Текст книги "«Я крокодила пред Тобою…»"

Татьяна встретила Марину, и по чистой солнечной столице, болтая о том о сем, они доехали до Багратионовской, где жила Ростовцева. Ее дом стоял на удаленной от московского шума зеленой улочке. Просто обставленная, небольшая двухкомнатная квартира просто кричала, что ее обитательница книгочея. Или книгоман? Короче, книголюб.

К Марине в книжный ходили разные клиенты. По ее умозаключению, покупатели делились на читателей, коллекционеров, собирателей, эстетов и менял. Читатели – самая немногословная категория, они честно читали все, что покупали. Неважно, был ли это исторический роман, детектив или «Малыш и Карлсон». Коллекционеры гонялись за редкими изданиями и общались своими группками в тесном контакте с менялами. Эстеты были из инженеров, разных начальников, в общем, из физиков-лириков, то есть руководящего звена. Они покупали только ту литературу, которая соответствовала бы их тонкому внутреннему содержанию, хорошо, если диссидентскую или что-то типа «Альтиста Данилова». Они не бились за дефицит, если его не читали. Они не брезговали и обменкой, то есть книгами, которые можно было обменять на другие, их интересующие. Разговаривали важно, многозначительно давая понять друг другу и окружающим, что они-то уж понимают, как там все на самом деле. Менялы стояли в букинистическом целыми днями, выменивая свой экземпляр на нужный им сложными цепочками. Говорили много и со всеми. О цене, категориях обмена, у кого что есть, где что можно достать. Самыми веселыми были собиратели. Они месяцами искали нужную книгу, выменивали, покупали втридорога у спекулянтов. Они СОБИРАЛИ книги, как копили деньги. Собирали как ценность, не читая их. Был один клиент, он собрал все книги серии «Жизнь замечательных людей». У него дома были издания исключительно этой серии. Больше никаких.

– Витек, тебе еще много собрать осталось из того, что вышло?

– Ну, полку сантиметров тридцать, – серьезно отзывался Витек.

Другие собирали собрания сочинений. Любые, но лучше – самых известных писателей.

– Люсь, ты сейчас что собираешь?

– Коландоя и Дюму.

– А я их уже собрала. Сейчас за сказки народов мира взялась. Потом Ви ктор Гу го на очереди.

Кому непонятно, Артур Конан Дойль и Викто р Гюго.

Была еще одна категория клиентов, они просто сдавали все купленные и прочитанные книги в «Букинист» за деньги. Марина их всегда ждала, так как в общей куче технической литературы, толстых журналов и брошюр попадались очень ценные экземпляры. Их можно было, не сообщая покупателю о реальной ценности сдаваемой книги, выкупить по закупочной цене и потом выставить на продажу по рыночной или обменять по категориям. Маржа снималась с кассы наличными. А если ревизия выявляла недостачу, то девчонки закупали книги по одной цене, указываемой в накладной, а в продажу выставляли по завышенной. Разница покрывала недостачу. Но недостачи случались редко. В основном, это был дополнительный приработок девчонок. Начальник отдела, женщина с тремя высшими образованиями Ирина Константиновна отличалась принципиальностью и такие штучки пресекала, поэтому Марина со сменщицей делали это по-тихому.

Самым козырным способом заработать и покрыть недостачу был выезд «на зону». Туда ездили лично директор магазина с начальницами отделов «Техническая книга» и «Художественная литература», всегда вместе, исключительно обоими отделами. В худотделе брали нетленку типа «Спартака» в издании местной типографии, что-то советских авторов вроде «Иду на грозу» или «Как закалялась сталь», а в техническом паковали «висяки» – специальную литературу, ранее заказанную в ошибочном количестве. Туда же шли брошюры и книги, не выкупленные по спецзаказам. Ну и, конечно, в зону ехали «Малая Земля» Брежнева, труды Ленина и прочие шедевры выдающихся деятелей компартии. Они поступали в книжные магазины по разнарядке в таком количестве, что хватило бы на пятилетку продаж. Но продажи по бессмертным авторам были нулевые, поэтому они ждали своего тюремного часа. Естественно, труды шли не в нагрузку, а исключительно как просветительская работа, своего рода коммунистическое миссионерство.

