин?

– Да, все прошло уже.

– Не плачь, я с тобой. Все хорошо.

– Да, сейчас пройдет все, – Марина легла и закрыла глаза. Олег прилег рядом, обнял жену и крепко к себе прижал.

– Ты моя хорошая, любимая моя… Женщина моей мечты.

Марина засмеялась. Это была его фраза.

– Ты, наверное, всю жизнь о такой мечтал.

– Зато любимая. Пьянчужка моя… – Олег уткнулся носом Марине в ухо и глубоко втянул запах любимой женщины.

– Олеж, давай ребенка родим?

– А давай! Вот прямо сейчас и начнем, – он поцеловал Марину за ухом.

– Перестань, щекотно, – Марина поежилась. – Я серьезно спрашиваю.

– Я тоже серьезно. Давай родим.

Какая-то смутная надежда, что можно что-то поменять, изменить, немного подняла настроение.

– Ладно, схожу с вами к Сашке вечером. Только давай уговор – кроме пива ничего не пить.

Марина зашла к Машке, та смотрела мультики, Муха что-то сосредоточенно грызла на постели. Увидев хозяйку, Муха, на всякий случай, покрепче зажала лапами предмет вожделения. «Кто их знает, опять начнут отнимать».

– Что грызешь, собака моей мечты?

– Р-р-р-р…

– Ясно. Машка, пойдешь с нами к дяде Саше?

– Ур-ра-а-а-а! Во сколько?

– Часиков в шесть пойдем. Приберись в комнате. Хорошо?

– Конечно, муль!

Муха внимательно следила за движениями хозяйки, не выпуская что-то из лап. В пятидесятые годы, кажется, был мультфильм «Каштанка» про маленькую цирковую собачку. Муха – тот еще персонаж.

***

Маше было три года. Как обычно, утром Марина отвела дочь в детсад. Шел частый, мелкий, колючий дождик. Садик находился в пяти минутах ходьбы от дома, путь шел по небольшому мосту через речку-вонючку, так в народе называли Северку. Обходя лужи, Марина спешила домой. Переходя речку, она остановилась на мосту. Прямо посередине, в луже, поджав хвост и дрожа, стояла маленькая рыжая абсолютно мокрая собачонка с круглыми выпуклыми карими глазами.

– Только тебя мне и не хватало! – сказала ей Марина.

Собачонка подняла уши.

– Это вы мне?

– Тебе, кому же еще?

– Я вам помешала? Извините, – собака отошла в сторонку, освобождая путь.

– Ну и что мне с тобой делать? – спросила Марина, заглядывая собаке под хвост.

– Я девочка, если вы что-то ищете.

– Уже вижу, что не мальчик.

– Что-то еще? Или вы уже пойдете? – собачка чуть вильнула хвостом.

Марина задумалась. «Брать домой собаку – мысль дикая. Олег меня выпрет вместе с дворнягой, он аккуратист, каких свет не видывал. Но псину жалко, накормить бы надо».

– Ладно, пошли, покормлю тебя.

Марина пошла, не оборачиваясь, в надежде, что собака ее не поняла.

– Напрасно вы так думаете, я вас прекрасно поняла, – думала собака, семеня следом, не отставая ни на шаг.

«Что Олегу скажу? Ума не приложу. Скажу, покормлю и отпущу». Марина надеялась разрулить все по ходу пьесы. Собака покорно бежала сзади, как будто давно знала дорогу домой, и подъезд, и этаж, и дверь.

– Ну, пришли, подруга. Заходи, только тихо.

Марина тихонько разулась. Олег еще спал. «И хорошо, пусть спит подольше, а там видно будет, что сказать». Собака послушно стояла в прихожей, ждала приговора.

– Пойдем мыться, девочка. Мыться любишь?

– Пока не знаю, сейчас посмотрим.

Марина аккуратно взяла собачонку под грудку и поставила ее в ванну. Та стояла, не шелохнувшись, стараясь во всем угодить вероятной в скором будущем хозяйке. «Сейчас меня отмоют и увидят, какую красоту подобрали». Марина открыла кран, взяла душевой шланг, теплой водой окатила псину. Та стояла как вкопанная.

