Текст книги "Строгановы: история рода"

Ранние путешествия

Развод родителей держался от «Попо» как можно дольше в тайне, о нём упоминалось как бы между прочим: «Мой дорогой Ромм! Мне необходимо Вам кое-что сообщить, что Вам, как я полагаю, не доставит радости. Один из уважаемых Вами друзей расстался навсегда с человеком, который по отношению к нему поступил несправедливо. Этот человек через несколько дней покинет нас…»

Ромм и его воспитанник собирались отправиться в путешествие по России, чтобы избавить Павлика от семейных сцен, которые могли возникнуть при расставании супругов. Сначала путешественники отправились из Москвы в Нижний Новгород и Казань, а затем – из Петербурга в Выборг и Иматру. Путешествие в эти российские города так понравилось Павлу, что в дальнейшем он ещё раз отправился по этому маршруту, а затем ещё дальше вглубь страны.

Граф Александр Сергеевич Строганов дал путешественникам множество рекомендаций. «Потихоньку да полегоньку», как образно пишет Ромм, они отправились в путь. За их тяжело нагруженной каретой следовали две лёгкие кибитки и две телеги с багажом. Их сопровождали архитектор Воронихин (он принадлежал к семье Строгановых), камердинер Павла Клемент, слуга Мясников и повар, а также кучера и конюхи. Время от времени их сопровождал военный эскорт.

18 июня 1784 года Ромм сообщил о большом приёме, который им приготовили в Петрозаводске и в Олонце. «Как это удавалось узнавать людям о нашем прибытии?», – удивлялся Ромм. Затем он записал: «Плохие дороги, плохие условия для размещения, неважная пища и бесконечные почтовые станции подвергли здоровье и настроение “Попо” испытанию».

По пути молодой граф часто проявлял интерес к увиденному, задавая Ромму различные вопросы. Так, например, после посещения водопадов на реке Вокша, он поинтересовался, почему понизился уровень грунтовых вод.

Ромм писал: «Простирающиеся поля пшеницы и считанные деревни в районе Нижнего Новгорода наводят на мысль, что там справляется с работой ничтожно малое количество крестьян. Петрозаводск же являет пример совсем обратного: множество населённых мест, очень мало запаханных земель, болота, песок, озёра, церкви и леса, и всё это в большом количестве, в том числе и рыба. В воздухе стоит гул от летающих комаров. Местные жители мучаются из-за неплодородной почвы и неблагоприятного для успешного ведения хозяйства климата. Можно только удивляться, что они ещё при этом испытывают привязанность к своей столь неблагодарной местности». Неудивительно, что Ромм осязаемо ощутил, насколько далеко он находился на самом деле от «la douce France» (милой ему Франции). Граф Александр Сергеевич Строганов часто поручал Ромму при подготовке к “Voyage pittoresque en Russie” («Живописному путешествию по России») обсуждать с Павлом его собрания рисунков, географических карт и описаний городов и памятников, которые он к этому времени усердно подбирал. Второго декабря 1785 года Александр Сергеевич прислал Ромму и Павлу перевод этих описаний; граф Строганов страстно желал, чтобы они разделили его радость, когда ему удавалось приумножить это сокровище, как называл он эту коллекцию. «Она предназначена для Тебя, мой дорогой сын, я посвящу её Тебе. Чем больше я трачу время на эту коллекцию, тем больше она доставляет мне радость. Я собираю материал, подобно пчеле, порхающей с одного цветка на другой, я всюду в постоянном поиске».

В своих письмах граф Александр Сергеевич Строганов никогда не упрекал сына за его поведение, на которое Александру Сергеевичу жаловался его учитель и воспитатель Жильбер Ромм. Строганов косвенно использовал жалобы Ромма в своих тактичных напоминаниях Павлу, как себя следует вести:

«Твой дневник, мой дорогой сын, доставляет мне большую радость. С графом Мантейфелем, который только что вернулся из путешествия по России, – четверть пути он проехал верхом, – я долго и много беседовал… Он рассказывает обо всём очень скромно, хотя обладает обширными познаниями. Невольно у меня появилось желание, чтобы ты стал похож на него…»

Письма Александра Сергеевича Строганова заканчиваются часто намёками: «Моё место рядом с тобой занимает месье Ромм, ты должен относиться к нему, как ко мне, твоему отцу, любить и уважать его, как будто он твой второй отец».

