Текст книги "Строгановы: история рода"

Тактика генерала Кутузова

Для судьбы России Бородино имело такое же решающее значение, как и Куликово поле в 1380 году, когда Дмитрий Донской дал отпор татарам. Для Наполеона этот день означал поворотный пункт в серии его непрерывных побед.

Со взятием Москвы его империя пошатнулась.

Французы были в полном восхищении, когда они увидели Москву в первый раз с Воробьёвых гор. Один офицер писал восторженно[43]43
  Grunwald G. de. La Campagne de Russie 1812.


[Закрыть]:

«Общий вид этого удивительного города, вдоль прямолинейных улиц которого выстроились дворцы, жилые дома, сады и многочисленные расписанные разноцветными красками церкви, великолепен и романтичен. Надо всем этим возвышается Кремль. Её красота лучше Парижа, описать её невозможно».

Но когда французы по пятам русской армии вошли в город, они обнаружили, что от легендарной Москвы осталась лишь одна пустая оболочка. Из 250 000 жителей в покинутом городе остались только несколько тысяч. На стенах домов были сделаны мелом надписи, часто на французском языке[44]44
  Александр I (Труайя).


[Закрыть], которые были продиктованы ужасом и отчаянием:

«Слово „прощай“ – это страшное слово!..»

«Я с вами прощаюсь, очаровательные места. Я покидаю вас с такой грустью».

Наполеон обосновался в Кремле и заявил своему штабу: «Приведите ко мне бояр». Бояр же в России не было уже в течение нескольких столетий. Также и в некоторых других отношениях Наполеон был неверно осведомлён. Недолго думая, он решил привлечь крестьян на свою сторону, объявив об их освобождении от крепостной зависимости. Но мысль о том, что это могло бы вызвать беспорядки в стране, заставила его отказаться от своего намерения. Кроме того, он не хотел обидеть высшие слои общества. Было возражение и у Коленкура: «Одна треть страны, может быть, и поддержала бы этот шаг, но две трети не поняли бы, что при этом имелось в виду… особенно с учётом того, что это решение исходит от врага».

Политик и философ Жозеф де Местр подтверждал в своих мемуарах, что Наполеон заблуждался во многих отношениях. Меньше всего он был осведомлён о своеобразии русского народа, о его представлениях. «Нужно побывать в России, чтобы избежать опрометчивых суждений об этих людях. Книги полны историй о деспотизме и рабстве в этой стране, но я могу заверить, что нигде люди не пользуются большей свободой, чем здесь, делать то, что им хочется. Крайности сходятся, и правительство произвола принимает республиканские формы… Если кто-то, благодаря своим собственным усилиям, может осуществить всё возможное, то у него нет никакого интереса в том, чтобы свергать существующий государственный режим. У крепостного строя есть много преимуществ, и он не исключает подлинного патриотизма. Бонапарт думал, что он имеет дело с французами или с итальянцами, какими мы их знаем. Он пал жертвой заблуждения. Большего, чем оно было, невозможно себе представить».

Иностранцы из всех частей Европы искали убежища в России. Может быть, никогда раньше страна не давала приюта такому количеству беспристрастных наблюдателей. Наполеон не только недооценил своего врага, что имело для него тяжелые последствия, но и не понял также отношения глубокой преданности, которое связывало народ со своим царём; вся нация поднялась теперь против французского императора. Так же, как и в Испании, население воспринимало любой вид иностранного господства как совершенно неприемлемый. Когда французы вошли в Москву, они удивлялись красоте, открывшейся их взорам, однако вскоре разбой и кражи стали привычным делом. Церкви осквернялись, их превращали в конюшни; практически ничего не предпринималось, чтобы положить конец действиям солдатни. Добыча считалась для них справедливой оплатой. При содействии остатков черни большая часть французских офицеров тоже набросилась на богатства покинутой метрополии.

Той же ночью в городе вспыхнул пожар. Поджигателями были мародёры с обеих сторон и бродяги, но губернатор Ростопчин сыграл в этом свою роль, отдав распоряжение вывести заранее из города все пожарные команды.