– А ты девочка послушная, сколько тебе? Месяца четыре?

– Мне три. Я позавчера потерялась. Я еще маленькая и не смогла найти обратную дорогу.

– Что ж тебя без поводка отпустили, кроху такую?

– Не уследили. Простим их?

– Простим, конечно, – Марина взяла немного шампуня и намылила шерсть. С худых боков собачонки стала стекать грязная пена. Марина несколько раз сполоснула щенячье тулово, промыла глазки, отжала воду и замотала псинку в полотенце. Потом насухо вытерла.

– Да ты красотка, девочка!

– А я предупреждала. Кроме того, что я красивая, я еще умная, веселая и преданная.

Распушившаяся вьющаяся ярко-рыжая шерсть красивыми кольцами обрамляла шею собаки, спадала на белую грудку и впалые бока. Острые ушки были начеку. «Что дальше со мной будет? Полюбуются и…»

– Пойдем кушать, малышка.

«Все совсем неплохо», – подумала собачонка, понюхала предложенную еду и очень аккуратно, как будто и не голодала три дня, стала брать из миски кусочки каши с колбасой. Она съела приличную порцию, бочка округлились. Собака медленно вылизала тарелку дочиста и села, расставив передние лапы, задние сложив на один бок.

– Тяжко с непривычки?

Марина уже знала, что никогда, ни за что, ни за какие коврижки, никому не отдаст это сокровище.

– Я назову тебя Муха, ты не против?

Собака сидела, прищурив от сытости глаза. Ее клонило в сон, и она улыбалась. «Каштанка опьянела от еды», – подумала Марина, села на корточки и погладила блестящую шерсть. – Кто-то ведь сейчас тебя ищет, красотка.

– Меня уже нашли.

– Погоди спать, у нас с тобой самое главное впереди, ты должна понравиться Олегу и найти аргументы, чтобы остаться.

Марина тихонько зашла в спальню, Муха – за ней и неслышно села у двери.

– Олежка-а-а, приве-е-е-ет! – заискивающе пропела Марина и села на кровать.

– Доброе утро, Мариша! Отвела Машку? – Олег сладко потягивался. – Ныряй ко мне, женщина.

– Отвела, все хорошо. А ты меня не будешь ругать?

Олег очень хорошо знал и эту фразу, и эти интонации. Ничего хорошего они ему не сулили. Сон мигом улетел.

– Марина, что случилось? – строго спросил Олег.

– Ничего особенного. Нет, ты скажи, не будешь ругаться? Обещай!

– Марина, что?!

– Оле-е-ег, ну обещай, обещай!

Олег пообещать не успел. Муха нашла аргумент. Ей надоело затянувшееся вступление, и она, неуклюже разбежавшись, прыгнула на диван.

– Мля-я-я-я, Марина, ты…

– Олежа, Олежа, Олежечка, хороший, пожалуйста! – Марина широко улыбалась, глядя на первые мгновения зарождавшихся отношений длиною почти в двадцать лет.

Муха прыгнула Олегу на грудь и начала лизать ему лицо, быстро-быстро, не давая опомниться. Он смеялся, вытирая лицо углом пододеяльника. Марина выдохнула. «Победа!» Олег собак любил, у его родителей жил мальчик Вэла, кокер-спаниель, доставшийся им после развода Олега с первой женой Светланой. Толстый, черный, красивый кокер-обжора. Но порядок и чистоту Олег любил больше, чем собак, и, вообще, был ответственным и спокойным человеком.

Он сидел на кровати, лохматый спросонья, опершись ладонями в колени. Рядом на спине лежала Муха, положив ему голову на бедро и поджав лапки «зайчиком». Каша с колбасой уютно уперлась в бока. «Хозяин, я вся твоя навеки».

– Марина, ну на хрена тебе это было надо?

– Олежа, честно, ну хороша? Честно! Хороша?

– Мля, причем здесь хороша?

