Текст книги "Пока без названия"

– Дурак, – шикнула на него Трейси – тише!

К счастью, Анри уже закрыл этот неловкий момент своим первым сыгранным протяжным звуком, и повернувшись к Элисон, мягко кивнул ей в знак того, что ей пора вступать. Она вытянулась как тростинка, кивнула в ответ, и начала. Первое четверостишие она произнесла очень тихо, почти полушепотом, но в этом было своя трогательность и красота. Устремлённые на нее глаза друзей, в которых читался интерес и много чего другого, успокоили ее. После голос ее становился только все более уверенным. Она позволила своим словам, которые один за другим отпускала на волю, облачиться в чарующие звуки скрипки, которая была такой же мелодичной и нежной, как и сама Элисон в тот момент. В середине сцены она сплела ладони и поднесла их к губам, чем вызвала шелест восхищения, вырвавшийся от ее зрителей, настолько гармоничной выглядела она в этом трогательном жесте, идущем изнутри. И снова какая-то особая магия, спустившаяся на эту комнату, захватила всех присутствующих, когда на пару минут они унеслись в тот мир, который им

преподносили сейчас безмолвная песнь скрипки Анри и лирический и трогательный отрывок, выбранный Элисон. Она поставила интонационную точку, и после распахнула шире и без того огромные карие глаза. Друзья готовились снова осыпать двоих со сцены аплодисментами, но тишина еще раньше была прервана неожиданно для всех.

– Что ты играл? – потрясённо спросила Камилла, которая всегда предпочитала молчать, пока к ней не обращались.

Все воззрились на нее, отмечая это несоответствие обычному ее поведению.

– Это из репертуара одного венгерского композитора, – туманно объяснил Анри, – я потом расскажу, если интересно. Давайте дальше, прошу.

– Вы были великолепны, – проговорил Джеймс, помогая Элисон спуститься, а точнее просто снимая ее со стола, – и я говорю это не на правах старого друга, а потому что это так.

Остальные горячо закивали, а Пол и Трейси даже сделали это, сами того не заметив, прижав руку к сердцу. Если бы им указали на это их сходство, один из них точно бы начал спорить, что всем показалось.

Анри перевел взгляд на остальных, ища глазами того, кто будет следующим. Камилла. Анри вспомнил ее отрывок, и сам сделал глубокий вдох. Он вспомнил, что к ее словам подбор музыки оказался самым сложным из всех, над которыми он ломал голову несколько вечеров. Ему казалось, что все фрагменты недостаточно полно отражают ее. Только сегодня утром Анри пришло в голову одно маленькое, давно забытое им произведение, и он только один раз успел проиграть его перед тем, как направился туда. Он думал: «Я забыл его тогда словно специально, поскольку всякий раз, когда я брался играть, это просто переворачивало мое сознание и вносило большой переполох в мой собственный мир чувств, это звучание растравливает, бередит спокойную гладь любого умиротворения». Глядя на Камиллу сейчас, он мысленно подтвердил свой утренний выбор. Она, молодая девушка, похожая на ирландку, так напоминала ему его самого в том ее качестве, которое выражалось в предпочтении молчать. И именно она выбрала совершенно душераздирающие строки, и Анри, когда впервые читал их, в глубине себя ощущал, что гордится ее смелостью. Он должен был сыграть для нее именно то, чего опасался сам, и должен был сыграть идеально. Этого заслуживала и она сама, и автор послания.

«Вызов и для меня», – мелькнуло у него.

И он сыграл идеально! Камилла читала, произносила, восклицала, иногда шептала, словом, передавала свои слова так, словно проживала их прямо сейчас, перед всеми ними, в абсолютно обнаженной откровенности, захлёбываясь в неприкрытых и наконец распахнутых чувствах, которые уже не в силах была прятать. Она вела их так, словно все те печали, которые прорывались через ее строки, были ее собственными, прочувствованным, выстраданными и оплаканными не раз. Ее жесты были невероятно драматичными, но совсем не театральными, они были продолжением ее, абсолютно ставшей кем-то другим на время.