Директриса договаривалась с зоновским начальством, отдельно готовила руководству увесистую сумку с дефицитом – зарубежными детективами, классикой, детской литературой. Если нужны были большие выручки, в подарок управленцам зоны везли собрания сочинений, а заключенным, помимо пищи духовной, еще и огромные коробки с папиросами. За пачку папирос зэк готов был купить любую «левизну». Об этом директриса тоже заранее предупреждала начальство лагеря. Начальство, в свою очередь, заранее предупреждало сидельцев – план закупа перевыполнить. По зоне объявляли день торговли, зэки получали причитающееся им денежное пособие, и в назначенный час магазинный «ЛиАЗ», груженный неликвидом, отправлялся на чёс – внемагазинную торговлю. Начальницы отделов брали себе в помощницы по одной молодой продавщице, бойкой, не обремененной совестью и испорченной дефицитами. Маринку не брали ни разу, говорили, что мала еще. На самом деле, тетки боялись, что про всю эту аферу узнает Маринкин отец, который был завсегдатаем кабинета самого высокого книжного руководства. Опасались, что Иван Иванович мог бы ненароком сообщить своей подруге-управляющей реальную цифру левых заработков ее директрисы за один день торговли «на зоне». Но Марина и не рвалась туда. Она панически боялась зэков, их вида и речи. Часто туда брали Аллочку. Девка была – огонь. Она ежевечерне ходила с подругой Ларочкой в ресторан, так сказать, поужинать, была не замужем, стройна и без предрассудков. Марина никак не могла взять в толк, какая разница, где продавать, в отделе или в тюрьме? Почему ОТТУДА девки денег больше привозят? Цена-то книги не меняется.

– Ну ты малявка еще, Маринка! Как это не меняется?! В накладную пишем цену, какая есть. Там продаем в два раза дороже.

– Да ты что?! А вдруг проверка?!

– Ну ты ваще-е! Да кто ж в тюрьме проверит? Там же все договорено! Зэки цену не спрашивают. Даешь Спартака, Брежнева, Ленина, какую-нибудь аппроксимацию до кучи и говоришь: «Пять восемьдесят», а реально там на два с копейками. Он у тебя что, пересчитывать будет?

– Да ладно!

– Темнота, жизни не видела! Главное, когда зэку книги протягиваешь двумя руками, давай ему их снизу взять, вместе с твоими ладошками. Он тебе еще остаток денег ссыплет за то, что за бабу подержался.

Частенько после дней торговли на зоне у начальниц отделов вскоре появлялись новые шмотки, шубки и мебель. Марине же оставалось только разводить руками и тихо завидовать. Да! Чтобы что-то иметь, надо быть начальником. Это Марина усвоила четко. И на примере отца, и на примере дней тюремной торговли.

В книжный магазин Марину устроил Иван Иванович. Попасть туда, даже просто продавцом, в восьмидесятые было невозможно. После десятилетки Марина уехала в Ленинград и легко поступила в электротехнический медицинский техникум на отделение оптики. Если бы она его закончила, то стала бы оптиком-техником, вполне дефицитная специальность в то время. Оправы подбирать да линзы вставлять. Марина жила в общаге, в Петергофе. До учебы добиралась около полутора часов на электричке и трамвае. Но даже не это было главным неудобством. Марина была девочкой домашней. Она очень скучала по дому, по ругающейся маме, по отцу и Ольге. А соседка по комнате Катюша, симпатичная девчушка из Краснодара, вела ну совершенно аморальный образ жизни. Она курила. И еще она приводила мальчиков. Как-то Марина пришла с учебы, а дверь закрыта. Стук-стук: «Эй, есть тут кто?»

– Маринка! Погуляй минут сорок!

Марина села около вахты. «Я очень хочу домой. Сейчас же. Сию минуту!».

Она позвонила Оле и сказала, что купила билет домой и что возвращается.

– Отец тебя закопает, сестрица.

– Оля, я не могу тут! Туманы дурацкие, Катька дурацкая, голова все время болит. Скучно мне тут, тоскливо!

– Вернешься, будет фейерверк отношений. Отец тебе устроит веселую карусель.

Оля сообщила новость отцу. Иван Иванович в Ленинград прилетел сам.

– Марина, в чем проблема? Я разговаривал с деканом, он сказал, что учишься ты хорошо, даже очень хорошо. Проблема привыкания к новой обстановке? Скучаешь по дому? Но это не причины бросать учебу. Все скучают, и все привыкают. Декан сказал, возможно, у тебя парень в Северогорске остался, это так?