– Да притом. Она потерялась. Не могла же я ее бросить.

– Могла.

– Нет, не могла! Когда ты потерялся, я тебя подобрала и не бросила. Я тебя помыла, накормила и спать уложила.

Олег задумался.

– А ведь так и было, лапа…

– Ну вот! Чем Муха тебя хуже?

– Значит, ее зовут Муха?

– Муха, Му-Му, Муся, Мухобойка.

– С Мухобойкой ты, конечно, переборщила. Типа бойкая муха? Ладно, Маришка, пусть живет с нами. И Машке радость.

На последних словах Олега Муха перестала изображать зайчика, развернулась и села рядышком, как воспитанная и сдержанная собака. «Да, спасибо, Олег. Конечно, все будет пристойно».

Вечером, забирая Машку из сада, Марина сообщила дочери:

– У нас новость, Машенька, с нами будет жить маленькая собачка!

– Мама! Мамочка моя, любимая! Ты купила мне маленькую собачку!!

– Нет, она сама к тебе пришла, Машуня. Сегодня утром.

Маленькой ручонкой Машка тянула маму домой, забыв про свои камушки с моста, про песочницу, про подружек. У нее собака, настоящая, как в книжках, как в телевизоре!

***

– Девушка, у вас есть собрание сочинений гида Мопассарана? – вопрос вывел Марину из постразво дных, с Яриком, дум. Она взглядом оценила остряка. Из постоянных покупателей, высокий, лет тридцати, с темной курчавой шевелюрой, с очень привлекательной внешностью и походкой манекенщика. «Симпатичный парень. Ко всему еще и умный малый. Женат, не женат?» – Марина пробила чек, упаковала клиенту книгу о бейсиках и алголах. Он был из СК, то есть спецклиентов, всегда покупал профлитературу по языкам программирования. Здоровались, не более.

– Нет, только Фонаря де Бальзама.

– Люблю людей с чувством юмора. Меня Володя зовут.

– Знаю, меня Марина.

– И я знаю. Э-э-э, уж если мы друг друга давно знаем, предлагаю поужинать вместе.

«Да, шустрый. Сразу, без предисловий».

– Вообще-то, я замужем. Хотя… А пойдемте, Владимир!

– Я буду с другом, вы не против?

– Я не против.

***

Вечером они встретились у ресторана «Жемчужина».

– И где же ваш друг?

– А я вам без друга не нравлюсь?

– Пока не знаю. Но, возможно, понравитесь меньше, когда познакомлюсь с вашим приятелем.

– Тогда мы его не ждем, и давай на «ты».

Они сели за заранее зарезервированный Владимиром столик, заказали бутылку шампанского и по салату «Оливье».

– Расскажи мне о себе, – Марина отпила шампанского, рассматривая руки нежданного кавалера. Они были большие, мужские, с длинными ровными пальцами и аккуратно подстриженными ногтями.

– А давай, ты первая.

Марина еще ранее обратила внимание, что Владимир чуть шепелявит на «с», получалось что-то типа «щегодня щедьмое щентября». Но только чуть-чуть, слух не резало.

– Да нечего рассказывать, в общем. Ну, неделю назад я ушла от мужа, живу с родителями. Еще с нами живет моя племянница Лиля, ей шесть лет, милая девочка с убойным характером и взрослым отношением к жизни. Родители на пенсии, есть старшие брат и сестра. Детей нет, денег нет, счастья нет. А ты с кем живешь?

– А у меня есть немного денег, немного счастья и…

Марина замерла. «…И немного детей?»

– … и дочь Полина, ей десять лет.

«Значит, женат. Господи, опять женатик», – Марина успела расстроиться.

– Ты женат, Володя?

– Скорее, я не разведен. Жена, кстати, тоже Марина, с дочерью живут в Соликамске, мы уже давно не вместе. Собирались разводиться, но у нас к этому делу географические препятствия.

«Как же! Географические! Ну все заливают! Поголовно все не женаты, или собираются разводиться, или уже подали заявление на развод, или вот-вот подадут. В голове у тебя, Вовчик, препятствия, а не в географии. И почему мне так не везет?!»