Друзья никогда не видели ее такой. Наблюдавшие за этим загадочным действом потерялись, они забылись в этом моменте, и позволили только слову за словом, окутанными звуками прекрасной скрипки, заполнять тишину комнаты. Затрудненное

дыхание всех тонуло одновременно и в прекрасной печали, и красоте происходящего. Анри внутренне и сам дрожал, но играл стойко и с точностью до каждого мельчайшего перелива звука, стараясь не думать о том, что может быть написано в этот момент на его собственном, до боли красивом и разгоряченном лице.

Намеренно оборвав последний пронзительный звук, который Анри вытянул вверх до предела, он открыл глаза. То, что он увидел, поразило его. Все сидели перед ним на диване, и в глазах каждого стояли слезы. Даже в глазах Кристофера.

– Это..Это.. – шептала Трейси, не в силах найти определение.

Они просто замерли, не в силах двинуться, и один только Мэтт разводил руками, но словно в замедленной сьемке. Камилла спустилась, и сцена пустовала.

– Давайте дальше, так, как будем делать это там, – попросил Анри, сам боясь перенять общее чувство, и зная, что далее будет маршевый и совсем иной по тональности отрывок Джеймса, резко рванул в бой. Его смычок радостно танцевал по струнам, а грохочущий голос Джеймса, который уже вещал со сцены, вторил ему в идеальном совпадении. Это был так необходимый всем манифест громогласного торжества, хотя их глаза еще поблескивали вытащенными на поверхность чувствами. Джеймс и Анри завершили каждый свой монолог – словесный и музыкальный – на победной ноте.

Дружные аплодисменты тех, кто несколько минут назад утирал слезы здесь же, обрушились на эту великолепную гостиную и окрасили ее иным наполнением. Все в этот момент мысленно были благодарны тому, что прежний момент перешел в мажор, и не дал им всем слишком разоткровенничаться. Трейси и Элисон даже потянулись и облепили огромного Джеймса, который похохатывая, ответил каждой взаимностью, после чего примостился в кресле с чувством выполненного долга и внезапной радостью, охватившей его сердце.

Пол сделал решительный шаг на трибуну, и Анри сопроводил его рассказ звуками холодной скандинавской зимы, перекликающимися с основной идеей, и голубоглазый красавец Пол, стоящий высоко и потрясающий своей внушительной рукой так, словно в ней был королевский жезл, говорил и говорил, а Анри играл и играл, утопая в северных мотивах, и это была речь героя, отражавшая внутренние надежды Пола на свою роль в этой жизни в целом. Она сверкала, переливалась, казалось, над ними вспыхивают невидимые россыпи звезд, и это небо, которого здесь не было, но оно очевидно было, являлось тем самым небом, которое вело Пола за собой все эти годы.

– Отлично! – он хлопнул Анри по плечу, спускаясь.

Анри прекрасно понимал, что это был высший комплимент. Остальные встречали Пола с вскинутыми вверх руками в знак своего восторга.

– Ты хорош, приятель, ты определенно хорош в этом, – похвалил его Кристофер, нечасто изобилующий такого рода выражениями.

Следующей была Трейси. Анри улыбнулся, зная, как это будет выглядеть. Они не сговаривались, конечно же нет, но Трейси выбрала отрывок, очень напоминающий тот, который только что декламировал Пол, только с нажимом между строк на победу уже не героя-викинга, а девушки, отстаивающей свои права.