– Какой парень, папа? Я домой хочу. Просто до-мой!

– Ты дура, Марина. Это блажь. В Северогорск просто так из Ленинграда не возвращаются. В чем причина?

– Ни в чем, папа. Ни в чем. Просто я не хочу.

Они все же вернулись. Сначала прилетел Иван Иванович. Он был уверен, что убедил дочь остаться в культурной столице. Потом явилась Марина. Ее никто никогда ни в чем бы не убедил. Приехала тайно, знала только сестра.

– Ну все, подруга! Берегись отцовского гнева, надевай на жопу доспехи.

Но, ко всеобщему удивлению, Иван Иванович не стал сердиться. Он как-то философски отнесся к возвращению пока еще не совсем блудной дочери.

– Устрою тебя, Марина, в книжный. Попробуй облажайся, убью.

Марина с трудом влилась в коллектив. Во-первых, все знали, чья это дочь. Во-вторых, у Марины абсолютно не было чувства ответственности и коллектива. Она наряжалась, приходила в отдел и садилась в холле на диван, закинув ногу на ногу.

– Марина, так нельзя, ты на рабочем месте, – вежливо наставляла завотделом Нина Ивановна, – иди в отдел. В подсобке есть работа.

Задрав нос, Маринка на высоченных финских шпильках гордо цокала в подсобку.

Как-то по осени, собираясь на работу, она, как обычно, накрутила термобигуди. Завившись, накрасилась, причесалась и вышла из дома. Шел дождь, был обычный пасмурный день. Немного не дойдя до автобусной остановки, Марина поняла, что зонт ее не спасает и прическа разваливается от влажного воздуха. Недолго думая, она развернулась и пошла домой. До начала рабочего дня оставалось минут тридцать. Дома Марина включила газовую духовку и стала сушить волосы. Фенов-то не было. Часа через два раздался телефонный звонок, звонила заведующая.

– Марина, ты заболела? Ты почему не пришла на работу?

– Инна Васильевна, у меня волосы развились!

– Какие волосы? Марина, ты не заболела? У тебя все в порядке?

– Нет, не все! У меня на голове черт-те что! Я не могу в таком виде появиться на людях!

Пауза. Долгая.

– Але! Инна Васильевна!

– Марина, ты нормальная?! Быстро в магазин! Полчаса на дорогу! Отцу сегодня же все расскажу! Уму непостижимо! Волосы развились! Нет, вы подумайте! Бего-о-ом! Нет, ну ты нормальная?!

В-третьих, Маринка была совсем глупая. Она путала слова, долго училась уму-разуму и премудростям книжной торговли, хотя в детстве много читала. Одному покупателю, реально ботанику по специальности, предложила книгу «Растения – генитальные инженеры природы». Он честно не засмеялся. Ну, может, потом, когда из магазина вышел. Какая разница? Генитальные или гениальные?! Девочка совсем молоденькая, семнадцать всего, научится…

– Девушка, выдайте, пожалуйста, книгу по заявке.

– Давайте бланк-заказ.

– Вот, пожалуйста.

– А он у вас просрочен, у вас книга лежала по заказу до вчерашнего дня.

– Я вчера не мог прийти, пожалуйста, посмотрите, может, еще не выложили в продажу?

– Хорошо, я посмотрю. Только больше не просрАчивайте.

– Конечно, конечно! Я постараюсь больше не просрАчивать…

Слава богу, ЭТО не навсегда.

***

Частенько к девчонкам в магазин забегал симпатичный парень, местный спекулянт. Он работал в соседнем НИИ каким-то техником по ЭВМ и очень выделялся из общей массы своим внешним видом. Вел себя свободно, раскованно, но не нагло, носил джинсы-бананы фирмы «Вранглер», только импортные футболки, их он называл майками, летом – мягкие кожаные мокасины, осенью – умопомрачительную куртку-косуху и сапоги-казаки. У него были длинные, до плеч, вьющиеся русые волосы, голубые глаза и правильные черты лица. Парень был строен, молод, очень худ и очень красив. Он приносил девчонкам косметику, французские духи и прочие приятные мелочи, которые в то время вовсе мелочами не были, впрочем, как и сегодня. Свой товар он исключительно продавал, на книги не менял и сам книг не покупал никогда. Марина смотрела на него, как на небожителя. Этот мальчик – не ее поля игрок. Не ее уровень. Конечно, и она жила не на помойке, но тут дело было не в социальном статусе. Тут попахивало манящей и неизведанной антисистемой. Конечно, он был женат, и его Светка была подружкой Аллочки. А звали его Олег Калугин.