Ромму Александр Сергеевич писал:

«Как любезно с Вашей стороны, мой дорогой друг, передать мне известие от графа Головкина. Он написал мне превосходное письмо. Однако ему неизвестны обычаи царского двора. Совершенно невозможно прочесть его государыне в таком виде. Мы все вместе внимательно просмотрим его, подумаем… Чтобы выполнить просьбу М. du Рагу, необходимо преодолеть немало трудностей.

О том, что он предлагает, к сожалению, не может быть и речи. Наши уголовные законы находятся в хаотическом состоянии, потребовалась бы вечность, чтобы их собрать и привести в порядок. Нам нужны новые законы. Наша дорогая государыня как раз и занимается тем, чтобы их разработать, просило Её Величество советов и у меня. Свод законов уж почти готов… М. Дю Пари не должен распространяться об уголовных законах, предназначенных лишь для российского государства, а ограничиться общепринятыми всюду воззрениями и принципами, на которых основаны уголовный закон и уголовно-процессуальный кодекс. Только справедливость, снисходительность и доброта Екатерины позволит ей самой решить этот вопрос должным образом.

Самые добрые пожелания „нашему" сыну. Разве я не прав, называя его „нашим“? До свидания, друг мой».

Письмо, которое написал отцу Павел, несомненно, успокоило графа Александра Сергеевича.

«Дорогой и уважаемый отец, – писал Павел 15 февраля 1786 года из Киева. – Очень обеспокоен тем, что в течение целой недели от Вас не было никакой весточки. Мы здесь читаем письма Петра Великого, адресованные графу Апраксину[29]29
  Фёдор Матвеевич Апраксин (1661–1728), первый гросс-адмирал созданного Петром I русского флота.


[Закрыть], некоторые из них весьма недурно написаны. Эти письма проникнуты благожелательностью… Недавно нас пригласил на обед И. С. Колиус[30]30
  Иван Степанович Колиус, генерал-лейтенант и генерал-губернатор Киева в 1781–1788 гг.


[Закрыть], здешний командующий. У него мы встретились с тремя братьями Ланскими и мадам Роже… У нас, к счастью, всё хорошо, мы надеемся, что и у Вас всё в порядке. Прошу Вашего благословения. Передайте привет моей маленькой любимой сестричке.

Твой послушный сын…»

Через три месяца Павел писал из Симферополя:

«Из Карасу-Базара мы направились в Сордак, Феодосию, или Кефу, а затем в Керчь, Еникале и Арабат. Феодосия была когда-то большим городом с двадцатью тысячами ремесленников и называлась Малым Константинополем. В настоящее время от неё остались одни развалины. На окружающих города стенах, сооружённых генуэзцами и армянами, сохранилось множество различных надписей. В Керчи, кроме церкви, реставрированной из старых обломков, нет ничего примечательного. В Еникале из пропастей постоянно идёт газ и сочится активный ил. Мы наполнили сосуд некоторым количеством этого газа и убедились, что этот газ может в любую минуту воспламениться. На обратном пути мы побывали в Карасу-Базаре в подземной пещере, в которой постоянно сохраняется лёд. В этой пещере мы увидели сталактиты из льда и камня, которые нам встречались ещё в Чардыне. Там находятся бездонные пропасти. Пасхальное воскресенье мы провели в этой пещере. Но, конечно, значительно хуже по сравнению с нашими семейными праздниками, когда Вы рядом, когда вся наша семья в сборе. Надеюсь вскоре увидеться».

Путешественники возвращались через Херсон, город, который ещё строился. Там уже была воздвигнута крепость, гарнизон которой насчитывал двадцать четыре тысячи человек, кроме того, там же были адмиралтейство, склады и арсенал из шести пушек. В гавани стояло несколько военных кораблей. Повсюду возводились здания, предназначенные для различных общественных целей, церкви и торговый квартал с двумя тысячами домов, в которых размещались магазины со множеством товаров из Греции, Константинополя и Франции. В порт то и дело входили всё новые торговые корабли из различных стран. Всё увиденное в Херсоне производило поистине неизгладимое впечатление.

Тем не менее Павла уже потянуло домой, и он решил вернуться как можно быстрее. Однако его стремление не могло так быстро осуществиться, как ему того хотелось, поскольку на украинских дорогах их тяжёлая карета увязала до колёсных осей в грязи.