Трейси была пылкой и чувственной, что в обычные дни совершенно не угадывалось за ее бесконечной болтовней. Эта возможность стала ее пробившим часом, когда она дала всем изумиться, открывая свою истинную сущность, намного более глубокую чем та,

которая была ее основной и по большому счету маскировкой. Анри одарил ее рассказ мелодией, которая переливалась из ярости к нежности, из гнева к отчаянию, и заканчивалась ясно и уверенно. Как того и требовала победительница, в неизменность чего Трейси верила беспрекословно. Договорив, выслушав аплодисменты и даже чей– то (она догадывалась чей свист), она позволила себе выдохнуть. Спускаясь, даже быстро обняла Анри, давая понять ему как она оценила и как сильно она благодарна ему за ту музыку, под которую читала свой отрывок. Впрочем, они обнимала всех, когда не могла воспользоваться словами для выражения своих чувства, и Анри это знал.

Оставались Кристофер и Боб. Кристофер самодовольно вспрыгнул на трибуну. Все провожали его взглядом, гадая, что он задумал. Зная его нрав, он мог выкинуть все что угодно, но он решил обойтись без особой эксцентричности, будто заранее знал, что тем самым неисправимо сломает намечавшееся здесь новое понимание друг друга. У Кристофера блестяще получилось читать монолог отверженного, он творчески жестикулировал и заламывал руки, грозился и выкрикивал проклятья, и после смиренно закрывал глаза и словно сам становился меньше. Язвительная улыбка словно никогда не была его визитной карточкой, теперь это был просто ранимый юный, вопрошающий, но явно незнакомый им ранее молодой человек. Анри впервые настолько виртуозно балансировал всю мелодию только на высоких нотах, уверенный в том, что необходимо воздать должное натуре Кристофера, и подчеркнув ее, возможно тем самым дать ей смягчиться, когда он поймет, что его не отвергают. Он видел, что наблюдающие за ними вжались в кресла, но не от страха, а переполненные восторгом и даже каким-то экстатическим испугом от остроты услышанного.

– Анри, ответь мне. Как можно с такой проницательностью угадывать чужую душу? –

вдруг, ошеломив всех, второй раз за вечер подала голос Камилла.

Все промолчали, попеременно глядя то на Кристофера, то на Анри, и первому было вполне достаточно заметить, какое воздействие оказал он ни них, и даже не требовалось аплодисментов. Но мысленно он согласился с Камиллой, и теперь оставалась только очередь Боба.

– Я не могу! – в отчаянии сказал тот, и неожиданно рванулся прочь из зала.

Мэтт и Пол, в этот момент распотрошённые происходящим и тем, как явно все это затронуло их, с самыми добрыми намерениями бросили за ним. Они притащили его, упиравшегося, назад, дружески уговаривая не оставлять их, и в этих словах не было ни капли иронии или притворства, и даже Кристофер уже не выглядел как наглый взъерошенный птенец, а кивнул вместе с другими.

– Я не так хорош, – пробормотал Боб, – Я даже не уверен, что могу так красиво читать, я и согласился на все с надеждой, что смогу после отказаться, но просто быть может пообщаться с вами всеми..

– Ну глупи! – по-доброму отозвалась Трейси. – Мы сейчас одна команда, все мы, восьмеро тех, кто вкладывает что-то свое в слова, которые были написаны великими людьми еще до нас, и девятый Анри, который..который чертов маг и гипнотизер, может нам это снится! Я даже не уверена что я не сплю и не спятила, это все кажется нереальным..В общем, Боб, смелей, тебе выпала честь быть завершающим аккордом.

И она уселась на диван, механически разгладив складки на платье. Остальные уже выжидающе смотрели на импровизированную сцену, даже не мигая. Анри приготовился к последнему выступлению, и эта перспектива заметно ободряла его, так как он, как и его друзья, изрядно переволновался сегодня, наблюдая все то, что рождалось минута за минутой на их собственных глазах.

«Стоит только начать открывать сердце», – подумал он и посмотрел на Боба.

Боб удивил всех. Впрочем, сегодня все удивили друг друга, но это был Боб, ботаник, тихоня, как он сам себя называл, Боб в очках как у престарелого профессора. Но не сегодня. Вернее, не сейчас. Сейчас на него, казалось, наконец возымела действие вся та сгустившаяся в одном месте на земле магия творчества и взрыв от узнавания друг друга. Он пожелал начать читать, отвернувшись от всех. Слова были произносимы так четко и внятно, что казалось, это говорит не тот Боб, к которому они привыкли.