– А как фамилия твоя?

– Лукьяненко. Владимир Лукьяненко. Бонд, Джеймс Бонд, – кокетничал Володя.

– Собирались разводиться, значит, сейчас не собираетесь?

– Марина, для меня регистрация брака не имеет никакого значения.

«Ну, конечно, сейчас начнется: главное – чувства, штамп в паспорте – это не главное, доверие в отношениях и любовь – вот основа семьи… и т.д., и т. п.»

Марина успела сделать для себя уже кое-какие выводы. Разводиться не будет, детей заводить не будет, очень свободолюбив и независим, сам создает себе жизненные обстоятельства и успешно их игнорирует. «Да-а, фрукт. Впрочем, что это я? Я же замуж за него не собираюсь, – подумала Марина, – вот же женская натура! Любой мужчина, с которым общается женщина, почти сразу рассматривается ею как потенциальный партнер и отец ребенка. Ну да. А почему нет? Все как в природе. Самка выбирает самца для продолжения рода, выживает сильнейший, праймы, дуэли…»

– Э-эй, Мариша, ты где? Вернись! – Володин голос отвлек Толмачеву от мыслей о размножении.

– Все в порядке. Ты не сказал, с кем живешь.

– Я живу со старенькой мамой, у нас двушка-хрущевка, работаю в НИИ программистом.

– Очень старенькой?

– Очень. Она родила меня в сорок четыре года, мне тридцать, значит, ей семьдесят четыре. Марина, переезжай ко мне.

«Чур меня! Я не ослышалась?»

– Владимир, мы с вами…

– …с тобой, – уточнил ухажер.

– …общаемся около часа, вы… ты считаешь это достаточным для слияния душ, тел и вещей?

– Вполне. Едем?

***

На следующий день Марина проводила разведку боем, как всегда, у бывалых сослуживиц.

– Что тебе сказать, Мариша? Женат, есть дочь, любит выпить, причем крепко, себе на уме. Не сказать, что бабник, но своего, точнее, своей – не упустит, – комментируя выбор Марины, Аллочка ровняла пилочкой длиннющие ногти. Они были настолько длинны, что даже кусочек сахара из сахарницы она брала кончиками ногтевых пластин, заставляя передергиваться некоторых сослуживиц, которые видели в этом действии не человеческое, а какое-то птичье присутствие.

– Жить с ним сложно будет, но семью содержать способен. Поговаривают, любит профессиональный покер, но я лично не знаю, верить этому или нет. Ты что, решила с ним попробовать?

– Типа того. Я вчера у него ночевала.

– Ну и молодец, нормальный мужик, получше твоего Ярика. Манекенщиком подрабатывал, когда студентом был. Если ты заметила, он вообще красавчик.

– Заметила, – Марина вспомнила вчерашний вечер и еще некоторые подробности, которые никогда не будет обсуждать с подругами.

– Слушай, ты же не развелась еще, твой узнает, харакири и тебе, и Вовке сделает.

– Харакири себе делают, во-первых. Во-вторых, он не мой. Я ушла, если ты помнишь.

– Ладно, не цепляйся. Короче, Толмачева, мы с девчонками твой выбор одобряем.

– Так мы же вчера только вечером познакомились…

– Да вчера и обсудили все. Ты не умеешь ничего скрывать, у тебя на лбу все написано.

***

– Володя, она что, из детдома?

– Мама, почему из детдома?

– Сынок, если ты ее привел домой к нам ночью, значит, ей ночевать негде.

– Нет, мама, у нее родители есть.

– А почему она у нас вчера ночевала?

– Мама, Марина будет жить у нас. У меня, со мной то есть. В общем, мы будем жить вместе.

– Как муж и жена? А как же Мариша, Полиночка?

– Марина и Полина в Соликамске, мама. А я здесь. И Марина здесь.

– Ее тоже Марина зовут?

– Да, мама, тоже Марина.

– Сынок, это третья Марина у тебя. Ты их что, по имени подбираешь, чтобы не путаться?