Пламя грозило перекинуться на Кремль, и император со своим штабом переехал оттуда во дворец на окраине города. Они неслись галопом сквозь море огня в грохочущем, пылающем шторме. Город горел четыре дня; затем Наполеон возвратился в Кремль. Из своего окна он мог видеть разыгравшуюся у его ног катастрофу, ожидая со всё возрастающим нетерпением и озабоченностью предложения о мире, которого всё не было.

На письменном столе в его комнате лежал переплетённый в кожу экземпляр книги Вольтера «Карл XII», в которой описывается уход из России шведского короля после проигранной битвы под Полтавой столетие назад. Но уже было слишком поздно извлекать для себя из этой книги полезные уроки. Наполеон недооценивал своего противника во всех отношениях.

Мадам де Куани, умная француженка, которая впоследствии познакомилась с Александром, писала в своих мемуарах: «Точно так же, как корсиканец был флорентийцем, славянин мог быть греком. Когда Александр улыбался своей обворожительной улыбкой, в его глазах можно было прочесть несгибаемую решительность».

29 сентября Строганов подробно писал Софье Владимировне из укреплённого лагеря под Тарутино:

«Вступление Наполеона в Москву обернётся для него гораздо большими трудностями, чем он это себе мог представить. Он обещал своей армии, что это конец их долгого марша и что теперь их ожидают мир и жизнь в изобилии… Когда он пришёл, он не нашёл ничего, кроме кучи пепла – остатки пожаров, которые частью были зажжены нами самими… В других столицах он не привык к такого рода приёму. Даже в Испании он был встречен более любезно…»

В день сдачи Москвы вместе с Павлом обедают многие русские офицеры. Шурин Павла Дмитрий Владимирович Голицын замечает с горечью: «Я сожалею только о том, что мы сами не подожгли наши дома, когда мы уходили из Москвы!»

В одном перехваченном письме французский офицер жаловался: «Какой злой рок ввязал нас в эту войну? Что нам сделали русские, за что нас завлекли сюда, в самый конец Европы?»

Выбрав Тарутино, Кутузов оказался в таком положении, что он мог напасть на армию Наполеона с тыла, если тот решится продвигаться дальше к Санкт-Петербургу, защищаемому Витгенштейном. Тем самым была бы оправдана сдача Москвы. Кроме того, французы были отрезаны от подвоза продовольствия с юга.

«Все пути, ведущие к Москве, охраняются… – писал Павел, уверенный в победе. – Продовольственные запасы „Великой армии“ тают, а зима приближается… Французы потеряли тридцать[45]45
  Строганов ошибался: под Бородино французы потеряли 47 генералов.


[Закрыть] генералов, десять из них в сражении 7 сентября. Мы потеряли восемнадцать… И хотя потеря Москвы трагична, это было необходимо».

Русский офицер пророчествовал: «Москва вновь возродится из пепла… Её пожары рано или поздно осветят нам дорогу на Париж!»

Мнения в стране разделились: одни стремились к почётному миру; другие предпочитали риску гибели капитуляцию. Александр разрывался между этими двумя лагерями, но после пожара в Москве за ним, сплотившись, стояла Россия. После того, как он преодолел свою нерешительность, он был убеждён, что Наполеона можно победить, только обладая выдержкой и терпением. Здесь он был полностью согласен со своим главнокомандующим, симпатии к которому он обычно не выражал.

Армия Кутузова росла день ото дня: каждый русский, кто только мог носить оружие, записывался добровольцем. Уже скоро в его распоряжении было 200 000 ополченцев – резерв, который стоял вокруг Москвы, в то время как 80 000 человек пехоты и 35 000 человек хорошо вооружённой кавалерии с 216 орудиями из его войск представляли собой значительную военную мощь. Приближалась зима, и он хотел при любых обстоятельствах поддержать в армии её боеспособность. По этой причине он упорно отказывался напасть на врага, хотя его командиры ждали этого дня с большим нетерпением.