Постепенно он стал поворачиваться, все в той же понурой позе, и тут свой прощальный напев начала скрипка. Боб читал с большими паузами, их Анри заполнял музыкой, а когда Боб продолжал, скрипка молчала. Это выглядело так виртуозно, так подходяще друг другу, с прямо-таки ювелирной точностью, словно они не один час репетировали перед этим, но все присутствующие знали, что это не так, поэтому просто позволили себе отдаться наблюдаемому.

Это был фееричный финал. Когда Боб договорил, уже окончательно развернувшись к зрителям, и спрыгнул со стола, заметно изменившись и в лице, и в том, как держал себя теперь, все присутствующие решительно не могли ничего делать или говорить. Они просто смотреть перед собой, и после медленно друг на друга, осмысливая то, что за чудеса сотворили они сам здесь в течение последнего часа.

– Мне нужно побыть наедине с собой! – провозгласила Трейси, и утираясь платком, побежала к двери.

Никому и в голову не пришло останавливать ее.

– Встречаемся накануне в шесть вечера у главного входа, – крикнула она уже из глубины холла, и входная дверь хлопнула.

Остальные молча кивнули друг другу, и тоже, с трудом поднявшись и еле переставляя словно свинцом налившиеся ноги, решили, что пора пойти по домам и осмыслить все. Мэтт остался сидеть в глубине зала, и только помахал рукой, а после того, как за последним из них захлопнулась дверь, он откинулся на подушки и прикрыл глаза.

Каждый, покидая этот дом, чувствовал себя так, словно выходил уже немного другим оттуда. На деле между входом и выходом прошло чуть больше шестидесяти минут.

Свет солнца, который по-прежнему сиял на улице в час дня, обескуражил Анри, ведь ему казалось, что за время, проведенное в доме, уже должны были сгуститься сумерки. Он пошел к себе, по пути заметив что идущий впереди него Кристофер, серое пальто которого не скрывало его странную походку, подносит ко рту сигарету и напряженно долго затягивается ею.

«Надеюсь, это не наше творение стало причиной того, что он сейчас решил внезапно закурить», – подумалось Анри, но автоматически ноги уже сами несли его в кампус, в его комнату, где он собирался как можно скорее отключиться от внешнего мира.

Отдаться желанию побыть одному и навести порядок в безудержно скачущих эмоциях и мыслях, которые буквально разрывали его на части.

Вернувшись домой, он немедленно упал на кровать и для пущего отгораживания от всего вокруг набросил на глаза тонкое одеяло, а после припечатал и подушкой, сомкнув сверху руки. Дышать внутри было тесно и душно, но зато мысли словно все были с ним в этом тесном мирке и не могли поначалу освоиться и разбежаться, и Анри, пользуясь случаем, отлавливал их и рассматривал внимательно. Осознания полыхали.

«Сейчас мне ясно одно. Эта идея по пути трансформировалась в нечто совершенно иное. Каждый из нас сегодня на сотую долю открылся остальным. И как вышло так, что все девять человек вроде как случайно собрались в одном помещении, и каждый из них, в повседневной жизни выполняя определенные роли, на какое-то время вдруг перестал играть? Начав с того, какие строки каждый выбрал для чтения, и закончив тем, что дали своим чувствам быть обнаруженными перед остальными. Но ведь даже нет понятных перспектив тому, будем ли мы дружить дальше. Кто вы, мистер Вик, собравший нас своим тогда ненавязчивым предложением в этом доме сегодня? Мы словно прошли негласный обряд сближения и признались друг другу в чем-то особенно сокровенном. Это волнует меня так, что я не могу перестать видеть в этом чьи-то практически потусторонние замыслы».