– Мама, не выдумывай.

– А вы давно друг друга знаете?

– Давно, мама.

– А почему со мной не знакомил?

– Вот, знакомлю.

Марина сидела в комнате и слушала разговор Володи с мамой, он терпеливо объяснял ей на кухне возможности и варианты современного совместного проживания. Елизавета Ильинична внимала и качала головой.

– Как знаешь, сынок, как знаешь. Лишь бы вам было хорошо.

Елизавета Ильинична и Степан Николаевич Лукьяненко познакомились на лесоповале в пятидесятом. Они были сосланы в ХантаяЛаг как политические. Лизе было тридцать семь, Степану – сорок четыре. Володя всегда скрывал своих родственников-евреев по материной линии, разбросанных по Украине и где-то в Канаде. И он, и мать всегда боялись возврата еврейских гонений и погромов, и даже тогда, когда обстановка в стране с признаками подобия демократии стала более свободной. У Елизаветы Ильиничны и Степана Николаевича не было детей, врачи поставили Лизе диагноз – абсолютное бесплодие, кроме того, Степан, в силу обстоятельств того времени, однажды имел принудительную неосторожность около двух часов стоять в ледяном болоте, и помимо психологического стресса он перенес тяжелое мужское заболевание. Но мечтать о ребенке Степан и Елизавета не переставали. Когда они стали вольнопоселенцами и переехали в Северогорск, Лизу – как последствие валки леса и как осложнение после затяжной простуды – скрутил радикулит. Она была прикована к постели, и боли были такие, что казалось, она парализована той болью. Не шевеля ни руками, ни ногами, Лиза лежала, молилась и терпела, надеясь только на Божью помощь. Степан Николаевич, не имея под рукой никаких лекарств, взял как-то два кирпича и хорошенько разогрел их на печи. Аккуратно перевернул жену на живот и положил хорошо прогретые камни Лизе на спину, на поясницу, укрыл пуховой шалью и сверху одеялом. В течение недели он повторял процедуру несколько раз. Видимо, для усиления лечебного эффекта Степан Николаевич крепко обнимал любимую жену, и через два месяца Лиза поняла, что беременна, а еще через семь у них родился сын Володя весом почти в шесть килограммов. Елизавете Николаевне было очень стыдно перед людьми, ведь она забеременела в сорок четыре года, тем более, что отцу ребенка был пятьдесят один год. Неловко любить друг друга в таком возрасте. Она, как могла долго, скрывала беременность. Врачи не советовали ей рожать, слишком велики риски. Смешно! О каких рисках речь? Это же чудо, единственная, ставшая реальной, невозможная беременность.

Володя рос здоровым, послушным, очень смышленым мальчиком, радостью и надеждой родителей. По причине возраста и заболеваний отца и матери его не взяли в армию. Он был отличником в школе, легко поступил в институт, проявлял интерес к математической науке, кибернетике, программированию. Закончив аспирантуру, он остался преподавать в местном вузе. В студенческие годы его преподавателем был Шамсутдин Алишерович Хусабинов, отец Ярика, первого мужа Марины. Узнав об этом, Марина удивилась стечению обстоятельств и тому, в каком, оказывается, маленьком городе она живет.

Хитросплетения встреч никогда не переставали удивлять Марину. Она называла это судьбой, случайностями, совпадениями на кривой и разухабистой жизненной дороге к Смыслу. Тогда она еще не знала, что такое Божий промысел. Чтобы искупить свою вину за детоубийство, движимая страхом, что не сможет больше иметь детей, она стремилась родить как можно скорее. Главной, единственной ее целью, грубо говоря, было воспроизводство. Позже она пыталась найти объяснение этому желанию, очень уж примитивным оно казалось. Разве в этом смысл – просто родить и воспитать?