Французскому парламентёру Лористону Кутузов сказал: «Для русского народа французы – татары Чингисхана».

«Разница всё же есть!» – воскликнул возмущённо Лористон.

«Русские не видят здесь никакой разницы», – ответил Кутузов сухо.

Наполеон провёл больше месяца в Кремле, находясь в нерешительности: необычайно долгое бабье лето, казалось, уличало во лжи все мрачные предупреждения о том, что зима будет ранней. Однажды вечером император и его свита отправились верхом на окраину разрушенного города, где были окружены татарскими уланами князя Кудашева и чуть было не захвачены в плен. 12 (23) октября французы потерпели поражение под Винково, недалеко от Тарутино. Этот бой, сопровождавшийся большими потерями, побудил Наполеона в конце концов уйти из Москвы после тридцатидвухдневного пребывания в ней.

Строганов писал: «Мы застали противника врасплох, напав на него с флангов; в наши руки попали многочисленные орудия, боеприпасы, подвижной состав и один генерал».

100 000 человек оставили разграбленную, опустошённую и сожжённую метрополию и тащились назад, изнемогая под грузом своей военной добычи, по той же самой дороге, по которой они пришли сюда, потому что все другие пути были для них отрезаны.

Они снова прошли через Бородинское поле и нашли там среди бесчисленного количества убитых некоторых оставшихся в живых. В женских пальто из шёлка на меховых подкладках и с лошадьми, покрытыми одеяниями священников, «Великая армия» тащила с собой военную добычу, размеры которой трудно было себе представить. После всех грабежей войско было полностью деморализовано. Каждый думал только о том, как бы ему не упустить своего имущества. При отступлении по бесконечным дорогам их неожиданно, как гром среди ясного неба, настигла зима.

Французская армия захватила себе бесчисленные средства передвижения всех видов: от элегантных экипажей, дрожек и линеек до простых тележек, которые были вместо продуктов нагружены награбленным добром: тюками ткани, мехами, золотом и серебряной посудой, скатанными в рулоны полотнами старых мастеров; там были целые библиотеки в кожаных переплётах, бочки с вином, украшения и украденные в церквях предметы культа. Многие лёгкие тележки сразу же ломались, и канавы вдоль улиц наполнялись сокровищами, которые были украдены у страны. «С самого первого дня это отступление превратилось в паническое бегство», – писал французский офицер М. де Монтескье.

Другой очевидец упоминает о жестоком убийстве многих пленных, что приводило к ответным действиям, потому что французов постоянно преследовали подвижная русская кавалерия, казаки и партизаны. Отдельные героические поступки не могли предотвратить того, что разлагающаяся армия полностью вышла из-под контроля. При отступлении французского войска вся страна поднялась на свою защиту, и с отставшими разговор был короткий.

Тёплая погода, которая превратила улицы в болото, в течение одной ночи изменилась и уступила место беспощадному, несущему смерть морозу.

Строганов командовал третьим корпусом в Тарутино во время последнего, решающего боя за Малоярославец. Город шесть раз переходил из рук в руки и в конечном счёте от него осталась только дымящаяся гора пепла. Потери, включая тяжелораненых, были значительными с обеих сторон, но из-за этой смертоносной битвы Наполеон был вынужден отступать по той самой смоленской дороге, по которой он перед этим всё дальше и дальше проникал в Россию. Тем самым его намерению свернуть в направлении Калуги не суждено было осуществиться. Вину за это Наполеон возложил на проявившего медлительность Даву: «Вот что случается тогда, когда опаздываешь только на один-единственный час!»

5 ноября Строганов и его шурин пришли на помощь генералу Милорадовичу во время боя, в котором был разбит корпус маршала Нея. Строганов писал:

«Мы сражались каждый день и, наконец, уничтожили корпус Нея на подступах к Красному; мы захватили 12 000 пленных. Маршал бежал один через замёрзший Днепр. Если бы мы не видели этого собственными глазами, едва ли можно было бы поверить в то, что наш противник потерпел полный крах!..»