Он силой заставил себя отключиться, и не добрался до мысли о том, какую огромную роль в раскрытии персонажей сыграл он сам. Не в силах больше утопать в пещере, которую он сам себя же загнал, Анри стянул с лица все покровы и с облегчением втянул воздух, сделав глубокий-глубокий вдох. Затем он сел, уронив голову в ладони, все еще зажмурившийся, и только после пары минут, проведенных в этой странной, с виду отчаявшейся позе, позволил себе встать и пересесть к окну.

Вид из него был едва ли не главной наградой этого крохотного кусочка материального мира, временно принадлежавшего Анри, потому что открывал взору тихую зеленую поляну и довольно гармоничные, видневшиеся вдали другие корпуса общежития.

Окно, сквозь которое он частенько рассеянно вглядывался в мир, блуждая в это время где-то далеко, контрастировало с монотонными стенами, единственными живыми признаками которой ощущались Анри с его семьей, смотревшие на него самого из маленькой фотографии с деревянной раме. Вообще то, что он однажды прицепил ее на стену, было до сих пор непонятно ему, поскольку он терпеть не мог этой традиционалистских воззрений на уютное обустройство жилья.

Все из литературной группы Анри, вернее, из группы мистера Вика, исключая, что логично, самого преподавателя, подошли в обусловленное время к парадному входу главного здания университета. Справедливо отметить, никто не обговаривал возможность этой встречи, но слова, которые выкрикнула перед тем, как покинуть дом Мэтта Трейси, не дали никому из них ни секунды на хоть какое-нибудь возражение.

После произошедшего в выходные, когда все явно почувствовали нечто сдвинувшееся в отношениях между «с виду никак не связанными молодыми людьми». Всем было любопытно, чем это продолжится и как может закончиться, или же не закончиться вообще. Всем участникам этого собрания одновременно казалось, что они только на долю миллиметра приоткрыли каждый свою дверь, однако за дверьми остальных таятся другие, многочисленные тайны и секреты.

– Мне кажется, мы вправе организовать свое собственное тайное сообщество, – заявила Трейси, окинув всех взглядом, – только вот странно, что какое-то своеобразное посвящение мы уже вроде как прошли, даже не договариваясь об этом. В этом-то вся ценность происходящего, этакая мистическая обусловленность того, что все мы когда– то решили притащиться на этот спецкурс, и начиная со второго занятия нас осталось только девять.

– Да, подруга, – бодро подхватил Джеймс, – я вот именно так себя и чувствовал. А после мне пришлось чуть ли не тащить на себе мою сестричку, вот уж кто совсем напрочь растерял последнюю собранность от переживаний, – он говорил об Элисон. Остальные не раз слышали, как он называет свою давнюю подругу сестричкой, и давно не обращали внимания на этот очередной способ указать на их особую, выделяющую эту пару их всех них, близость. Но в этот раз всем показалось, что Джеймс сделал это не с его традиционным желанием весело подколоть Элисон, а с каким-то натянутым умыслом. Его следующие слова подтвердили эти догадки.

– Элисон сказала, что ей необходимо унять дрожь и странные желания, что выразилось в немедленном желании выпить, и она потащила меня в кампус, где у нас с ней всегда кое-что припасено, а там нашу Твигги унесло со второго шота и она стала намного более интересной, чем когда просто краснеет и пылает.

Все это прозвучало неожиданно грубо, и все напряженно переглянулись. Никто ни разу не видел Джеймса таким.

– Ты что, взял урок саркастичной насмешливости у нашего Кристофера, Джеймс? – спросил Анри, зная, что это отнюдь не обидит первого, – если так, то ты совсем не понял основной мысли.

Элисон тем временем яростно смотрела недвижимым взглядом на своего в данном случае больше оппонента, чем друга. Казалось, она отказывалась верить в то, что сейчас услышала. Она особенно ярко накрасила ресницы сегодня, и ее глаза от того были на пол-лица. Тонкие пальцы не трепетно перебегали с одного предмета на другой, а были плотно сжаты в кулаки, и правым она сжимала металлическую цепь на сумочке и казалось даже не ощущала как впивается эти жесткие звенья в ее нежную ладонь. По ней было видно, как она ошеломлена и более того, как она практически неприкрыто зла на него, и при том несомненно сконфужена.