Ромм решительно заявил о своём желании вернуться во Францию и даже перебрался из дворца Строгановых во французское посольство, воспользовавшись тем, что он жил в российской столице, в Петербурге, где находилось посольство его страны. И лишь благодаря стараниям графа Александра Сергеевича Строганова и французского посла графа де Сегура удалось уговорить его остаться ещё на один год.

Павел был произведён, как это было принято для сыновей высшего дворянства, в почётные лейтенанты Преображенского полка, однако ему разрешалось выезжать за границу и продолжать своё образование. Граф Александр Сергеевич Строганов пришёл к выводу, что плохое настроение Ромма вызвано его тоской по родине. Чтобы избежать в будущем трений между Роммом и его сыном, Александр Сергеевич Строганов устроил так, чтобы вместе с ним отправились в путешествие в Швейцарию и Францию двоюродный брат барон Григорий Александрович Строганов, его воспитатель Демишель, который был родом из провинции Овернь и дружил с Роммом, месье де ла Колиньер из французского посольства и Воронихин.

Павел, которому уже исполнилось пятнадцать лет, был симпатичным светловолосым молодым человеком высокого роста. Его учитель, несмотря на все возражения, показывался в своём родном Риоме на людях вместе с Павлом. Бесконечные намёки Ромма, что перед ними «уважаемые люди», относились к небольшому кругу его почитателей из его родного города. Видимо, Ромму так и не удалось избавиться от своего провинциального кругозора.

По пути во Францию они побывали в Дармштадте. Ромм писал, что Гессенские принцы произвели на его воспитанника большое впечатление, и Демишель и Ромм использовали любую возможность, чтобы на их примере воспитывать своих учеников. Однако их постоянные ссылки на Гессенских принцев вряд ли воодушевили их воспитанников.

Воронихин, которому нездоровилось, занялся зарисовками ландшафта на берегах Роны. Когда путешественники гостили в Риоме, он нарисовал портрет матери Ромма.

В ноябре 1786 года их маленькая группа остановилась в Женеве, откуда Павел писал отцу:

«Мы сняли квартиру в новом квартале города, который ещё не был построен, когда Вы здесь находились. Наши скромные апартаменты состоят из пяти меблированных комнат, кухни и других помещений. Всё выглядит довольно уютно и приятно, отсюда открывается чудесный вид… Квартира стоит нам сорок луидоров в год. Кухарке платим восемь луидоров. Ездили в Лозанну, где побывали у княгини Горчаковой. Ходили также в евангелистскую церковь и на могилу княгини Орловой. Андрей тут же набросал рисунок. По возвращении в Женеву мы нанесли визит баронессе де Руфан, урождённой Головкиной, она сейчас в своём загородном доме. Интересовалась Вашим здоровьем. Надеюсь, что Ваше самочувствие всё это время было хорошим, ведь когда находишься друг от друга далеко, нельзя быть ни в чём совершенно уверенным».

Немного отступив, Павел продолжал:

«Я принимал бы участие в светских беседах в Женеве с большим удовольствием, если бы у меня было больше опыта, как себя вести в обществе. Окрестности здесь чудесные. Во время наших ежедневных прогулок мы ведём полезные и приятные беседы. Встретили М. Vernet (М. Верне), Вашего старого учителя истории, он, конечно, расспрашивал о Вас. Верне, видимо, к Вам очень расположен. Ему уже восемьдесят девять, и хотя Верне из-за своего преклонного возраста уже больше не читает лекций, он разрешил нам посещать его один раз в неделю, чтобы мы могли из беседы с ним почерпнуть знания, получить пользу.

Он Вам кланяется. Мы будем три раза в неделю слушать лекции по физике и химии. Мы были несколько раз у М. Саргина, с которым я с удовольствием беседую. Сохранил о Вас хорошие воспоминания и М. Ponchard (М. Поншар). Короче говоря – все, кто Вас знал, Вас любят и ценят.