После этих боёв он подчёркивал:

«Наша победа была не случайной. Я, во всяком случае, отношусь к тем, кто благодарит нашего старого маршала Кутузова и восхищается им».

Один из французов писал:

«Поговорка, что тот, кто никогда не страдал, не знает и радости, снова нашла своё подтверждение, когда мои товарищи и я втиснулись в жалкую хижину. Даже в самом роскошном прибежище я не чувствовал себя таким счастливым… но как только останавливаешься на привал, сразу же заболеваешь…»

Французы стремились в Смоленск, как в надёжное убежище. Они нашли город в развалинах и должны были каждое пригодное для расквартирования помещение брать штурмом. Витебск снова был в руках у русских; у французов не оставалось никакой другой возможности, как отступление через Березину, приток Днепра. Трём русским армиям под командованием адмирала Чичагова, Витгенштейна и Кутузова не удалось соединиться и уничтожить остатки французской армии.

Доблестные французские инженерные войска под руководством генерала Эйбле, стоя глубоко в ледяной воде, соорудили два моста из деревянных домов близлежащей деревни Студянки. 7 декабря 30 000 человек с обмороженными до черноты лицами, без обуви и без оружия, закутанные в лохмотья и куски меха, в относительном порядке пересекли сыгравшую решающую роль в их судьбе реку. Переправу оставшихся в живых солдат четырёхсотдвадцатитысячной «Великой армии» обеспечивали установленные на крутом берегу орудия и арьергард генерала Мюрата.

В конце отступление превратилось в дикий хаос: последними напирающими толпами беспощадно сталкивались в ледяную воду раненые, женщины, дети и лошади. Наполеоновская армия потеряла всякое сходство с дисциплинированными батальонами, выполненными в миниатюре из эбенового дерева, которые император передвигал перед собой туда и сюда, разрабатывая планы будущих сражений, и с которыми любил играть маленький король Рима к удовольствию своего отца.

Неумение адмирала Чичагова, проявившееся в том, что он дал уйти остаткам французской армии, возмутило Павла. В качестве примера ограниченности Чичагова он цитировал изданный им документ «О розыске и аресте скрывающегося преступника»: «Французская армия бежит, а с ней и виновник всех несчастий, обрушившихся на Европу… Да соблаговолит Всевышний предать его в наши руки…» Затем следовало описание внешности Наполеона: «Коренастый мужчина с желтоватым цветом лица, короткой шеей, большой головой и чёрными волосами…»

Оборванные, полуголодные, страдающие от обморожений и израненные французы вошли в Вильно, в то время как Мюрат достиг прусской границы с толпой в 20 000 человек, которые, казалось, перенесли в пути все мыслимые несчастья. На отставших и раненых набрасывались волки, их убивали местные жители, но иногда они помогали им едой и оказывали помощь, потому что отношение русских крестьян к французам колебалось от зверской жестокости до безграничного сочувствия.

Денежное содержание армии, так называемое «сокровище Наполеона», было потеряно по дороге, большей частью недалеко от Вильно, где его с тех пор усердно ищут.

«Генерал зима сделал своё дело», – сказал Кутузов коротко и ясно, приехав 30 ноября 1812 года в Вильно.

Александр, который спустя десять дней последовал за ним, только теперь впервые ощутил весь ужас отступления. 400 000 трупов остались лежать вдоль дороги, ведущей из Москвы в Вильно. Потрясённый степенью нищеты и опустошения, царь воскликнул: «Я не разделяю равнодушия Наполеона; этот поход стоил мне десяти лет жизни». Несмотря на различия в мнениях, он теперь осыпал маршала Кутузова почестями и вручил ему Андреевский орден I степени, который присуждался только за особые заслуги, такие, как победное завершение военного похода. Однако, не слушая совета старого полководца, царь настаивал на продолжении войны: «Если мы хотим достичь длительного мира, то мы должны подписать его в Париже».