– Мне кажется, мы все были немного не в себе, – заявил Пол, может, через нас говорили античные или современные поэты, и кто-то там еще, – он покосился на Трейси, намекая на ее пламенную речь.

– Если мы пришли сюда перебрасываться в пинг-понг, то извините, я откланиваюсь – заявил Кристофер, подытоживая обстановку, неожиданно накалившуюся с первых фраз, – даже великий Анри говорит с нами, хотя обычно он просто смотрит, даю слово, и препарирует нас мысленно на мелкие части, старательно раскладывая нас по категориям, впрочем, я не могу знать, что там у него за иерархия.

Он поднял ладони перед собой, подтверждая свои слова, и уставился на остальных.

– Согласен, не время выяснять отношения, – Пол красноречиво покосился на Джеймса,

– предлагаю вернуться к тому, что нас объединяет, а не наоборот. Раз уж у нас получилось что-то неплохое, чего мы и сами не ожидали, давайте доведем это мероприятие до конца, не примешивая некстати прилипшие разборки.

– Зачем ты собрала нас? – продолжил он, обратившись к Трейси.

– Я?! Ну нужно же как-то было встретиться перед четвергом, перед тем самым днем, ради чего все, убедиться, что никто не соскочит, Боб, милый, ты не расклеишься завтра?

Боб, обрадованный таким вниманием Трейси к себе, промычал: «Нет, то есть, да, все в порядке».

– Сегодня, значит, не репетируем? – мрачно спросил Кристофер, – а я-то был не против еще раз почувствовать что-то новое, хотя, хах, признаюсь, опасался, – в последних словах он выразил все то, что думали и остальные.

– Не вижу необходимости, – откликнулся Анри, – если все будет так же, как это случилось в субботу, то мистеру Вику наверняка понравится эта импровизация. Тем самым он поддержал Кристофера в том, что не стоит терзать себя лишний раз.

– Черт знает что, – пробурчал Джеймс, отводя взгляд, – надо было сразу идти домой, а не ждать и не тащиться потом сюда..

– Для всех было бы большим облегчением, если бы ты все не появился, – ответила ему Элисон.

Тот, не удостоив ее взглядом, медленно развернулся и быстро пошел прочь, загребая землю подошвами ботинок.

– До что с вами такое сегодня? – последний вопрос за сегодняшний вечер задал Пол, и, обмолвившись несколькими «До завтра» друг с другом, нестройная компания разбрелась.

Анри и Элисон оказалось по пути. Они просто шли рядом, довольно далеко друг от друга, Анри знал, что говорить сейчас ей вряд ли захочется, и будь он даже самым словоохотливым человеком на свете, он бы выбрали иную тактику. Несмотря на разницу в возрасте, с виду они выглядели ровесниками, поскольку Анри незаметно для себя сильно прибавил в росте за последние месяцы, а Элисон была не очень высокой. Если бы расстояние между ними было чуть меньше, их можно было бы принять за сдерживающуюся пару, которой нельзя афишировать отношения, и потому спешащую домой после учебы, чтобы наконец уединиться.

«Мы даже не друзья с ней. Мы – имею в виду себя и любого другого из нас – по большому счету вообще не друзья, скорее так, когда оказываемся все вместе, это можно прировнять к этому слову, но оказываясь наедине с кем-то, я..мы.. мы оказываемся просто коллегами, разделившими интерес к одному спецкурсу. Хотя тогда, мы, кажется, стали друзьями, ненадолго», – вертелось невысказанное на языке Анри.