Марине не давало покоя ощущение неправильности, нелогичности любых ее поступков, даже движимых, как ей казалось, самыми благими намерениями. Проживая обыденные, общечеловеческие отношения с окружающими ее людьми, родными или случайными, она интуитивно искала в своей не особо загруженной умом голове ту информационную ячейку, содержание которой выдавало бы переменные для решения ее неразрешимых задач. Марина их и сформулировать-то пока толком не могла. Какие-то смутные, нечеткие образы, желания, сомнения: а зачем все это? Она ждала того, кто смог бы объяснить ей, ДЛЯ ЧЕГО она живет?

***

Марине с Володей досталось место в проходной комнате. Старый диван со стороны изголовья примыкал к древнему трехстворчатому шкафу. Старенький ламповый телевизор, колченогий сервант, ковер на стене и ковер на полу. На крошечной кухне ютились крашенный в белый больничный цвет буфет с маленькими стеклянными дверками, две табуретки, двухконфорочная газовая плита и небольшой холодильник. Полы были дощатые, покрытые пронзительно-коричневой советской краской, а маленькая, на одного человека, прихожая застелена вязанными из цветных лоскутов половичками. Просто, почти бедно, чисто и грустно. Марина в роскоши никогда не жила, поэтому почти с безразличием восприняла свое новое, она надеялась, что временное, жилище. Очень напрягала невозможность жить в отдельной комнате. Елизавета Ильинична любила смотреть телевизор в зале, который считался комнатой молодых, а поскольку была глуховата, включала его на полную громкость. Володя в это время уходил в комнату к матери, закрывался с книгами, и ему ничто не могло помешать. Если же его все-таки что-то настойчиво отвлекало, он просто уходил из дома.

– Эй, ты куда?

– Мне надо.

Марина оставалась дома с гражданской свекровью, тихо закипала и радовалась, что может оправдать свои громкие хамские ответы Ильиничне ее глухотой. Она со злорадством орала, повторяя не расслышанные свекровью слова, и отыгрывалась на ней за все более частые Володины уходы в «надо». Ильинична была беззлобной и терпеливой, говорила тихо, ходила не спеша, немного пришлепывая на левую ногу, голову всегда покрывала чистым белым платком. Елизавета просто и вкусно готовила. Даже во времена пустых прилавков она умудрялась приготовить из ничего что-то мясное.

– Мужчина должен кушать мясо. Сама не съешь, а ему оставь.

Как ветеран труда она отоваривалась по карточкам в специальном магазине и все самое вкусное отдавала детям. Маринка этого не ценила и воспринимала как должное. Елизавета Ильинична сама делала уборку, подметала, мыла полы, трясла ковры, потом лежала по три-четыре дня с высоким давлением. Аппарат показывал двести сорок на сто пятьдесят, около кровати всегда находился тазик, потому что свекровь в эти дни выворачивало наизнанку. На ее лбу лежало маленькое белое мокрое полотенце, от боли она не могла произнести ни слова.

Свекровь Марину раздражала. Маринка брезговала. «Почему же меня так раздражает эта милая старушка? Почему у меня нет к ней ни капли жалости и сочувствия? Она для нас с Вовкой разбивается в лепешку, почему же я такая тварь бессердечная?» Но Маринкина совесть спала, не шелохнувшись. Елизавета Ильинична относилась к Марине как к стихийному бедствию. За свою долгую жизнь она такое пережила и столько выстрадала, что это не шло ни в какое сравнение с истериками сумасбродной девчонки. Ее капризы, конечно, были обидны и досадны, но Елизавета Ильинична воспринимала все со смирением, как очередное Божье испытание. Вечером, перед сном, Елизавета Ильинична выключала на кухне свет, становилась лицом к углу кухонного буфета и начинала что-то шептать, закрыв глаза.

– Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет, или еще окаянную мою душу просветиши днем?.. – доносились до Марины непонятные слова, – … в руце Твои, Господи, Боже мой, предаю дух мой… Ты же меня благослови, Ты меня помилуй и живот вечный даруй ми… Аминь.

«О, аминь я помню». Марина вспомнила, как однажды шла с мамой из школы. Была осень. Разноцветные листья, качаясь в воздухе и лодочкой опускаясь на землю, тепло шуршали под ногами. Небольшой ветерок, закручивая упавшие листочки, снова поднимал их вверх, создавая осенний цветной хоровод.