Несколько раз заходил еще один молодой человек. Холостой, высокий, тоже худенький, с черными кудрями и пронзительно сине-зелеными, морского цвета, глазами. Она его запомнила, потому что его образ был так необычен, что Марина подумала: инопланетянин. Не в смысле внешности, конечно. У него лицо было какое-то светлое, что ли. Если бы Марина знала тогда слово «целомудренное», то применила бы его к облику этого парня. Он был малоразговорчив, явно начитан и интересовался приключенческими и историческими романами. Был тих, скромен и никогда не заигрывал с девчонками. Его внешность Маринке нравилась, но для нее он был простоват и в одежде, и в поведении. Какой-то не наглый, а девчонки любят немножко хулиганов. Олег Калугин – да. Ее клиент. А Дима Кашин, этот читающий романтик, – нет. Работяга, судя по всему. Маринке нравились рафинированные мальчики, рабочий класс не по ней. Она несколько раз пообщалась с Димой, было заметно, как он смущается, пытаясь с ней заговорить. «Э-э, парень, эдак ты не женишься никогда, – думала Маринка, – или грымза какая тебя, красавчика, в оборот возьмет, с таким-то подходом». Все же и Олег, и Дима – оба нравились Марине. Она выделяла их из общей толпы покупателей. Но Олег был безнадежно женат, а Дмитрий – бесперспективно командировочным из Каменска.

***

– Ты меня, Мариша, извини, конечно, – глубоко затягиваясь сигаретой, низко проурчала Татьяна Васильевна, – но мне кажется, что твой Володя тебе не пара.

Барышни сидели на московской кухне, с удовольствием попивая свежезаваренный ароматный янтарный чай с мармеладками.

– Ну почему же? Он очень умный. У него без пяти минут диссертация готова.

Марина сидела в уютном глубоком кресле, поджав под себя ноги и закутавшись в мягкий клетчатый плед.

– Я не о мозге. Я о душе. Он же совершенно бездушный, ты разве не видишь?

«Как она смогла это понять? Они общались практически совсем ничего, пару-тройку раз в магазине».

– Почему вы о нем так думаете?

– Потому что я это вижу. Он всегда будет жить только для себя, ему никто не нужен, он абсолютно самодостаточен.

– Но это не значит, что он бездушен.

– Бездушный человек тот, кто не умеет сопереживать чужой боли. Я думаю, что дело не в тебе, не в том, что ты не его женщина. Ни одна не сможет с ним быть счастлива. Просто он живет в каком-то своем придуманном мире. Ты не обиделась?

– Да нет, конечно. На что? Все верно. Он такой и есть. Повернут на своих бейсиках и алголах.

– Ты с ним время теряешь. Тебе не жалко своей молодости? Не жаль тратить ее впустую? Хотя в твоем возрасте о молодости не думают, в ней живут.

– Я беременна. Уже около трех месяцев.

Татьяна молчала. Думала о чем-то своем. Наверное, вспоминала свои двадцать пять. Или беременность.

– Ребенок ничего не изменит. Для него это пустое. А для тебя только все усложнит. Нет, нет, ты не думай ничего такого! Дитя, это… надо, это здорово… иногда. Мужчины приходят и уходят, а книги и дети остаются с тобой.

«Ага, не больно-то мне Ярик чего оставил. От Вовки хоть ребенок, а от того Чингизхана ни библиотеки, ни детей».

– Завтра едем в Хамовники, в церковь Николая Угодника, там тебя батюшка окрестит, я уже договорилась. Давай спать. Тебе нельзя переутомляться и нервничать.

Татьяна поспешно затушила сигарету, хаотично помахала в воздухе рукой, разгоняя вредный для ребенка дым, и пошла застилать кровать для гостьи.

Утром Марина проснулась – день как день. Только Москва за окном. Солнышко сквозь белые кружевные шторы, запах сигарет и натурального кофе из турки. Шум льющейся в ванной воды. «Я иду креститься». Марина относилась к этому, как к интересному приключению. Съездила в Москву за собакой, теперь вот приехала креститься.