Дойдя до конца луга, Элисон стремительно свернула на другую тропу и вскоре исчезла из вида. Анри недолго проводил ее взглядом, внутренне отмечая, что ее хрупкая фигура, облаченная в простое персиковое пальто-футляр, только по случайности еще не была подхвачена и унесена ветром. «Цвет стен, которые мне так досаждают, но на одежде Элисон он выглядит совсем не так плохо, даже привлекательно». Эту мысль он решил заменить другой, которая надсадно бубнила еще нерешенными контрольными работами к завтрашнему дню, и покорился ей.

Четверг, 16:00, скрип двери, безупречный кардиган и улыбка – мистер Вик вошел в непривычно сумрачную аудиторию. Мэтт, прибывший первым, занялся светом,

поскольку яркое солнце после первого опыта не вязалось с концепцией, родившейся прямо в процессе, и он немалыми усилиями как смог приглушил его, словно извиняясь в процессе. Договоренности об одной важной детали среди них не было, но первое, что бросилось в глаза Анри, было то, что все подобрали даже одежду, призванную соответствовать сегодняшним образам. Камилла в льняном белом платье и с распущенными рыжими волосами было необыкновенно красива. Мэтт был в изумрудном джемпере, которые разительно отличался от его прежних пыльно– непонятного цвета одеяний, и внизу, под все же серыми штанами, Анри с удивлением заметил замшевые бордово-коричневые ботинки. Сам Анри повязал на шею шарф, который одновременно придавал его образу еще больше одухотворённости, хотя ее в лице Анри всегда было предостаточно, и в то же время, несмотря на уверения других скрипачей, совершенно не мешал играть. Джеймс и Элисон вошли буквально за минуту до него, и сели по обыкновению вместе, вызвав тем самым сначала удивление и следом облегчение остальных. Мистер Вик, естественно, не подозревавший ни о чем, с ходу начал было со вступительного слова, которым было обозначено каждое новое занятие, когда Пол максимально вежливо прервал его своей речью, объясняющей то, что они еще тогда откликнулись на его предложение, и сейчас жаждут прочитать что– либо для него.

– Что ж, это восхитительно, – действительно заинтересованно воскликнул мистер Вик, и прошел за парту зрителя, негласно уступая свою трибуну, – я заинтригован.

В течение следующего неполного часа лицо его молодое и привлекательное лицо переносило на себе все возможные полутона меняющихся со немалой скоростью эмоций. Оно преображалось, искажалось, вытягивалось и слезы проявлялись на нем, которые он торжественно утирал, бурно хлопал, вскакивая с места и хватаясь за голову

– так же, как и реагировали на себя в первый раз они сами, восемь раскрывшихся бутонов, внезапно расцветших в своих словах, и в музыке Анри, но теперь им доставляло истинное наслаждение видеть и восторг преподавателя, который, как они однажды обмолвились, был чуть ли не лучшим для каждого из них. Все отыграли блестяще, приукрасив свои выступления новыми, живущими в них только несколько дней чувствами, взыгравшими в глубине сердца каждого.

Когда они закончили, сумерки сгустились уже по-настоящему, поэтому дочитывал Боб свои строки практически в полной темноте, подсвеченный только маленький зажигалкой Кристофера, свет которой, как ни странно, пришелся весьма кстати, и даже украсил этот заключительный момент.

Мистер Вик без конца повторял только: «У меня нет слов! Нет слов!», и его изрядно снова взволнованные студенты разом пожелали впервые обнять его, поблагодарив за то, что выслушал их, на что он продолжал восклицать что это он должен быть им благодарен.

Возбужденной толпой они вывалились из здания, и Мэтт предложил собраться через пару часов в баре, объявив, что всех угощает, раз уж они снова сделали это. Вся тема вечеринок, пару раз поднятая ими в общей компании, становилась немного щепетильной в отношении Анри и его «младшего студенческого возраста», как они порой поддразнивали его. Никто из них не желал играть роли в разрушении «неземной

личности Анри» – второе ласковое определение, – запятнав эту историю такими вещами как спиртное, эта идея казалась абсурдной для всех.

– Без меня, – он улыбнулся и добавил, – одно удовольствие было играть сегодня. Все кивнули, с теплотой провожая его взглядом.