Считаю для себя честью пожелать Вам счастливого Нового года…»

Кроме посещения лекций по физике и химии, молодые люди брали уроки верховой езды, фехтования, танцев и музыки. Их консультировал сам директор академии М. Сенеев. Поскольку занятия по химии могли состояться лишь в том случае, если за отсутствующих учеников вносилась соответствующая сумма, то Строгановы без всякого колебания вносили недостающую сумму, и занятия продолжались. Павел снова писал:

«Здесь в театре для всех желающих давали бал, наподобие “Bals de L’Opera” в Париже. Кажется, он имел большой успех… Давно что-то нет никаких вестей от мамы, меня это очень беспокоит. Очень прошу Вас написать мне о ней, и как можно скорее. (Павел не знал, что родители развелись.) Мы ходим на лекции по астрономии, которые читает профессор Malet (Мале), тот самый, что ездил в Россию, чтобы наблюдать путь Венеры вокруг Солнца… Из всех предметов мне больше всего нравятся физика, астрономия и химия… Был на погребении мадам Веселовской, муж которой был при Петре I посланником в Вене».

Несмотря на присутствие двоюродного брата, которому удавалось определённым образом смягчить напряжённость отношений Павла и его воспитателя, Ромма трудно было урезонить. Он писал графу Александру Сергеевичу Строганову:

«У Павла, безусловно, доброе сердце, к тому же он добродушный, обладает здравыми суждениями, быстрым восприятием.

У него сильная воля… Однако он не предан житейским нравам, – добавил Ромм без всякого юмора. – Ещё совсем недавно страдания, например, Белизара или судьба Сократа, вызывали у него слёзы… а ныне, чем больше он развивается физически, тем больше скудеют его чувства. Он не может никак решить, какому поприщу себя посвятить – дипломатическому или военному… Присутствие рядом с ним воспитателя является для него символом искусственно затянувшегося детства».

Направленность и содержание тогдашней философии были в то время весьма трогательными, слёзы расценивались как признак «благородной чувствительности».

Граф Александр Сергеевич Строганов писал сыну 12 мая 1787 года:

«Посылаю Тебе дневник с описанием путешествия государыни, чтобы Ты был в курсе событий, происходящих при дворе… Государыня издала только что указ, запрещающий дуэли, так как эти варварские обычаи прививаются и у нас… Ты пишешь, мой дорогой сын, что опечален тем, что не смог в этот пасхальный праздник исполнить свой христианской долг, так как в Женеве нет православной церкви. Поверь мне, что никто не требует от Тебя невозможного; если честно делаешь всё от Тебя зависящее, что помогает стать полезным членом общества, и если Ты безукоризненно себя ведёшь и придерживаешься твёрдых моральных принципов, то Всевышний Тебя благословит, как это делаю и я».

В письме от 30 ноября 1787 года Павел поделился мыслями с отцом о ходе русско-турецкой войны: «С радостью узнал, что противнику не удалось захватить город Кинбурн, что он не попал в руки противника. Дело в том, что в здешних газетах мы прочли, что город захвачен турками, что русский гарнизон разбит, генерал-лейтенант Суворов[31]31
  Александр Суворов (1729–1800), главнокомандующий русских войск при Екатерине II. Он пользовался необыкновенной любовью своих солдат и приобрёл славу полководца, не проигравшего ни одного сражения. Он разбил Массену в Северной Италии.


[Закрыть]умер от потери крови. Денно и нощно молю Всевышнего, чтобы эта война поскорее закончилась, и закончилась нашей победой. Здесь прекрасная погода, очень тепло. Не верится, что на дворе декабрь».

Письмо пятнадцатилетнего Павла от 23 февраля 1788 года преисполнено избытком чувств:

«У меня к Вам просьба, которая Вас, наверное, удивит: с тех пор, как я услышал, что разразилась русско-турецкая война, у меня появилось страстное желание вернуться в Россию и присоединиться к полку, к которому я с детства приписан. Очень прошу Вас разрешить мне это. Во Франции двенадцатилетнего мальчика наградили крестом «Святого Людовика» (S. Louis), а мне скоро будет шестнадцать. Моя страна воюет, а я вместо того, чтобы выполнять свой патриотический долг, нахожусь вдали от моей Родины. Мне стыдно носить форму моего полка. Все спрашивают меня, когда я уезжаю, чтобы принять участие в войне, и очень удивляются, узнав, что я не собираюсь делать этого. Некоторые из находившихся здесь русских молодых людей, например, граф Шувалов и мой двоюродный брат Александр Сергеевич, отправились в армию, хотя они не намного старше меня. Мой двоюродный брат, который решил избрать себе гражданскую профессию, отправился в армию, а я, посвятивший себя военной карьере, торчу здесь, за границей, что задевает мою честь. Если Вы согласны со мной и разрешите отправиться в свой полк, купите, пожалуйста, трёх или четырёх лошадей, но не очень старых и привыкших к артиллеристскому огню, а также непугливых, спокойных и послушных. Когда мы были на Украине, граф Румянцев обещал мне назначить меня своим адъютантом. Если бы он сдержал своё слово, я был бы счастлив. Очень Вас прошу отнестись к моей просьбе серьёзно. Вы не можете себе представить, как я был бы счастлив, если бы Вы разрешили мне уехать в полк».