Из того дня ее жизни она запомнила немного. Маленькая комната, посередине купель. Какой-то новый запах, тревожный и волнующий. Батюшка лет пятидесяти, седовласый, полноватый. Женщины в белых длинных рубашках и простынях, мужчины в простынях и полотенцах. Нелепое хождение вокруг купели.

– Е-е-ли-цы во Христа-а кре-естис-те-еся-а…

Неловкость от непонимания производимых действий, стеснение друг друга.

– …во-о Хри-и-ста-а об-ле-кос-те-ся-аа… а-ли-лу-у-и-и-я-а-а…

– Называйте имя крестной или крестного, – батюшка обратился к Марине.

Она заметалась мыслями: «Кто у меня крестный? Кого же назвать?»

– Татьяна, – пискнула Марина.

«Ну все! Что теперь? Она же на улице меня ждет. А можно так? Не предупредила меня, что к чему…» – Марина сокрушалась о своей бестолковости.

– …должны исповедоваться и причащаться, – ее слух выхватил батюшкину фразу, – а теперь возьмите в лавке свидетельства о Крещении, и храни вас Господь.

«Протоиерей Стефан Ткач, – прочла Марина в необычном документе, – красивое имя, и должность необычная…»

Она вышла из храма, неся в пакете мокрую крестильную рубашку. Маринка, бестолковая, ее потом потеряла. На груди металлический крестик на простом шнурке. Марина достала сигарету и глубоко затянулась.

– Ну хоть от храма давай отойдем подальше. Так уж невтерпеж? Ты же бросила! – Татьяна покачала головой. – Окрестила на свою голову, теперь ответственность за тебя неси!

– Э-эх, как же хорошо, легко как! – Марина смотрела вокруг. Неслись машины, люди шли по своим делам, сгорбленная бабуля крошила хлеб воробьям, мамочка на скамейке читала книгу, покачивая коляску. Все как всегда. Но что-то все-таки изменилось.

Татьяна понимала, что. Хочет не хочет, но отныне Маринке нести свой Крест, хотя она абсолютно не понимала, ЧТО это такое.

***

Беременность до восьми месяцев протекала спокойно и без осложнений. В семье ничего не изменилось. Вовка пил, мать лежала с тазиком у кровати, собака ждала хозяина, Марина – приближения заветной даты. Уход за собакой полностью взяли на себя Елизавета Ильинична и Марина. Патриция быстро росла и уже превратилась в довольно свирепую внешне псину, по сути оставаясь добрейшим существом. Она все понимала, жалела Марину и ластилась к старушке.

В холодильнике всегда стояла трехлитровая банка с маринованными зелеными помидорами, Марина с вожделением их высасывала, ела бы и больше, чем могла, но она начала отекать, как жаба, и удовольствие пришлось сократить. Ребенок там, внутри, лег, как ему удобно, и у мамочки защемило седалищный нерв, по причине этого Марина передвигалась по комнате, опираясь на стул, потихоньку толкая его впереди себя. Иногда приходилось гулять с Патрицией. Молодая женщина – в том самом манто из чебурашки с маминого плеча (ничто другое не сходилось на животе) и большущих пимах (сильно отекли ноги) – с огромным животом бежала за огромной собакой, держа ее на поводке. Иногда Марина бросала поводок, останавливалась и плакала. Собака останавливалась тоже. Смотрела на Марину: «Почему не бежим? Почему не играем?» Постояв, Патря шла к Марине, тыкала ее носом, как бы извиняясь: «Ладно, прости, я забыла, что тебе тяжело». Часто Марина думала: «Вот рожу прямо на дороге, люди будут проходить мимо и видеть мертвую мать, замерзшего ребенка и рядом воющую собаку…»

УЗИ толком не показало, мальчик или девочка. Но точно выявило предлежание плаценты и ягодичное предлежание, то есть выход был перекрыт, а ребенок собирался появиться на свет не головушкой вперед.

– Это плохо?

– Нет, не плохо, так бывает. Но это привнесет дополнительные трудности, – доктор смотрела на монитор и что-то отмечала в карте, – тебе через три недели рожать, скорее всего, будем кесарить.

– Я не хочу кесарить, потом шрам останется страшный.