– Встретимся в семь, – и как обычно, они начали расходиться по одному, словно рассыпанные монетки из прорвавшегося под тяжестью кармана. Тот факт, что Джеймс и Элисон, с виду помирившиеся, направились в разные стороны, не ускользнул от глаз остальных, ведь было прекрасно известно, что они живут в комнатах по соседству.

– Восстановлением дружбы и не пахнет, – процедил Кристофер, и удаляясь, огласил округу своим заявлением, – я не пойду в бар в семь, я пойду туда прямо сейчас. Если кто успеет, подтягивайтесь тоже пораньше.

При этом он даже не потрудился убедиться, слышал или кивнул ли кто-то ему. Было ясно, что он в любом случае хорошо проведет время. Ловко вставляя между идеальных зубов сигарету, он щелкнул зажигалкой, которая в этот момент была уже не тем самым источником света, а просто вещью, уменьшавшей временной зазор между напряженным и блаженно выдыхающим дым Кристофером.

Позже, тем же вечером, дверь заведения отворилась, и в нее вошел Джеймс, замыкающий своим появлением всю семерку. Боб не пришел, но никто не удивился. Они не впервые собирались где-то в более расслабленной обстановке, и понемногу уже составили мнение друг о друге и о тех привычках и особенностях, которые проявлялись все ярче под воздействием сопутствующих состояний. Кристофер, уже поднабравшийся, и зажигающий не менее чем десятую сигарету за вечер, сменил издевательски-нахальное выражение лица на несколько рассеянное, чему немало поспособствовали и три пинты пива, с которым он расправился, и уже навострился на следующую.

– Как жаль, что Анри нельзя участвовать с нами, – немного с вызовом произнесла Камилла, – Все эти условности. Интересно, придем мы когда-нибудь к тому самому, такому желанному для меня – да и что для меня, для вас тоже – пониманию, разрешенному – заметьте – пониманию, когда все выборы людей будет определяться только их собственным желанием и зрелостью, а не стандартными формами, выданными нам всем когда-то.

Она переоделась из своего отчаянного, как его прозвали меж собой ребята, платья, и сейчас выглядела так, словно собиралась сразу отсюда на конное соревнование, впрочем, высокие сапоги и приталенный пиджак, в который она запаковала себя, шли ей даже больше, на что со скрытым интересом время от времени взирала вся мужская половина. С тех пор, как она начала говорить в их компании, это стремление набрало обороты, и сейчас они все уже привыкли слышать ее мелодичный, не лишенный при этом твердости, голос.

– Ха! Ты понимаешь, как много распутства и разнузданности это несет за собой? –

ухмыльнулся Пол.

– Ты знаешь, что я не об этом, – отрезала Камилла, – Я о решениях, принимаемых в границах себя, без примешивания чужих схем и оценок.

– Анри именно так и поступает, – чуть насмешливо сказал Джеймс, – вот кого уж действительно не волнует ничье мнение, наше с вами тем более. В хорошем смысле. Свободный парень наш милый малолетний блондинчик..

Остальные просто сидели, окружив деревянный широкий стол, и сосредоточенно обдумывали слова, сказанные ими, примешивая к нему свои собственные примеры. Элисон молчала, но все сразу заметили, что сейчас она была парой Кристоферу, потому что появилась совершенно точно будучи нетрезвой, и хоть и не говорила ни слова, это было заметно. Это выглядело странно – ее фарфоровая хрупкость, словно сбрызнутая реальной жизнью. Вслух никто не высказался. Играла громкая музыка, и все происходящее словно рассеивалось в клубах дыма, которым их гордо снабжал как Кристофер, так и соседние столы в лице веселящихся компаний молодых людей. Это был паб, облюбованный студентами за гигантские стейки и сосиски гриль, гремевшие славой на всю округу. Насколько прекрасной здесь была еда, настолько исправно здесь интересовались возрастом, о чем им сообщил Кристофер. Выпить им не удастся.