Ромм писал матери Павла:

«Павел ведёт себя намного лучше, с тех пор, как рядом с ним его двоюродный брат, очень способный молодой человек, обладающий твёрдым характером. В значительной степени их сближает дружба, одинаковый возраст, родство и любовь к Родине. Нежелание оказаться хуже двоюродного брата в настоящее время оказывает на Павла значительно большее влияние, чем раньше. Оба посещают одни и те же лекции… Я был бы очень обеспокоен, если бы они были по-светски любезными и начали увлекаться светскими развлечениями».

Далее Ромм сравнивает своих воспитанников:

«Павел более застенчив, чем его двоюродный брат, последний более общительный. Он умный. У него широкий кругозор, быстрое восприятие, он хватает всё на лету, но внимание его быстро рассеивается, его медлительный, но дельный двоюродный брат способен сосредоточить своё внимание более длительное время. Павел по своим задаткам, по своим чувствам очень добрый, его двоюродный брат, напротив, отличается холодным рассудком, лишь рассудок может ему подсказать, что делать добро лучше, чем творить зло. Чувствительность помогает Павлу избегать ошибок и умерять свои страсти. Темперамент его двоюродного брата не знает границ, и лишь тогда, когда остывают его чувства, к нему возвращается его рассудочность. Григорию необходимо определённое время, чтобы подумать, прежде чем что-либо сделать, иначе у него ничего не получается должным образом. Павел же теряет терпение, если ему не приходит в голову ничего путного и если он бывает вынужден довольствоваться чем-то малозначительным. Григорий пытливо ставит перед собой различные вопросы, размышляет, проявляет готовность идти на соглашение. Его же самоуверенный двоюродный брат Павел не испытывает желания делать ни то, ни другое. Он не придаёт большого значения преклонению перед чем-либо и не даёт себя убеждать никакими доводами. Павел склонен самостоятельно судить о том, насколько разумен данный ему совет. В зависимости от настроения, он следует ему или его отвергает. Различна и внешность двоюродных братьев, что объясняется, по всей вероятности, различными чертами их характера».

Постоянные сравнения с его двоюродным братом стали действовать Павлу на нервы. 16 апреля 1788 года он написал своему воспитателю письмо, свидетельствующее о его решительности и духовной зрелости.

«Месье Ромм, – начал Павел сухо. – Моё поведение очень расстраивает папа. В этом нет ничего неожиданного. Я хорошо понимаю, что Вы и папа, да и я сам, хотите изменить наши отношения к лучшему. Я беру на себя смелость предложить Вам способы, которые помогут быстро достичь желаемой цели, однако при условии предоставления мне такой же свободы, как и моему двоюродному брату… Сначала это входило и в Ваши намерения…

Однако в настоящее время появилось существенное различие, которое привело к изменению наших отношений. Вы можете найти выход из затруднительного положения, одинаково относясь ко мне и к моему двоюродному брату Григорию. Поэтому я прошу Вас давать мне карманные деньги, как Вы даёте моему двоюродному брату, а также разрешить отдавать приказания всем, кто меня обслуживает, и без всякого вмешательства с Вашей стороны… Если Вы сочтёте, что я веду себя неправильно, Вы можете мне об этом сказать. Если я не выполню Ваших указаний в течение трёх дней, будет считаться, что я виноват.

Первого числа каждого месяца, я буду представлять Вам отчёт о моих расходах… Если я этого не сделаю, Вы можете не давать мне причитающихся денег или высчитывать из шести фунтов, предназначенных, например, на мою кобылу.

Павел Строганов.

Р. S. Если Вы примете моё предложение, то сделаете приятное сразу трём людям: папа, самому себе и мне».

Повзрослевший Павел вышел из-под надзора ворчливого Ромма, который был не в состоянии согласовать теорию с действительностью. Однако горячий последователь и ученик Руссо в скором времени предал забвению все мысли о педагогике, чтобы сломя голову ринуться в ошеломляющий мир политики.