– Ты по-другому не родишь. Нет, конечно, может произойти чудо, и ребенок развернется, но плацента…

Марина пришла домой и сказала матери, что не разродится.

– Ну мало ли, что доктор говорит! Еще целых три недели, вымолю ребеночка, к бабке не ходи!

– К какой бабке?

– Да ни к какой! В смысле – не думай ни о чем.

Последние десять дней Марина почти не спала, ребенок бил ее то в печень, то в мочевой пузырь. Она задыхалась и дремала полусидя. За собакой смотрел Вовка, он перестал пить и даже немного жалел Марину.

Седьмого января они пошли в гости к Тучковым. Зоя с Саней жили просто и весело, компанейской супружеской парой. Были суббота и еще какой-то праздник, церковный, что ли? Рождество, вроде. Но отмечали все Маринкины знакомые, и верующие, и богохульники. Для последних – лишний повод накушаться. У друзей Марина выпила бутылку шампанского, девчонки сказали, что на таком сроке уже можно – плацентарный барьер. Она вообще прислушивалась к умным подругам. В тот вечер Марина чувствовала себя прекрасно, пребывая в состоянии ожидания чего-то радостного. На следующий день, на всякий случай, ее положили в больницу под присмотр маминых знакомых. Сделали УЗИ. Чудо все-таки произошло. Ни тебе плаценты в неположенном месте, ни тебе попки на выходе. Кесарево отпало. Еще через день Марине что-то прокололи, потом что-то вкололи. В шесть вечера начались схватки, в девять акушерка сказала Марине последнее: «Ну давай, давай!», и после короткой паузы и глубокого вдоха мамочки все находящиеся в родовом зале услышали:

– …а-а-апчхи-и! А-а-а-а-а-а…

– Кто там?!

– Девочка!

Марина увидела смуглое сморщенное тельце, длинные, почти черные, прилипшие к маленькой черепушке волосики, и первыми словами в ее новом мире были:

– Копия папаши…

Пока Маринку зашивали, девочку помыли, взвесили – три триста, измерили – пятьдесят два. Абсолютно здорова. Восемь баллов из десяти по какой-то специальной шкале. Через сорок минут дочку положили Марине на живот. Лялька кряхтела, морщилась и ловила ртом воздух.

– Титьку ищет? – спросила Марина туда-сюда бегающую медсестру.

– Давай попробуй ее покормить!

– Да чем?

– Давай не спорь.

Дочку приложили к груди. Девочка со знанием дела крепко обхватила сосок. Все! С этого момента Марина поняла, что мир вокруг иной. Что так, как было раньше, уже не будет никогда. Запах молока, чистых пеленок, детской кожи, каких-то мазей тревожил и возбуждал радость одновременно. Умиротворение свернулось комочком в солнечном сплетении, сердце билось ровно и спокойно. А на груди, мирно посапывая, лежало земное Маринкино счастье. Машка спала своим первым, с мамой, сном.

***

– Маринка, смотри! Мужик какой чудной! С псом и биноклем! – соседки по палате глазели в окно, ожидая очередного кормления новорожденных. – К кому, интересно, он пришел? Глянь!

Марина медленно встала с кровати и подошла к окну. Под окнами стоял Вовчик, в одной руке он держал поводок, с которого пыталась вырваться радостная Патриция, в другой – здоровенный армейский бинокль, рассматривая все окна по порядку.

– Это мое чудо, – Марина помахала рукой.

– Вот это да! Марин, он что у тебя, военный? Статный такой, с биноклем!

– Ага, компьютерный генерал, – Марина улыбалась, забыв все передряги и обиды. Все будет хорошо. Все будет по-другому. Она поднесла дочку к окну, держа ее столбиком. Вова помахал рукой. Все. Прошла первая встреча ближайших родственников.

Их выписали на третий день. Девчонки из палаты расстроились. Марина подкармливала еще двух деток, потому что у их мамочек не было молока. Куда девать свое, Маринка не знала. Молока было так много, что его приходилось сцеживать прямо в умывальник, чтобы не разнесло грудь. Жаль добро, да что делать.

Вовка не встречал. Приехали мать с отцом, поехали в дом к родителям.

– А где этот? – Марина надеялась увидеть любящего папашу.