– Аминь, аминь, аминь. Маринка, осторожней, обходи эту круговерть, – тревожно-уверенно сказала Тамара Николаевна, – не наступай в нее.

– Почему, мам? Это же листочки… – с осторожностью спросила Марина, удивляясь неизвестному, трижды произнесенному слову.

– Это кто-то порчу кому-то послал, у нас в деревне так бабы говорили. Если листья вихрем или снежная поземка змейкой под ноги кинется.

– Как это, порчу? – удивилась Марина, а про себя подумала: «Больше на парчу походит, цветные листочки, цветная материя…»

– Ну, если кто кого сглазить захотел, насылают порчу, беду какую-нибудь, заразу, надо трижды «аминь» сказать, и она тебя обойдет.

– А-а…

Маринка шла до дома молча, вникая в новое, непостижимое, непонятное. «Аминь, аминь, аминь», – шептала девочка, она не хотела портиться сама и, тем более, чтобы кто-то испортил маму. Когда Марина стала взрослой женщиной, она учила уже свою дочь этим немудреным оберегам. Она верила в гороскопы, амулеты, заговоры, привороты, которые напускали еще больше страхований в Маринкину, и без того замусоренную страхами, душу. Ей понадобилось прожить много времени и бед, чтобы научиться отличать внушаемые матерью суеверия от разумной веры. Аминь – истина, так будет.

– Вов, что там твоя мать вечерами шепчет?

– Не обращай внимания, она мо-олится, – с неловкой иронией ответил Володя, – это старческое. Что поделаешь? Возраст.

– Бред какой-то, молится! Что за средневековье? Чушь собачья! Она что, и в церковь ходит?

– Ходит, по воскресеньям. Да не бери в голову!

– Да-а… кошмар, – Марина пребывала в крайнем удивлении. – А я-то думаю, что это она меня недавно спрашивала, крещеная ли я?

– А ты крещеная? – Вовка сидел, уткнувшись в телек.

– Нет, конечно. Еще чего?! Мракобесие, на дворе двадцатый век! Кресты, иконы, мрак какой-то! Это для старух вон, из ума выживших.

– Ты про мать напрасно так. Она бабулька в разуме, необразованная только.

– Да куда там, в разуме! Утром бу-бу-бу, вечером бу-бу-бу.

Качая ногой, Вовка смотрел, как какой-то лохматый певец выскочил на круглую сцену и начал истошно орать в микрофон. Показывали «Музыкальный ринг».

– Вов, давай ребенка родим?

– А зачем, у меня есть уже.

– Ну так у меня-то нету.

– Рано.

– Рано для чего?

– Для всего.

– У тебя что, планы какие грандиозные? Мы уже почти два года вместе.

– Хочу кандидатскую защитить, она почти готова.

– Что до сих пор не защитил?

– Женился, дочка родилась, пеленки-распашонки, науку на полку.

«Та-ак, – Марина начала себя накручивать, – одному рано, потому что я маленькая, другому рано, потому что у него диссертация, третий скажет, что у него одно яичко после свинки. У меня одной все яички на месте и никаких планов! Машина по уходу за мужчиной. Нет, с ними каши не сваришь, не так надо. Я знаю, как!» Больше Марина эту тему не поднимала.

Когда Марина начинала изводить мать, Володя не встревал, как, впрочем, и за жену, когда Елизавета Ильинична цепляла Маринку. Последнее было крайне редко, в основном, истерила Марина, по поводу и без. Ее жутко раздражало, что они жили в проходной комнате. Ладно, телевизор допоздна. Ладно, банки с водой от Чумака и заряженные КРЭМЫ от Кашпировского («А ЧТО, У СОСЕДКИ ШРАМ РАССОСАЛСЯ») – это полбеды. Ночами, когда между супругами происходили очень интимные моменты, мама шаркала из спальни, подходила к дивану, где спали молодые, наклонялась и прислушивалась. Маринка замирала в любом неестественном положении, затаив дыхание.