Последующее развитие событий показало, что он был прав.

16 апреля 1813 года Кутузов скончался, не выдержав душевного и физического напряжения последних месяцев. Свой последний покой он обрёл в Казанском соборе. Позднее там была сооружена колонна с ключами от различных французских городов, взятых русскими войсками, среди них ключи от Реймса, Нанси и Парижа.

Во время преследования распадающейся французской армии 1 декабря Павел отправил своей жене несколько поспешно написанных строчек:

«Прошла целая вечность с тех пор, как я писал тебе в последний раз, но после изнуряющих форсированных маршей по такому холоду не можешь думать ни о чём другом, кроме того, чтобы согреть замёрзшие руки и ноги…» Он достиг Вильно в состоянии полного изнеможения: «Быть здесь – это как сон; и вряд ли можно теперь представить, что нам пришлось пережить. Я получил твои шерстяные носки, но я их отдал офицерам, для которых они были нужнее, потому что они должны оснащать себя сами. Я слышал, что сейчас собирают пожертвования для провинций, разорённых войной… Я надеюсь, что ты внесла меня в списки, указав сумму, по меньшей мере в 100 000 рублей… Ты пишешь, что в определённых кругах хотели бы свести заслуги Кутузова лишь к счастливому стечению обстоятельств. Но ведь это непросто – извлечь наибольшую пользу из существующих обстоятельств.

Не знал ли великий Наполеон во все времена, как наилучшим образом использовать создавшуюся ситуацию?..»

Европа была погружена в молчание, когда Наполеон вошёл в Россию. В начале октября слухи о горящей Москве, казалось, возвестили о новой победе. Два последующих месяца практически не было никаких известий, пока в конце декабря Наполеон не появился в Дрездене «без армии, без генералов, направляющийся в Париж»… Но война продолжалась.

Во время военной кампании состояние здоровья Павла ухудшилось, потому что он не уделял ему никакого внимания. Ещё в детстве Ромм неправильно оценил его физическую уязвимость, несмотря на безусловно представленную волю к преодолению недугов. В Санкт-Петербурге он получил отпуск для поправки здоровья и к началу следующего года снова был дома. Семья Павла очень просила его продлить своё время пребывания дома, но уже скоро он не мог этого выдержать, так как ему всегда хотелось быть в центре событий. Тейяр де Шарден объяснил позже это стремление быть непосредственным участником происходящего: «Тебе кажется, что ты перерастаешь сам себя и ощущаешь потрясающую внутреннюю свободу… Пойти на фронт означает стремление к достижению высшего мира. Каждый, кто хоть раз побывал под огнём, становится совершенно другим человеком».

Смерть сына

Воспоминания о своей юношеской восторженности побудили Павла взять с собой юного сына Александра. Они приехали как раз вовремя, чтобы участвовать в Лейпцигском сражении, во время которого прямо под ними была убита лошадь Павла. Они пересекли Западную Германию, вступили на французскую землю и приняли участие в боях под Шампобером, Монмираем и Вошампом.

Строганов попросил своего друга, родственника и товарища по оружию Иллариона Васильевича Васильчикова[46]46
  Князь Илларион Васильевич Васильчиков (1776–1847), друг и советник Александра I, генерал-майор и генерал-адъютант царя. Он командовал ахтырскими казаками, участвовал в битве под Бородино и во всех последующих сражениях. В 1819 году он оставил службу и стал членом Имперского Совета. Когда на трон взошёл Николай I, императрица-мать Мария Фёдоровна попросила его дать клятву служить молодому императору и никогда не покидать его. А Николай I, со своей стороны, должен был поклясться на библии «всегда слушаться совета Васильчикова». Современный историк писал: «Васильчиков был единственным, кто в любое время имел доступ к царю. Он был человеком, которого Николай I не только любил, но которого он почитал, как никого другого. Он ему полностью доверял, почти как наставнику. Он был единственным, кого он называл своим другом». Николай I однажды заметил: «Цари должны благодарить небо за такого человека».
  Брат Васильчикова Дмитрий сделал блестящую карьеру, дослужившись до генерала от кавалерии (однажды, после кавалерийской атаки, Блюхер обнял его прямо на поле боя); затем он стал членом Имперского совета и председателем всех благотворительных учреждений. Его дочь Татьяна вышла замуж за графа А. Строганова. Она унаследовала имение Волишово.