– Не звонил, да насрать на него, – Тамара Николаевна выглядела замотанной и до предела уставшей, – держи давай девку-то! Руку под головку! Да крепче, не наклоняй так!

– Мать, не начинай, – Иван Иванович и так все время нервничал за рулем, тут еще Тамара опять заводится.

– Слышь, ты, рули давай молча! Я троих вырастила, учить меня будете?

– Да кто тебя учит? Что опять завелась? Едем тихо, и ты молчи!

– А ты мне рот не затыкай! На дорогу вон смотри!

– Мам, ну хватит уже, правда. Дите же на руках! Чего завелась?

– Ну ничего-о, попросите меня! Помогу! Хрен вам в зубы, а не помощь! – недооцененная, как всегда, Тамарочка в обиде поджала губы, отвернулась от всех и уставилась, ничего не видя, в запотевшее окно. Доехали молча.

Дома их встретила радостная Лилька. Она крутилась вокруг двоюродной сестрички, пытаясь потрогать ее пальчики, погладить головку, поцеловать.

– Куда морду суешь грязную? – Тамара Николаевна шуганула Лильку. – Иди руки вымой поганые!

– Мама, ну ты что, в самом деле? – Марина с досадой посмотрела на мать.

– Неизвестно, где шарилась ими, и к ребенку лезет! Уйди, говорю! Занесешь заразу!

Лилька отошла. Ей стало стыдно. Она даже не знала, за что. Но чувствовала себя виноватой и бесполезной какой-то, что ли. Марина положила дочь на полированный стол-книжку, приготовленный для пеленания, застланный фланелевым одеяльцем, любовно наглаженным с двух сторон Тамарой.

– Лилечка, иди сюда, девочка. Помоги мне распеленать твою сестричку, – Марина позвала племянницу, обиженно сопевшую у телевизора.

Лиля с радостью подошла, еле дыша в сторону ребенка. Она и вправду почему-то чувствовала себя грязной.

– Что сделать, Марина? Давай скажи, что?

– Я вам сколько раз говорить буду?! Дуры вы дебильные, обе! Пошла отсюда, быстро! Переоденься, я сказала, бестолочь! Халат чистый тебе достала и платок на голову! Пока не оденешься, не подходи к ребенку!

– Мама, ты в своем уме?! Зачем ты ее унижаешь так?! Они же сестры, дай ей хоть немного самостоятельности! Ей же десять лет, мама!

– А! Ишь чё?! Заговорила! А ты вспомни, как аборт собиралась делать! А теперь – сестры! Да если б не я, хрен бы сейчас вы тут стояли умилялись!

Тамара Николаевна в обиде поджала губы. Пришла переодетая в чистое Лилька. Она чуть не плакала, потому что надела приготовленный бабушкой Маринкин халат на сто размеров больше и повязала на голову Тамарочкин хлопчатобумажный платок набекрень. Лилька чувствовала себя полной дурой в таком наряде.

– Марина, ну вы что? Не надо ругаться! – она повернулась к бабуле. – Вот смотри, я все надела.

– Да идите вы!

Маша мирно спала. Она пока не понимала, что родилась в бабьем царстве, где полновластно правила ее бабушка – царица Тамара, которая всех любила, всем хотела только добра, обо всех заботилась и за каждого готова была жизнь отдать. Но почему-то никто не ценил ее жертвы и все задыхались от этой любви.

– Скоты неблагодарные, – причитала мать уже из кухни, – я корячусь на всех вас, и ни слова ни полслова благодарности!

– Да не надо уже корячиться! – услышав ворчание, Марина влетела в кухню. – Иди отдыхай, мама! Занимайся собой! Почитай, поспи, полежи! Погуляй, к подруге своей, Клаве, сходи! Не надо на нас батрачить! Ты не можешь, что ли, жить собой?! Тебе надо все наши жизни проживать, да?! Дай мне самой прожить свое! Дай, не лезь ты в душу!

– Да нет у тебя души! Нет! Потому что ты бесчувственная скотина! Ты вообще не мать! Ты убийца детей!

Маша проснулась, заплакала. Лилька тихонько сидела на диване. Она жалела Марину. И Тамарочку тоже, немножко.

Марина взяла дочку на руки и унесла в дальнюю комнату, тихонько села, прижав ее к себе.

– Баю, баю, баю, бай… Маша, глазки закрывай… титьку мамину соси… маме счастья принеси…

У Маринки начались первые вопросы и первые проблемы. Кроме сложных отношений с матерью, во-первых, вес. Марина набрала семнадцать килограммов. Во-вторых, сон. Вдоволь поспать не было никакой возможности. Можно было подремать часик днем, но Марина ложилась на пол, цеплялась ногами за низ дивана и качала пресс. Первую проблему она решила довольно быстро, за три месяца восстановив свою прежнюю стройность. Вторую проблему мешало разрешить многое – стирка, глажка, готовка, газики. Поначалу Марина по-честному гладила пеленки с двух сторон, потом – с одной, потом плюнула на это бесполезное действо и перестала гладить их вовсе. Памперсов в начале девяностых еще не было, измученные мамочки пользовались марлевыми подгузниками, а детей советские педагоги-педиатры заставляли туго пеленать перед сном.

– Маринка, туже пеленай! А то проснется девка, вскинет руками, испугается саму себя и заикой останется! – учила Тамара Николаевна.

Как все несчастные, стянутые пеленками младенцы, Маша лежала, не в силах шевельнуть ни ручкой, ни ножкой, поэтому любой дискомфорт дочери Марина чувствовала на себе, она вставала за ночь раз шесть. Эта перманентная бессонница выматывала, притупив первую радость материнства. Маринка хотела лишь одного – спать, спать и спать.

После рождения дочери Вовчик записал ее на себя, имя выбрал сам, в загс ходили вместе. Признал, значит, что его. Он честно прожил с Мариной и дочерью месяц, даже два раза вставал ночью, качал мокрую Машку и совал ей соску вместо того, чтобы поменять подгузник. Когда Маше исполнился месяц, Вова пошел в гости. В гостях он был долго. Около двух месяцев. За это время он несколько раз звонил, говорил, что друг-хозяин уехал в Карловы Вары и попросил его присмотреть за квартирой. Вова отнесся к просьбе, видимо, очень серьезно, потому что продолжал присматривать за квартирой и днем, и ночью, и даже после приезда хозяина. Вернее, хозяйки. Миловидной молодой барышни, одинокой, разведенной, с дочерью на руках. Но там дочь была уже большая и не надо было вставать ночью, разогревать молочко и поить ее из бутылочки, она уже сама себе прекрасно готовила, поэтому Вова решил: а какая разница? Там женщина с ребенком, тут женщина с ребенком. Только там уже выросли, а здесь пока растут. Об этом Марина узнала позже, просто сейчас она так устала, что у нее не осталось никаких женских сил на гендерные разборки, выяснение расположения явочной квартиры и места ночевки новоиспеченного папаши.

Полгода спустя (за это время Вова приходил и снова исчезал несколько раз) Марина поняла, что надо прекращать эти «веселые картинки».

– Лукьяненко, ты понимаешь, что ведешь себя как раздолбай?

– Тебя что-то не устраивает, дорогая?

– Если ты не заметил, у нас ребенок.

Он сидел на диване, нервно качая ногой, и о чем-то думал.

– Вова, ты понимаешь, что мне тяжело одной с ребенком и собакой?

– Ты ведь не совсем одна.

– Вообще-то, я о тебе. О мужчине в доме.

– Честно скажи, ребенок мой?

– Да пошел ты! Придурок.

И он пошел. Марина уже не знала, как определить свой статус. Жена? Нет, они не расписаны. Подруга? Нет, им не хамят. Сожительница? Нет, с ней, как минимум, сожительствуют. Сестра? Нет, брат сестре всегда поможет материально. Мать его ребенка? Нет, Вовчик в сомнениях. Просто давняя знакомая. «Откуда такая нерешительность? Отчего бы мне не послать этого мятущегося папашу раз и навсегда? Что еще должно произойти, чтобы я подняла самооценку? Ну нельзя же быть такой безвольной размазней и позволять так относиться к себе! А почему, собственно, размазней? Совсем даже и не размазней…» Марина вдруг отчетливо поняла причину. Это было не терпение. Это была нелюбовь. Равнодушие. Просто она никогда его не любила. От скуки перевезла к нему вещи, родила, потому что пора пришла. Чтобы не быть одной – не гонит и не устраивает сцен, потому что не ревнует. Еще немного поразмышляв об этом, Марина решила ситуацию временно отпустить. Пока не подрастет Машка.