[Закрыть] последить бдительным оком за своим восемнадцатилетним сыном. Генерал назначил его своим адъютантом и во время отдельных перестрелок удерживал его рядом с собой.

23 февраля 1814 года русские дали Наполеону жаркий бой. Александр Павлович Строганов ехал верхом рядом с Васильчиковым, и вдруг голова молодого человека была снесена снарядом; генерал был забрызган его кровью.

Павел сообщал князю Волконскому:

«40 000 человек наполеоновской гвардии напали на 15 000 человек, находившихся под моим командованием… Победа в этой битве, скреплённая кровью моего сына, стоила ему жизни. Я и до этого уже был болен; когда я получил это печальное известие, мне было дано разрешение на отдых генералом Винцингродом. Состояние моего здоровья плачевно; большую часть времени я лежу в постели… Кавалерия под командованием обоих Васильчиковых и Ланского совершает чудеса. Если бы у царя было бы больше таких офицеров, как они!»

Смерть любимого сына глубоко потрясла Строганова. Он так никогда и не смог пережить этой трагической потери. Его друзья были чрезвычайно озабочены.

Чарторыйский сразу же написал Новосильцеву:

«Дорогой друг, вы слышали о несчастье, которое произошло совсем недавно? Александр Строганов погиб почти на глазах у своего отца, чьё отчаяние не знает границ. Что станет с бедной графиней Софьей Владимировной? Как она перенесёт этот удар? Редко мне что-то доставляло большее огорчение… Несчастье этой семьи разрывает сердце; и это горе, которое ничто не излечит, обрушилось на таких близких друзей! Несчастный молодой человек последовал за своим дедом… Царь хотел бы, чтобы Строганов возвратился теперь в Санкт-Петербург».

Ещё один друг вздыхает: «От его горя нет средства, всё его существо кажется погружённым в глубокую меланхолию».

В наброске к 4-й главе «Евгения Онегина» Александр Пушкин писал позже:

 
«Но если жница роковая,
Окровавленная, слепая,
В огне, в дыму – в глазах отца
Сразит залётного птенца!
О страх! О горькое мгновенье!
О, Строганов, когда твой сын
Упал, сражён, и ты один…»
 

Несмотря на эту потерю, Павел ещё принял участие в битве под Лионом, во время которой он своей безудержной отвагой, казалось, просто искушал смерть. Строганов был награждён орденом Святого Георгия второй степени.

Он и в самом деле потерял всякую волю к жизни. С пеплом своего сына Павел вернулся обратно на родину.

Он покинул Париж 24 года назад вместе с Новосильцевым: ему больше не суждено было увидеть этот город…

Скорбя о своём друге, генерал Илларион Васильчиков въехал в Париж во главе своих ахтырских казаков, одетых в коричневые доломаны с чёрной шнуровкой. На его мундире ещё оставались следы крови его юного адъютанта, и он был совершенно не расположен участвовать в представлении разряженного цивилиста, «щёголя», как их называли, который возник перед его лошадью, помахал цилиндром и, приветствуя его поклоном головы сквозь кружево своего крахмального воротника, прокричал, преувеличенно не выговаривая букву «р»: «Какая великолепная а’мия! Какой п’евосходный гене’ал!» В письме к своей семье генерал строго заметил: «Французы ведут себя не так, как это следовало бы благородной и патриотической нации».

В Париже, как и во всех других городах, строго следили за дисциплиной, обеспечить которую в деревне было, конечно, значительно труднее. Казаки мирно расположились лагерем на Елисейских полях и садились на лошадь даже тогда, когда хотели посетить кого-то, жившего на другой стороне улицы. Французы спокойно прогуливались среди них и могли только удивляться. Восклицание: «Быстро! Быстро!» часто можно было слышать в уличных кафе, когда русские всадники заказывали еду или питьё, не слезая с коней. После этого кафе стали называться «бистро», и вскоре было забыто, откуда возникло такое название.

Окружённый своим войском, вместе со всем своим офицерским корпусом Александр принял участие в традиционной пасхальной службе, которая проводилась на бывшей площади Людовика XV (позднее – площадь Согласия), на том же самом месте, на котором был обезглавлен Людовик XVI. Мести за разрушение Москвы не было.

Француженка мадам де Куани писала о царе в своих мемуарах: «Он проявил себя великодушным по отношению к Франции даже после сожжения Москвы, потому что он очень хорошо понимал, благодаря своему учителю Лагарпу, революционный и послереволюционный менталитет французов. Но в следующем году, после побега Наполеона с Эльбы и после предательства Нея, он уже больше не доверял им. В 1815 году он, хотя и не был их врагом, но больше уже не был и их другом».

В августе 1814 года Строганов, с характерной для него основательностью, руководил работой комитета по поддержке жертв войны. Однако туберкулёз, которым он был болен, вызывал у него всё новые приступы кашля и высокую температуру.

Один иностранец комментирует:

«Когда я приехал в Россию, он возбуждал зависть всех своих сверстников: он хорошо выглядел, был молод, состоятелен и трудолюбив. Он женился на очаровательной женщине, казалось, что перед ним открывается многообещающее будущее. Всё это улетучилось, а мысли, которые им теперь овладевают, должны носить глубоко христианский отпечаток, чтобы облегчить ему необходимое самоотречение».

Его врач оставил всякую надежду, тем не менее думали о поездке за границу. В мае 1817 года граф Павел, его жена и их племянник находились на борту корабля, который отплыл из Кронштадта. Первые дни на море принесли некоторое облегчение, но по прибытии в Копенгаген состояние здоровья графа ухудшилось. Так как Павел чувствовал приближение смерти и беспокоился о состоянии здоровья своей жены, он пожелал, чтобы она оставила его одного.

В многочисленных посланиях с выражением соболезнования оплакивалась его кончина:

«Он погас, как свеча. Он знал, что умирает, и попросил соборовать его. До самого конца он был в полном сознании. Он говорил по-английски с врачом, по-французски со своим племянником и по-русски с камердинером… Погребение состоялось в присутствии царя и великих князей Константина и Михаила. Царь был глубоко опечален смертью друга своей юности, а бедный Новосильцев казался безутешным… Немногие усопшие заслуживают такого всеобщего оплакивания, как граф Строганов, который, благодаря чертам своего характера и своим принципам, был уважаем всеми…»

Его характеризовали как человека «доброго, изысканного, легкодоступного. Он всегда отстаивал свои взгляды и не боялся говорить правду власть имущим мира сего. Отзывчивый к нуждам окружающих его людей, обладая ярко выраженным чувством долга, он был глубоко предан своему отечеству».

«Я ничего не боюсь и ни на что не надеюсь» – этот девиз был выгравирован на его перстне с печаткой, такой же была и надпись на могиле. И хотя такому человеку, как граф Строганов, были открыты все возможности, а презрение к светским честолюбивым амбициям в стиле Байрона отвечало духу того времени, он полностью осознавал ту ответственность, которую он нёс перед своей страной, и понимал, что даже царь не может освободить его от высоких обязанностей. Личные и материальные выгоды ничего для него не значили, и это было единственной привилегией, на которой он настаивал.

Софья Владимировна была глубоко потрясена его смертью.

«…Мы опасаемся за здоровье графини, которая в последнее время подверглась таким тяжёлым испытаниям», – писал один из друзей графу Воронцову.

Постепенно она приходила в себя, но её красота угасла. В соответствии с семейной традицией она продолжала оставаться в центре духовной жизни Санкт-Петербурга до своей смерти в 1845 году.